***

Первая порция «горячих» никого не сломала. Девушки устали махать розгами и ремнем, а наградой им были лишь стоны Стремяги, да короткий обморок Москвича, у которого от боли и стояния с поднятыми руками, упало давление.

— Это вызов, ты прикинь! – с восторженным удивлением сказала Элла, писая ему на лицо, чтобы привести в чувство. – Они бросили нам вызов! Они не каются, не молят о пощаде, не ползают в ногах! Они решили терпеть! Как тебе такое?

— М... мне такое очень нравится, - томно ответила Илона. – Меня такое ух как заводит!

Она порылась в большой бадье со всевозможными прутами, палками, стеками, ротанговыми тростями и тонкими ивовыми розгами, вытащила оттуда парочку прочных бамбуковых спиннингов и в предвкушении вспорола ими воздух, коротко взмахнув обеими руками. Москвич, оценив её рвение, подумал, что пора бы уже научиться впадать в глубокое обморочное состояние самостоятельно, по собственному желанию. А Элла, плотоядно ухмыляясь, только и спросила:

— Меняемся партнёрами?

Илона кивнула, и в ближайшие полчаса Москвич понял, что разогрев ремнем если и помогает, то совсем чуть-чуть. Боль была адовой. Он попытался считать удары, но на третьем десятке сбился со счёта и услышал характерный «хлюпающий» звук, когда прут разрывает кожу и впечатывается уже в окровавленную плоть...

Стремяге досталось ещё круче. Элла, наконец-то дорвавшись до вожделённого ею беспомощного пленника, перехватила ремень с другого конца и стала, как ни в чем не бывало, лупить парня пряжкой. Он заметался по всему алтарю – Святоша специально привязала его так, чтобы он мог дёргаться и даже пытаться избежать ударов, но верёвки всё равно впивались в запястья и локти, сдирая до крови кожу. Совсем уйти от жалящего ремня не было никакой возможности. Пряжка очень быстро «раскрасила» его зад багрово-синими гематомами, и тут Стремяга не выдержал – заорал благим матом!

Видя, что явно проигрывает шутливый спор о том, кому быть «сверху» в предстоящей оргии, Илона тут же встала сбоку от Москвича и стала бить его с двух рук – по заднице и животу одновременно. Причем удары по животу она старалась наносить как можно ниже, явно прицеливаясь в пах, и Москвич в ужасе подумал, что вот сейчас она попадёт ему бамбуковой палкой по яйцам, и, не дожидаясь этого, заорал как резаный.

Таким образом, победила дружба. Пленники сломались одновременно. Девицы, обнявшись и хохоча, рухнули на оттоманку и тут же стали жарко целоваться. Элла запустила руку подруге в трусы, Илона свой язычок – ей в ушко...

Когда страстные обнимашки плавно переросли в нечто бОльшее, и в мрачной Инквизиторской запахло парочкой полноценных дамских оргазмов, Элла вдруг остановила Святошу:

— Хочу кончить, лёжа у него на спине, - указала она на тяжело и с хрипотцой дышащего Стремягу.

Недолго думая, девушки придвинули оттоманку к алтарю и организовали, таким образом, вполне годное, для импровизированного коитуса, ложе любви. А то обстоятельство, что это ложе было для кого-то еще и ложем страдания, придавало их забавам дополнительную пикантность и остроту ощущений.

Элла и вправду улеглась Стремяге поперёк спины, раскинула руки и повалила на себя радостно повизгивающую Илону.

— Ну и кто теперь сверху?! – торжествующе промурлыкала Святоша, заведя руки лежащей под ней девушки ей за голову и страстно прильнув к её грудям.

— Ты, ты, ты! Ты – сверху, моя королева и повелительница! – столь же радостно отозвалась Элла, покрывая ответными поцелуями раскрасневшееся от возбуждения лицо подруги.

Какое-то время они жадно ласкали друг дружку и, кажется, ухитрились кончить одновременно. Так и валялись на спине у исхлёстанного и истерзанного парня, тяжело дыша и блаженно похихикивая.

— Попить можно? – явно не вовремя подал голос Стремяга.

Москвич моментально сообразил, что сейчас будет, и от стыда что было сил зажмурился, а девицы неожиданно и в голос заржали.

— Конечно можно! – с восторгом подхватилась Элла. Она тут же вскочила и присев перед лицом Стремяги брызнула ему в рот горячей струёй.

— Сука! – с непередаваемой болью в голосе прорычал парень и неожиданно заплакал. Москвич отвернулся, чтобы ничего этого не видеть.

И тут все свечи, кроме двух, самых толстых, разом погасли. А тяжелая деревянная дверь тихо распахнулась, словно и не была заперта на парочку засовов и запечатана сверх того колдовским заклятьем. В проёме двери появилась фигура директрисы.

