***

Но хуже всего в этот день было Славику. Его кураторша Святоша вполне искренне на него взъелась за совершенно невинную шуточку, к которой сам Славик никакого отношения вообще не имел. И даже не смеялся над ней! Но, увы, страдать за чужой стёб пришлось именно ему.

Святоша подготовилась к допросу своего личного грешника весьма обстоятельно. Она дождалась вечернего свободного времени, когда начальство, как правило, воспитанников и воспитанниц предоставляло самим себе, и никаких официальных мероприятий не проводило. Время после ужина и до отбоя считалось «личным временем». Но для Святоши никакого такого личного времени не существовало, она жила в своём образе непримиримой инквизиторши – сражалась со вселенским злом в лице малолетних преступников, преимущественно мужеска пола.

Проще говоря, она знала, что никакое начальство ей не помешает, и потому потащила своего пленника в таинственный пыточный закуток за двумя ширмами, через которые простой смертный пробиться бы не смог.

После того, как Москвич случайно заглянул в её инквизиторский альков, она приняла все меры предосторожности. И теперь случайные свидетели её безобразий просто не могли бы найти ни входа сюда, ни выхода отсюда. Полная и абсолютная магическая изоляция.

Святоше очень нравился утренний подарок – новый алый ошейник на её рабе. Она быстро освоила этот волшебный девайс. Научилась не просто пользоваться поводком-струной, но и произвольно, по своей прихоти, затягивать застежку ошейника на всё новые и новые дырочки, постепенно придушивая раба. Причем делала это дистанционно, на расстоянии десятка метров, когда сам Славик даже и не подозревал, что его злобная хозяйка в буквальном смысле слова в данный момент положила на него глаз – то есть со стороны затягивает удавку на его шее. Он просто внезапно ощущал острую нехватку кислорода, не мог сделать глоток воды, глаза его наливались кровью, дыхание затруднялось настолько, что парень чувствовал, что вот-вот грохнется в обморок.

Он судорожно открывал рот, пытаясь хоть кому-то хоть что-то сказать, но не мог! Начиналась жуткая паника, сродни клаустрофобии. В глазах постепенно темнело, и последнее, что видел в такой момент Славик, было ухмыляющееся лицо Илоны – своей домины-инквизиторши. Она демонстративно показывала ему пальцами значок «Окэй» и размыкала его, освобождая его шею из практически затянутой гарроты. Милостиво разрешала дышать.

Славик несколько раз за этот день попадался таким образом в её издевательский плен, и уже прикидывал, какие ещё новые мытарства в связи с этим чертовым ошейником ему теперь предстоят.

И вот теперь, вечером, когда все барышни разошлись по своим комнатам пить чай и сплетничать, Илона спокойно вела Славика в общий зал, а точнее в незаметный, её личный уголок для приватных бесед, как она для себя называла это место. В общем зале было темно и гулко. Идти было жутковато, а зная, куда идешь и зачем – просто страшно. Но Славик шёл покорно и торопливо – он видел приподнятую на уровень плеча руку шедшей впереди него Святоши и понимал, что в этой её руке как раз сейчас и находится невидимая струна. Которая может впиться в его горло в мгновение ока и превратить его в полуудавленника, жалко хрипящего и катающегося по полу с выпученными глазами. Он шёл как на заклание. Надежд никаких не было, было ясно, что придется страдать, и никто его не спасёт – до отбоя он полностью во власти этой кокетливой шлюхи-палачессы, шедшей впереди него и намеренно вихляющей задницей, чтобы еще и поддразнить парня.

Глупая мысль пришла неожиданно ему в голову: а как будет правильно – палачиха или палачесса? Так видимо сработал мозг – постарался отвлечь от трагизма положения. Но выходило, что с гуманитарной точки зрения и так и эдак, всё равно не правильно. А с практической?

А с практической, - ответил он сам себе, правильно будет так, как захочется самой палачессе. Он где-то читал, что между палачом и жертвой возникает мистически-эротическая связь. Жертва всем сердцем старается угодить палачу, ублажить его, умаслить, доставить самое тончайшее удовольствие, лишь бы избавиться от страданий. А палач, соответственно, овладевает и доминирует, растворяя в себе, в своей похоти все страдания и эманации жертвы. Упиваясь ими и поглощая их. Палач это всегда духовный хищник, он не остановится, прежде чем полностью не выпьет жертву, не опустошит её до дна.

А жертве, если она хочет выжить, нужно как-то научиться отдавать свои страдания по капельке, не позволять себя полностью высосать и обескровить. Уметь быстро восстанавливаться и снова казаться палачу привлекательной жертвой. Это конечно если нет возможности бежать. А как сбежать отсюда, да еще и с такой самозатягивающейся удавкой на горле, Славик пока себе не представлял.

Но кое-какую тактику в общении со Святошей он уже нащупал. Дело в том, что святошей-то она была ненастоящей. А вернее сказать абсолютно фальшивой. Она отменно знала молитвы, наизусть цитировала Ветхий и Новый Заветы, а уж в жутком Апокалипсисе от Иоанна ориентировалась как прилежный школьник в букваре. И все считали её благочестивой монашкой-занудой, которой просто доставляет удовольствием всех мучить своей набожностью и праведностью. И только ближайшие подруги знали, какова на самом деле Святоша в своей пыточной резиденции!

О, это было подлинное воплощение Блудницы, сидящей на Звере – именно это «божество» было у неё вывешено над старинным мрачным деревянным троном, на котором она восседала, мучая Славика. И одного взгляда на этот плакат хватало, чтобы понять, в чью славу творятся все здешние беззакония.

