ПРЕДИСЛОВИЕ – ПРЯЛКА СУДЬБЫ

Жизнь – это гобелен. Подумайте об одном из тех арабских полотен, что покрывают большую часть стены; замысловатое переплетение сотен или тысяч разноцветных нитей, сплетенных вместе для создания картины из ничего, кроме как ткани, воображения и ума создателя. Этот мотив характерен для разных культур. Северяне видят в нем Норн, римляне – Мойру или по-английски – Судьбу.

У большинства из нас перед глазами есть картина из греческой мифологии, которую я видел в старших классах, и которая застряла у меня в голове: три старухи за ткацким станком пропускают нити через свои высохшие руки, каждая нить – жизнь смертного. Иногда я лежу в постели, один, в темноте – в последнее время я слишком много времени уделяю этому занятию, – и думаю о той нити, которой является моя жизнь.

В то время как их пальцы пробегают по нити, они читают историю жизни того из смертных, чью судьбу она описывает. Я живу на этой земле уже сорок два года. Я – прокурор, человек, которому в северо-восточной части Флориды, прозванной Первым побережьем, вменено в обязанность сажать плохих, злых и опасных мужчин и женщин за решетку, где они больше не смогут причинить вреда.

Я был мужем красавицы Дебби Баскомб, с которой познакомился и которую завоевал в Университете Флориды двадцать лет назад. Пока она не встретила профессора Дуга Бейкера и не решила, что больше не хочет оставаться моей женой. Но она родила мне двоих детей, которых я люблю, и поэтому я – отец, и это, вероятно, не изменится никогда.

Я был любовником красавицы Алины де-Жарден, жены хорошего человека и моего друга, французского федерального прокурора Филиппа Аршамбо. Пока она не решила, что не может бросить в Париже мужа, которого все еще, похоже, любит, и сына, которого любит определенно.

За последние восемь месяцев у меня было больше женщин, чем за последние двадцать лет. Это сделать не так уж трудно, коль скоро на протяжении всего двадцатилетнего периода моей жизни у меня была всего одна женщина. А с тех пор как меня бросила Дебби, у меня было четыре хороших женщины. И у меня могла быть одна очень, ОЧЕНЬ плохая девочка, взывавшая к чему-то темному и извращенному внутри меня, о существовании чего я даже не подозревал. Пока она не потянулась и не коснулась его. До сих пор мне удавалось не коснуться ее в ответ. Пока что...

Вокруг меня все больше разрастается нереальная легенда Ангела Смерти, поскольку все больше и больше людей вокруг меня затрагивает смерть. Это все – пиар, но когда люди во что-то верят достаточно сильно, оно вполне может стать реальным. Несмотря на то, что это – чушь, адвокаты и преступники смотрят на меня по-иному, а я этим пользуюсь.

За спиной у меня стоит настоящий Ангел Смерти. Что осложняет мою жизнь настолько, что я, вероятно, никогда полностью не осознаю, и когда-нибудь это может быть меня убьет, но я сам навлек это на себя, и если оно не приведет к тому, что меня убьют или бросят в самое глубокое, самое темное подземелье, которое может отыскать Национальная безопасность, чтобы похоронить меня, это может привести к спасению всего, что я ценю.

Есть десятки дел, которые вот-вот подойдут к рассмотрению. Наиболее актуальным из них является дело хладнокровного мудака, убившего свою жену и еще нерожденного сына, чтобы забрать себе ее наследство в размере пяти миллионов долларов, и, вероятно, убил еще кого-то через неделю, в начале 2005 года. У меня нет никаких реальных доказательств, никаких доказательств того, что произошло второе убийство, а свидетель, являющийся ключом к этому делу, почти наверняка не доживет до суда.

В этот раз я, по всей видимости, выиграть не смогу, но приложу все усилия.

Так же как попытаюсь посадить мексиканского подонка, которого могут казнить в камере смертников Флориды, что может случиться по причине того, что федералы могут отправить его для суда сюда. И тот факт, что его хозяева из мексиканского картеля получили предупреждение от человека и организации, способных быть еще более опасными, чем они сами, о том, что задевать меня и моих близких чревато войной, сделает следующие месяцы интересными.

Все это – часть Прялки Судьбы, плетение которой охватывает океаны и континенты, связывая мужчин и женщин, которых я, возможно, никогда не узнаю, с моей жизнью. Нить моей жизни переплетена с жизнями сотен, тысяча других людей. Кое-кого из них я знаю или знал.

Мой отец, моя мать... старик, сделавший смертельный укол своей находящейся в коме жене, чтобы остаться со своей новой любовницей... смертоносный черный наркоторговец ростом метр восемьдесят восемь, с братом которого я обошелся справедливо, страдающий от безнадёжной любви газетчик, без моего разрешения навсегда изменивший мою жизнь, великолепная блондинка, которую я встретил в разгар ее группового изнасилования, герой-полицейский, нарушивший закон ради любви и заплативший высшую цену, хладнокровный убийца, готовый убить свою жену и их нерожденного сына ради денег...

Нити тянутся, как паутина, по штатам, странам и океанам.

ГЛАВА ПЕРВАЯ: КРАСОТА, ХРУПКАЯ КАК СТЕКЛО

4 ноября 2005 года

Пятница, 9 часов вечера.