***

— Вот, пришла посмотреть, чем вы тут занимаетесь, - сказала она просто, усаживаясь на инквизиторский трон. – Пока вы не выебли ещё и моего дневального...

Застигнутые врасплох, воспитанницы моментально вскочили и тут же присели перед директрисой в почтительном и глубоком реверансе.

— Ничего такого у нас и в мыслях не было! – тут же залебезила притворщица Илона.

— Уверяем вас, наставница! – поддержала её Элла. – Исключительно воспитательные мероприятия!

— Знаю я ваши воспитательные мероприятия... - спокойно, и как будто даже скучающе, отмахнулась от них директриса. – А почему вы всё ещё пользуетесь верёвками? Вас на уроках вербальной практики не учили удерживающим заклинаниям? Какой позор, какая дикость эти ваши средневековые штучки... Или просто ленитесь?

Девушки понуро опустили глазки и снова присели, на этот раз в лёгком книксене. Как будто признавая: да, мол, ленимся. Но обещаем исправиться. Вот прям сейчас и исправимся...

— Распутайте его, - приказала директриса, закуривая.

Москвич с изумлением впервые увидел, как она курит. Ничего подобного он на территории пансиона за эти две недели не наблюдал.

Стремягу тем временем развязали, и тот тут же повалился на четвереньки. Было ясно, что парень окончательно сломлен. Он торопливо подполз к ногам госпожи Азалии и неуклюже припал к ним, целуя с жадной поспешностью. Физически невыносимо было видеть такое раболепие со стороны друга. Москвич снова закрыл глаза.

— Встань, - коротко приказала Азалия.

Стремяга поднялся. Со стороны казалось, что он находится, словно в гипнотическом трансе и выполняет команды, ничего не соображая.

— Поклонись! – велела директриса. – Спину держать ровно!

Стремяга согнулся перед ней словно вышколенный холоп перед надменной барыней.

— Замри!

Директриса задрала его измочаленную и мокрую от пота блузку и аккуратно положила недокуренную сигарету парню на голую спину. Стремяга непроизвольно дёрнулся от боли.

— Стоять смирно, - тихо, но грозно приказала Азалия. – А вы, девочки, смотрите внимательно. Боль от медленно тлеющей на коже сигареты выдержать очень трудно. Практически невозможно. Во всяком случает обычному человеку...

Тут мадам директриса самодовольно усмехнулась.

— Даже привязанный верёвками человек будет орать и дёргаться от такой боли. Но вы способны сковать простого человечка своим заклинанием гораздо лучше, чем любыми железными оковами. Учитесь! Сигарета тлеет несколько минут и страдание этого мальчика сложно себе представить. Но ваше слово должно быть сильнее боли. Сможете удержать его в таком положении – сможете и управлять его поведением в любой ситуации. Учитесь!

Сигарета медленно тлела на спине у Стремяги, и Москвич не в силах был оторвать взгляд от этого крохотного огонька. Смог бы он выдержать такую пытку? Ни за что на свете! Он и правда не знал, кто запустил этого злосчастного змея с кровавым посланием на крыльях, но отчетливо понимал, что если бы знал, или хотя бы догадывался, то сдал бы того с потрохами.

Но он, правда, ничего не знал. И даже не догадывался, кто бы мог такое отчебучить...

Сигарета медленно догорала на спине у Стремяги, и вслед за огоньком вспухал вытянутый в длину волдырь ожога. Отчётливо пахло палёным.

— Ты говорила, что хочешь сделать клеймо? – спросила директриса у Илоны.

Та почтительно кивнула.

— Тогда продолжай.

Мадам Азалия отдала ей пачку своих сигарет.

— И чтобы утром он во всём сознался. Это не он запустил змея, но он знает, кто это сделал. А этого мальчика я забираю...

Москвич как во сне покинул Инквизиторскую вслед за директрисой. Пока шли по тёмным, ночным коридорам, он боялся лишний раз вздохнуть. А в будуаре она не стала даже с ним разговаривать. Просто швырнула, словно шлюху, в жаркую топь перин и подушек, навалилась сверху, срывая с него всю бутафорскую одёжку придворной служанки, зажала мощными бёдрами, уткнула его лицо себе подмышку и своим непередаваемым, томным голосом снежной королевы приказала:

— Целуй! Целуй-целуй-целуй! Не лижи, а именно целуй...

И он целовал, стараясь не сопеть. Самое главное – не сопеть... И чувствовал, как наливается невероятной силой его, в общем-то, не гигантского размера член. Как эта ненасытная фурия поглощает, всасывает его в своё лоно, и как он там барахтается, тугой и горячий, дрожащий от вселенского ужаса перед этой вздорной и взбалмошной ведьмой...