Сегодня они остались вдвоём – подружек Святоши не было. Это хорошо, подумал Славик. Как бы она ни подпитывалась моей болью и отчаянием, а всё равно силы махать плеткой у неё не бесконечны. Если правильно себя вести – вовремя выть от боли, плакать, молить о пощаде, срываться на трагический хрип и стон – она очень быстро насыщается, напитывается отчаянием и страхом и тут проявляется черный, инфернальный эротизм всего действа. Святоша элементарно возбуждается от пыток! Для неё это становится просто извращенным сексом. И тут уже дело техники – как быстро удастся её удовлетворить и привести к умиротворению.

Обычно Славику удавалось это часа за два-три, и то с перерывами. Но сегодня они одни, никто мешать не будет...

Пока он таким образом подбадривал себя благочестивыми рассуждениями, Святоша зажгла свечи, огромное количество свечей, от пламени которых быстро стало жарко и душно, и разделась практически догола. Фигура у неё была так себе. На взгляд Славика немного худосочная. Но сама Святоша, безусловно, считала себя непревзойдённой красавицей. Потому и пытала людей исключительно в голом виде. А жар свечей это так, для того, чтобы оправдать вынужденный стриптиз.

Сегодня она вздернула Славика на неполную дыбу. Это когда руки за спиной подтянуты к потолку так, чтобы человек мог стоять лишь на кончиках пальцев. Само по себе это было весьма мучительной пыткой. Грудь сдавливало, дышать почти было невозможно, ноги через полчала сводило судорогой, но редко когда подвешивание на полу-дыбе применялось просто само по себе. Святоша обожала пороть в таком положении.

Она вывалила перед Славиком целый ворох самых разномастных розог и предложила ему самому выбрать наиболее приглянувшиеся. Он кивал на любой предложенный прут, отлично понимая, что от его «выбора» тут вообще ничего не зависит. Но Святоше хотелось поиграть с ним в утонченные психологические игры, к тому же она планировала не просто порку, а допрос с пристрастием. И тема этого допроса была весьма пикантной – онанизм.

Поэтому Илона начала с «горячего». Чтобы сразу обозначить пределы совершенства – так она высокопарно именовала результаты своих экзекуций, она отсчитала двадцать пять ударов розгой в полную силу, безо всякого «разогрева» и с оттяжкой. Славик мгновенно взвыл – настолько резкой и жгучей показалась ему сегодня в общем-то уже привычная боль от розог. Святоша внимательно осмотрела его задницу на предмет захлёстов и рваный ран – она не терпела крови. Придерживалась древнего правила, что настоящая Инквизиция должна обходиться без крови, как в пытках, так и в наказаниях грешников. Видимо в этот раз её всё удовлетворило, поэтому она с очаровательной улыбочкой начала допрос.

— А правда что вы, мальчики, часто устраиваете групповые дрочки?

Несмотря на медленно затухающую первую боль, Славику стало смешно. Он представил себе это мероприятие – пацаны сидят кружком и самозабвенно гоняют лысого, время от времени сверяясь с общим темпом. Ну бред же! Бред! Такого просто не может быть!

Его короткий смешок кровно обидел Святошу.

— Я что, сказала что-то весёлое? – спросила она презрительно, и поджав губы выбрала самую толстую розгу из всего вороха.

Ну всё, пиздец, успел подумать Славик и приготовился орать. Но полноценно орать на дыбе, хотя бы и в полуподвешенном состоянии не очень-то получалось. Поэтому он запищал и тут же закашлялся – это проклятый ошейник добавил ему мучений, сдавив горло и едва не сломав кадык. Славик захрипел и тут же увидел перед глазами пылающее самым чистым и неподдельным блаженством лицо Илоны. Она с восторгом глядела ему в глаза, словно завороженная, и парню впервые за сегодняшний вечер стало по-настоящему страшно. Её глаза были стеклянными! Она уносилась в такие моменты куда-то в свой мир пылающих костров средневековья и закопченных каменных подвалов, увешанных тяжкими цепями и ржавыми крючьями.

Он инстинктивно зажмурился, стараясь разорвать эту проклятую эмоционально-эротическую связь палачихи и жертвы. Иначе она меня замучает сегодня – понял он. Наедине с ней лучше не оставаться!

Илона тут же обиделась. Вполне искренне. Только-только она наконец-то смогла проникнуть во внутренний мир своей жертвы, ощутить его боль, поймать эту тончайшую вибрацию ничем не замутнённого страдания и на тебе! Этот козёл опять закрылся от неё! Опять ушёл в себя, снова пытается спрятаться как улитка в самом себе, в этой чертовой черепной коробке. Пытается скрыть свои муки и свой ужас.

Ну разве такое допустимо?

Илона с досады влепила ему парочку оплеух, и сразу же вспомнила о новом чудодейственном способе "воспитания" своего невольника. У неё же теперь есть ошейник! Ну-ка, мальчик, посмотрим, как ты теперь запоёшь?!!

Она пододвинула своё инквизиторское кресло так, чтобы сидеть прямо напротив висящего на дыбе Славика. Чтобы его лицо было ей хорошо видно во всех ракурсах и романтично освещалось огнём свечей. Сама уселась поудобнее, закинув ноги на широкие подлокотники, чтобы слегка касаться носком ночной туфельки лица жертвы, и подняла правую руку. Она сделала неуловимое движение пальцами, словно затягивала невидимую петлю. И через секунду парень уже хрипел и бился в судорогах, словно висел в петле на настоящей виселице!

Подождав с полминуты и дав ему вполне ощутить всю безысходность своего положения, Святоша «отпустила» удавку. Славик, выпучив глаза, жадно хватал ртом воздух, словно огромная рыба, выброшенная штормом на берег. Илона повторила упражнение. Парень опять стал задыхаться, и в последний момент она подарила ему глоточек воздуха.

Так она сделала раз десять подряд!

На глазах Славика выступили слёзы.

— Вот так-то лучше! – удовлетворённо сказала Святоша. – Я обожаю честные и искренние слёзы. Когда мальчики плачут, они становятся такими милыми и беззащитными!