Матансас, округ Сент-Джонс

Меня зовут Уильям Мейтленд. Я – чиновник органов юстиции, разведенный муж, отец, сын и в значительной степени неудачник в любовной игре. Некоторые с этим не согласятся. Для невысокого, лысого, не слишком привлекательного парня у меня были свои моменты удачи. Я завоевал сердце одной из самых красивых женщин, которых когда-либо знал. Я наслаждался ее телом и думаю, что большую часть нашей супружеской жизни владел ее сердцем.

Это кончилось плохо. Если представите «Титаник», то поймете, каков был мой путь. Перевешивают ли пятнадцать лет чистого блаженства два-три года растущего дерьма и шесть месяцев операции на открытом сердце без анестезии, как это было с нашим расколом?

Так было с Дебби. А потом я встретил Алину. Которая тоже была для меня слишком хороша. И я боролся с собой. Боже, как я боролся. Я пытался поступать правильно, потому что она была замужем за другим мужчиной. Но я морально пал.

И вместо почти двадцати лет у меня была часть одной недели в море и две недели в моем родном городе. Потом она тоже исчезла. И я узнал, что на том месте, где раньше было сердце, не наросла рубцовая ткань. Во второй раз было так же больно.

И вот я снова в своем любимом месте, гуляю по дюнам вечернего пляжа, слушаю, как разбиваются о берег Матансаса волны. Я иду рядом с силуэтом соблазнительной женщины, которую большинство мужчин назвали бы самой сексуальной задницей, когда-либо ступавшей по улицам Джексонвилла.

Майра Мартинес, на которую, к счастью, я могу смотреть сверху, а не снизу, – это больше чем олицетворение чистого, горячего секса – ходячий влажный сон. Она умная, сострадательная особа, у которой самые лучшие сиськи и задница, какие я когда-либо видел. Почти шесть лет она была моей сослуживицей, почти восемь месяцев – подругой и... чем-то еще в последний месяц или около того.

Я ее не то чтобы люблю. Не знаю, смогу ли я ее полюбить. Но определенно мог бы ее трахнуть. Однако это – два отдельных стремления. Я также знаю, что она – больше чем женщина, которую я хочу трахнуть. Там есть что-то еще, хотя бы глубокая дружба и уважение. А я-то думал, что все пройдет гладко, мы окажемся в постели и просто получим удовольствие.

Насколько это было глупо? Единственный раз, когда все шло так гладко в моей жизни, было еще в подростковом возрасте, когда женщина не значила для меня абсолютно ничего, кроме места, куда можно вставить член. Эмоции способны все испортить.

И есть подводное течение... у нас. Я еще не понял этого, но сегодня вечером мы либо разойдемся и спишем все на плохую идею, либо перейдем на следующий уровень.

– Откуда ты знаешь, что это – мое самое любимое место на земле?

Она протянула руку, и самой естественной вещью в мире было взять ее за руку и продолжать идти вниз по дюнам. Ее глаза сияли, отражая лунный свет.

– Это все – часть моего плана соблазнения.

Она посмотрела на меня и рассмеялась.

– Пожалуйста, пожалуйста, не пойми меня неправильно, Билл, но я не вижу в тебе хитрого соблазнителя. Это – не твой стиль.

– Ты меня раскусила, Майра. Я понятия не имел, что это – твое любимое место. По правде говоря, я о тебе вообще не так уж много знаю. Но оно всегда было одним из моих любимых мест. И не только потому, что здесь красиво.

Она остановилась и повернулась ко мне. На ней были белые джинсы и свободный топ, который она просто завязала на бедрах. Я снова, как и много раз, удивился, как, черт возьми, она может держаться прямо.

– Ты же знаешь, я любопытная. Я – женщина. Так что, выкладывай. Почему это место для тебя такое особенное?

Я смотрел на серебристые волны, накатывающие на берег, и мысленно возвращался на двадцать четыре года назад, в летний вечер.

– В детстве я не был уродом, но никогда и не был красавчиком. И я всегда был слегка... застенчивым. Так что, я не был развит не по годам... сексуально. Однажды июньским вечером 1981 года после школьных танцев я уговорил пойти со мной сюда Ребекку Ноулз. Я взял с собой одеяло и немного пива, и еще мы заехали и прихватили немного закуски из KFC. Пикничок.

– Я встречался с Ребеккой несколько раз, и у нее не было никого постоянного. Она была хорошенькая. Блондинка... я был неравнодушен к блондинкам... И симпатичная. Она была славной девушкой. Мы выпили несколько бутылок пива и смотрели на звезды, а потом она предложила мне раздеться, сняла все, кроме лифчика и трусиков, а я разделся до нижнего белья, и мы побежали в прибой.

– Мы напрочь отморозили себе задницы, кричали и улюлюкали. Хорошо, что здесь не было полицейских патрулей. Потом вернулись сюда, легли на полотенца, которые я принес, и начали дрожать. А затем... Я не знаю как... она оказалась в моих объятиях, а потом на ней вообще ничего не оказалось, и... я был внутри нее, и мы уже делали это...

Я невольно покачал головой, словно даже после стольких лет не мог поверить, что мне так повезло.

– Это было чудесно. Оно продолжалось недолго, и затруднялся попасть куда надо, пока она мне не помогла, и я сомневаюсь, что она кончила... но это было чертовски здорово.

Я увидел ее сверкнувшие в улыбке белые зубы, и она сжала мою руку.