А самым жутким был оргазм. Азалия словно черная дыра нескончаемо долго высасывала из него все жизненные соки, всю энергию, постепенно сжимая его тело и мозг словно огромная, скользкая, горячая и потная анаконда. Он разумом понимал, что анаконды не потеют и хладнокровны, но ни с каким иным живым существом сравнить свою начальницу, увы, не мог. Она представлялась ему именно громадной змеёй, жестокой и коварной.

А ещё он очень боялся, что она, рано или поздно, прочитает эти его страхи и фантазии, и в один прекрасный день не разожмёт своей смертельной хватки...

Так что оргазм с госпожой директрисой был всегда болезненным и постыдным. После него Москвич засыпал, как убитый. Без сновидений и не ворочаясь. Но сегодня кто-то (и он потом даже отчетливо понял, кто именно) послал ему в дополнении к дневным кошмарам, ещё и ночной. Едва провалившись в спасительное забытье, Москвич очутился... снова в Инквизиторской! Видимо он попал в зеркало, потому что, подойдя к нему вплотную, и с глумливой улыбочкой поглядевшись в него, Илона ласково пропела:

— Добро пожаловать к нам в исповедальню!

Так она называла свою пыточную комнату. Исповедальней!

Он увидел, как после ухода Азалии, девицы вновь расслабились, справедливо посчитав, что уж теперь-то она точно не вернётся. Особенно забрав с собой его, Москвича – своего личного дневального...

И занялись любимым делом. С того самого момента, на котором их прервали. На этот раз сверху была Элла. Она в грубой и развязной форме трахнула свою подругу резиновым фаллосом, закрепив его у себя на поясе. Причем трахались они снова на спине у лежащего на импровизированном траходроме Стремяге. И лишь насытившись и отвалившись друг от дружки, вспомнили о поручении директрисы.

— Кстати, а какое клеймо ты хотела поставить на этого... - Элла ткнула острым локтём в бок Стремягу.

— Еще не решила, - лениво отозвалась Илона. – Он будет моим преданным псом, так что, скорее всего, выжгу у него на спине слово ПЁС.

— Пёс! – смачно продегустировала это слово у себя во рту Элла. – Пёс – слишком мало букв. Лучше напиши ему между лопаток ПСИНА!

— Напиши! – расхохоталась Илона. – Хрена себе – напиши! Сколько сигарет-то уйдёт на такую надпись!

Подруги вновь радостно заржали, словно речь шла не о клеймении живого человека, а о детской раскраске.

— Ну не обязательно же всё слово сегодня писать, - мечтательно закрыв глазки, промурлыкала Элла. – Можно по одной буковке в ночь... Пэ – сегодня. Остальные завтра, послезавтра, после-после-послезавтра... Я к тебе, пожалуй, свою раскладушку сюда перетащу!

И снова глупое пошлое ржание. Они ёрзали, ворочались, опять целовались и обнимались, и всё это лёжа на спине замершего и боящегося пошевелиться парня. И Москвич ясно представил, как сдирается кожа с лопнувшего под ними волдыря, как сочится кровянистая жидкость, как это всё болит и воспаляется...

Остро хотелось как-то поддержать Стремягу, хотя бы подбодрить добрым словом, но, увы – он был зеркалом, и даже закрыть глаза уже не мог. Он обязан был смотреть и всё видеть.

И он видел. Видел, как Элла всё ещё поглаживает свой лоснящийся (подозрительно знакомый!) розовый резиновый фаллос. Как она украдкой посматривает в сторону зеркала. В его сторону! Как улыбается, своим, явно недобрым мыслям, сладостно жмурится, будто кошечка, поймавшая мышку и наслаждающаяся игрой с полупридушенной жертвой.

— Слушай, а можно я его выебу? – спросила она совершенно будничным тоном, как будто попросила разрешения доесть оставшийся кусочек торта.

— Кого! – сделала вид, что не поняла Илона.

— Ну этого... - снова толчок локтя в ребра лежащего под ней тела. – Твоего раба. Можно я его выебу? В жопу?

— В жопу? – с удовольствием подхватила игру Илона. – В жопу – нет! Это как-то не эстетично!

— А в рот? В рот – эстетично?

— Ну в рот ещё туда-сюда...

Девкам понравилось случайно вырвавшееся выражение «туда-сюда» и они весело стали показывать куда именно, по их мнению, означает это «туда-сюда».

— А я тебе своего отдам, - неожиданно расширила тему Элла. – До конца праздников. В полное твоё владение. По генеральной доверенности!

Москвич, услышав такое, похолодел, хотя и был сейчас неодушевлённым предметом. Он бы не удивился, если бы заметил иней, выступивший на его поверхности.

Илона встрепенулась, подняла голову, повернулась к подруге.

— Ты это сейчас серьёзно? Отдашь Москвича до конца каникул?

— Мамой клянусь! – изобразила Элла не то кавказский, не то уркаганский акцент.