Она покрутила ножкой перед его лицом и даже похлопала подошвой туфельки ему по щекам.

— Молодец, хороший мальчик. Смотреть мне в глаза и не пытаться от меня закрыться. Во-первых, не получится, а во-вторых, будет очень плохо. Очень-очень плохо... Но продолжим.

Илона встала, снова выбрала свежую розгу. На этот раз она нашла не самую толстую, но наиболее гибкую. Специально проверила несколько прутьев на ломкость и нещадно отбраковала не понравившиеся ей вички.

— На чём мы остановились? Ах, да! На суходрочке! Все говорят, что мальчики часто развлекаются групповым онанизмом. А тебе стало смешно, когда ты услышал такое?

Славик быстро закивал, опасливо косясь на розгу в её руке.

— Мы... мы никогда не дрочим совместно, - прохрипел он, стараясь прокашляться и восстановить голос после стольких удушений. – Мы вообще стараемся скрыть сам факт, что мы дрочим. Все дрочат и все про это знают. Но делают вид, что сами они ни-ни...

— Почему? – удивилась Илона. – Что в этом такого?

— Ну... как бы считается такое занятие чем-то постыдным.

— Странно. Изнасиловать какую-нибудь девочку, дать ей в рот – не постыдно. И даже вроде как считается доблестью у вас, у уголовников, а вот подрочить – зашквар?

Славик тяжело вздохнул. Сейчас начнутся моральные инвективы, подумал он. Обязательно подкрепленные болевым воздействием. Розга, в качестве последнего аргумента в любом споре, бывает весьма эффективна.

— И по сколько раз в день лично ты дрочишь?

— Ну пару раз бывает, - решил честно во всем признаваться Славик. Всё равно ведь выбьет из него любую информацию, добьётся какого угодно ответа. К чему упираться в мелочах?

— Утром и вечером? – с интересом спросила Илона.

Она встала, прошлась за спину подвешенного пленника, еще раз ласково погладила его попу.

— Да... - Славик инстинктивно напряг ягодицы, ожидая новой порции «березовой каши». Его всегда бесило это дурацкое выражение. Разве из березовых прутьев делают розги? Вот его ни разу в жизни не пороли березовыми ветками, они ведь вообще для этого не приспособлены...

— Не бойся, расслабься, - нежно ворковала Илона у него за спиной. – Я скажу, когда будет больно. Не сейчас...

И тут же нанесла с десяток особо жалящих полноценных ударов.

— Ай, нет! – рассмеялась она, - обманула! Ты уж прости меня!

И снова порция двойных ударов справа и слева. Розга отменно выполняла свою функцию, она не ломалась и впивалась в кожу добросовестно, передавая жертве всю злобную жестокость палачихи...

Он так и не решил для себя, как будет правильно: палачиха или палачесса. Палачесса звучит более торжественно. Зато палачиха – страшнее и омерзительнее...

На этот раз она ему долго не давала никакой передышки. Секла и секла, а Славик слышал, как эхо от его криков мечется под старинными сводами особняка, наверняка пугая здешних привидений. Он решил не сдерживать своих эмоций, и орал благим матом в надежде, что хоть кого-то заинтересуют его истошные крики. Вдруг какая-нибудь начальница поспешит по своим делам и удивится, кто это здесь в неурочное время занимается столь пикантными практиками?

Но время шло, а никто не приходил ему на помощь. Славик уже перешёл на хрип, сорвав голос в бесплодных попытках докричаться хотя бы до небес. Всё было бесполезно и это вселяло ужас. Он теперь надеялся лишь на то, что когда-нибудь эта стервоза должна устать чисто физически.

И настал момент, когда она вроде бы слегка утомилась. Вернее упрела от дикой пляски с прутом в руках, и жадно разгорающегося в атмосфере злобы и страданий, огня полусотни свечей.

— Вылижи мне подмышки! – приказала Святоша. – Видишь, вспотела из-за тебя!

Она закинула руку за голову и уткнула лицо Славика себе в потную горячую подмышку, тяжело дыша. Похоже и правда утомилась красавица.

Славик уже успел привыкнуть к подобным интимным безобразиям со стороны Святоши. Несмотря на худобу, Илону частенько бросало в жаркий пот, особенно когда она практиковала порку в своём обычном, шёлковом чёрном инквизиторском балахоне. Тогда Славику приходилось вылизывать ей и попу, и промежность, и подмышки и ступни ног – обязательно. Самодовольная гримаса в такие моменты на её лице выражала крайнюю степень блаженства и умиротворения.

Она всегда метила его таким образом и никогда не разрешала после подобных экзекуций умываться.

А уж после такой долгой и злой боли как сейчас, парень посчитал бы за счастье вылизать её всю – от макушки до пяток, лишь бы она сняла его с дыбы...

Но не тут-то было. Всего минут десять она позволила Славику жадно лобзать её горячую плоть, и снова заинтересовалась изрядным пучком оставшихся прутьев.

— А на что ты дрочишь? – как ни в чем не бывало, продолжила она допрос. – Ну вот какие фантазии у тебя бывают, когда ты передёргиваешь своего птенчика? Или как там у вас говорят? Сворачиваешь шею гусю?

Славик грустно усмехнулся одними губами. Боль отнимала все силы, и теперь он практически уже висел на вывернутых руках, почти их не чувствуя.

— Я дрочил всегда на разные порнофильмы...

— Врешь! – с радостью сыщицы, наконец-то разоблачившей хитрого и изворотливого преступника, быстро ответила Илона. – Я знаю, на что ты дрочишь! Я видела твои отвратительные картинки в твоём больном воображении извращенца! Ты ведь извращенец, правда?

Славик утвердительно кивнул, опуская голову всё ниже.

— Ты сидел не за изнасилование, как твои друзья. Вернее не только за изнасилование. Ты сидел на малолетке за развратные действия сексуального характера. Ты показывал девочкам-школьницам своего удава. Совал им под нос свой вонючий волосатый хер!

