***

Но прошёл день, затем второй, и третий. На обеде мальчики сидели мрачные и почти не разговаривали, ёжась под перекрестными взглядами-молниями воспитательниц и добропорядочных барышень. Мальчикам казалось, что все вокруг их в чем-то подозревают, за ними пристально следят, их вот-вот потащат на допросы и уже где-то в особых тёмных подвалах для них приготовлены дыбы и хлысты...

Но всё это было лишь плодом их воспалённой и нечистой совести. Они понимали, что скрыли подготовку побега Стремяги, отчетливо осознавали, какое наказание им за это полагается, и пребывали в перманентном ужасе оттого, что это наказание на них всё время надвигается, но никак не настигнет!

Ужас без конца был просто невыносим. Скорее бы уже грянула буря! Но, как всегда бывает в подобных ситуациях, вместо бури случилось нечто более неприятное.

Сразу после обеда, когда парни готовились к колке и тасканию дров, в их комнату отдыха заявилась сама пани директриса. Она бегло осмотрела нетронутую с вечера кровать Стремяги, ошмонала, впрочем весьма поверхностно, его тумбочку и, хмуро глянув на склонённые перед ней головы ребят, стоящих (как и положено в этом заведении) перед ней на коленях, строго приказала Москвичу следовать за ней.

Славик и Кроха выдохнули, а Москвич как раз перестал дышать. Вот оно и началось, подумал он. Ну, хорошо хоть с меня начали, быстрее отмучаюсь...

Он еще на малолетке приучил себя всегда первым отхватывать свою порцию дубинала, чтобы не страдать от тягучих ожиданий.

В кабинете директрисы было очень жарко натоплено.

— Раздевайся догола, живо! – последовал приказ госпожи Азалии, и по её тону Москвич понял, что дело плохо. На столике перед ним лежали толстые красные резиновые перчатки, в которых она недавно его трахала в душе, тонкая бамбуковая трость, наручники и резиновый мячик с двумя ремешками – своеобразный кляп. Москвич видел такие лишь в порнофильмах.

Он быстро разделся и замер в позе послушания – руки за спину, взгляд в пол, голова склонена подбородком в грудь. Стоял смирно, не шелохнувшись.

Директриса не обращая на него никакого внимания открыла сейф, достала оттуда его личное дело – он заметил свою фамилию и фото на обложке. Потом, словно вспомнив о его существовании, открыла дверцу на балкон и велела принести оттуда пучок розог. Москвич понял, что это ловушка и, помедлив, шагнул босиком на снег. Дверь за ним тут же захлопнулась. Повернувшись, он увидел ледяной взгляд директрисы, мельком брошенный на него через подёрнутое инеем оконное стекло.

Всё ясно, пытка холодом. Босиком на снегу он окоченеет довольно быстро, будем надеется, что угробить его в планы госпожи директрисы не входило, так что придется немного пострадать...

Он оглядел балкон. Всё засыпано снегом, на окошке висит градусник и показывает минус семь. Соски начали твердеть, а вот писюн наоборот – моментально куда-то решил спрятаться.

Директриса тем временем удобно расположилась в кресле перед своим рабочим столом, раскрыла его дело и принялась его внимательно изучать. Изредка она поглядывала на ежившегося на балконе парня, но взгляд её не выражал практически никаких эмоций. Словно там, на морозе, в белом безмолвии приближающегося раннего зимнего вечера, синел не живой молодой парнишка, а свиной окорок, замороженный для новогоднего холодца!

Ноги моментально окоченели и Москвич стал перебирать ими, одновременно немного приплясывая, стараясь хоть как-то унять крупную дрожь. Госпоже директрисе это явно не понравилось. Она встала, приоткрыла дверцу балкона и строго приказала:

— Стоять смирно. Не шевелиться. Каждое движение увеличивает время твоего здесь пребывания вдвое, это ясно?

— Я...ясно, госпожа... директриса... - срывающимся шёпотом доложил Москвич. Губы его быстро синели, сдерживать колотун уже почти не удавалось.

А ведь прошло всего минут пять - максимум – десять, подумал он, когда директриса снова заперла дверь и уселась в своё теплое кресло. Если не двигаться, то сколько мне предстоит здесь стоять? Она ведь не назначила время. Следовательно, никакого времени наказания не существует, это просто её блажь. Сколько, мол, захочу – столько и будешь здесь корчиться, на морозе! А я пока почитаю твоё дельце, а оно толстое... Ох какое же оно, сука, толстое!

Москвич честно пытался стоять смирно, как было велено, но тело ему плохо подчинялось. Оно скрючивалось от холода, норовило сжаться и принять позу эмбриона, чтобы хоть как-то сохранить остатки тепла. Парень уже не чувствовал ступней, а ломота в костях поднималась уже выше – к коленям. Стоять смирно уже было невозможно, и он стал растирать руками грудь и бока.

Директриса вновь строго посмотрела на него и... неожиданно ласково улыбнулась!

В висках у парня застучали молоточки и он чуть не потерял равновесие, едва не грохнулся на заснеженный пол!

Едва директриса впустила его в комнату, он сразу же опустился на колени и уперся лбом в пол.

— У меня почки больные, прошу вас... не надо... - тихо взмолился он, отчетливо понимая, что повторный сеанс холода он просто не перенесёт.

— Твой дружок Костя говорил вам о своём побеге? - Просто спросила директриса, и Москвич понял, что запираться глупо. Тем более, что здесь все всё и так знают.

— Да, пару раз что-то такое было, - ответил он, стараясь унять опять нахлынувшую дрожь.

— Почему не сообщил мне?

— У нас не принято доносить...

— Где это у вас?

— На малолетке... В зоне...

— Но ты теперь не на малолетке. Ты теперь здесь – в школе для благородных девиц. Ты больше не зэк, ты – воспитанник. На тебя теперь распространяются иные правила. Ты должен выполнять приказы и подчиняться нашему уставу. Это ясно?

— Ясно, - быстро закивал Москвич. Простите меня... Я... я постараюсь соблюдать все ваши правила. Постараюсь...

Директриса прислушалась к его словам, к тембру его голоса и не уловила никакого раскаяния, да и никакой сломленности в его облике она не ощутила.

— Хорошо, - сказала она. – Согрелся? А теперь – марш снова на балкон.

И пытка продолжилась. Сколько Москвич простоял, замерзая на заснеженном балконе во второй раз, он определить уже не мог. Ноги теперь болели адски, пальцы скрючились, спину сводило так, что просто стоять уже не было никакой возможности, приходилось всё время приседать... А ледяной озноб теперь свободно проникал в грудь и брюшину...