— За один лишь коитус? – уже уточняла условия предстоящей сделки Святоша.

— Пер анус! – коротко хохотнула Элла. – Как известно коитус пер анус дульчиссима эст!

И подруги, смеясь, ударили по рукам.

А потом Москвич увидел, как Элла легко соскочила с траходрома, строго приказала Стремяге принять колено-локтевую позу и задрала его юбку. Получилось высоковато. Тогда она положила парня на алтарь и медленно, буквально по сантиметру стала вталкивать ему в задницу свой розовый, скользкий от еще не просохшей Илониной смазки, фаллос. При этом она глумливо посматривала в сторону зеркала, явно красуясь, и наслаждаясь производимым эффектом.

Наконец она ввела его полностью. Постояла так с минуту – невыносимо долгую минуту, и – вытащила наружу. И снова втолкнула, но уже жёстче и быстрее. А потом опять вытащила...

Стремяга застонал. Скорее от стыда и унижения, чем от боли. Хотя в первый раз получить в анус такую штуковину – то еще удовольствие...

А она всё трахала и трахала его, уже не останавливаясь и лишь презрительно кривя свои нежные губки и фыркая, как купающаяся выдра.

Москвич очень бы хотел, чтобы на этом сон и закончился. Но он не закончился. Ему ещё услужливо показали, как Элла, видимо вдоволь натешившись таким отвратительным насилием, вытащила резиновый писюн из Костиной задницы (называть его после всего случившегося Стремягой, Москвич не мог даже во сне), и поднесла к лицу парня.

— Соси! – с тупым смешком приказала она.

Костя молча покачал головой. И тогда Элла забрала у Илоны пачку сигарет и закурила. Медленно так закурила, как бы придавая своим действиям особый смысл.

— Не будешь сосать? Не хочешь? Тогда ЗАМРИ!

И Москвич увидел, как сработало заклятье. Как замер, словно кукла его друг, и как Элла, мило улыбаясь, положила ему зажжённую сигаретку на спину. Прицелилась, точно выбирая место, и положила. И замершее тело парня мелко задрожало...

***

— Что тебя беспокоит? – спросила мадам Азалия утром, когда Москвич еле выбрался из глубин своих ночных кошмаров. – Что конкретно тебя вчера так взволновало, можешь ответить?

— Моего друга пытали... - осторожно подбирая слова, ответил Москвич. – Пока я тут с вами... весело проводил время. Пытали, и... кажется, изнасиловали сегодня ночью.

Он попытался вылезти из-под одеяла, но директриса остановила его недвусмысленным жестом, положив свои ноги ему на грудь.

— А ты? Вчера я что-то не заметила, чтобы ты был сильно озабочен положением своего друга, когда здесь со мной трахался, как бобик. И с эрекцией у тебя всё было в порядке, когда твоего друга, как ты выражаешься, пытали...

Москвич уже понял, что ляпнул что-то несусветное.

— Мне стыдно... - сказал он, и опустив глаза упёрся взглядом в её ухоженные пальчики... Азалия игриво пошевелила ими, молча приказывая расцеловать её ножки. Москвич привычно стал лобызать её ступни, втайне надеясь, что утренний допрос на этом и прекратиться. Но не тут-то было.

— К тому же никто твоего друга не пытал, не обольщайся. Пытают тут иначе... Святоша – его хозяйка. Она давно хотела освоить практику клеймения, а так как Стремяга её законный раб, то она имеет все права на него. Такова реальность в новом году, вас же предупреждали!

— Всех рабов положено клеймить? – сам охуевая от собственной смелости, спросил Москвич.

— Всех, - усмехнулась Азалия. – И тебя твоя госпожа Элла рано или поздно клеймит. Но не огнём, иначе...

— Иначе? – удивился Москвич.

— Да, существуют иные, более гуманные способы. Надеюсь, тебе твоё клеймо понравится!

Директриса снова улыбнулась, а он не решился более дергать судьбу за усы.

— Всё-таки вернемся к первому вопросу: что тебя лично беспокоит? Ты хотел бы помочь своему другу? Как? Разделить с ним его судьбу?

Москвича аж передёрнуло от такого предположения. Он вдруг явственно ощутил себя прикованным к алтарю и представил, как падает ему на спину горящая сигарета, брошенная тонкими, изящными пальчиками Илоны...

— Вот-вот, - директриса похлопала его по щеке правой стопой. – Не лезь, мальчик, со своим благородством, куда не следует. Ты и так уже очень близок к подвалам Инквизиции, и сам об этом догадываешься.

Значит, подумал он, это был не совсем сон. Или, совсем не сон, что точнее... Сделка состоялась, и меня посадят в клетку до конца каникул. Стоп, а как же моя миссия здесь? Кто будет согревать своим дыханием божественные Пятки Её Величества? Впрочем, найдут кого-нибудь. Лишь бы меня не забыли потом вернуть сюда...