– В то лето я работал у одного из двоюродных братьев моего отца, переехавшего сюда много лет назад. Он владел компанией по устройству дорожного покрытия. Одним из тех старомодных способов, когда из задней части грузовика выгребают горячий гудрон, а затем разглаживают его, замащивая парковки, подъездные дорожки и тому подобное. Я работал вместе с ребятами. Одним из них был старый негр. Думаю, он был стар. На вид ему было лет пятьдесят.

– Мы, молодые парни, начали говорить о сексе и женщинах, которые у нас были, и впервые я смог принять участие в разговоре... и при этом безбожно не врать. Я никогда этого не забуду. Он лишь рассмеялся и сказал, что даже самый худший секс в его жизни был чудесным. Я никогда этого не забывал. Я точно знал, что он имел в виду.

Я притянул ее ближе к себе, но не поцеловал.

– В тот вечер я потерял свою девственность. Вот что делает это место для меня особенным.

Она наклонилась и поцеловала меня.

– Так это и есть твое место для поцелуев? Куда ты водишь всех женщин, с которыми планируешь заняться сексом?

– Неподалеку имеется дюна, на которой есть маленькая деревянная табличка с надписью: «Зарезервировано для Билла Мейтленда и разных телок».

Она так сильно прикусила мою нижнюю губу, что я вздрогнул.

– Одно из того, что мне всегда в тебе нравилось, – это твое грубое чувство юмора.

– Найди мне хоть одну женщину, которая любит, чтобы ее называли телкой.

– Ты и впрямь думаешь, что я мог бы назвать тебя телкой без шуток.

Мы снова целовались, и когда она отстранилась, то сказала:

– Нет, конечно, нет. Я просто не должна давать тебе расслабляться.

– Ты уже напрягла меня до невозможности.

– Надеюсь, да, – сказала она, наклоняясь ко мне. В то время как ночной ветерок играл с ее длинными золотистыми волосами, ко мне прижимались эти тяжелые шары, и я чувствовал ритм ее дыхания, чувствовал теплую мягкость между ее ног, и чувствовал, что могу забивать своим членом железнодорожные костыли.

Я провел рукой по одной из этих грудей, и сжал ее, наслаждаясь внезапным вдохом, застрявшим у нее в горле. Я сжимал один сосок, пока тот не стал в моей ладони толстым и твердым. Она была похожа на все модели Плейбоя или Джаггса, на которую я когда-либо дрочил ночью в своей комнате с закрытой и запертой дверью. Только это была не фантазия, а настоящая, человеческая, теплая плоть.

Она прижалась губами к моему горлу и сделала мне засос. К счастью, мне было плевать, если кто увидит, что она оставила на моем теле.

Я провел левой рукой вниз, поймал ладонью ее сочную попку и сжал, притягивая к себе и растирая ее по всему железнодорожному костылю, который тайком пронес в штанах.

Она застонала, сильнее прижалась ко мне, потом повернулась в моих руках ко мне спиной. Она сильно прижалась ко мне попой, и я обхватил руками обе ее невероятные груди. Она откинула голову назад, и я провел языком вверх и вниз по изгибу ее шеи.

– Ты... ты... Билл, стой... остановись... пожалуйста...

– Ты ведь на самом деле хочешь, чтобы я продолжал.

– Только на минутку.

Я молча прижимал ее.

– Ты рассказал мне о своем первом разе... здесь. Мой первый раз был в кондоминиуме в округе Дейд... когда мне было пятнадцать. С толстым, сальным стариком, держащим в руке свой толстый сальный член, толкая его в меня... а мой отец и трое моих братьев держали мои руки и ноги широко раздвинутыми, а голову откинутой назад, чтобы я не могла его укусить или плюнуть в него.

Я замер.

Она с трудом сглотнула.

– Я была девственницей... и он причинял мне боль. Он даже не пытался быть нежным. Это было частью сделки, в которой он заплатил моему отцу двадцать пять тысяч долларов за привилегию лишить девственности девушку с огромной грудью. Он хотел опыта «взламывания целки». Он жаждал крови.

Я слышал, как где-то спариваются или дерутся ночные птицы, или что они там затевают, в то время как должны спать в своих гнездах. Где-то вдалеке раздался рев гудка, который мог принадлежать судну для ловли креветок или траулеру.

– Я была уродкой. Грудь у меня начала расти, когда мне было десять. До того как мне исполнилось четырнадцать, у меня был шестой размер. Я была десятым ребенком из десяти, что мой отец заделал моей матери. Я как-то видела ее фотографию, когда она была на Кубе маленькой девочкой. Она была красивой, как я. И грудь большая, но не такая, как у меня. С тех пор как я ее знала, она была печальной, а ее груди обвисли как мешки с мукой. Он выбил и выебал из нее каждую унцию жизни и радости.

– Когда я стала женщиной в одиннадцать лет, мой отец начал позволять мужчинам платить за привилегию раздевать меня. Более богатым позволялось поласкать мою грудь, поиграть с моими интимными частями. Но ни за что, никогда не ломать моей целки. Он знал, какое у него сокровище.

– Он и мои братья убили человека, который забылся и попытался меня изнасиловать. У меня на глазах они перерезали ему горло и, пока он умолял о пощаде, отрезали ему гениталии и бросили их в болото. Потом его увезли на лодке, и больше я никогда его не видела и не слышала.