Наконец мадам смилостивилась и разрешила несчастному парню вползти в комнату.

— Пожалуйста, пожалуйста... - молил он, не просто ползая на коленях, но теперь уже стараясь уткнуться носом в её ноги, - умоляю! Умоляю! Буду сообщать вам всё! Буду выполнять любые правила, приказы, команды! Дрессированной собачкой вашей буду!

Осмелев, он обнял её ноги и тут этот сумасшедше-манящий аромат её сапог снова затуманил его и без того застывший на морозе рассудок. Москвич стал неистово целовать и лизать эти её сапоги, попутно поливая их слезами раскаяния и невыносимой благодарности.

Еще не успев толком согреться, он почувствовал, что снова счастлив! Да-да! Валяясь в ногах у своей жестокой палачихи, прощённый и помилованный, он ощущал невыносимую радость бытия! Теперь он боготворил свою мучительницу и, прикажи она ему снова идти на балкон – пошёл бы туда с радостью!

Во всяком случае сейчас он именно так себя воспринимал.

А она, с надменной улыбкой наблюдая за его жалкими рыданиями, встала и, ничуть не стесняясь присутствия парня, сняла с себя трусики. Снова поудобнее уселась в кресло, приподняла юбку, приглашая его припасть к её лону...

— Давай отлизывай, - сказала она тихо. - Учись работать языком. Теперь каждый день – здесь у меня на докладе, - она слегка грубовато, но не без изящества, прижала голову Москвича к своей промежности. – Это ясно?

Парень закивал, погружаясь в складки гладко выбритой начальственной кунки. Вот орган, который управляет всей этой адской школой, думал он. Вот эту королевскую пизду нужно ублажать и обслуживать. Чтобы ей было приятно и хорошо. Перед ней предстоит пресмыкаться целый год, чтобы потом вырваться из этого пиздецового места и забыть как страшный сон...

Мадам постанывала, время от времени поглаживая стриженый затылок своего нового лизуна. Видимо процедура вербовки очередного стукача ей явно понравилась и что-то там такое возбудила в её начальственном естестве, потому что кончила она довольно быстро и как-то по-особому наполнено, вкусно, удовлетворительно.

Ей понравилось. Всё понравилось. И как он там, на морозе дрожал и прыгал, как потом униженно ползал в ногах и молил о пощаде, как радостно старался, полируя языком стенки её подрагивающего от возбуждения влагалища.

И вообще ей сразу понравился этот мальчик. Возможно она даже слегка приблизит его к себе. Возможно...

А пока надо преподать ему ещё один урок. Показать, что бывает с нехорошими мальчиками. И как они здесь страдают.

Госпожа директриса отстранила уткнувшегося ей в низ живота Москвича, вернула его личное дело обратно в сейф и, захватив ещё какую-то связку ключей из верхнего ящика стола, велела следовать за ней.

Они прошли коридором, спустились на первый этаж, пару раз свернули в темных узких лабиринтах и очутились в старой кухне. Здесь когда-то что-то варили в больших котлах, вмонтированных в полуразвалившуюся кирпичную печку, теперь это помещение выглядело как-то по-особому мрачно и заброшенно.

В середине пола выделялся квадратный люк. Директриса вставила старинный, медный бородавчатый ключ в замок и со скрежетом провернула его пару раз. С неожиданной легкостью подняла толстую крышку люка. Под которой виднелась еще и толстая решётка.

— Смотри, - приказала она.

Москвич сделал шаг ближе к люку и вздрогнул от неожиданности. Там, внизу, в неровном свете, приникающим в подземелье лишь через тусклые запылённые окошки, виднелась спина человека, сидящего скорчившись, и обхватив колени руками. Москвич сразу узнал Стремягу. Парень сидел не шевелясь, и приглядевшись можно было увидеть, что сидит он на каменном столбе, который уходит куда-то в тёмную глубину.

Москвич больше всего боялся, что Стремяга поднимет голову и встретится с ним взглядом. Что он подумает, что это он, его друг, сдал его начальству и теперь вот пришел «посмотреть»... как он тут сидит.

Нет, конечно же, ничего такого давний друг не мог бы про него подумать, но всё равно смотреть вот так со стороны на страдания такого же бедолаги, как и он сам, было невыносимо.

А директриса всё прекрасно понимала. Она специально устроила этот цирк.

— Смотри-смотри! – сказала она нарочито громко, чтобы сидящий в подвале отчетливо всё слышал. – Смотри и запоминай, что бывает с непослушными мальчиками, которые сначала дерзят и своевольничают, а потом еще и собираются сбежать отсюда! Там, внизу, двухметровой глубины подвал. И там живут огромные крысы-людоеды. Их почти не кормят, и они жрут друг друга. И очень любят, когда кого-нибудь сажают на этот столб. Они всё время караулят. Ждут, когда жертва заснет и свалится со столба. Или опустит вниз ноги... Понимаешь, что тогда случится?

Москвич опрометчиво кивнул.

— Не слышу? – угрожающе тихо переспросила мадам Азалия.

— Понимаю, госпожа директриса! – тут же поправился Москвич.

Он покосился на замершую спину узника, и ему даже показалось, что Стремяга вздрогнул, услышав его голос.

— Ты хотел бы сейчас оказаться на его месте? – продолжала допытываться начальница.

— Нет, госпожа Азалия! – поспешно ответил Москвич.

— Ты будешь хорошо себя вести, чтобы никогда там не оказаться?

— Да, госпожа... Я буду выполнять все ваши приказания, я буду делать всё, чтобы никогда там не оказаться!

Он уже понял, к чему она клонит и что придется сейчас сказать.

— А если кто-нибудь опять соберётся бежать, или еще как-нибудь нарушить режим в нашей прекрасной школе для девочек, ты же вовремя сообщишь мне, или кому-нибудь еще из начальства? – Азалия уже откровенно над ним измывалась, и лицо Москвича горело от стыда а уши почти заворачивались в трубочку.

— Да, госпожа... - глухо проговорил он. – Я обязуюсь обо всем сообщать начальству...

— И лично мне!

— И лично вам, госпожа директриса.

Теперь Москвич уже не сомневался, что Стремяга всё прекрасно слышит и всё понимает. Возможно, даже знает, каким способом она заставила его произносить эти унизительные клятвы в лояльности. Чем черт не шутит, может и с ним она проделывала такое же перед тем, как посадить в этот карцер.

Но тут ему в голову пришла еще одна жуткая мысль: а если Стремяга не сломался? А вдруг он выдержал пытку холодом и теперь даже не удостоит его взглядом сквозь эту позорную решётку?