— Твоя проблема в том, что ты продолжаешь жить своими старыми тюремными понятиями о зэковской солидарности, верности мужскому братству и прочей ерундой. Но всё изменилось. И Стремяга больше никуда не стремится, и Кроха втайне мечтает превратиться в женщину по-настоящему, и тебя ждёт совсем иная стезя... Распалось ваше братство. И ты сам сегодня в этом сможешь убедиться, когда твой друг ничего тебе не расскажет о сегодняшней ночи, и самое главное – не предупредит тебя о грозящей тебе опасности. То есть, фактически, предаст тебя. Ведь это предательство по вашим понятиям?

Москвичу не хватило сил даже кивнуть в ответ на её вопрос, настолько он выжигал в нём последние силы для сопротивления. Он лишь молча опустил глаза и покорно уткнулся носом в её холодные пальчики.

— Кстати, - она тут же игриво зажала ими его нос. – А почему ты бросил уроки педикюра у Акулины? Я, по-твоему, сама себе должна делать педикюр?

— Как прикажете, - испуганно прошептал Москвич.

— Вот-вот, прикажу! А то я смотрю у тебя появилось много свободного времени, чтобы пить чифир и прикалываться за понятия! Пора немного нагрузить тебя приятными домашними хлопотами вроде педикюра и стирки моих трусиков – теперь это твоя обязанность...

***

Да, директриса была права – с нового года всё круто изменилось, думал Москвич утром в столовой, примеривая на себя фартук официантки. Теперь парням больше не разрешалось сидеть за собственным столом, как полноправным (ну, не совсем полноправным, а вовсе даже бесправным, но всё же воспитанникам). Теперь они должны были прислуживать каждый своей хозяйке, то есть обслуживать тот стол, за которым она сидела. Приносить, уносить, подавать что прикажут, и кланяться, кланяться, кланяться...

Сами пацаны теперь могли перекусить лишь во время коротких перерывов, когда встречались на кухне. Готовили здесь две пожилые поварихи, а парням доставалась вся черновая работа – мыть посуду, чистить картошку и прочие овощи, разделывать рыбу, мыть котлы, разжигать и следить за огнем в большой печи под главной плитой, и ещё много чего успевать и о чем беспокоиться.

Братство распалось не совсем. Оно еще сохранилось во взаимовыручке и слаженной работе. В умении поддержать в трудную минуту и подставить вовремя плечо. И это Москвич ценил в ребятах более всего.

И да – остался чифир – как главный ритуал и знак принадлежности к особой касте сидельцев, хотя бы и на немыслимом, совершенно отбитом, поистине магически-беспредельном централе. Раз уж они попали сюда, значит, они здесь выживут. И по возможности выберутся отсюда с минимальными потерями. Вот за это парни и поднимали каждое утро на огне кипящую черную жижу, отфильтровывали её в скромную фарфоровую кружку и пускали по кругу, по часовой, делая каждый по два глотка, как и положено порядочному арестанту.

И никакой жгуче-суровый матриархат, никакие ошейники и плётки не могли этому помешать. Во всяком случае, парни в это свято верили.

И остались разговоры. О том, как выжить.

— Ты в курсе, что сегодня мы с тобой меняемся хозяйками, - как ни в чем не бывало, заявил Стремяга, едва они встретились с Москвичом у посудомойки.

— Вернее, они меняются нами! – тоже решил остаться на той же волне, мол, ничего не случилось, Москвич. Ему импонировало умение Кости моментально восстанавливаться после любой пропасти, в которые он регулярно ухитрялся падать стремительным домкратом. А ещё ему понравилось, что Костя, вопреки прогнозам директрисы, его предупредил. А следовательно - не предал.

— Держись, там принимают покруче, чем на Белом Лебеде.

— Да я как бы в курсе уже... Мне вот что интересно: а Элла тебя выторговала на время, чтобы просто поиграть? Или попытается оставить себе навсегда?

Стремяга пожал плечами.

— Если что – вскроюсь.

— Бесполезно, - встрял в разговор, вовремя появившийся Кроха. – Здесь умеют зашивать безо всяких игл. Но очень болезненно.

— Буду вскрываться каждый день.

— Не, не получится. Эти смогут заставить тебя вообще забыть, что такое мойка. Надо поумнее что-то придумать.

— Вся надежда на тебя, Кроха, - подмигнул приятелю Москвич. – Ты ведь теперь к ним поближе, чем к нам!

Он не старался вложить в эти слова какой-либо скрытый смысл, вспомнив, некстати, слова Азалии о планах Крохи. Но получилось немного двусмысленно. И Кроха на это среагировал долгим, пристальным взглядом в глаза Москвичу. Немного неприятно, но не критично.