Святоша говорила это с таким жаром и злобным кайфом, что у Славика появились серьёзные сомнения в том, кто здесь на самом деле извращенец. Во всяком случае, изгоем он себя в компании Илоны больше не чувствовал.

А она снова выбрала парочку самых толстых прутьев, отложив пока в сторону тонкую, особо болезненную вичку. Которая, кстати, так и не сломалась.

— Знаешь, - сказала молодая инквизиторша, - нужно сделать твою жопу одинаково синей. А то сейчас она как разноцветная радуга. А для этого придётся применить вот такие, суровые прутья...

Святоша с видимым восторгом помахала в воздухе толстыми розгами. Кажется, это была акация – страшное, шипастое орудие пытки.

— Ну что, признавайся, - торжественно вопрошала Святоша, опять прицеливаясь к Славкиному заду. – Вспоминал ты тех девочек, которым пихал свой грязный сморщенный хуй в подъездах и лифтах? На это ты дрочишь по два раза в день, утром и вечером?

Отпираться было бессмысленно, Илона знала, о чем говорила. Он и правда сидел за развратные действия в отношении несовершеннолетних, скрыл это даже от своих друзей и теперь, когда эта садюга полностью его разоблачила, он оказался всецело в её власти. Она может делать с ним что угодно, а ему остаётся лишь терпеть и пресмыкаться перед этой курвой.

Славик кивнул, со всем соглашаясь. Но Святоше этого было мало. Ей хотелось влезть грешнику не просто в голову, а в саму его душу. Ей было необходимо услышать от него самого все самые грязные подробности. Чтобы он вывернул себя наизнанку перед ней, рассказал, ничего не утаивая, о самых подлых и отвратительных своих поползновениях и фантазиях.

— Говори! Говори! – с восторгом стегая его продолжение спины новой бородавчатой розгой, злобно шипела Святоша.

— Да! – орал в ответ Славик, всё время сбиваясь за хрип и кашель, так как голос безнадёжно сел и соответствовать высокой ноте накала момента никак не мог. – Да, я виноват, я подлец и негодяй. Я совал деткам в лицо свой хуй... Ну простите меня ради Бога, госпожа инквизиторша...

Он расплакался самым неподобающим образом.

— Простить? – с оттягом протянула она очередной удар. – Как ты себе представляешь такое прощение? – Нет, ты будешь страдать каждый день за эти грехи.

Но тут как раз случился вполне ожидаемый казус. Толстые розги со всякими закорючками обломанными веточками вместо того, чтобы разукрасить пятую точку Славика в требуемый сине-черный цвет, вспороли некоторые нанесённые на неё гематомы и оттуда просочилась первая кровь.

Святоша, конечно же, сделала первое время вид, что этого не заметила, но когда сама розга окрасилась красненьким, порку всё же пришлось прекратить. Она ничего не сказала самому виновнику торжества, решив продолжить пытку психологическими методами. Стала демонстративно перед ним выискивать другие розги, более гладкие и гибкие.

— Знаешь, - говорила она при этом. – Я бы могла окончательно тебя раздавить, как гадину, даже не разоблачая тебя перед всем нашим уважаемым коллективом и твоими друзьями. Я могла бы сделать так, чтобы ТЫ САМ себя разоблачил. Чтобы ты где-нибудь, якобы случайно проболтался о том, за что ты сидишь на самом деле. А потом тебя бы вывели на чистую воду и даже твои дружки загнали бы тебя под стол и на парашу – не знаю, куда уж там положено загонять таких как ты педофилов.

Она вытащила из пучка несколько коротких прутиков и с неожиданной злостью стеганула ими Славика по груди. Он взвыл от новой, внезапной боли.

— Но я очень добрая девушка, ты же знаешь!

Славик скривился, закусывая от губы почти до крови.

— Не слышу твоих возражений! – Святоша подняла прут, прицеливаясь явно в лицо пленнику.

— Да, госпожа инквизиторша, - тут же спохватился он. – Вы чрезвычайно добрая девушка, добрейшая из всех, которых я тут видел. Я неустанно благодарю Бога за то, что он послал мне такую добрую воспитательницу!

— То-то же! – хищно ухмыльнулась чрезвычайно добрая девушка и по лицу парня не хлестнула. Хлестнула пару раз по соскам. – Вот именно потому, что я такая добрая, я и не желаю твоего окончательного разоблачения. Это было бы слишком быстро и просто. А знаешь, чего я желаю?

Теперь она просто расхаживала вокруг вздрюченного парня и не спеша, лениво, время от времени наносила одиночные удары по самым неожиданным местам.

— Что же вы желаете, моя королева? – продолжал эту садистскую игру Славик. Он знал, что если ей не подыгрывать, то будет ещё хуже. А так есть хоть какая-то, но всё же передышка.

— А я желаю держать тебя в постоянном страхе. Я хочу, чтобы ты просыпался в ужасе на мокрых простынях всякий раз, когда я решу послать тебе в качестве ночного кошмара сон про твоё полнейшее разоблачение и, к примеру, утопление тебя в деревенском уличном туалете! Ты же в курсе, нас тут как раз учат науке осознанных и контролируемых сновидений. Мы даже колдовать учимся во сне бенанданте это называется, может слышал?

Славик кивнул, хотя ничего подобного он не знал.

— Я хочу, чтобы ты жил с одной стороны под постоянным страхом разоблачения, а с другой, осознавая в какой абсолютной зависимости от меня ты находишься. Я хочу, чтобы ты ползал предо мной как червь и постоянно, постоянно благодарил меня за мою несказанную доброту и заботу о таком подлеце, как ты...

Тут она обожгла очередным хлёстким ударом Славика по икроножным мышцам. Он взвизгнул и стал сучить ногами при этом корча рожи.