— Ты ничего не хочешь сказать своему другу? – мадам Азалия решила, видимо, его добить окончательно своими провокационными и одновременно фальшиво-сочувственными вопросами.

— Нет, госпожа директриса... - всё также глухо отвечал Москвич.

— Жаль, - сказал она, улыбнувшись, довольная, что он попал во все её ловушки. – Очень жаль. Может быть, если бы ты потрудился найти правильные слова для своего товарища, он мог бы избежать дальнейших страданий. Но раз так... Что ж, мне очень жаль, но ему придётся провести тут не одну ночь... И кстати... Жаль, что тут нет нормального туалета. Отвернись! – приказала директриса.

Москвич всё понял сразу. Он отвернулся, но отчетливо слышал, как мадам встала ногами на решетку, под которой сидел его друг, задрала свою юбку, присела на корточки и шумно пописала прямо на человека, сидящего в подвале!

Да, она демонстративно справила малую свою нужду на голову несчастного парня, которого сама же сюда и посадила! Москвич закрыл глаза, чтобы сдержать все свои эмоции и постараться ничем себя не выдать. Он вдруг отчетливо представил, ЧТО должен почувствовать в этот момент парень, еще неделю назад с честью и достоинством прошедший малолетку, не сломавшийся в самых лютых передрягах и замесах, и вот теперь сидящий на бетонном столбе, в подвале, на которого мочится наглая, самодовольная садистка-начальница!

Пиздец, такого не пожелаешь самому злейшему своего врагу! А он стоит рядом, и абсолютно ничем не может помочь другу. Но хуже всего это подлое тёпленькое гадостное чувство личной безопасности. Вот он в двух шагах от этого средневекового пыточного подвала, но он не там, он покорен и готов раболепствовать перед этой сукой лишь бы и впредь там не оказаться! Вот что самое подлое в его положении.

— А почему ты не на коленях? – как бы даже удивилась мадам Азалия. Фальшиво, конечно же, удивилась, но Москвич и тут получил еще один укол по самолюбию, рухнув на колени перед ней с такой поспешностью, что ему показалось, что Стремяга там, в подвале, над ним посмеялся.

А начальница удовлетворенно на него посмотрела, потрепала по щеке и указала пальчиком вниз:

— Кажется, несколько капель упало на сапог. Слижи язычком...

И он слизал эти несколько горько-солёных капель, покосившись на мокрую спину согбенного Кости, с которым еще совсем недавно делил и скудную пайку черняшки, и обжигающий глоток чифира, и мечты о побеге. И этот последний, сучий этап.

После чего люк с грохотом захлопнулся.

***

Однако мытарства Москвича на этом не закончились. Мадам Азалия молча потащила его обратно к себе в душно натопленный, пропахший её косметикой, кабинет. По всей видимости, служивший ей еще и спальней.

Тут она бесцеремонно стала срывать с парня всю его дамскую одежду – прямо на пол полетели юбки и блузки, туда же следом последовали и разорванные трусики...

Москвич охренел от такого безумного напора. Казалось, что мадам Азалия окончательно рехнулась. Она завалила его на диван, уселась сверху сама и также судорожно стала раздеваться.

— Расскажешь кому – похороню заживо в том подвале, понял? – злобно прошипела она, наваливаясь голыми вспотевшими грудями Москвичу на лицо. – Давай, вылизывай, сучонок!

И он утонул в её белых, пахучих, распалённых нездоровым садистским возбуждением телесах, целуя и вылизывая всё подряд, чего только она ни приказывала ему целовать и вылизывать... А Азалия тем временем сноровисто замкнула его руки в наручники, приковала к спинке кровати и схватила когтистыми быстрыми пальцами его гениталии. Москвич было дёрнулся, пытаясь освободиться из её хищного захвата, но куда там! Она уже тащила его перевозбуждённый член себе во влагалище, уже усаживалась, сдавливая бёдрами его бока, на его чресла молодого жеребца, уже вовсю впиваясь своим мокрым ртом в его рот и высасывая, казалось, саму его душу этим безумным порывом страсти.

— Трахай, давай! – злобно велела она. – Ну! Не разучился еще трахать?

Он уже несколько лет не был с женщиной, да, честно говоря, до малолетки и было-то всего пару раз с одноклассницами, а тут такое... Тут и не захочешь, а трахнешь! Форменное изнасилование. Но больше всего Москвича поразил эффект горячего стояка, который преподнёс ему его нещадно используемый Азалией детородный орган. Он был безупречен как и тогда, во время воскресной порки. Но тогда был ужасный стресс, а сейчас что? Неужели он и правда всё больше превращается в конченного мазохиста, которому нравится, когда его секут всякие больные садистки и насилуют голодные, свихнувшиеся от недотраха домины-извращенки?

Но додумать эту печальную мысль он не успел. Азалия, в предвкушении оргазма, навалилась на его голову своим пышным, мокрым, скользким от пота телом и постаралась, чтобы в момент её наивысшего кайфа он там, под ней, задохнулся бы или хотя бы слегка подёргался от эротического удушения. Так ей слаще всего кончалось в самых запретных её извращенческих сексуальных фантазмах.

Всё закончилось довольно быстро, так что в натуре придушить парня мадам Азалия просто не успела. Выпустила, смилостивилась, когда он уже запыхтел под ней, задрожал, застонал от приступа клаустрофобии под её жаркой ненасытной плотью.

Оставила на другой раз. Кто его знает, может и придушит как-нибудь в порыве особо голодной страсти...

Но сейчас пусть живёт.

Она лениво перевернулась на нём на спину, всё ещё лёжа на парне, как на матрасе, закурила.

— Спать теперь будешь здесь, у меня. Назначаю тебя моим личным дневальным. После отбоя – сразу сюда, понял?

— Слушаюсь, госпожа директриса... - прохрипел он, сдерживая возбуждённую дыхалку.

— Своим не вздумай ничего рассказывать. Проболтаешься – кастрирую. Надеюсь, ты понял, что я не шучу. У тебя теперь новая госпожа.

— А как же Акулина? – осмелился спросить он и моментально пожалел об этом неуместном любопытстве.

Азалия затянулась и тут же воткнула горящую сигарету ему в шею, потушив злой огонёк о самое чувствительное место – чуть ниже уха.

Москвич от неожиданности дёрнулся всем телом, но стон удержать сумел, чем заслужил одобрительную, ласковую оплеуху.

— А что Акулина... Акулина – всего лишь твоя официальная наставница. А я – ночная кукушка. Вот и посмотрим, кто кого перекукует, - насмешливо-лениво проговорила Азалия. – Будешь хорошим воспитанником – освободишься по УДО через год. А понравишься лично мне – не освободишься отсюда никогда...