— Я думаю, надо постараться сыграть на разности времени суток, - уклончиво сформулировал Кроха.

— Тёмном и светлом? – уточнил Москвич.

— А у нас, получается, паритет в этом вопросе, - задумчиво произнес Стремяга. – Поровну – две светлые хозяйки, и две тёмные, одна из которых вообще в ранге Темнейшей. Тут, кажется, без шансов.

— Ошибаешься, - вдруг заторопился куда-то Кроха. – Официально ведьма года – Светлая. А это рушит паритет, во всяком случае, пока. На днях начнутся святочные гадания и всё такое... Так что думайте, пацаны, думайте... А я побежал. Мне ещё баварский штрудель из печи вытаскивать!

— Штрудель... - задумчиво глядя Крохе вслед, сказал Стремяга. – Предлагаю нашему Крошке новое погоняло определить – Маркистанский Штрудель.

— Перестань, - поморщился Москвич. – Кроха – нормальный пацан. Правильный и внимательный.

— Не удивлюсь, если он к концу этого года не просто на УДО пойдёт, но и воспитанницей здесь останется. Следующий этап уже будет встречать как мисс Крошка-картошка! А что – звучит!

Москвич невесело улыбнулся. Он знал, что Стремяга за Кроху на нож пойдёт, если что. Как и Кроха за него. Они вместе полстраны по пересылкам проехали, и доверяли друг другу большее, чем жизни – честь.

— Ты лучше вот что скажи... - Москвич понизил голос так, чтобы слышать его мог лишь Стремяга. – Клеймо... Они его закончили?

Костя помрачнел и горестно вздохнул. Он помнил, что друг был свидетелем его вчерашней позорной слабости. И к счастью не знал, что Москвич был ещё и в зеркале, во время «продолжения банкета», и видел не только пытки огнем, но и изнасилование...

— Нет ещё... Решили, что выжигать будут по одной букве в день. А почему ты спросил?

— Если не спешат, и по одной букве, то есть шанс, что Святоша тебя просто так не отдаст.

— Почему?

— Если бы собралась отдавать, то ей было бы до пизды, как клеймить, и когда. Всё равно ведь отдавать, чужое имущество... А так получается, что она хитрит, и что-то задумала. Так что не бзди, - Москвич хлопнул друга по плечу, - прорвёмся.

Не успели парни до конца обсудить своих хозяек, как они тут же и появились, словно привлечённые на разговор о своих персонах. Обе сразу – Элла и Илона.

— О, как! – весело улыбаясь, хлопнула в ладошки Илона. – А ты говорила, что они от нас где-то прячутся!

— И вовсе они не прячутся! – подыграла подруге Элла. – Они порядочные шлюшки. Они просто плетут какой-то свой очередной заговор против нас! Верно, цыпочки?

Парни едва успели принять положенную позу покорности и чмокнуть как можно громче туфельки своим хозяйкам, как их уши тут же познакомились со знаменитыми ведьминскими коготками.

— Смотри! Они даже не в курсе, кому теперь положено ножки целовать! – ещё пуще развеселилась Элла. В руках у неё появился поводок, и, прицепив его к ошейнику Москвича, она отдала второй конец Илоне. – Теперь она твоя!

Москвичу пришлось второй раз грохаться коленями в кафельный пол и лобзать теперь изящные, черные, лаковые ботильоны Святоши.

А Элла тем временем прижала Стремягу своим телом к горячей стене главной кухонной печи, и хищно улыбаясь, прошептала ему в лицо:

— Прокатимся до дровяных складов?

— Как прикажете, Темнейшая... - глухо отозвался Стремяга. – На чем поедем?

— На тебе!..

...Это всего шесть дней, думал Москвич, когда Илона запирала его в тесную круглую металлическую клетку, сделанную как будто для огромного попугая. Это всего одна неделя, и каникулы закончатся, и я вырвусь из этого жуткого подвала...

Святоша заковала его еще и в тяжеленные ржавые кандалы («семнадцатый век! – с гордостью похвалилась она, - не какой-нибудь дешёвый современный новодел!»), а ошейник, подчиняясь теперь уже её изящной ручке, сам собою затянулся, вдавив шипы ему в шею и гортань до предела человеческого терпения.

— Посидишь так до вечера, хорошо? – ласково улыбаясь, спросила она. Как будто у него был выбор! – И, пожалуйста, вспомни какую-нибудь молитву!

После чего свет в Исповедальне погас, засовы на двери глухо щёлкнули, и он остался один в клетке. Как огромный попугай. Только в ошейнике.