— Я хочу, - продолжала Илона как ни в чем не бывало, - чтобы ты постоянно всем, и особенно твоим друзьям, рассказывал о том, какая я добрая и внимательная наставница. Как редко я тебя наказываю, и как часто прощаю тебе все твои прегрешения. Причем рассказывать это ты должен будешь вполне искренне, в неформальной обстановке. Например, когда вы там соберётесь в очередной раз вместе подрочить...

— Не дрочим мы, собравшись вместе! – заскулил Славик, потому что еще несколько ударов коротким прутиком пришлись аккурат по его отдыхавшей некоторое время заднице.

Илона сама же засмеялась своей же тупой шуточке.

— Ничего, будешь рассказывать, когда вы там дрочите друг другу!

И снова короткие, злые удары прутом. На этот раз куда-то в область паха...

Боже, ну когда же это всё закончится, думал Славик, уже предчувствуя, что организм паникует и предобморочная слабость разливается по всему телу, а уши как будто закладывает ватой. Если я потеряю сознание, я повисну на вывернутых руках и порву себе плечевую сумку, подумал он.

Но доводить его до обморока в планы экзекуторши совсем не входило. Заметив, что парень явно «поплыл», она быстро сняла его с дыбы, и Славик тут же рухнул на пол, возле её столика. Набрав в рот воды, Илона брызнула парню в лицо огромный глоток.

— Благодари!

— Спасибо, госпожа Илона, - тут же откликнулся Славик.

— Вот так. Теперь ты будешь меня благодарить за каждый плевок в твой поганый рот, за каждую пощечину, за каждый подзатыльник... Это ясно?

— Ясно, госпожа Илона.

— И всякий раз, вставая передо мной на колени, ты будешь прилюдно целовать мне ноги...

Она скинула ночные туфельки и положив свои ступни перед лицом парня, кивнула – Приступай!

Славик, ни секунды не мешкая, принялся быстро и по возможности нежно покрывать поцелуями её скользкие от пота ножки зная, что вероятнее всего на этом сегодняшняя порка заканчивается. Святоша и правда обожала такие вот акты поклонения ей, любимой, и подолгу сидела так, блаженствуя и мурлыкая, прикрыв глаза.

Порка-то закончилась, а вот неприятности, выделенные в этот день Славику высшими силами, - отнюдь.

— Кто из твоих друзей еще также активно занимается онанизмом? – спросила Святоша, не открывая глаз и не переставая кайфовать от его поцелуев.

— Я не знаю, госпожа Илона, - ответил он испуганно – Мы же скрываем это друг от друга...

— Не хочешь выдавать своих, сучонок? Ты же понимаешь, что завтра я тебя заставлю рассказать мне всё...

— Да, госпожа Илона. Я расскажу вам всё, что узнаю...

Она усмехнулась.

— Хитришь? Скажешь, что пытался, но ничего не узнал? Думаешь, выдержись порку и всё на этом? Неееет, мой мальчик. Ты БУДЕШЬ моим личным стукачом. Я ЗАСТАВЛЮ тебя стучать на своих друзей. Заставлю за ним подглядывать, подслушивать, что они бормочут во сне, о чем перешёптываются по ночам. В этом весь смысл воспитательной работы! Чтобы ты стучал на них, а они стучали на тебя. А мы будем сравнивать степень вашей искренности, и делать выводы. Ты и правда думаешь, что вы ВСЕ получите свободу через год? Нет, мальчик. Свободу получат только те, кого МЫ пожелаем выпустить. А может быть! – она открыла глаза, всё также улыбаясь и блаженствуя, - может быть, что через год не освободиться НИКТО...

***

Стремягу выпустили из карцера вечером следующего дня. Вернулся он бодрячком, но с откровенным ужасом в глазах, и бледный, как сама смерть. Парни сразу же засуетились, Москвич на свой страх и риск украл десяток пакетиков чая в будуаре у Акулины, воспользовавшись моментом, когда девушки куда-то удалились, а Кроха шустро сбегал в свою швейку и каким-то образом разжился там парой горстей конфет, по преимуществу, разумеется, шоколадных.

Закипятили кружку воды, закинули в неё пакетики, отварили по всем арестантско-каторжанским правилам, и получилось полкружки чифира – главного напитка миллиона русских зэков. Пустили кружку по кругу, каждый отпивал по два глоточка – всё по правилам, всё по понятиям.

— Эх, пацаны, - сказал Стремяга, когда первые живительные глотки густого горького напитка обожгли внутренности и встрепенули последние, казалось бы уже закончившиеся, силы. – От души благодарю! Ни о чем так не мечтал на киче, как о чифире! Вы не представляете, как это важно!

— Представляем, - криво усмехнулся Кроха. Он сам просидел в штрафных изоляторах больше двухсот суток за свой срок на малолетке, так что знал о чём говорил.

Он, конечно, был рад возвращению старшего товарища, но в последние дни ходил совсем уж понуро опустив голову.

— Ну что там было, рассказывай! – предложил Москвич, когда уже стали вовсю закусывать конфетами.

— Закурить бы ещё... - мечтательно произнес Стремяга.

— Не-не-не... - предостерегающе покачал головой Славик. – Здесь по-прежнему не курят.

— Да уж... - грустно подтвердил Кроха. – Режим ужесточают с каждым днем. Столько новых запретов... Тебе повезло последние три дня на киче шкериться. А тут пиздец как лютуют.

Все помолчали, каждый вспомнил последние экзекуции за дрочку.

— Кича тут знатная, - кивнул Стремяга. – Зашкериться и правда можно до талого. – Я лично после всего лишь трёх дней отсидки самостоятельно даже из люка выбраться не смог. Ну вы, пацаны, сами всё видели! Кстати, от души всем, кто посетил меня в минуты роковые, поверьте, парни, даже такая поддержка была в кассу!

