Глава сорок седьмая. Из огня да в полымя, или Самый худший день

Вечером, когда на самой окраине топкого болота, прямо напротив вахты заполыхал гигантский костёр, высыпая в черное звездное небо сотни тысяч крохотных золотистых искорок, кружившихся в смерче черного, смолистого дыма, на поляну неожиданно явились сразу все подручные шамана. В руках у каждого было по два остро отточенных кола, кажется осинового происхождения.

Молодые ведьмочки, до того момента водившие хороводы вокруг огня, жарившие мясо и певшие старинные колдовские гимны, испуганно ощетинились своими тростями, но никакой агрессии не выказали. Просто встали по краям поляны и позади старших преподавательниц, которые сидели на старых, полуистлевших пеньках вокруг лёгкого походного столика, заваленного всякими угощениями.

Навстречу решительно настроенной, судя по насупленным лицам и мрачным глазам, делегации, поднялась со своего места сама директриса. Она легко и спокойно улыбнулась шаману, который шёл первым, и пригласила всех к своему столу:

— А мы вас давно ждём! – сказала она просто. – Угощайтесь! Свежее мясо!

Шаман, пристально глядя ей в глаза, осторожно коснулся остриём своего кола нескольких цепочек и кожаных ремешков на шее Азалии, на которых висели её основные колдовские амулеты.

— Ведьма, - сказал он глухим, слегка осипшим (видимо от долгих шаманских пений и заклятий) голосом. – Уж не думаешь ли ты купить меня своим гадским угощением? Мы пришли сюда не за этим!

Он состроил мрачно-решительную гримасу, хотя было видно, как неуверенно бегают его глазки по сторонам, контролируя каждое движение молчаливо стоящих по сторонам барышень.

— А зачем вы пришли? – ещё дружелюбнее и ласковее спросила у него директриса. – И зачем, скажи на милость, мне тебя покупать? Ты, и твои друзья, и так мои рабы. Если я захочу, вы будете прислуживать нам, как всегда, и даже ползать на брюхе по этому болоту.

Стоявший позади шамана командор мрачно хмыкнул и яростно постучал своими колами друг о дружку. Этот противный жест повторили все остальные члены его команды. Получилось эффектно, но ни разу не устрашающе.

— Чего ты хочешь? – устало спросила мадам Азалия, и прежняя добродушная улыбка неуловимо и незаметно спорхнула с её губ.

— Я хочу сжечь ведьму! – злобно, словно на что-то внезапно решившись, сказал шаман.

Директриса как будто на секунду задумалась, но тут же кивнула и ответила коротко:

— Жги.

Ответила безо всякого выражения. Словно бы совершенно потеряв любой интерес к продолжению этого разговора. Нужно было что-то делать, потому, как все необходимые слова были уже сказаны, но ни к чему не привели. Но шаман не торопился действовать. Видимо не рассчитывал, что противоположная сторона никак не впечатлится его решимостью, не испугается, не разбежится и даже не станет просить пощады или переговоров. И теперь не знал, атаковать ли ему физически, или ещё попробовать сокрушить врага угрозами и обещаниями всяких кар. Решил всё-таки побазарить ещё:

— Я даю тебе последний шанс, ведьма! – внезапно прорычал он, резко подавшись вперёд, и подцепляя остриём кола всю связку амулетов на шее директрисы. – Покайся, прежде чем издохнуть в этом огне! Освободи свою душу! Умри хотя бы как человек, раз всю жизнь прожила как кикимора болотная! Всё равно ведь попадёшь в ад, так хоть в последний миг свой постарайся ступить на праведную дорожку! – орал он, впадая в привычный шаманский экстаз и уже брызгая слюной в лицо стоящей перед ним не шелохнувшись, женщине.

Азалия не торопясь достала платок и аккуратно стерла с лица и шеи эти мерзкие шаманские брызги. Лёгким движением пальцев смяла, скомкала платочек, и Москвич, наблюдавший всю эту сцену, моментально вспомнил, как точно так же поступила и Стеша во время зимней дуэли с Илоной, когда та, потеряв над собой контроль, плюнула ей в лицо, подарив тем самым врагу свой генетический материал.