***

А Кроха не зря в это время торопился доставать из печи лично им самим приготовленный баварский штрудель. Он вообще в последние два дня находился в весьма трудном, если не сказать тяжёлом положении. Сразу после скандала с перехваченным окровавленным воздушным змеем, когда пацанов потащили на дыбу (кого в переносном, а кого и в прямом смысле слова), его самого Стеша привела в свою комнату, переоборудованную по случаю длительных праздников в сказочный шатёр восточной принцессы, и допросила лично. Пока без пыток, но очень строго.

— Знаешь, Крошка, - начала она пристально глядя ему в глаза, - ты мне, конечно, очень нравишься, помог выиграть гонку и вообще приструнить эту выскочку Злейшую (так здесь, среди сторонниц Стеши принято было называть Эллу), но... Но, Крошка, но! Если я узнаю, а я узнаю, что ты каким-то боком причастен к полёту этой пакостной птички, то нашей дружбе придёт полный и окончательный пиздец, это ясно?

Светлейшая Стеша ругалась крайне редко, но всегда по делу и потому услышав такое словечко из её уст, Кроха впал в отчаяние и задрожал всем своим субтильным телом. На коленях в тот момент он и так стоял с самого начала допроса, а тут еще и повалился ниц, к ногам своей богини, с трепетом и отчаянием, на какое только был способен.

— Клянусь! – взмолился он, складывая ладошки в молитвенном жесте. – Я бы никогда в жизни вас не подставил, Светлейшая! Да я умру за вас!

— Клянусь, умру... - передразнила его стоявшая позади Мара, поигрывая длинной деревянной линейкой. – Тогда поясни нам, пожалуйста, о чём это вы шептались здесь же, в швейке, с твоими приятелями Москвичом и Стремягой, перед самой Змеиной охотой, а?

И линейка как бы невзначай впечаталась Крохе в стриженный затылок. От неожиданности и боли он вскрикнул, но тут же совладал с собой, и лишь зажмурился, ожидая новых ударов. Хотя если честно, то скорее он ждал, что Стеша одёрнет свою подругу и запретит его бить, но не дождался такой милости. Из чего сделал вывод, что дела его гораздо хуже, чем он предполагал изначально.

— Они пришли, чтобы узнать у меня, что такое леер и где его найти! – отчаянно вжимая голову в плечи, быстро ответил Кроха, понимая, что врать не получится и вообще пришло время покаяния. – Мне кажется, что тот, кто это делал – делал это в одиночку. Замышляя такое масштабное злодейство, вряд ли кто решится с кем-то советоваться!

— Почему? – всё так же строго спросила Стеша.

Было ясно, что она не верит ни единому слову своего раба.

— Мы уже все привыкли, что здесь даже стены подслушивают, - таинственно округлив глаза, ответил Кроха. – Любой наш разговор тут же становится известен. Сколько раз уже получали за это взбучку!

Девушки переглянулись.

— Складно врёшь, - Мара вновь вжарила его по тому же месту и с той же силой, отчего боль злой волной разлилась на половину голову.

Кроха зажмурился, всё ещё ожидая от Стеши запрета на битьё, но его так и не последовало.

— Я клянусь, что не вру! Ради вас я готов на всё, вы же знаете...

— Готов на всё? – с каким-то особым значением переспросила Стеша. – Тогда отвечай: кто, по твоему мнению, способен на такую подлость?

А вот это была ловушка, и он сам себя только что в неё загнал, предыдущей, очень неосторожной фразой. Тут уже не спрячешься за формальное незнание. Спрашивают твоё мнение, а раз ты ляпнул, что готов на всё, то и отвечай по существу – кого лично ты подозреваешь? Кого из своих товарищей готов подставить под пытки?

Кроха отлично понимал, что именно сейчас, вот в эту самую минуту по чьим-то спинам и бокам гуляет плеть, кто-то сидит в клетке в Инквизиторской, а кому-то вполне возможно делают «музыкальные пальчики» - он недавно узнал, что это любимая пытка Азалии. Придуманная ею ещё в те стародавние времена, когда она сама была здесь воспитанницей. И выслуживалась перед тогдашней администрацией, ломая непокорных и строптивых мальчиков.

Да, их всех сейчас допрашивают. Но допрашивают всех поровну. А вот если он добавит кому-то дополнительное подозрение... И как потом смотреть этому человеку в глаза?

— Мне повторить вопрос? – холодно переспросила Стеша.

— Лучше я повторю! – с удовольствием отозвалась Мара и с удвоенной силой взмахнула линейкой.

Кроха завыл, обхватив голову руками и катясь по полу.

— Славик! – прокричал он. – Это мог быть только Славик! У остальных хватило бы мозгов не устраивать такую дичь на общем празднике!

— Резонно, - согласилась Стеша.

На этом его допрос закончился так же внезапно, как и начался. Кроху пригласили к общему достархану, накрытому тут же, в шатре, угощали мандаринами, подруги Стеши дурачились с ним, заставляя парня слизывать языком крем, варенье и мороженое с их рук, ног и ещё кое-каких частей тела, завязав ему глаза, играли с ним в прятки, на самом деле беспардонно его валяя среди шёлковых подушек и садясь на него всей оравой.