— Лучше расскажи про сам побег! – предпочёл перевести разговор на другую тему Кроха. Видимо вспоминать, КАК его самого водили к тому злополучному люку, посмотреть на страдальца, и ЧТО лично с ним там делали, было совсем уж неприятно.

— Ну... побег, как вы сами видите, не удался... - развёл руками Костя. – Сорри, парни, что подвёл вас таким образом, подставил, можно сказать... Я ж понимаю, как тут на вас отрывались после моего исчезновения.

Все опять неловко промолчали. КАК на них отрывались и правда лучше было не вспоминать.

— Да ладно, забудь, - махнул рукой Славик. – Давай, рассказывай что там – на воле!

— Нет там никакой воли, пацаны, - горько вздохнув, ответил Стремяга. – Нихуя там нет.

— Совсем? – очень серьёзно взглянув на него, спросил Кроха. – А что там есть?

— Там болото. Дорога, а вокруг болото, на сколько хватает глаз. Кочки и карликовые деревца. Под снегом незамерзающая жижа. Идти можно только по дороге, в любой момент ожидая в спину погоню. Только никакой погони не будет...

— Рассказывай всё подробно, не трави душу! – подбодрил его Москвич.

— В общем, выбрался я удачно, на периметре и правда никакой сигналки нет, так, битое стекло кое-где, но это похер. Сунулся было в болото – не канает. Утонешь враз. Пришлось выбираться на дорогу. Ладно, думаю, до погони пройду, сколько успею, а там видно будет. И шел я так часов шесть, почти до самого рассвета. Умотался. Уже еле иду, а дорога всё петляет, нихуя непонятно куда иду!

Под утро уже холодать стало, с болота морозный туман поднимается, совсем видимость пропала. Иду как в молоке, на десять шагов впереди себя дорогу вижу, а дальше – ни-ни... Еще часа два брёл вот так, наугад. Смотрю, впереди какие-то строения в тумане угадываются, вроде как очертания домов. Я напрягся, подкрадываюсь поближе, гляжу – что-то совсем знакомое. Еще ближе подошёл – и охуел! Наша вахта передо мной! В первый момент я вообще ничего не понял. Знаю же, что шёл никуда не сворачивая, с дороги не сходил. И как, каким образом так получилось, что пришёл я опять сюда же! Ну не может такого быть, не бывает, пацаны!

— Дорога же говоришь, петляла... - вставил словечко Кроха.

— Да, петляла, ну вы сами помните, как ехали сюда. Всю душу на этих поворотах вытрясло, верно? Но почему я шёл всё время ОТ этого проклятого заведения, а пришел опять К НЕМУ – это каким вот искривлением пространства-времени можно объяснить?

Ладно. Практически ползком подкрадываюсь к вахте, и тут у меня вообще крышак сносит. Смотрю, а вахта наша разгромлена до состояния руин! Ворота висят на одной петле, вот-вот сорвутся. И внутри никого не видно и не слышно. Я сперва подумал, что это какое-то другое строение, просто очень похожее. Ну бывают такие типовые постройки... Захожу внутрь, брожу по всему нашему периметру – да, блять, наша же это крытка! Наша! Я здесь теперь каждое здание на всю жизнь запомнил! Только всё вокруг как будто на сто лет постарело. Кирпичи кое-где в пыль уже крошатся, окна давно сгнили и обрушились, кое-где просто проломы в стенах образовались! Такое впечатление, будто я ушел и по болотам не одну ночь бродил, а пару столетий!

Вот тут, пацаны, мне впервые по-настоящему страшно и стало! Зашёл я сюда, в этот наш корпус, вот в эту нашу палату зарулил, а здесь вообще полный разгром наблюдается. Заброшка, мать её, как она есть! На полу не пройти – битый кирпич, какие-то сгнившие уже доски, потолок обвалился практически... И холодно, биллять! До костей пронизывает. Ни окон ведь, ни дверей больше нет, сквозняк гуляет...

Я полдня бродил по этим развалинам. Всё, абсолютно всё знакомо, и всё – как после Апокалипсиса. Думал, головой тронусь и замерзну здесь окончательно.

Набрал кое-как какой-то рухляди, растопил одну печку – там, наверху, у девок. Вроде бы согрелся немного, задремал. Просыпаюсь – ночь уже. И опять дикий дубак, зуб на зуб не попадает. А в корпусе уже темно так, что два шага вперед сделать страшно. Здесь абсолютная темнота по ночам бывает, вы не замечали? Даже спичками себе подсветить не получается, огонек на полметра освещает, не больше. Под ногами уже ничего не видно.

На ощупь вышел опять на улицу. И чо делать? В желудке уже спазмы от голода начинаются, руки-ноги быстро коченеют, а впереди полнейшая бесперспективность! Куда идти? Впервые в жизни понял, что такое голодная смерть последи заснеженного болота! И без вариантов!

Стремяга на минуту замолчал, словно переживая в воспоминаниях этот свой ужас.

— А дальше что было? Как ты выбрался оттуда... Вернее отсюда? Или оттуда – сюда?

Стремяга кивнул.

— Вот именно. «Оттуда», «отсюда» - это всё одно и то же место. Но это я потом понял, уже сидя в подвале, на бетонном столбе и беседуя с крысами. Они, кстати, предлагали мне к ним спуститься! – Стремяга как-то странно улыбнулся, но наткнувшись на недоумённые взгляды ребят, предпочёл не распространяться на эту тему.

— Никак я оттуда не выбрался. Опять собрал весь хлам, который нашел на втором этаже, как раз над нами, заделал окна, растопил печку какими-то гнилушками. А они, падлы, не горят нифига... В общем, прижался я к этой чуть тёплой печке и заснул. Когда организм слабеет, всё время спать хочется. Ну вы это сами знаете, не один месяц на кичах просидели...

