ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ: МЫ ДОЛЖНЫ ПРЕКРАТИТЬ ПОДОБНЫЕ ВСТРЕЧИ

Она въехала на круговую подъездную дорожку перед Сент-Винсентом и включила на приборной панели мигалку, которая идентифицировала ее автомобиль как принадлежащий правоохранительным органам, который мог быть припаркован там, где нельзя, избегая времени на парковку в гараже. В работе на Государственного защитника было не так уж много привилегий, но она собиралась ими воспользоваться.

Ее направили к справочному бюро, а оттуда – на этаж неврологии. Выйдя там из лифта, она увидела долговязую фигуру, стоящую перед дверями операционной.

– Мам.

Он повернулся и быстрым шагом направился к ней.

– Мам, это был несчастный случай. Мы...

– Прекрати.

Она протянула руки, чтобы остановить слова, и заставила его сесть.

– Медленно. Все, что я знаю, это то, что что-то случилось в боксерском зале, и твой отец пострадал. А теперь с самого начала расскажи, что произошло.

Пятнадцать минут спустя, когда он закончил, она уставилась на него.

– Итак, твой отец без моего разрешения и даже не предупредив меня, что собирается делать, взял тебя в спортзал, где ты вышел на ринг с боксером-полупрофессионалом и был травмирован. А твой отец попал в другую больницу с травмой головы. Вкратце это так?

– Да, мам, но...

– Тебе никогда не приходило в голову намекнуть мне, что твой отец собирался втянуть тебя в то, что, как ты ЗНАЛ, я бы тебе запретила?

– Мама!

Она покачала головой, зная, что злиться на Би-Джея или даже на Билла смысла нет. В глубине души она понимала, что Билл будет делать то, что считает правильным, независимо от того, что думает о его делах она или кто-либо другой. Он всегда был таким. Когда он думал, что прав, ничто не могло его остановить. А последние пять лет лишь ухудшили его характер. Быть правой рукой Бога, владеть силой, которую дал ему Даллас Эдвардс, превратило его натуру в одержимость.

Она заставила Би-Джея снова описать встречу в боксерском зале.

– Я ничего не имел в виду такого, но думал, что этот парень меня убьет. Потом я поднял глаза и увидел, что папа его разворачивает. Но парень был быстр. Папа не смог его заблокировать. Он получил прямой в челюсть.

Она посмотрела на синяки на лице сына. Были царапины и то, что должно было стать фингалом под глазом. Она провела пальцами по пятнам.

– Больно? Кто-нибудь из врачей это осматривал?

Он покачал головой и слегка улыбнулся ей.

– Ничего страшного, мам. Все так, как сказал папа. Через некоторое время даже не замечаешь подобных мелочей. Он был прав.

– Ты останешься здесь, пока я не вернусь. Позволь мне посмотреть, какой ущерб твоему отцу удалось нанести самому себе.

Она подошла к посту медсестер. Большинство медсестер уже ушли, суетливо двигаясь туда-сюда. Она постояла там мгновение, затем сосредоточилась на моложавом темноволосом медике, проходящем через двойные двери в операционные и отделения интенсивной терапии. Он мог быть интерном или врачом скорой помощи. Она была одета в обтягивающий розовый свитер для холодной погоды и узкие джинсы. Ее волосы были распущены и падали на плечи. Она встряхнула ими в жесте, который никогда не подводил, и заметила, что из-за пушистого свитера у нее напряглись соски.

Ноги молодого медика продолжали двигать его вперед, но его глаза зафиксировались на ней, а затем он остановился.

– Мэм, вам уже кто-нибудь помогает?

– Нет, но мне и впрямь нужна помощь. Мой муж... на самом деле мой бывший муж... где-то там, и я очень волнуюсь.

Он не мог удержаться от улыбки, как ребенок, собирающийся насладиться летом рожком мороженого, но оторвал взгляд от ее сосков и спросил:

– Как его зовут? Я с удовольствием схожу и проверю, как он там.

– Билл Мейтленд. Он – главный прокурор в здании суда, так что, возможно, у вас там уже имеются несколько полицейских.

Он бросил на нее последний горящий желанием взгляд, сказал:

– Оставайтесь здесь, – и прошел через двойные двери.

Он вернулся, таща за собой высокого черного доктора в хирургическом халате с тщательно отполированным черепом. Доктор пожал ей руку, сказав: «Я – доктор Чарльз», а затем пригласил ее следовать за ним через двойные двери.

– Я рад, что вы здесь, миссис Мейтленд.

– Мисс Баскомб, вообще-то.

Он остановился как вкопанный.

– У меня не было возможности проверить его биографические данные, но по тому, что говорил ваш сын, я подумал, что вы женаты

– Были женаты. Примерно полгода назад.

Он потер нижнюю губу.

– Это – проблема. Правила HIPAA, закона о переносимости и подотчетности медицинского страхования, запрещают нам обсуждать, особенно в таком случае как этот, состояние или лечение вашего бывшего мужа. Нет ли еще каких-нибудь близких родственников?