– Мой отец сказал, что если я попытаюсь сбежать, или буду бороться, или расскажу кому-нибудь, он вырежет влагалище моей матери, отрежет ей грудь, а затем бросит ее в болото, чтобы ее сожрали аллигаторы. И я ему поверила.

– Когда мне исполнилось пятнадцать, я выглядела достаточно взрослой, чтобы сойти за молодую женщину, но достаточно молодой, чтобы нравиться старым извращенцам и педофилам. Тогда-то он и продал меня в первый раз. В течение следующих шести месяцев, раз в месяц он продавал меня богатым людям, за десять или двадцать тысяч долларов, для их личного пользования, для вечеринок или для демонстрации своим друзьям.

– Мы жили в изолированной топкой местности вдали от городов и поселков. Так хотели мой отец и братья. Я не водила автомобиль, пока мне не исполнилось четырнадцать. Я никогда не ходила в школу. Читать и писать меня научила моя мать, так, что отец этого даже не заметил. Узнав об этом, когда мне было тринадцать лет, он избил ее так сильно, что она больше никогда не могла ходить прямо. Но к тому времени ее помощь мне уже не требовалась.

– Мои братья без ведома отца приносили мне книги и журналы, если я позволяла им пользоваться моими руками или ртом. А потом, когда он привез меня домой в фургоне с последней его миссии, я обнаружила, что моя мать умерла. О, и он, и мои братья сказали, что у нее случился инсульт. Просто, готовя ужин у плиты, она внезапно упала замертво.

– В ту ночь он пришел ко мне. Поскольку он использовал меня, то, думаю, решил, что нет никаких причин, по которым и он не мог бы попробовать то, что продавал. Но мать умерла. Когда он подошел ко мне, я ударила его мясницким ножом, а когда он упал, ударила в пах, сквозь яйца. И прежде чем до меня смогли добраться мои братья, я достала из его личного тайника пистолет и застрелила первых двух, что вломились в его комнату.

Она замолчала. Она лежала рядом со мной, не плача, не всхлипывая, говоря тихо, как будто обсуждала свою школьную жизнь в детстве. Я легонько обнимал ее, стараясь не касаться своими мужскими руками.

– Я следила и подсматривала за своими братьями. И хотя я не была лучшим водителем в мире, но смогла взять старый пикап Форд, используемый для миссий, и вывела его на дорогу. В суматохе меня никто не преследовал. Позже я удивлялась, почему они не вызвали полицию, но они, должно быть, поняли, что если я когда-нибудь заговорю, все они отправятся в тюрьму.

– У меня были четыре старшие сестры, все они сбежали, едва смогли выйти замуж, и больше не возвращались. Но от матери я узнала, где находится одна из них. Она жила в Хоумстеде, где вышла замуж за моряка. Мне удалось добраться туда, и я рухнула у ее входной двери.

– Они с мужем взяли меня к себе. Позже мы поговорили, и я узнала, что он делал с ней и со всеми моими сестрами то же самое, пока они не стали достаточно взрослыми, чтобы сбежать. Ее муж хотел убить его и моих братьев, но они были жестокими людьми, и еще до Кастро имели связи с организованной преступностью. Она просто хотела устроить свою жизнь.

– Я прожила с ними пять лет. Она научила меня тому, как быть женщиной, что такое порядочные мужчины и как их распознать. Она помогла мне получить аттестат, а потом я поступила в колледж. Я узнала о сотовых телефонах, спутниках и обо всем мире, о котором ничего не знала. Ее дочь стала моей лучшей подругой. Сейчас она живет и работает в Джексонвилле, пытаясь помогать другим детям, нуждающимся в ком-то в своей жизни. Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь с ней познакомиться.

Она замолчала, и прошло несколько минут, прежде чем я понял, что она закончила.

– Майра...

Я понял, что совершенно не представляю, что ей сказать.

То, что я сказал дальше, пришло из ниоткуда.

– Твое настоящее имя Майра? Мартинес?

– Нет.

– А ты... ты не знаешь, что случилось с твоим отцом и братьями? Они все еще там? Ты не боишься, что они когда-нибудь тебя найдут?

– Нет, Билл, больше я их не боюсь. Они все мертвы.

– Пути Господни неисповедимы.

– Ничего неисповедимого. Они были жестокими, злыми людьми. Их судьба была предначертана.

– Ты абсолютно уверена?

Она повернулась в моих объятиях и посмотрела мне в глаза. Ее сочное тело прижалось к моему, но я не мог ответить ему тем же.

– В тот день умерли мой отец и два брата. Много лет спустя я искала остальных, и неудача преследовала их всех. Все они умерли, так или иначе.

Она пристально посмотрела мне в глаза.

– Ты обнимаешь меня по-другому, Билл. Ты больше не будешь тереться своим членом об меня или играть с моими сиськами? Ты передумал меня вожделеть?

– Ты – та же самая женщина, что и несколько минут назад. Но как ты можешь наслаждаться мной... любым мужчиной... после этого?

– Это было очень давно. Когда-то у меня были проблемы с мужским вниманием. Но я ничего не могу поделать ни с телом, ни с лицом, которое мне дано. Я поняла, что мой отец и братья – животные. Большинство мужчин, слава Богу, на них не похожи. А я... страстная женщина. Я заново открыла это... позже. Мой отец и братья издевались надо мной... Но они за это заплатили. И с тех пор ни один мужчина не прикасался ко мне... если только я сама этого не хотела.

Я легонько удерживал ее в объятиях, как хрупкую фигурку, сделанную из стекла.