Заметил это и шаман. И насмешливо глядя на зажатый в руке директрисы платок, сказал презрительно:

— Ну? Что ты можешь, ведьма? Покажи свою силу!

И тут же коротко, но со всей дури, ткнул Азалию в грудь своими обеими остро заточенными палками. Расчетливо ткнул, под обе ключицы сразу, чтобы парализовать руки, а если повезёт, то и пробить лёгочные артерии. Но то ли бил он недостаточно быстро, то ли в последний миг руки его дрогнули, но задуманного эффектного протыкания ведьмы осиновыми кольями почему-то не получилось. Вместо этого шаман как-то неуклюже провис немного вперёд, выйдя из равновесия, и тут же отступил, понимая, как сильно он подставился под ответный удар. Получилось глупо и смешно. Из атакующего рычащего тигра, он внезапно превратился в неуклюжего забавного тигрёнка, запутавшегося в собственных лапках.

Однако никакого ответного удара от мадам директрисы не последовало. Взбешённый, шаман сразу же допустил и вторую свою ошибку. Он повернулся к подошедшим к директрисе Косте и Крохе и зачем-то заорал на них:

— А вы хули тут торчите, пиздализы несчастные?! Последний шанс вам даю стать нормальными мужиками! Валите в огонь всех ваших королев ебаных и айда с нами! Если их всех сжечь, мы дорогу отсюда найдём! – визжал он, уже практически теряя над собой всякий контроль.

— Кого это ты собрался сжигать? – ледяным тоном спросил у него Костя и шаман почувствовал, как точно в пупок ему что-то кольнуло. Он опустил взгляд, и увидел тонкую и длинную стальную проволоку в его руке. Он покосился на Кроху и у того из рукавов рубахи выпали две точно такие же.

Шаман знал, что пупок, согласно аюрведе, является сакральным местом и называется Вратами жизни. Через него Всевышний вдохнул жизнь в первого человека, вылепленного Им из глины. И потому шаман очень болезненно отреагировал на угрозу своему пупку. Он представил, как эта тонкая спица, заточенная как иголка, проткнёт его внутренности и хорошо, если остановится, воткнувшись в позвоночник.

И потому он решил сперва выбить из схватки это жалкое и тягостное отродье – презренных сопляков-прихлебателей. Он перехватил остриё Костиной заточки и сразу нанёс столь сокрушительный удар парню в грудь, что тот отлетел в сторону. А вся ватага, стоявшая за шаманом, тут же атаковала Москвича, Кроху и Славика, словно только и ждала сигнала к бою.

Завязалась короткая драка, с, увы, предсказуемым результатом. Шаман сам в этой драке не участвовал, внимательно наблюдая за тем, как дерутся бывшие зэки и не помогают ли им стоящие вокруг ведьмы. Никто из барышень не предпринял даже попытки поколдовать, или каким-либо ещё способом помочь своим заступникам. Они лишь взвизгнули и попятились в стороны, ещё больше расширяя круг. Директриса отошла к ним, инстинктивно прикрывая руками своих воспитанниц, словно наседка, защищая крыльями молоденьких цыплят.

Между тем короткое и жестокое избиение спецназовцами четверых парней уже закончилось. Все валялись практически без сознания, с разбитыми в кровь лицами, потихоньку, как привыкли, переворачиваясь на живот и прикрывая руками головы. Получать пиздюлей им было, в общем-то, далеко не впервой, но в этот раз что-то уж особо люто всё закончилось. Хотя и быстро.

— Я же говорил вам! – рычал опьянённый первой победой шаман, оглядывая налитыми кровью глазами своих подельников. – Они сегодня лишились своих ведьмовских сил! Они теперь обычные бабы – грязные и проклятые! Жги ведьм! Они не могут ничего сделать! Они вам никак не ответят!

Они и не ответили. Тёмные ведьмы лишь стали разбегаться в стороны, визжа и освобождая поляну.

Зато ответили Светлые. Да так ответили, что все присутствующие запомнили этот ответ навсегда.