– Мать – за пределами Орландо, но я не знаю, как быстро вы сможете с ней связаться. Мне кажется, Билл говорил детям, что она собирается в Пенсильванию, навестить семью своего нового мужа. Но я понятия не имею, как с ними связаться.

Он потер лысую голову. Должно быть, это то, что делают все мужчины догола бреющие голову.

– Вы сказали «дети». Есть ли среди них совершеннолетние? Восемнадцати будет достаточно.

– Моей дочери не хватает нескольких дней.

– Не знаю, что и сказать, миссис Мейтленд... Баскомб. Я хотел бы с вами поговорить, но HIPAA в таких случаях превращаются в медведя. За нарушение его положений врачи теряют свои лицензии, больницы теряют миллионы.

– Никто не потеряет лицензию, и никто не будет судиться. Отведите ее туда.

Дебби обернулась и увидела Далласа Эдвардса, а по бокам от него – двух патрульных в форме.

– Мистер Эдвардс. Я...

– HIPAA – хороший и даже замечательный закон, но не хотите ли вы сказать, что он мешает вам обсудить состояние здоровья профессионала правоохранительных органов с его начальством?

– Нет, конечно, нет, но...

– А миссис Мейтленд-Баскомб – сотрудник суда, который работает с мистером Мейтлендом по ряду дел для Офиса государственного защитника. Она имеет такое же право на информацию о нем, как и я.

Чарльз попробовал продраться через нагромождение законов и покачал головой.

– Я не могу остановить вас, но у меня такое чувство, что адвокаты больницы за это свалят все на меня.

– Я попрошу главного судью этого округа написать приказ, заставляющий вас допустить миссис Мейтленд... Баскомб, а затем у меня будут подтверждающие приказы, поданные моим офисом и Государственным защитником. И я знаю местного прокурора США, и думаю, что он поддержит нас. Конечно, если в это дело ввяжется Вашингтон, вы, вероятно, в течение нескольких лет будете связаны в суде, и пройдет много времени, прежде чем вы сможете снова заняться практикой. Но смотрите на это как на возможность улучшить свою подготовку. Возможно, нам понадобится медицинский консультант на неполный рабочий день.

Чарльз покачал головой.

– А я-то думал, что сегодня будет обычная адская ночь. Ну, что ж.

Когда он сделал знак Эдвардсу, здоровяк покачал головой.

– Дебби, заходи ты. Делай то, что должна, а потом возвращайся и забери меня.

Она потянулась, чтобы взять его за руку

– Спасибо, Даллас.

– Мы слишком давно знаем друг друга. Действуй.

Она последовала за Чарльзом по белым коридорам, освещенным больничным светом, какого не встретишь больше нигде. Ее каблуки застучали по кафельному полу, и на секунду ее мысли были где-то в другом месте. Она не могла определить момент дежавю.

– Я провела слишком много времени в больницах.

Она не знала, что произнесла это вслух, пока Чарльз не посмотрел на нее.

– Попробуйте провести здесь всю свою жизнь. Мне это нравится, но иногда оно достает.

Он остановился, и она остановилась рядом с ним. В отделении интенсивной терапии толпились и суетились техники и медсестры, но ее взгляд был прикован к ближайшей к двери кровати. Она едва смогла разглядеть тело, опутанное капельницами, кабелями и устройствамих мониторинга.

– Что...?

– Когда он ударился затылком, то по словам свидетелей разбил бетонный пол. А это – то, что случается не слишком часто. Он, очевидно, не осознавал этого, но проломил себе череп. На самом деле проломил. У него перелом в задней части черепа. Около пятнадцати сантиметров в длину.

Она сделала глубокий вдох, затем выдохнула, заговорив:

– Звучит не очень хорошо.

– Нет, – сказал Чарльз, и на его лице промелькнуло выражение, которое могло быть недоверием. – Не хочу быть... нечутким по этому поводу, но я был крайне удивлен, что он прожил достаточно долго, чтобы добраться до больницы.

– Он крепче, чем кажется. Двадцать лет назад я чуть его не потеряла, когда ему досталось хуже чем сейчас. Но он вернулся.

– Так и должно быть, – сказал Чарльз, открывая дверь и жестом приглашая ее пройти вперед. Глядя на него сверху вниз, с головой, обмотанной бинтами, закрывающими лицо, с дыхательной трубкой, вставленной в горло, Чарльз сказал:

– Сотрясение мозга – это то, что вызвало предварительные симптомы: рвоту, потерю сознания, а перед этим – спутанность сознания. Но не эта проблема главная. Кровоизлияние в мозг, отек и ушибы самого мозга в месте трещины в черепе. И... – Чарльз снова замолчал, словно взвешивая, сколько неприятных новостей она сможет вынести. – Когда мы сделали предварительную магнитно-резонансную томографию, чтобы получить представление о том, что происходит... в это трудно поверить. Я нашел запись о нападении, которое он перенес в колледже, о коме. Там так много рубцовой ткани, что я не хотел бы прикасаться к нему, даже если бы у меня было на двадцать лет больше опыта, чем есть сейчас.