Она чему-то тихо рассмеялась, а Москвич аж замер от такого неожиданного откровения.

А ведь и правда, подумал он. Тут как раз тот случай, когда неизвестно что лучше – перебдеть, или недобдеть? Но углубляться в столь опасную тему не стал.

На ужин давали жареную рыбку и практически домашнее картофельное пюре. Было объявлено, что наступает Рождественский пост, и до воскресенья, то есть до Новогоднего бала, всем воспитанникам полагается поститься. Так что ближайшую неделю мясо в рационе не предусмотрено.

Но пацанам было что обсудить помимо гастрономических ограничений.

— В общем, видел я Стремягу, - начал было Москвич за ужином.

— Я тоже... - глухо кивнул ему Кроха, также опасливо оглядываясь по сторонам и стараясь говорить, не шевеля губами.

— Она и тебя на подвал водила? – удивился Москвич. – Директриса? Нероновна?

— А? – Кто? – встрепенулся Кроха. – Меня? – Нет, меня туда водила Дорка. Доротея, мать её... - злобно выругался парень. – Прямо над люком наказывала этой своей длинной линейкой. По рукам лупила. По пальцам...

Он показал три уже посиневших ногтя на правой руке.

— Больно, сцукко...

Москвич и Славик представили себе эту пытку и молча посочувствовали другу.

— Ты с ним хоть словечком перемолвился? – спросил Славик. – Как он там? В подвале, говоришь, сидит? Дорога туда есть, в этот подвал?

— Какая там дорога... - мрачно скривился Кроха. – Он там на столбе каком-то сидит, не шелохнувшись. Холодно там, походу. Дубак пиздецовый. Как бы парняге туберкулёз не заработать на такой адовой киче. А тебя туда сама директриса водила? – поинтересовался Кроха у Москвича. Как бы между прочим поинтересовался, но Москвич почему-то внутренне напрягся. Решил в подробности сегодняшнего приключения особо не вдаваться.

— Да, она... Альфа-самка местная.

— Порола? Прямо над люком?

Москвич вспомнил утреннюю порку от Акулины, и что с ним вытворяла директриса на заброшенной кухне, переоборудованной в кичу. Ну и как всё это рассказам ребятам? Вздохнул тяжко и молча кивнул.

— Вся жопа фиолетовая. Могу показать, прям здесь.

Славик передернул плечами.

— Сказала еще ночью прийти, после отбоя... – на всякий случай Москвич решил заранее залегендировать перед пацанами свой ночной поход к директрисе и возможное дальнейшее отсутствие в жилой секции.

— Ночью? - как-то странно усмехнулся Кроха. – Ну по ночам здесь не наказывают. Скорее всего, виды на тебя она имеет. Смотри! Кунку на нос натянет – не успеешь и пикнуть!

Шутка получилась не очень. Но парни были рады и такой разрядке. У каждого теперь были свои секреты, и былое каторжанское братство готово было в любой момент треснуть по всем швам. И что самое обидное было – никто теперь не мог честно признаться своим друзьям, что с ним происходило, на какие компромиссы он вынужден был идти, и чем готов был жертвовать ради общего блага.

Да и само общее благо теперь превращалось для каждого в личные неприятности.

— Вербовали уже всех? – совсем тихо поинтересовался Славик.

И стало ясно, что и его тоже вербовали в стукачи. А скорее всего – УЖЕ завербовали. Это теперь понимал каждый из них.

Все молча кивнули.

Ну хорошо хоть признаются, молча подумал Москвич. Могли бы и соврать. А вслух добавил:

— Запомните, парни. Самое последнее, что мы можем сейчас сделать – это начать сраться между собой. Начать стучать друг на друга. Этого они от нас и добиваются. Так что... сами всё поняли, и убили эту тему.

Спорить с ним никто не стал.

А вечером, после отбоя, воспользовавшись тем, что пацаны были в туалете, Москвич никому ничего не говоря, отправился в кабинет директрисы. Поднялся на второй этаж, прошёл гулким темным коридором и робко постучал в заветную дверь...

Здесь как всегда было жарко и мадам встретила его практически неглиже – в тончайшем ночном пеньюаре. Она заварила ароматный и очень крепкий индийский чай и поставила на маленький столик две чашки, - явно ждала его.

Москвич, как и положено, молча опустился на колени и даже немного шутливо стукнулся любом в пол, демонстрируя полнейшую холопскую покорность.

— Угощайся, - Азалия высыпала перед ним горсть шоколадных конфет. – Как там твои друзья? Обживаются потихоньку?

Тон её был вполне доброжелательным и даже ласковым. Этакая добрая тётушка, строгая, но справедливая и любящая своего племянника.

— Очень волнуются, - ответил Пашка, предпочитая в подробности не вдаваться. Всегдашняя привычка отвечать так, чтобы ответ был короче вопроса, уже была в крови у опытного зэка.

— За Стремягу вашего волнуются? – усмехнулась начальница. – Напрасно волнуются. Ничегошеньки с ним не случится. Думаешь, мы сами не сидели в этом подвальчике? Катька там всю жопу отморозила, на этом столбце. А мой личный рекорд – три раза по пятнадцать суток, практически без выхода! Нас только в баню водили, переодевали, кормили и обратно! Как курочек на насест! Сейчас так никого не сажают, уже давно.

Москвич аж рот открыл от изумления, услышав такое.

— Что? Не знал, что и мы тоже воспитанницы этого волшебного Маркистана? Представь себе! Только в наши времена всё покруче было. Не то что сегодняшний детский сад...

Она явно упивалась произведённым эффектом.

— За что ж вас так? – робко поинтересовался Москвич.

— Ломали... - уклончиво ответила Азалия. – Советская власть не любила ведьм. Пыталась нас переделать, перевоспитать, превратить в послушных овечек. А мы красные галстуки носить категорически отказывались, комсомольские значки в парашу выкидывали. Вот нас и гнобили по полной программе. Магия была под запретом, так что колдовать мы учились там, в карцере...

— А разве там можно чему-то научиться?

— Можно! – весело хохотнула Азалия. – Там только по-настоящему и можно чему-нибудь научиться! Не захочешь сдохнуть от пневмонии, или пойти на корм крыскам – всему научишься! На второй-третий срок в этом подвальчике тебя начнут духи посещать, а здешние болотные духи – отменные учителя. Они тебе живо растолкуют, как согреваться своим собственным дыханием, как питаться своими ногтями, обгрызая их и на руках, и на ногах, как услышать срывающуюся с потолка капельку воды и поймать её в ладонь в абсолютной темноте...