– Почему, Майра? Почему ты мне все это рассказала? И вообще, как мне тебя называть?

– Теперь меня зовут Майра. А рассказала я тебе... потому что... думаю, что мы скоро станем любовниками. И ты заслуживаешь знать, кто я на самом деле.

– Я знаю, кто ты на самом деле. Ты – Майра Мартинес, самая красивая женщина в Джексонвилле. Хорошая, честная женщина. Женщина, которая была моим другом. Женщина, которая, надеюсь, все еще мой друг.

– Надеюсь, я навсегда останусь твоим другом, Билл Мейтленд.

Она протянула руку и развязала узел на блузке, а затем стянула ее с плеч. Потянувшись назад, она что-то сделала, и тяжелый бюстгальтер соскользнул, упав на одеяло у нас под ногами.

Лунный свет превратил ее в богиню Матери Земли. Ее груди тяжело висели, свисая до талии. Единственной женщиной, которую я когда-либо видел хоть отдаленно похожей на нее, была Дебби, но даже Дебби не выглядела так. Ее соски были большими и набухшими, а ареолы были размером с обеденную тарелку, более мягкого цвета в лунном свете на фоне плоти ее грудей.

Она улыбнулась мне и, подложив под них руки, подняла их ко мне для осмотра.

– Они так красивы, как ты думал?

– Еще красивее.

Я опустился на колени, взял ее за руки и потянул их вверх. Притянув одну грудь к себе, я раскрыл губы и пососал сосок. Другой рукой она гладила меня по тыльной стороне ладони.

– Ты можешь взять меня, Билл. Как угодно, как ты захочешь. Я давно этого хотела. Но сначала ты должен дать мне обещание.

Я посмотрел на нее, не желая останавливаться.

Трудно было сказать хоть слово.

– Обещание?

– Обещание. И тогда я буду твоей.

– Что? Что угодно. Всё. Луну. Звезды.

– Не давай обещаний, которых не сможешь сдержать. И подумай о том, что говоришь, прежде чем соглашаться.

Я заставил себя отпустить ее грудь.

– Ладно. Какое обещание ты хочешь от меня?

– Я хочу, чтобы ты пообещал мне, серьезно пообещал... что ты в меня не влюбишься.

Я молча уставился на нее. Потом, заплетаясь, поднялся на ноги.

– Как я могу дать такое обещание? И почему ты об этом просишь?

– Если пообещаешь, я знаю, что ты сдержишь свое обещание. Или, по крайней мере, будешь пытаться изо всех сил. А почему? Я знаю тебя, Билл Мейтленд. Я знаю тебя по тому, что видела и слышала. Ты – страстный мужчина... серьезный человек. Ты влюбился в Дебби и любил ее до тех пор, пока она не оттолкнула тебя. Ты влюбился в Алину, француженку, и остался бы с ней, если бы она не ушла. Ты – не мелкий человек. То, что ты чувствуешь, ты чувствуешь глубоко. Вот почему ты – адвокат, прокурор, человек.

Я положил руки ей на голые плечи. Ее кожа была горячей на ощупь, как будто ее лихорадило.

– Я не влюблен в тебя, Майра. И не собираюсь в тебя влюбляться. Но не знаю, смогу ли. Но если я это сделаю, разве это будет так ужасно?

Я увидел в ее глазах то же самое, что и в ту ночь в ее машине после костюмированной вечеринки в Пеликанах. Но все еще не понимал.

– Я не могу... я не могу... ты не можешь любить меня.

А потом я понял и убрал руки с ее тела.

– Потому что ты не сможешь меня любить.

И тут я вспомнил ядовитые слова Паулы Доннелли и понял, что она не солгала.

– Что во мне есть такого, что делает меня достойным траха, Майра, но не любви?

Она закрыла глаза, и я увидел, как по ее щекам катятся золотистые слезы.

– Не делай этого, Билл. Не сейчас. Займись со мной любовью. Трахни меня. Не проси у меня того, чего я не смогу дать.

На мгновение я пришел в себя. Я не знал, люблю ли ее, смогу ли полюбить, хочу ли полюбить. Но знал, что хочу, чтобы ее тело сияло в лунном свете. Я хочу погрузиться в нее, в то время как буду выдаивать ее груди. Я могу обладать ее телом, но не ее любовью. Никто не может быть настолько глуп, чтобы выбросить одно ради другого.

А если я действительно влюблюсь в нее, что ж, разберусь с этим, когда наступит время.

– Обещаю.

Она наклонилась и накатала на меня презерватив.

Кажется, я был внутри нее, еще до того как мы коснулись земли.

НИТЬ ПЕРВАЯ

4 ноября 2005 года

Пятница, 3 часа НОЧИ.

Спринг-Сити, Флорида

Ночь была тиха. Гордон Эверс тихо прошел по коридору, ведущему из спальни на кухню и на заднее крыльцо. В руке он держал заряженный Глок. Подойдя к открытой задней двери, он увидел темную фигуру, тихо стоявшую в дверном проеме.

Преодолев последние полметра, он протянул руку и крепко обхватил фигуру обеими руками.

– Не хочу тебя обидеть, Горд, но даже индийский буйвол, наверное, подкрался бы потише.

– И все же я тебя поймал, не так ли?

Эвелин Смит двигалась в его объятиях, пока не прижалась своими мягкими грудями к его груди, ее бархатистая кожа согревала его тело вверху и внизу. Она крепко поцеловала его.