Баловство, смех, визги и лёгкая музыка. И среди этого веселья Стеша внезапно поймав Кроху за ухо, прошептала в него:

— А сейчас пойдёшь к госпоже директрисе и всё ей расскажешь о своих подозрениях, ты меня поняла?

Кроха в ужасе уставился ей в глаза. Шальные огоньки, вспыхивающие в полумраке шатра, отражались в её зрачках и преломлялись там же, рассыпаясь причудливой радугой.

— Это мой приказ, - подтвердила она. – Если ты меня обманул, то Азалия превратит тебя в летучую мышь, и ты до конца года будешь питаться ящерицами, лягушками и насекомыми, это ясно? Меня ты можешь обмануть, её – нет.

Как он ходил ночью в покои директрисы, что ей говорил, и что там с ним было, Кроха даже для себя не смог запомнить. Его мозг просто отказался фиксировать всё произошедшее с ним в жарко натопленном будуаре. Но вернулся он целым и невредимым, хотя и глубоко задумчивым.

Но это было вчера. А сегодня что-то опять изменилось. В воздухе вновь появилась какая-то напряженность. Воспитанницы стали как-то таинственно переговариваться между собой, обмениваться непонятными знаками, шушукаться по углам и поглядывали на Кроху как-то по-особому оценивающе. Но главное – парней (давно уже переодетых и накрашенных как девиц лёгкого поведения) изолировали друг от дружки. Москвич куда-то вообще пропал. Поговаривали, что его посадила в клетку его новая временная хозяйка – Святоша. Стремяга тоже сгинул где-то в тайных покоях Эллы, и с ним, в общем-то, всё было более или менее понятно. Элла давно точила на него зуб и кое-что из своего арсенала резиновых игрушек. Так что парню можно было лишь посочувствовать.

Но больше всего досталось Славику. Его посадили в подвал до особого распоряжения. И сердобольная Стеша, разумеется, взяла на себя обязанность его кормить – один раз в день. А чтобы добиться дополнительного воспитательного эффекта для своего любимчика Крохи, она потащила последнего с собой – чтобы поглядел, как там сидится его другу.

Для Крохи это было дополнительной моральной пыткой. Смотреть, как страдает его товарищ и мучительно осознавать, что это он его туда засадил – это уж было слишком. И Стеша всё прекрасно понимала. Потому и потащила с собой своего верного раба, готового ради неё «на всё». Вот, мол, и докажи свою готовность, Крошечка...

Когда люк открылся, и из подвала пахнуло ледяным смрадом, Крохе показалось, что он заглядывает в преисподнюю. Славик сидел там, как положено, и как единственно можно было там сидеть – сгорбившись, на корточках, на вершине бетонного столба, уходящего в непроглядную темень и гулкую, морозную пустоту. Казалось там, внизу, никакого дна вообще нет, и можно падать бесконечно долго, пока сердце не остановится от страха. Но это было обманчивое впечатление. Если прислушаться – то там что-то скреблось, шуршало и попискивало...

Славик был одет в белую пижаму, голову его покрывал какой-то рваный платок, он сидел, обхватив свои колени руками и стараясь, видимо, согреться собственным дыханием.

Кроха, разумеется, слышал, как тут принято поить узников, - исключительно «золотым дождём» и с ужасом ждал, что Стеша, и увязавшаяся с ней Мара именно так и поступят. Но был приятно удивлён. Девушки принесли Славику два увесистых пирога с печенью и дали попить из фляжки горячего, дымящегося чая.

— Пресветлая госпожа Стеша, можно вопрос? – обнаглев вконец, обратился к ней Кроха, когда они уже покинули помещение старой кухни и его хозяйка, садилась к нему на плечи, намереваясь ехать к главному корпусу.

— Вопрос? – удивилась Стеша. – Ну, спрашивай.

— В чем различие между светлой ведьмой, и тёмной?

Мара, шедшая рядом, засмеялась.

— Тёмная ведьма обязана быть жестокой, но справедливой. - ответила Стеша. - Светлая – обязана быть справедливой, но может быть жестокой. Улавливаешь разницу?

Кроха кивнул, поблагодарив свою хозяйку за разъяснение, в очередной раз удивляясь, насколько ему легко было тащить её на своих плечах и какой прилив сил он испытывал, гарцуя под ней, словно молодой жеребец.

В этот всё ещё праздничный день, Крохе пришлось одному отдуваться за всех. В столовой в качестве официантки, на посудомойке – в роли посудомойки, а ещё чистить картошку к обеду и топить главную кухонную печь. Из ребят ему в помощь не выпустили никого.

(продолжение следует)