Азалия снова рассмеялась, и Москвич увидел перед собой самую настоящую ведьму – жестокую, циничную, властную, стойкую и бесстрашную.

— Ножки я там себе отморозила. С тех пор мне нужна постоянная грелка, - сказала она тихо и очень серьёзно. – Так что теперь моей грелкой будешь ты.

Павел уже понял, что нечто подобное его и ожидает. Нечто особенное. Не просто же так, не за красивые глазки она его столь сурово оттрахала сегодня днем, а потом еще и на ночь к себе в будуар пригласила. Не в качестве же ёбаря-террориста...

Чай оказался очень крепким, горячим и горьким, как арестантско-каторжанская солидарность. А конфеты (его любимые – «трюфеля»!) сладки, как освобождение по УДО в мае...

Но пора было ложиться спать, и мадам Азалия велела Пашке стелить постель – разложить диван и вытащить из неприметного шкафчика гору пуховых подушек и перин. Всё это изумительно пахло лавандой и шафраном. Самому Москвичу место было отведено поперек диванчика, под хозяйским одеялом, но – в ногах у директрисы. Подушку она ему не дала.

Москвич, не зная как себя вести, робко пожелал хозяйке и повелительнице спокойной ночи, и замер, прижавшись спиной к боковой стенке дивана. «Мне нужна грелка» - вспомнил он слова Азалии, и потому нырнул под одеяло, оставив только нос наружу. Мадам устроилась поудобнее и, протянув свои ноги, уперлась ступнями в его грудь.

Вероятно, такая грелка её устроит, с надеждой подумал парень и постарался не дышать и не шевелиться. Оказалось, нет, этого было недостаточно. Не так он понимал своё предназначение. Директриса ещё немного повозилась под одеялом, подоткнула его полностью под себя так, что и голова Павла тоже очутилась в душной жаркой темноте, и пошевелив пальчиками, положила свои ступни ему на лицо.

— Вот так удобнее всего, - сказала она томно и сладко зевнула. – Запомни, теперь это – твоё место! Ясно?

Москвич благоговейно поцеловал её холодные, слегка шершавые пяточки (ей тоже явно нужен был ежедневный педикюр, а ему что – разорваться между начальницей и Акулиной?) и постарался успокоиться и уснуть.

Место... Теперь это – его место! Теперь каждый вечер она станет класть ноги ему на лицо. На всю ночь! Чтобы согреть их. Он ведь теперь её личная грелка! Дожился, блять! Своё совершеннолетие он встречает под властной женской пятой! И теперь это навсегда! Во всяком случае, ближайший год он будет спать в ногах у злобной ведьмы и почитать это за великую честь! Начальница ведь! А не хочешь, согнувшись в три погибели в ледяном подвале неизвестно сколько суток провести, а? Как сейчас там бедолага Костя загибается, обоссанный, кстати, этой самой ведьмой, которой он пятки своим дыханием греет.

Ничего, - успокаивал он себя, - ведь, в конечном счёте, ради Кости, и всех его пацанов он на это унижение и пошёл. Во всяком случае, это отличное оправдание. А там посмотрим...

Проснулся он внезапно, словно кто-то вытряхнул его из уютного мира ночного забытья и понял, что это приближается официальный подъем – так реагировал его мозг, приученный просыпаться всегда чуть раньше – всеобщая зэковская привычка. Хотел было незаметно ускользнуть, но увы! Так наивно пытаться обмануть мадам Азалию было по меньшей мере глупо. Кто ж тебя, дурачок, так просто-то отпустит! Ага, щаззз!

Она тут же зашевелилась, нащупывая ногой его голову. Нащупала, бесцеремонно сунула пальчики ему в рот. Солёные пальчики, надо будет намекнуть, что неплохо бы греть её ножки по вечерам еще и горячей водичкой...

Но Москвич уже знал, что делать. Он со всей возможной страстью стал обсасывать и облизывать каждый пальчик своей новоявленной госпожи и лёгкое постанывание хозяйки лучше любых слов свидетельствовало, что его инстинкты его явно не подвели. Она совала ногу ему в рот по несколько раз, вытаскивала и снова запихивала и эта игра ей явно нравилась. Затем пришла очередь второй ноги, и Москвич даже слегка вспотел под жарким дамским одеялом.

Это твои обязанности, думал он. Теперь так будет каждое утро, думал он. Привыкай – велел он себе. В конце концов, ступни у неё достаточно чистые и ухоженные, а ничего иного ты всё равно теперь не достоин, - убеждал он себя. Ты теперь подкаблучник. Официальный. И с тобой будут делать всё, что захотят.

Например... Например могут нацепить тебе на нос женскую туфельку и заставят так ходить весь день – в качестве морального наказания, как тебе такое? – доводил он себя до крайней степени смущения, продолжая тем временем лобзать уже практически вылизанные до идеальной чистоты ступни начальницы.

— А между прочим, хорошая идея... - откликнулась на его мысли мадам Азалия. Надо будет запомнить!

Ну вот, накликал, мудак... - подумал он.

— Ладно, - потягиваясь и переворачиваясь на спину, сказала немного хриплым голосом (со сна, видимо) его королева. – Давай, отлизывай. И марш – готовится к зарядке. Сегодня я сама приду вас немного помучить...

— Умываться не обязательно, - добавила она строго, и Москвич понял, что это не пожелание, а приказ.

Ясно-понятно, подумал он. Её следы будут хорошо видны на моей физиономии. Во всяком случае, всем тем, кто умеет видеть. Демонстрация принадлежности, никуда не денешься. К этому тоже придётся привыкать...

***

Но привыкать в это утро пришлось не только к дамским следам на своём лице, и не только Москвичу. Всех парней, за исключением Стремяги, всё ещё сидевшего в холодном карцере, ждал ещё один «подарок». После завтрака Доротея Шентес, строгая учительница, (и преподавательница Потусторонних Предметов и Дисциплин, как её полушутя окрестил Москвич среди ребят), собрала всех в столовой и торжественно объявила:

— Вот и настал этот важный момент в жизни наших новых воспитанников. – Она с обнадёживающей улыбкой, априори не предрекающей ничего хорошего, посмотрела на стоящих, как и положено на коленях, парней. Парни глаз на неё поднимать не стали.

— Сегодня они получают самую дорогую награду от своих... не будем лукавить – от своих дрессировщиц. И подарок этот поистине бесценен – это ошейник!