Пока шаман орал и бился в истерике, размахивая кольями, с двух сторон от прогоравшего почти полностью огромного костра появились Стеша и Акулина. Они подняли свои трости и синхронно описали ими в воздухе какие-то сложные фигуры, не то иероглифы, не то древние колдовские руны. След от их загадочных манипуляций в виде тонких тлеющих в воздухе дымных линий ещё пару секунд провисел в пространстве, а затем растаял. И в следующее мгновение костёр рухнул, превратившись в гигантскую массу горящих углей. Причём эта масса, как бы сама собой, собралась в самый настоящий пылающий танк! И танк этот выкатился на поляну, сметая и опрокидывая не успевших разбежаться соратников шамана.

Бойцы заорали благим матом, обжигаемые огненной массой и опрокидываемые в топкую болотную жижу.

В одну секунду всё «восстание» было закончено. Угольная лавина, сбросившая пятерых спецназовцев в болото, сама остановилась у его кромки, обдав всех присутствующих облаком раскалённого пара.

Несколько минут было темно и тихо. Лишь из болота слышались крики и мольбы о помощи. Там барахтались и, по всей видимости, уже тонули, обожжённые и перепачканные до неузнаваемости бойцы бывшего отряда «Витязь».

— Вы же светлые! – слышался откуда-то из глубин Маркистанских топей истерический голос шамана. – Как вы могли?!! Как вы вообще смогли колдовать в такой день!!!

— Дурачок, - ответила ему Стеша. – Ты думал, что Хэллоуин лишает ведьм колдовских сил и способностей? Это ты где такое прочитал? В Интернете? У меня для тебя плохие новости. В Хэллоуин ведьма всего лишь меняет свою ориентацию. Тёмные становятся светлыми, а светлые, увы, наоборот...

— Так что ты выбрал неудачный день для своего мятежа! – поддержала коллегу по цеху Акулина. – Я бы даже сказала самый худший день!

Потом кто-то из осмелевших ведьмочек зажёг пару светильников, и вся честная компания понемногу стала приходить в себя. Азалия и Доротея стояли посередине поляны, с плохо скрываемым восхищением оглядывая последствия атаки витязей и контратаки светлых своих учениц. Стеша и Акулина подошли к ним с поклоном и, пожимая плечиками, скромно потупили взоры.

— Немного перестарались, милые барышни, - сказала скупая на похвалу Доротея Шентес, - но, в общем, неплохо, совсем неплохо!

— Высший бал! – высказала своё мнение директриса. – И по задумке, и по исполнению, да и по артистизму! – Высший бал, безо всяких нареканий!

Обе ученицы присели в самом глубоком реверансе. Пока лихие воительницы принимали поздравления от всего ученического сообщества без различия оттенков волшебства, оставшаяся светлая часть Стешиной свиты принялась в скором порядке лечить пострадавших Кроху и Костю. Им, как зачинщикам драки, досталось больше всех.

Павла, кстати, некромантка поставила на ноги вообще мгновенно, воспользовавшись суетой и теменью первых минут разгрома. Она моментально нашла его среди всеобщей неразберихи и воплей, оттащила к самой кромке поляны, к зарослям камышей, и поспешно присела над его лицом, обдав могучей и горячей струёй своего терпкого золотого нектара. Москвич словно из горячей ванны вынырнул в ту же секунду. Боль от разбитого хлебальника стихла, кровь стала сворачиваться, будто её разбавила перекисью водорода, а всё тело запылало так, словно ему по венам запустили чего-то до ужаса запретного, но чрезвычайно эффективного.

— Теперь быстренько умойся, - прошептала ему на ухо Пульхерия, - где-то здесь, в камышах, должен быть маленький чистый родничок, и быстро на поляну! Надо восстановить небольшой костер и дожарить, наконец-то шашлыки! А то от этих чёртовых гостей одни убытки! И сами нормально веселиться не умеют, и нам мешают! – рассмеялась она нервно.