– Но я ведь не слишком сопротивлялась, не так ли, шеф?

– Нет, лейтенант Смит, я признаю, что по-настоящему ты не сопротивлялись. По этой причине я буду с тобой нежнее.

Она потерлась бедрами о его мягкий пенис, который на это не клюнул.

– Кажется, я уже обезоружила тебя, шеф Эверс.

– Всего на мгновение.

Она усмехнулась.

– Хвастун.

– Хочешь, я это тебе докажу?

Она снова повернулась, и это положение было почти так же плохо, как мягкая расщелина ее спины, упирающаяся в него.

– Нет, шеф. Я не хочу нести ответственность за то, что отправила в больницу начальника полиции Спринг-Сити, пытаясь доказать, что он – супермен.

Она положила руку на холодную поверхность Глока.

– Ты ведь никогда не расслабляешься, правда?

Эверс посмотрел в темноту. Ночное небо в три часа ночи было усеяно мерцающими звездами. Спринг-Сити находился достаточно далеко от крупных городов, так что, ночь была почти кристально чистой, без конкурирующих уличных фонарей и отражающихся фар легковых автомобилей и грузовиков. Особенно ноябрьским утром его половина дома, казалось, жила в своем собственном мире. Выйдя за забор, окажешься на заднем дворе мастерской по ремонту телевизоров, а за входную дверь – меньше чем в полуквартале от улицы.

Ночь была слишком тихой и слишком темной. Больше всего его беспокоило то, что шарм переезда с кровавых улиц Джексонвилла в маленький городок Спринг-Сити – почти аналог Мейберри – сегодня вечером пропал, и это тоже казалось неправильным.

Он всегда был городским парнем, уроженцем Джексонвилла, и первые несколько недель здесь летом, четыре года назад, он не мог заснуть, если окна не были плотно закрыты, а кондиционер не был включен на полную. Это был проклятый ШУМ. В первую ночь он не мог в это поверить. Это звучало так, словно снаружи рыскал в ночи самый большой в мире сверчок, так же громко, как реактивный лайнер, приближающийся к международному аэропорту Джексонвилла.

Но, в конце концов, он привык к этому. Все привыкают. И постепенно шум превратился в белый шум сельской Флориды. Вы замечаете его лишь тогда, когда он исчезает. Но когда температура упала, насекомые, должно быть, улетели в теплые края или зарылись в землю. Потому что звуки исчезли. И тогда стало можно услышать каждый скрип оседающего дома, движение тараканов, ползающих по кухне, мягкую поступь диких кошек, охотящихся за мышами или объедками, выброшенными на задние дворы.

Бывали моменты, когда он почти не мог заснуть из-за тишины, словно одеяло покрывавшей ночь.

Эвелин Смит, метр восемьдесят с лишним упругого, гибкого, медоволосого небесного тела, наклонилась к нему, и он ответил ей, понимая, что она уже знает ответ.

– Я никогда по-настоящему не расслабляюсь, пока этот ублюдок не умрет или не окажется за решеткой, желательно мертвым.

Он посмотрел мимо нее в темноту своего заднего двора. Было неправильно стоять здесь с Глоком в руке, потому что никогда нельзя быть уверенным, что скрывается в темноте. Было неправильно чувствовать себя так в маленьком городке, где самым большим кризисом обычно было убедить пьяного мужа или жену не стрелять в обидчика из ружья за то, что тот нарушил брачные узы, или постоянно оставлял крышку унитаза открытой, или никогда, никогда не научился готовить свежего окуня так, как его готовила мама.

Было неправильно испытывать такой страх. Он сбежал, по крайней мере частично, от жизни и карьеры, потому что устал жить в таком мире, в мире, где стрельба из движущихся автомобилей, жестокие семейные расправы и бандитские перестрелки оставили слишком много шрамов в тех местах, которые не видны.

– А что ты делаешь наверху, с открытой в три часа ночи задней дверью?

Она провела мягкой ладонью по его руке, баюкающей ее грудь.

– Я не мог уснуть. Просто... думал о разном. И никто не успеет подобраться, до того как загорятся огни, и сработает сигнализация. Это безопасно. Я просто... хотел насладиться тишиной.

И это было еще одним. Вам не должны требоваться современная домашняя сигнализация и серия электронных триггеров, активирующихся при обнаружении движения, и чтобы, если что-то отдаленно человеческих размеров пересекает задний двор, срабатывала сирена. Пока что ни кошки, ни собаки не могут привести его в действие.

– Ты думаешь о нем.

Он почувствовал на ее коже мурашки и накинул на нее свой огромный халат от Ральфа Лорена, который она принесла ему в их первое совместное Рождество. Она откинулась назад, и он поцеловал одну из ее высоких скул.

– Угу. Иногда да. Я по нему скучаю.

В крохотной многозначительной паузе, последовавшей за этим, она повернулась и потянулась, чтобы притянуть его губы к своим.

– Ты ведь знаешь, что тебе не зачем ревновать, Гордон Эверс?

– А я ревную.

– Я серьезно. И ты это знаешь. Мы с Ли были вместе... мы были любовниками, но это закончилось задолго до того, как сюда приехал ты. У каждого есть прошлое.