Послышались короткие восторженные вскрики «вау» и «класс!», от женской аудитории. Славик тяжело вздохнул, Кроха ещё ниже склонил голову, привычно спрятав лицо в ниспадающих локонах парика, а Москвич поймал себя на ощущении, что нечто подобное он, в принципе, и ожидал с недавнего времени.

Под нестройные аплодисменты Доротея выложила перед собой три разных собачьих ошейника. Два кожаных – черный с металлическими клёпками и красный, лаковый. Третий – и Москвич ни секунды не сомневался, что он достанется именно ему – был металлический строгий. С шипами вовнутрь. Такие применяются для контроля над бойцовыми породами собак, которых ничего, кроме резкой боли, остановить не может.

— Вот мы и стали шавками... - тихо, сквозь зубы проговорил Славик, но Доротея его всё равно услышала.

— Плюс полсотни за неуместные шуточки и дерзновенное поведение! – сказала она радостно, погрозив как бы шутливо пальчиком именно Славику.

И тут же вручила его наставнице, (или, как теперь было сказано дрессировщице) Святоше именно красный ошейник.

— Пожалуйста! Почетное право надеть его на шею вашего питомца принадлежит исключительно вам, Илона – Дорка вручила ошейник Святоше и та тут же, присев возле коленопреклоненного Славика, с удовольствием потуже затянула его на шее парня.

— Не жмёт? – с издевательским участием спросила она. – Может, ещё одну дырочку проковырять?

«Себе проковыряй!» синхронно подумали, не удержавшись, Москвич и Кроха и ту же поняли, что Святоша их услышала – настолько явной злобой сверкнули её вечно прищуренные, как будто близорукие, глазки.

Попал ты, Славка! – подумал Москвич, уверенный, что именно на нём она и отыграется за эту спонтанную шуточку. – Извини, братуха! Но мы не могли иначе...

Они быстро переглянулись с Крохой. Странно, - подумал Москвич. - А откуда я узнал, что Кроха тоже подумал про эту чертову лишнюю дырку?

— Так не честно! – подала голос Элла. – Мой мальчик сидит в тюрьме, и меня лишили радости общения с ним! И где наш ошейник? Может, нам лучше подойдёт вот этот – строгий?

Она указала на тяжёлое стальное пыточное устройство.

— Оп-па! Охолонись, подруга! – опередила её Акулина, накладывая свою пухлую ладонь на ошейник. – Вот когда и если достанешь своего шоколадного зайчика с кичи – тогда и получишь игрушку. Может он оттуда и вовсе не вернется, может его там мышиным королём сделают!

Москвич заметил, как между девицами случилась мгновенная ментальная дуэль. Они обе вспыхнули и буквально схлестнулись жёсткими взглядами, словно железными цепями. Причем Элла, подобравшись, будто бы для броска вперед, постаралась незаметно щёлкнуть пальцами обеих рук, а Акулина тут же среагировала на её движение, скрестив ладони на груди. Свита обеих дуэлянток моментально оказалась позади своих предводительниц. Назревал нешуточный конфликт, который, впрочем, легко купировала Доротея, подняв вверх свою волшебную линейку.

— Стоп, дамы! Стоп! Не сейчас, не здесь, и не по этому поводу! Все вопросы решаем в моём кабинете! Если у вас есть неутолимое желание выцарапать друг дружке глаза, я лично посажу вас в один мешок и отнесу на кладбище. А пока поцелуйтесь в знак примирения в моём присутствии...

И, заметив, как презрительно подобрала губки Элла, Доротея добавила со своей злобно-очаровательной улыбочкой:

— Отказавшаяся будет превращена в морскую свинку до конца Новогодних праздников.

После чего Акулина и Элла обменялись напыщенно-фальшивыми поцелуями в пустоту. А трофей по праву достался Акулине. Она собралась было торжественно возложить его на шею Москвича, и тут внезапно нахмурившись отстранилась от него, заметив и следы босых ног директрисы на лице парня, и кое-что ещё, что явно невозможно было скрыть от всевидящего ведьминского ока.

— Извини, - сказал одними губами Павел, стараясь не глядеть на свою наставницу. – Это от меня не зависело...

Акулина о чем-то секунду-другую глубоко задумалась, а потом словно стряхнув с себя какое-то наваждение, оглядела зал. Видимо в поисках директрисы. Но той нигде не было видно. Зато Доротея продолжила свою лекцию.

— Милые дамы! Обращаю ваше внимание на то обстоятельство, что сам по себе ошейник ещё не гарантирует послушания со стороны вашего питомца. Если он кого-нибудь покусает, отвечать будете безусловно вы. Потому что с этого торжественного момента от ошейника к вашей руке протянулась незримая, но довольно прочная нить. Своеобразный поводок, который теперь накрепко связал вас с вашей... С вашей девочкой-сисси. Я научу вас, как управляться с этим невидимым поводком.

Тут Доротея вышла на середину круга, как бы самостоятельно образовавшегося, и подняла руки ладонями вперед. Затем она указательные пальцы обеих рук направила в стороны Славика и Крохи и все присутствующие увидели, что из её рук струятся тончайшие красные нити, словно почти невидимые лазерные указки, прерывистые лучи которых точно вонзились в ошейники парней.

— Помните! Ошейник навсегда связан с вашей ладонью! По нему вы можете отдавать беззвучные приказы. Вы можете контролировать вашего питомца где бы он ни находился, лишь бы между вами был установлен зрительный контакт.

Она легко взмахнула руками и парни подскочили на ноги, словно их подбросила незаметная ни для кого пружина.

— Вы указываете рукой вверх, и ваш сисси-бой делает стойку. Вы кладёте руку на пояс, и он спешит к вам на поклон. Вы опускаете руку вниз – и он, или она – кому как больше нравится, - у ваших ног!

Доротея завершила перечисление возможных опций управления эффектной демонстрацией – оба парня распростерлись перед ней на полу, уткнувшись носами в её туфельки.

— Поводок невидим для постороннего взгляда, но он прочнее стальной струны. Важно научиться правильно играть на этих струнах. Помните, это струны человеческой души, относитесь к ним бережно, - напутствовала собравшихся барышень учительница Потусторонних Предметов.

А Москвич чувствовал себя явно лишним на этом празднике жизни. Его наставница овладевать искусством управления струнами и ошейником явно не спешила. И это его почему-то беспокоило...

Невероятно, но факт! – он чувствовал себя... предателем! Да, именно предателем! Он стал теперь личной ножной грелкой у самой главной начальницы пансиона, и хотя в этом не было никакой его вины, колючий взгляд Акулины заставлял его теперь внутренне сжиматься и напрягаться всякий раз, когда он на него натыкался. Она смотрела на него теперь с нескрываемым презрением, словно на чужие, нестиранные, грязные чулки! Да-да, именно так! Смотрела на него, как на чужое грязное бельё! И самое паршивое было то, что Москвич именно так себя и ощущал после первой ночи, проведенной в жарко натопленном будуаре.