А когда ТАМ спишь, такие сказочные сны сняться! Всё очень реалистично и в мельчайших подробностях. Как будто наяву и даже явственнее чем самая настоящая явь! Можно увидеть, как пылинка в лучике света кружится, как капелька с карниза срывается, и даже услышать, как она летит!

При этих словах Стремяги Москвич почему-то вздрогнул. Он вспомнил, как ему говорила мадам Азалия про подвал. Как она там училась ловить капельки влаги в полнейшей темноте руками...

— Так вот, в тех снах я всю историю этого замка и увидел. Здесь раньше что-то вроде монастыря было. Суровое какое-то заведение. Потом тюрьма, но это уже при коммунистах, скорее всего. Крытая. Очень похоже на какую-то спец-псих-больницу тюремного типа. А потом уже начинается совсем необычная жизнь в этих стенах. Люстры, свечи, роскошные интерьеры, гардины, ковры и натёртый до блеска паркет. В общем балы, красавицы, лакеи, юнкера – как в песенке поётся. Что-то в этом роде. И роскошные женщины в старинных платьях. Декольте, голые сиськи, все дела!

Славик и Кроха, переглянувшись, сально ухмыльнулись.

— Да, - продолжал Стремяга. – Всю ночь я нырял из одной серии этого исторического триллера, в другую. Проснусь, окоченев, подброшу гнилушек в печку, согреюсь немного и опять – в колдовское прошлое этого особняка. Думал, вот хорошо бы там и помереть, во сне. Чтобы остаться среди всего этого великолепия.

Но хрен там ночевал! Пришло утро, хмурое и совсем-совсем не сказочное. На улице уже светло, а в этих наших коридорах всё еще бродила синяя ночная хмарь. Пришлось собираться и делать последнюю попытку хоть куда-нибудь добрести. Я решил идти быстрым шагом, строго по дороге, никуда не сворачивая. В общем, наивный чукотский юноша. А дни сейчас самые короткие, темнеет рано. К четырём часам вечера я совсем выбился из сил. Темнело, и я брёл уже в надежде, что скоро впереди покажется знакомый силуэт разбитой вахты.

— И он показался? – серьёзно спросил Кроха, исподлобья глянув на Стремягу.

— Показался... - кивнул тот. – Правда, дошёл я до него уже в полубреду. На улице зима, а с меня пот градом... Видимо простыл, поднималась температура... Захожу на вахту и знаете, кого я там встретил?

— Кого? – робко поинтересовался Славик.

— Помните этих двух типов, что на прошлой недели отсюда откинулсь? Как их там... Сопатый и Пирожок, кажется? Так вот, они там, на вахте сидят. Вернее то, что от них осталось. Высохшие два трупа. Мумии точнее. Одёжка вся на них истлела, а самим на вид лет по девяносто с гаком. Сидят себе, и даже не воняют уже. Один за столом спит, а другой притулился возле окошка, на улицу так тоскливо смотрит... Может ждёт кого-то.

— Пипец! – тихо выругался Кроха.

— Так что вот такое тут УДО предусмотрено для нашего брата. Все там будем. На вахте...

— Это была твоя третья ночь здесь? – поинтересовался Москвич.

— Да, третья и последняя, слава Богу. Но я сразу понял, что замерзну нахрен, если как следует не подготовлюсь. Весь вечер бродил в темноте, собирая всё, что хотя бы теоретически могло бы гореть. А в темноте здесь пиздец, как жутко. Я в эти сараи, в которых мы привыкли дрова хранить, даже войти не мог. Руку протягивал и вытаскивал до чего смог дотянуться. Оттуда Ад реально выглядывал. Я знал, что зайду – и не выберусь обратно.

Кое-как за несколько часов насобирал всяких старых дверей, столов, гнилых оконных рам... Стащил всё это в столовую. Там у них... вернее у нас здесь огромная кухонная печка. Толстая чугунная плита, треснувшая посредине. Можно завтра сходить, посмотреть. Я в самой столовой ни разу не был в этой реальности. Но в той изучил всё основательно. Так вот я решил разогреть эту печку и ложиться спать на эту огромную кухонную плиту, на которой у нас здесь жрать готовят. Подумал, что вскакивать всякий раз у меня уже сил не хватит. А так хоть поспать смогу до утра. А утром, думаю, кончусь совсем. Превращусь в мумию, как те ребята... Потому что больше у меня уже не было никакого желания никуда идти. Да и сил не было...

— Сны видел? Волшебные? – спросил Славик.

— Нет, в ту, последнюю ночь я ничего вообще не видел. Как будто провалился сквозь эту нагретую чугунную плиту прямо в Пекло. Чувствую, что огонь подо мной всё сильнее разгорается, хотя прекрасно понимаю, что гореть-то там особо и нечему, я все с вечера загрузил, и оно достаточно быстро прогорело. Когда показалось, что сквозь щель уже огоньки пламени стали прорываться, я понял, что сейчас поджарюсь, шо твой гусак! А сил пошевелиться, уже нет! Кое-как, переворачиваясь, скатился с плиты на пол, прижался спиной к кирпичной кладке, и окончательно нырнул в царство Морфея.

— А утром что было? – тут уже Москвич проявил нетерпение.

— А утром просыпаюсь оттого, что меня кто-то сапогом в лицо тычет. Открываю глаза, смотрю – сапог женский. Вы не поверите, как я этому обстоятельству обрадовался! Смотрю выше – Катя Бэнечко, гестаповка местная на меня сверху орёт: Ты чего, мразь, тут разлёгся? На кухне! А не охуел ли ты, парень, вконец?

А дальше она меня отвела в подвал, но это, поверьте, уже совсем другая история!

Все долго молчали, сосредоточенно доедая конфеты, изначально поделённые строго поровну. Но каждый, разумеется, отдал из своей порции парочку Стремяге. Потому что с кичи приличного арестанта надо встречать достойно.

— И что ты думаешь обо всём этом? - спросил, наконец, Москвич. – Мы попали в Петлю Времени?