– Я знаю, что у вас двоих все в прошлом, Эвелин. Для нас это никогда не было проблемой. Мы с ним прекрасно ладили, и он был откровенен насчет вас двоих, когда понял, что я заинтересован. Как ты говоришь, у каждого есть прошлое. И я не виню тебя за то, что ты думаешь о нем. Я тоже скучаю по нему, и меня чертовски раздражает, что тот, кто его убил, бегает на свободе, в то время как Ли лежит в земле.

Его беспокоило не только то, что мир в Спринг-Сити был жестоко нарушен убийством его офицера, но и то, как это было сделано. Ни за что на свете простой грабитель не застал бы врасплох Ли или его собаку. Ли был вооружен и умел обращаться с оружием, как из-за Ирака, так и из-за своих обязанностей в полицейском управлении более десяти лет.

И все же, кто-то убил большую собаку и вооруженного полицейского, а потом поджег дом Ли в лесу, чтобы скрыть преступление и сделать его похожим на ограбление.

– Хуже всего то, – сказала она, – что иногда мне кажется, будто мы никогда не поймаем этого парня. Смерть Ли останется нераскрытой.

Он крепче сжал ее в объятиях, благодарный ей за то, что иногда в жизни и в любви появляется второй шанс. Он пришел сюда, истекая кровью от множества ран, и она помогла ему исцелиться. Он знал, что она заботилась о симпатичном полицейском, который просто никогда не мог вырасти или научиться держать член в своих штанах. Ли Генри не был хорошим мужем, но когда-то он был ее любовью. Она заслуживала, чтобы его убийство было закрыто.

– Мы поймаем его, Эвелин. Доверься мне. Мы прошли по всем тропинкам, но там есть нечто, что может подставить ему подножку. Идеальных убийств не бывает. Я на самом деле знаю это по Джексонвиллу. Всегда есть детали, какие-то мелочи, которые его подведут.

Она высунулась наружу, чтобы закрыть заднюю дверь, замкнула ключом электронный замок, а затем снова повернулась в его руках.

– Когда ты это говоришь, Гордон, я этому верю.

– Я бы сделал это и ради него, но сделаю ради тебя. Нужно уметь правильно прощаться. Я знаю, что он был для тебя важен. А ты очень важна для меня. Ты для меня – самое лучшее, что есть здесь.

Когда они вместе возвращались в его спальню, она спросила, не глядя на него:

– Ты еще не забыл о ней?

Он остановился.

– Что?

– О женщине, от которой ты сбежал?

– Я не...

– Пожалуйста, Гордон. Я была с тобой честна насчет Ли. И знаю, что ты приехал сюда потому, что устал быть полицейским из отдела убийств в Джексонвилле. Но я знаю, что там была женщина. И если ты можешь смириться с тем, что я спала с Ли, я могу смириться с тем, что в твоей жизни была женщина... важная женщина... в Джексонвилле.

– Конечно, там были женщины, Эвелин. Я не был монахом, но...

– Тебе не требуется рассказывать мне подробности, Горд. Но я знаю. Тебе понадобилось два года, чтобы ослабить бдительность и впустить в свою жизнь меня. Я уже начала сомневаться, что это когда-нибудь произойдет. Кем бы она ни была, она причинила тебе сильную боль. И если бы она любила тебя так, как ее любил ты, ты бы никогда не покинул Джексонвилл. Но ты здесь, значит, она бросила тебя или предала, и ты не смог там остаться, поэтому уехал из Джексонвилла.

Он стоял молча. Она протянула руку, чтобы коснуться его лица.

– Все в порядке. Ты не должен говорить о ней. Но я думаю, ты знаешь, что после Ли я пошла дальше, я забыла его. Когда-нибудь, когда ты полностью забудешь ее, я надеюсь, ты расскажешь мне о ней.

Он последовал за ней в спальню.

ГЛАВА ВТОРАЯ: ПОРТРЕТ ДОРИАНА ГРЕЯ

4 ноября 2005 года

Пятница, 11 часов вечера.

Джексонвилл

Дебби откинулась на спинку дивана в гостиной и смотрела телевизор с большим экраном. Би-Джей ради разнообразия был дома, в своей комнате за рабочим столом. Он начал больше увлекаться онлайн-играми, и был вовлечен в какую-то международную фантастическую ролевую эпопею типа «Подземелья и драконы». Скорее всего, он будет играть всю ночь, а в семь утра она найдет его лежащим перед экраном. Не самый здоровый способ провести вечер пятницы для почти пятнадцатилетнего подростка, но было так много худших альтернатив, что у нее не хватало духу придираться к нему по этому поводу.

Сама она пришла около пол-одиннадцатого, заплатив няне, относительно которой Би-Джей упорно доказывал, что в ней не нуждается. Она сразу же поднялась наверх в душ и смыла духи, которыми воспользовалась для своего свидания, и пот, которым всю ее покрыл кавалер, сбрасывая приличную порцию спермы в презерватив, в который он с должной ответственностью вставил свой опять-таки приличного размера пенис, прежде чем трахнуть ее до приличного оргазма.

Она схватила горсть попкорна – не вредный, если есть его без масла – и жевала и глотала, прокручивая в голове свое свидание. Боб Сквайрс был адвокатом защиты, приехавшим из Калифорнии и два дня назад забредшим в ее офис, где мило флиртовал с ней, прежде чем вернуться к своим делам с Джонни Августом.