Да еще этот чертов запрет умываться... Ближе к обеду он сам стал ощущать на своём лице этот дурманящий аромат начальственных следов! Он старался уже ни на кого не смотреть, но сталкиваясь с разными воспитанницами в коридорах и комнатах, даже сквозь опущенные веки ощущал презрительные и насмешливые их взгляды. Это было невыносимо, но что он мог бы сделать? Отказаться идти после отбоя к Азалии? А что, в карцере есть ещё один столб, чтобы посидеть недельку-другую рядом со Стремягой? Что-то он там не видел второго столба.

На обед опять давали молочную лапшу и рисовую запеканку с малиновым густым сиропом. Вместо чая был несладкий, зато с настоящими сливками, кофе. И это считалось постным меню!

Обед пацанам ухитрилась испортить Святоша. Она так и не удосужилась расстегнуть посвободнее ошейник своему воспитаннику Славке, он сидел красный, как вареный рак, и не мог никак проглотить ни кусочка запеканки. Пришлось идти, унижаться перед наставницей, умолять хотя бы на одну дырочку ослабить ошейник.

— Дырочку?!! – глумилась Илона, громко переспрашивая его так, чтобы вся столовая её слышала. – А ты иди, попроси своих подружек, чтобы они тебе лишнюю дырочку проковыряли где-нибудь в интимном месте!

Её подруги были в восторге и дружно хохотали, будучи уверенными, что эту шутку придумала она сама.

— Пожалуйста, пожалуйста, госпожа Илона! Умоляю! – хрипел Славик и было видно, что бедолаге и правда трудно дышать, особенно в моменты, когда он сильно волновался, как теперь.

— Сорок поклонов! – холодно приказала Святоша и, отвернувшись, принялась со вкусом пробовать молочную лапшу.

А несчастный парень вынужден был отбивать эти сорок поклонов, стоя на коленях у её стола, и читать какие-то молитвы скороговоркой, пока она кокетничала с подругами. Москвич остановил Кроху, когда тот быстро всосав первое блюдо, принялся было за запеканку. Парни дождались, пока Святоша не разрешит своему невольнику пообедать по-человечески. Рисковали, конечно, столь явно проявляя свою зэковскую солидарность, но вроде бы никто на это особого внимания не обратил.

Зато мстительный взгляд со стороны Илоны подтвердил парням, что теперь она намерена измываться над Славиком буквально на каждом приёме пищи. И виноваты в этом будут исключительно они – Москвич и Кроха. А страдать будет их близкий друг. Вот такая она – круговая порука.

После обеда Москвич решительно вознамерился поговорить с Акулиной и расставить все точки над «ё». Тем более что от обязанностей её личной педикюрши его никто не освобождал. Хотелось снова оказаться за уютной ширмой в отсутствии посторонних глаз.

И Акулина охотно пошла ему навстречу. Она сама поймала его в холле первого этажа и строго поманила пальчиком, кивком головы приказав следовать за ней. Странно, но тяжелый шипастый ошейник, который теперь таскал на своей шее Москвич, никак не среагировал на её команду. Видимо никакими таинственными струнами-поводками она пользоваться не собиралась.

В её личной студии красоты, где Москвич привык уже делать ей всякие массажи и прочие полу-интимные процедуры, сейчас сидели Мара и Стеша. Они о чём-то секретничали, и, увидев вошедших Акулину и Москвича, уходить не стали.

Да и черт с ними, подумал Пашка, решительно опускаясь на колени перед Акулиной. Донесут, так донесут. Как-нибудь отбрешусь...

— Я ничего не мог поделать, - сказал он просто. – Она сама затащила меня к себе в кабинет и назначила своим личным дневальным. Теперь я должен убираться там, у неё... Ну и ночевать она велела там же...

Боковым зрением он увидел, как Мара при его словах манерно закатила глазки, помахала ручками и молча покачала головой. А Стеша скептически прокомментировала:

— Фу ты, ну ты! Альковные тайны нашего двора! Говорят, ты стал её подследником!

Мара сморщила носик и подружки дружно засмеялись. А Акулина продолжала смотреть на него холодно и презрительно.

— Совсем не важно, КАК ты там оказался, - ответила она. – Важно КЕМ ты теперь станешь. Вероятнее всего ты действительно превратишься в Её подследник, и тогда лично я тебе не завидую. Будешь жить в её туфельке вечно и никогда оттуда не освободишься. Но мне понравился твой порыв все честно рассказать и даже как будто оправдаться за то, в чем лично ты пока не виноват. Это сложно для тебя. Но тебе и не нужно знать, в какие игры и интриги ты попал. Так интереснее будет за тобой наблюдать.

Москвич ожидал, что она как обычно проведет с ним обучающий сеанс педикюра, но не тут-то было.

— Вообще-то я позвала тебя не за этим, - сказал Акулина строго. – Пришло время ознакомить тебя, как впрочем, и всех остальных мальчиков-воспитанников нашего милого заведения, с самым, пожалуй, строгим правилом поведения в этих стенах. А заодно и наказать вас за его нарушение.

При слове «наказать» Москвич внутренне напрягся. Ну конечно! Что-то давно его не били! Аж со вчерашнего дня!

— Покажи руки, - спокойно велела Акулина.

— А-аа! – громко прошептала Мара, поудобнее устраиваясь на оттоманке и поджимая под себя ноги. – Мой любимый момент! А Стеша принялась деловито искать что-то среди беспорядочно накиданных на столе предметов дамского обихода.

Москвич недоуменно вытянул перед собой обе руки.

— Ладонями вверх, - всё так же спокойно продолжала командовать Акулина.

Он перевернул их как было велено.

— И что ты делаешь этими руками? – спросила наставница, а Мара загадочно захихикала.

— Ем, работаю, молюсь...

Москвич уже понял, к чему всё идет и поймал себя на ощущении, что такой вот дурацкий спектакль уместен был бы среди школьников младших классов, но упрекать их, прожжённых зэков с малолетки в том, что они дрочат...

И главное, кто упрекать-то собрался! Сладострастные ведьмы-садистки, которым кончить, сидя у человека на лице считается в порядке вещей!

Ах, ну да! – подумал он. – Это ведь мы исчадия ада. Насильники, разбойники и убийцы. А они – святые женщины, день и ночь не покладая розги трудящиеся над нашим перевоспитанием!