— Я думаю, что нет. Это не петля. Это место само по себе не существует. Здесь на самом деле старинные графские развалины. И к тому же каким-то образом дорога, ведущая сюда, закольцована. Никто не может сюда прорваться, и никто отсюда не выбирается. А весь этот дамский беспредел поддерживается исключительно ведьмами. Вы же видите, парни, как здесь хитро всё устроено. Как бы тебя ни пороли с вечера, а наутро всё заживает, как на собаке. А еда какая здесь вкусная? Только порции день ото дня всё меньше. Это специально, чтобы нас голодом мучить. И каждый раз вводят всё больше идиотских правил и запретов, а для чего? Нас перевоспитывать? А нахрена им нас перевоспитывать? Они над нами просто издеваются. С каждым днем все более жестоко и изощренно. Говорят, уже дрочить запретили?

— Откуда знаешь? – удивился Кроха. – Мы вроде тебе ещё об этом не говорили!

— Слышал краем глаза, - кивнул Стремяга. – Видел мочкой уха. Там, на киче, новости Паук приносит. И всегда самые свежие.

Ребята снова между собой переглянулись.

— Похоже, ты прав, - согласился и Москвич. – За эти три дня обычный ведьмин беспредел как-то уж очень усилился.

— Да я уж вижу, - насмешливо кивнул Стремяга на ошейник самого Москвича, который выделялся среди прочих подобных атрибутов тяжестью и острыми металлическими шипами. – Вы теперь собачки? А тапочки в зубах приносите своим хозяйкам?

— Вы! – взбеленился, впрочем, полушутя, Москвич. – Нет, мне нравится, это «вы»! А тебе как будто завтра не наденут точно такой же ошейник!

Стремяга горько усмехнулся.

— Конечно, наденут. И я даже знаю кто.

— Да все уже знают, - глухо отозвался Кроха. – Твоя уже такой цирк с конями устроила на презентации этих самых ошейников.

— Да, - подтвердил Москвич. – С моей чуть не подралась из-за этого. Думал, порвут друг дружку как тузик грелку.

— Да ладно?! – удивился Стремяга. Похоже, эту новость ему Паук забыл рассказать.

— Паршиво то, что эти ошейники – еще одно дополнительное средство нас контролировать. – Уточнил Славик. - Работают на близком расстоянии, во всяком случае, вот здесь они нас не слышат. А в пределах видимости – моя Святоша легко может просто придушить меня, затянув ошейник простым щелчком пальцев. Всё про какую-то дырочку меня подъёбывает.

— Дырочку? – Кроха и Москвич синхронно подавили смешок, едва не вырвавшийся из их глоток. – Извини, братан, но это мы с Крохой тебя подставили. Подумали при Святоше, что ей самой бы надо кое-где дырочку проковырять лишнюю! Вот она на тебе теперь и отыгрывается!

Все невесело посмеялись, но чувствовалось, что атмосфера вообще-то не располагает к беззаботным шуткам. А ведь они привыкли шутить вообще при любых обстоятельствах. И в карцерах, и под угрозой раскрутки, и даже собираясь на этап, который запросто мог перевернуть их судьбы. И перевернул, кстати.

Но настал такой момент в их жизни, когда они сидели вроде бы вместе, обсуждали общую задницу, в которую они все попали, и из которой, как показал побег Стремяги, вообще-то нет выхода, а на самом деле каждый думал о своём. Потому что единственную тему, о которой ни один из них даже не заикнулся, они обсуждать не захотели. Никто ни слова не проронил о том, что дал обещание стучать на всех остальных. Никто не рассказал даже о самом факте вербовки.

А это означало лишь одно: теперь каждый рассматривал для себя принципиальную возможность такого стукачества. Каждый знал, что кто-то может сломаться, и в таком случае можно и самому информировать свою воспитательницу об общих разговорах. Ну, мало ли, думал он, здесь и так кругом ведьминские ушки, эти стервозы запросто могут и в мысли легко проникать, так что какой смысл отпираться? Вот поболтали о всяком, посмеялись, какой грех в том, что начальство об этом узнает? Оно всё равно ведь узнает. Не от меня, так от моего ближайшего друга. Так зачем МНЕ подставлять свою жопу под лишнюю порцию горячих?

И так думал каждый из парней.

Все заболтались и не заметили, как подошло время отбоя. Парни привычно пошли умываться, а Москвич засобирался к директрисе.

— Куда это ты? – удивился Стремяга.

— А... да я теперь, ты не в курсе? Я теперь ночую у мадам начальницы.

— Ночуешь?! – неподдельно изумился Стремяга. – И что ты там по ночам делаешь? У вас всё так далеко зашло?

— Да перестань ты-то подъёбывать, - махнул рукой Москвич. – Ну что и куда у нас может зайти? Что она, по-твоему, трахаться со мной что ли будет? Не смеши мои тапки. Я теперь официально работаю её личным шнырём. Убираюсь там, у неё в кабинете.

— Спишь-то хоть в кровати, или на коврике? – горько улыбнувшись, спросил Стремяга.

— На диване, - буркнул Москвич, и это было правдой.

...В тот вечер Азалия поставила перед ним большую вазу воздушного бизе – его любимого лакомства с самого детства.

— Я знаю, вы там чифира напились всей вашей гоп-компанией. На-ка вот, закуси сладеньким.

Москвичу аж неудобно стало от такой её заботы. И откуда она узнала про любимое пирожное? Откуда она знала про чифир, который пили всего два часа назад, он предпочёл не задумываться.

— На место, - сказала она просто, когда пришло время ложиться спать. И он долго лизал её ноги, особенно между мальчиками, как она любила. Лизал и ждал, что она захочет чего ещё и позовёт его. Но она ничего больше не захотела, и вскоре он услышал её легкий храп. Оказывается, ведьмы храпят, как и все простые люди.

(продолжение следует)