И Москвич вплотную перед собой увидел её перепачканное золой и копотью лицо и горящие от нервного возбуждения глаза. В глубине которых уже вспыхнул, и теперь яростно разгорался всё тот же знакомый синий огонёк, предвещавший кому-то большую беду. Павел слишком хорошо знал этот огонёк, помнил его в момент гибели Андрея. И сейчас ему стало тягостно и физически душно от невыносимого предчувствия чьей-то смерти. Он знал, что некромантка способна так веселиться, лишь охотясь за очередной жертвой, и уже понял, кому сегодня суждено ею стать. Как-то совсем нехорошо сошлись в эту ночь звёзды над этой тупой шаманьей головой, и никаких шансов у него, Москвича, не было повлиять на эту роковую натальную карту.

Но приготовления к празднику шли своим чередом. Наладили совместными усилиями небольшой костерок на месте огромного пепелища. Снова поставили лёгкий походный столик для высших руководительниц пансиона. Пожарили, на этот раз без эксцессов, шашлыки. Установили рядом несколько огромных тыкв, исполненных в образе «головы Джека», с горящими углями внутри. Разлили по хрустальным кубкам слегка забродивший сок маракуйи, и директриса встала, чтобы сказать тост.

— Через четыре минуты, дорогие мои, наступит самый трудный для нас праздник – День всех святых. Как всем вам известно, в этот день будет снята последняя, Седьмая печать апокалипсиса... - тут мадам Азалия коротко взглянула в сторону Стеши, и продолжила, - а Седьмая печать – последняя, и самая удивительная. И вы мне сейчас легко напомните, что сказано у Иоанна Богослова по поводу снятия этой последней печати...

Директриса обвела всех присутствующих барышень внимательным взглядом, как бы решая, кому предстоит отвечать на этот раз. Начала Акулина:

— «И когда он снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса».

— Безмолвие... - повторила за ней Стеша. – Это когда человек лишается самого главного дара – слова? Мы правильно вас понимаем, Великая?

Азалия кивнула.

— Да будет так... - кротко кивнула Стеша.

Дамы выпили, закусили, и наконец, решили, что пора вспомнить и о копошащихся в болоте неудачливых мятежниках, тем более что уже наступила первая ноябрьская ночь – Терция. А в ноябре болотная пучина уже вовсю замерзает после полуночи.

При свете факелов, которые она зажгли от светильников, барышни увидели весьма печальную картину. У самой кромки черной, болотной жижи, сидели сильно пострадавшие от огненного вала Змей и Мага. Они были в полуобморочном состоянии и практически не подавали признаков жизни. Директриса тут же распорядилась увести их на вахту и немедленно положить в санчасть. Лечить их было поручено лично Екатерине. Иваныч опять потерял в суматохе свой волшебный глаз сестричек Грай, и теперь пребывал в полнейшей слепоте, сидя на берегу болота. Никому из своих сослуживцев, соответственно, помочь не мог. Бублик провалился в трясину по грудь, и отчаянно пытался выползти самостоятельно, но видимо, получалось у него плохо. Он рвался из последних сил, но дна под ногами не ощущал, и потому с каждым движением погружался всё глубже.

А вот шаман уже практически пускал пузыри! Его голова торчала у самого берега, и он почти не дёргался, лишь запрокидывал лицо вверх, стараясь как можно дольше удержать нос и рот над поверхностью вонючей, пузырящейся топи.

Акулина подошла к нему вплотную, насколько позволял илистый берег, и осторожно поставила ногу ему на макушку. Барышни одобрительно улыбаясь, похлопали в ладоши. Шаман по привычке даже пустил было слезу, но эти его ужимки уже никого впечатлить не могли.

— Что мне с ним делать? – спросила Акулина у директрисы.

— Не знаю, - равнодушно пожала та плечами. – Это твой пленник, ты вольна поступить с ним, как посчитаешь нужным. Хочу лишь напомнить, что уже Терция Дня всех святых, и ты уже формально снова светлая ведьма...

— Переживут ли светлые казнь такого негодяя? – спросила ни к кому конкретно не обращаясь Мара, близкая подруга Стеши. Сама Стеша в ответ неопределённо покачала головой, но заметив жестокий блеск в глазах Акулины, развернулась и поспешно зашагала прочь, не желая становиться свидетельницей чьей-то гибели.