Стеша тем временем отыскала среди беспорядка на столе нужный ей предмет. Это была толстая крепкая деревянная линейка, сантиметров в сорок длинной. Сродни той, с которой всегда разгуливала Доротея Шентес – строгая учительница темной магии. Но линейка Акулины была немного поменьше и поскромнее.

— Спасибо, Стеша, - Акулина взяла в руки линейку и помахала ей, явно примеряясь не параллельные прямые чертить. Прислушалась к звуку рассекаемого линейкой воздуха. Звук ей очевидно понравился.

Москвич знал, как больно бьет линейка по кончикам пальцев. Видел недавно, какими синими становятся при этом ногти. Знал и как потом они долго и мучительно сходят, как безобразно всё это выглядит.

Но всё равно надеялся на чудо. И чудо, надо признать, случилось. Правда, не совсем такое, на которое он рассчитывал.

Акулина велела ему вытянуть руки вперёд, максимально ровно их держать перед собой ладонями вверх. Именно ладонями вверх – она особо подчеркнула это требование.

— Итак, сколько раз в день ты дрочишь? – спросила она спокойно.

— Да один раз в три дня, не чаще, - горько посетовал Москвич. Тут чаще просто некогда.

— Врешь, - спокойно парировала Акулина. – Ты же понимаешь, что врать тут бесполезно. Мы всё равно узнаем правду. Не от тебя, так от твоих друзей.

И внезапно, безо всякого предупреждения и подготовки, она влепила со всей силы ребром линейки по его левой ладони. От неожиданности Москвич вскрикнул и скорчился, зажимая обожжённую резкой болью ладонь. Несколько раз вздохнул, стараясь быстро унять боль.

— Я же сказала держать руки ровно! – как ни в чем не бывало, произнесла барышня. – Почему ты не выполняешь мои команды?

— Простите, госпожа Акулина, – прошептал Москвич, понимая, что черных ногтей у него, возможно и не будет, но от этого явно легче не станет.

— Ну, - впервые за весь разговор улыбнулась его наставница. – Руки вперёд и держать их ровно. Еще раз дёрнешься – начнём всё сначала!

И она нанесла ещё один удар, Москвичу даже показалось, что он был сильнее первого, хотя как это возможно было сделать физически, он не понимал. На этот раз парень постарался максимально поднять в себе волну какой-то внутренней силы и ничего не стесняясь, заорал, выпуская наружу свою боль.

Как ни странно, но такая тактика помогла! Он почувствовал, как обжигающий импульс проткнул всё его естество от ладоней до затылка, а потом ринулся вниз, в район сжавшегося от страха копчика, но всё равно это было уже не так ужасающе!

Это было терпимо!

Он получил таким же образом третий, четвертый и пятый удары. Орал, скулил, молил о пощаде, но всякий раз обманывал экзекуторшу, поднимая и поднимая в себе волну за волной своей мракобесной силы, которая волшебным образом гасила все самые болезненные ощущения.

Он думал, что он обманул систему. Думал, что нашёл панацею от любых пыток и наказаний. Собирался даже потом поделиться с парнями этим чудодейственным способом преодоления боли. Он назвал его про себя «волной отчаяния». Ему казалось, что про боль он теперь знает всё.

Оказалось, что он вообще ничего пока не знает про боль. Что он пока что в самом начале пути.

— Молодец, мой мальчик! – довольная Акулина бросила линейку на столик. – Ты так быстро всему обучаешься, что пожалуй, мне приятно будет с тобой как следует поработать. Я может быть даже и не отдам тебя этой... Этой нашей директрисе. В конце концов, ты ведь под МОИМ ошейником. И пока этот ошейник на тебе, ты МОЙ раб.

Она самодовольно улыбнулась и велела Москвичу принести из столовой круглого гороха...

Павел много слышал про старинное наказание – на колени, на горох. Но всегда считал, что это что-то детское. Ну подумаешь – постоять часок-другой на горохе! Ну да, возможно это больно, вероятнее всего очень больно, особенно если долго стоять. Но ведь он мужчина! А следовательно, должен уметь терпеть боль! К тому же малолетка быстро приучает выносить, казалось бы, невыносимое. А тут какой-то бабушкин горох...

Увы, уже через полчаса он понял, как жестоко он ошибался в этой жизни.

Ему было велено полностью раздеться (до самых женских трусиков), встать коленками на любовно рассыпанный Стешей на полу горох, и так стоять, не шелохнувшись, по возможности не дыша и даже не моргая!

Первые десять минут он честно терпел. Через полчаса понял, что терпеть эту пытку он просто не сможет. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Даже если от этого будет зависеть его жизнь.

Он понял, что готов на всё, лишь бы ему позволили подняться. Он понял, что готов предать всех своих друзей. Рассказать сколько и когда они дрочат. Готов сам признаться, что насиловал в третьем классе маленьких девочек, своих одноклассниц. Он понимал, что ему никто не поверит, но готов был оговорить себя в чем угодно, лишь бы получить хотя бы минутную передышку для подписания любого протокола!

И главное: никакая волна отчаяния больше не работала! Вернее отчаяние нарастало, но теперь оно было сродни страху, оно ослабляло, а не мобилизовывало на преодоление боли.

Боль оказалась сильнее его отчаяния. И он отбросил эту стратегию. Он понял, что можно лишь молить и плакать. И он заплакал.

— Ты стоишь на горохе всего полчаса! – смеясь, сказала Мара. - Мы не думали, что ты такой слабак! Заведи руки за спину!

Москвич стал заводить руки назад, как было велено, и остро ощутил, как хрустнули его пронзённые жаром коленки. Он чувствовал теперь КАЖДУЮ горошину, как она впивается в его кожу, продавливает её и отпечатывается на суставах...

— А теперь, - продолжала добавлять ему страданий Мара, - подними руки ладонями вверх.

— Выше-выше! – поддержала её Акулина. – Старайся, чтобы ладони коснулись лопаток.

— Н... не могу! - Взвыл парень. От этого нехитрого упражнения ему стало совсем хреново. Казалось, что боль уже никак не может усилиться, но она, черт возьми, усиливалась!

И тогда он заорал в дикой истерике и просто повалился набок. Будь что будет, лишь бы это хоть на минутку закончилось!

— Тридцать пять минут! – удовлетворенно сказала Стеша. – Пожалуй, это рекорд!

— Если ты думаешь, что всё на этом закончилось, то ты ошибаешься! – ласково проговорила Акулина, склоняясь на скулящим и дрожащим, как последняя тварь, Москвичом. – Всё ещё только начинается!

(продолжение следует)