Он был довольно симпатичным, ростом метр восемьдесят восемь, с пышной шевелюрой, довольно хорошим чувством юмора и, хотя честно говорил о своем влечении к ней, не был ни распускающим руки, ни надоедливым. Поэтому, когда в пятницу днем он пригласил ее выпить после работы, она, наконец, решила, какого черта, и ответила «да». Она была так же удивлена, как и он, когда они так и не вышли из его номера в гостиничный бар.

Она поднялась наверх, чтобы подождать, пока он переоденется после работы, а потом он вышел из душа в одном полотенце вокруг талии, с улыбкой сбросил его и позволил ей увидеть, как сильно она его уже заставила встать. Позже она решила, что с тех пор как что-то хорошее, твердое и без батареек колотило ее, прошло уже достаточно времени, и ей потребовалось всего около трех с половиной секунд, чтобы встать на колени и начать его сосать.

Ему потребовалось немного больше времени, чтобы кончить ей в рот, но всего около пяти минут игры вернули его в работоспособное состояние, и в течение следующих тридцати минут она довольно хорошо провела время, обхватив ногами его задницу, умоляя его двигаться сильнее, глубже, быстрее... ну, как обычно.

Она не могла не улыбаться, вспоминая об этом. Боб был хорошим парнем и хорошо трахался. Он уверенно довел ее до края, и после, когда они лежали рядом друг с другом, разговаривая о некоторых незнакомых обитателях офиса Общественного защитника, он заставил ее смеяться,.

И все же, когда он пригласил ее в субботу на ужин и второй раунд, она сослалась на семейные обязательства. Она солгала без малейшего колебания. И теперь не могла понять, почему. Он был хорошим парнем, с ним было бы приятно, и он был довольно хорош в сексе. Почему же она ему отказала?

Это было загадкой. Размышляя об этом, она включила телевизор и просмотрела список передач на «Директ-ТВ». Ничто не бросилось ей в глаза, пока она не взглянула на показы на TBS и не заметила название: «Портрет Дориана Грея».

Она смутно помнила фильм, видела его еще маленькой девочкой, а потом еще раз в колледже. Почему-то он всегда ее интриговал. Она проверила данные по фильму. Это была версия Джорджа Сандерса 1945 года. Он начнется через несколько минут. Опять же, какого черта?

В то время как она была на свидании с Бобом, ей удалось забыть смутное чувство печали, все больше и больше преследовавшее ее в последние недели. Теперь оно, казалось, снова успокаивается, как зимний холод, вторгшийся в комнату.

Хороший фильм ужасов, полезный для здоровья попкорн для жевания, приятно хорошо оттраханная киска, знание того, что ее сын благополучно устроился перед экраном компьютера и, вероятно, не смотрит порно, что за ее дочерью наблюдают ее мать и отец, и знание того, что Билла, вероятно, где-то трахают до умопомрачения Майра Мартинес и ее мутантные сиськи... что может быть лучше для проведения вечера пятницы?

В полвторого ночи, когда исчезли две миски попкорна, диетическая кола и два часа ее жизни, она откинулась на спинку стула. Сверху не доносилось ни звука, но, вероятно, Би-Джей сражался с монстрами и злодеями на электронном поле боя.

Господи Иисусе, мать твою! Она прижала руки ко рту, чтобы заглушить рвущийся наружу крик. по ее щекам и рукам потекли слезы. Би-Джей мог спуститься и увидеть ее в таком состоянии. Билл был прав. Она сумасшедшая.

Из ее груди вырвались рыдания, она опустила руки и схватила с дивана подушку, чтобы заглушить стоны. Что с ней происходит? Это ведь просто фильм. Какой-то старомодный фильм. С дурацким, дурацким, блядь, замыслом.

И все же... и все же... и все же... ей казалось, что ее сердце разрывается... словно умерла ее мать... умер ее отец. Она чувствовала себя так же, как в тот день, когда, войдя в дом Клариссы, обнаружила ее тело распростертым на кровати, холодное и застывшее, по полу под ее безжизненными пальцами были разбросаны таблетки и выпивка. Под пальцами, заплетавшими волосы Дебби, помогавшими ей наносить помаду первые несколько раз, осушавшими слезы от ее первых случаев разбитого сердца.

Ощущение было таким, будто кто-то умер. А ведь никто не умер.

Она подумала о Билле. Что-то внутри нее хотело разозлиться, выругаться, выхватить из сейфа наверху Глок, выйти, выследить его и нажимать на курок, пока не кончатся патроны.

Это была все та же старая ярость... Но даже когда она ощутила ее, то почувствовала, как та ускользает, убывая, словно отлив. Гнев был знакомым. Он был другом. Она поняла, что каким-то образом, сидя на диване в ошметках той жизни, что она делила с ним, он ее поддерживал. Пока она может злиться на него, она может... что? Мысли продолжали приближаться к ней, заставляя ее думать, что она вот-вот схватит их и вытащит на свет, а затем растворились, и ее разум снова закружился.

Она хотела его ненавидеть, но сейчас не могла. Вместо этого было лишь глубокое, растущее чувство... печали. Потери. Это не могло быть из-за их брака. Потому что она уже оплакала эту потерю несколько месяцев назад. Это не могло быть из-за той любви, что она когда-то испытывала к нему, потому что та ушла очень, очень давно. Задолго до развода.

Она чувствовала, что если бы она только смогла понять, что именно потеряла, то могла бы остановить эту боль, превращавшую дыхание в мучение. Если бы только могла...