А Акулина не стала ничего делать. Она просто вовремя не убрала свою тяжёлую, толстую ногу с головы шамана, и как будто не заметила, что под её весом голова несчастного погрузилась в ледяную липкую болотную жижу, и предсмертный жуткий вопль прервался бульканьем и утробными всхлипами...

Глава сорок восьмая. Неугомонный покойничек

После всего увиденного, шашлык больше не лез в глотку. Даже хорошо так забродивший сок маракуйи Москвича больше не вдохновлял. Хотелось уйти куда-нибудь далеко-далеко по Бесконечной дороге, и остаться там одному. Желательно надолго. Возможно, навсегда.

Но уединиться не получилось. Вездесущая Пульхерия, мигом почуявшая изменение его настроения, тут же присела рядом на корточки и набрав в рот огромный, не просто «колымский», а дважды «колымский» глоток экзотического ведьмовского пойла, впрыснула его Москвичу в рот практически насильно.

— Что такое? – спросила она без проблем «ныряя» в его глаза и шаря в черепной коробке парня, как у себя под кроватью. – Тебе стало жалко шамана?

Москвич замялся, засмущался, попытался отвести взгляд.

— Тебе стало жалко шамана! – констатировала некромантка и оглядела поляну поверх его головы, словно ища кого-то взглядом. – Хорошо. Сейчас я его воскрешу!

Павел громко икнул, не то от изумления, не то сдерживая просящийся наружу коварный сок. Возвращать шамана к жизни ему вряд ли сейчас хотелось. Так далеко его человеколюбие, увы, не распространялось. И он тут же устыдился этого эгоистического порыва. Так же нельзя, человек всё-таки... Надо спасать, если есть такая возможность.

А Пульхерия тем временем оставила его и подошла к группе старших ведьм, уже собиравшихся покинуть гостеприимную во всех смыслах слова, поляну. Она что-то спросила у всех сразу, а потом быстро опустилась на колени персонально перед директрисой, и почтительно поклонилась ей практически в ножки. Выполнив ритуал «покорнейшей просьбы», подняла взгляд на Азалию и что-то ей сказала на енохианском. Москвич всё равно бы не смог расслышать с такого расстояния, что именно она попросила, но стоящие рядом Доротея и Анна с интересом взглянули на Пульхерию и тут же переглянулись между собой.

«Всё, - подумал Павел, и маракуйя внутри него перестала бузить, а устремилась глубоко в кишечник, обещая чуть позже устроить ночное внезапное пробуждение и ряд походов на свежий воздух. – Всё, она испросила разрешение на эксгумацию и сейчас мы станем свидетелями создания нулевого пациента для будущего зомби-апокалипсиса.

«А всё ты! – услышал он вдруг у себя в голове знакомый насмешливый голос ЕА. – Вот какой чёрт тебя дёрнул так громко тут сожалеть об усопшем, точнее утопшем? Не мог дождаться официальной панихиды и поскорбеть со товарищи за чашкой чифира?».

«Она реально сможет его поднять?» - спросил Павел почти шёпотом, уже никого не стесняясь.

«Даже не сомневаюсь», - ответила его внутренняя колдунья, и в её интонациях Павел отчётливо уловил печальные нотки сожаления. – Смотри на творения рук твоих и не вздумай отворачиваться – пригвозжу осиновыми кольями, оставшимися от витязей!».

Павел и не думал отворачиваться. Да и вся поляна уже, кажется, поняла, что начинается что-то странное. Какое-то невероятное новое колдовское действие, точнее мистерия, в которой положено участвовать не только живым, но и потусторонним персонажам.

Внезапно над болотом поплыл туман, и тут же, словно откликнувшись на его появление, стала пузыриться сама тина, а мелкие кочки и островки, разбросанные по краю у берега, заколебались, словно под ними зашевелились какие-то таинственные живые существа, просящиеся наружу.

Барышни в восторге приблизились, но остановились на почтительном расстоянии, встав полукругом и стараясь ничем не помешать ритуалу. Все с интересом следили за Пульхерией. А та стояла у самой кромки воды, точнее густой болотной жижи, и раскинув руки читала длинное ритмичное заклинание, то переходя на шёпот, то немного повышая тембр голоса. Это было больше похоже на зачитывание молодёжного рэпа, чем на полноценный колдовской заговор. Пару раз она останавливалась и потом снова начинала читать, и в такие моменты барышни на поляне поддерживали её тихими, но дружными аплодисментами.

«Чего это они хлопают?» - скромно поинтересовался Москвич, не особо, впрочем, рассчитывая на ответ. Но, как ни странно, получил его:

«Она читает длиннейшие заклятья сначала прямо, а потом задом наперёд, причем разворачивает вспять не только сами слова, но и порядок слов в предложениях. И ты только представь, как у неё сейчас работают в перекрёстном режиме оба полушария её мозга!» - назидательно пояснила ему самую суть происходящего ЕА. – «Девушка явно решила утереть нос всем собравшимся. Не просто экзамен хочет сдать, а на «Золотого Единорога» явно претендует».

«Бляха-муха, в ужасе подумал Павел. – Куда я лезу!..».

Но вот в том месте, где совсем недавно сгинул шаман, началось какое-то брожение. Сильнее забулькала тина, поднялись со дна болотные газы, и вскоре над поверхностью показалось что-то полукруглое. И тогда Пульхерия, не прерывая своих таинственных песнопений-заклятий, опустилась на колени и засунула руки по локоть в вонючую болотную субстанцию. Она склонила голову к самой поверхности и теперь, казалось, читает какому-то Маркистанскому духу, словно вызывая его на разговор. Это выглядело просто завораживающе, особенно на фоне восходящей, крупной, жёлто-красной Луны! На поляне все замерли в восхищении и тревоге. По всей видимости, барышни впервые в жизни воочию наблюдали обряд поднятия покойника не просто из-под воды, но из глубин илистого омута!

И вот уже показалась голова, точнее что-то на неё похожее, покрытое толстым слоем плавающей на поверхности тины. Покойник медленно и крайне неуклюже, но явно подчиняясь зовущей его силе, выползал на берег. Когда он окончательно покинул пределы болота, некромантка под громкие и восторженные аплодисменты всех собравшихся, вытащила руки из жижи и в изнеможении рухнула рядом, обводя всех своих соратниц смертельно уставшим взглядом. На неё было больно смотреть: совершенно белое, без единой кровинки лицо, воспалённые глаза, мокрые, слипшиеся пряди волос, посеревшие губы и тяжёлое, глубокое дыхание. Как будто она только что перенесла сердечный приступ. По лбу катились крупные капли пота, девушка рефлекторно пыталась вытереть о траву испачканные илом руки, но те её почти не слушались.

Павел тут же рванулся к ней, но Пульхерия остановила его предостерегающе выставленной вперёд ладонью, и взглядом указала на валяющийся рядом труп шамана. Видимо сейчас к нему нельзя было приближаться.

...В задрапированный коврами будуар Пульхерии они вернулись глубоко за полночь. Некромантка довольно быстро сумела восстановить силы и домой ехала на загривке у Москвича уже вполне по-королевски, уверенно и вальяжно покачиваясь, словно возвращающаяся из победного похода древняя воительница, какая-нибудь Олимпиада, мать Александра Македонского. Её законная добыча – шаман тоже кое-как научился ходить, и плёлся теперь сзади на верёвке. Его в помещение не пустили – перепачканный и воняющий болотом шаман остался ночевать на крыльце, под зыбким лунным светом.

А сама Пульхерия Львова, едва добравшись до своей кровати, завалилась в неё, даже не пожелав самостоятельно раздеться. Москвич стащил с её ног модельные резиновые сапожки тёмно-вишнёвого цвета, и влажные кружевные белые носочки.

— Ну, извини, - улыбнулась ему некромантка. – Весь день в этих сапогах проходила, вот ножки и вспотели... Кому-то придётся их помыть своим шаловливым язычком...

Павел улыбнулся в ответ и, не сдержав порыва, вытер горящее от усталости лицо этими её носочками.

— Льстивая дрянь, - нежно сказала Пульхерия, отворачиваясь к стенке и моментально засыпая. – Гадкая притом...

(продолжение следует)