Когда она смотрела на бледные черты лица, покрытого бинтами, на ту же дыхательную трубку, это казалось нереальным. У нее возникло странное чувство, будто она вернулась в старый кошмар. Она снова была в его спальне за пределами кампуса, свернувшись калачиком у его обнаженной плоти, плача, а он обнимал ее и повторял снова и снова:

– Что бы ни случилось, я всегда к тебе вернусь.

– Как... что... каков прогноз? Что может быть дальше?

– У вас, кажется, двое детей. Я бы привел их сюда сегодня вечером. Чтобы попрощаться... на случай, если случится худшее.

– Худшее?

Чарльз уставился на нее.

– У него может случиться обширный инсульт, и он немедленно умрет. Кровотечение может стать неконтролируемым, и он умрет. Мозговая ткань может начать отмирать, если произойдет нарушение кровотока, и лучшее, на что можно надеяться, – это что он умрет, потому что, скорее всего, он никогда больше не будет тем человеком, которого вы знали. Есть так много всего, что может пойти не так.

Она посмотрела в его темные, почти черные глаза и снова ощутила вспышку нереальности.

– Это самое худшее. А что самое лучшее?

– Что он выйдет отсюда на своих двоих. Тем же самым человеком, которым был сегодня утром.

– Вы в это верите?

– Не имеет значения, во что я верю. Я видел и более странное. И мы не должны выносить смертные приговоры. Но... я не хочу, чтобы вы ушли отсюда, веря, что есть надежда там, где ее мало, и упустили шанс на последнее прощание для вас и ваших детей.

Через мгновение она отвернулась от него и уставилась на тело в постели.

– Не могли бы вы пойти и ввести в курс дела мистера Эдвардса. Скажите ему, что он может прийти, когда захочет. Но... говорите с ним подальше от моего сына. И передайте мистеру Эдвардсу, чтобы он ничего не говорил об этом моему сыну. Просто пришлите его сюда. О, и скажите моему сыну, чтобы он позвонил своей бабушке... моей матери... и разыскал Келли. Нашу дочь. Просто пусть скажет, что ей нужно все бросить и ехать сюда. Прямо сейчас.

Она чувствовала его взгляд на своих плечах, но он ничего не сказал и ушел. Приходили и уходили медсестры, но все было так, словно в отделении интенсивной терапии они были одни.

– Мы должны прекратить подобные встречи.

Она знала, что если бы он был в сознании, то улыбнулся этому.

– После сегодняшнего вечера так, вероятно, и будет.

Как будто он был глубоким, неподвижным бассейном с темной водой. Никакого отражения. Никакого эха. Только эта тишина и механический звук его дыхания.

– Если я не говорила этого раньше, позволь сказать это сейчас. Билл Мейтленд, ты – тупой сукин сын. В тебя не стреляли и тебя не взрывали. Ты просто упал... и теперь умираешь.

Ее рука поднялась и опустилась.

– Бросился спасать нашего сына. Почему я не удивлена? С тобой не может случиться автокатастрофы, или пищевого отравления, или сердечного приступа. Ничего и никогда... нормального... или обычного, если это касается тебя.

Когда она подошла ближе, достаточно близко, чтобы прикоснуться, ее рука снова поднялась, но она не смогла заставить себя прикоснуться к нему.

– Должен быть закон. Действительно должен быть. Ты не должен отказываться от своего брака, от своих детей, от лучшего, что с тобой когда-либо случалось... только потому, что я СЛИШКОМ, СЛИШКОМ хороша для тебя. Ты не должен быть в состоянии убить брак, а затем начать превращаться в человека, которым был раньше. Это так не работает.

Она провела пальцами по его прохладной щеке. Она не была смертельно холодной, просто холоднее, чем должна была быть. Она откуда-то вспомнила, что охлаждение тела было одним из того, что делают при такого рода травмах.

– Я просто хочу, чтобы ты знал: если ты умрешь, я никогда тебя не прощу, Билл Мейтленд. Никогда.

Сзади к ней подошел Даллас и положил руку ей на плечо.

– Чарльз мне все сказал. Мне очень жаль, но Билл – крутой парень. Он справится.

Затем:

– Мой офицер ведет сюда Би Джея. Он хочет поговорить с Чарльзом лично.

Они молча стояли, пока Эдвардс не сказал:

– Из всех опасностей, в которых, как я думал, он может оказаться, из всего того плохого, что могло произойти, последнее, о чем я когда-либо думал, это о том, что он получит травму головы в результате несчастного случая в боксерском зале.

– Но, если... случится... что-то плохое, я позабочусь о том, чтобы сукин сын, сделавший с ним это, отсидел серьезный срок за нападение и нанесение побоев, повлекших серьезные телесные повреждения. Он от этого не уйдет.

– Спасибо, Даллас, но я даже не думаю о том, что произойдет в таком далеком будущем. Я надеюсь, что он очнется и сможет самостоятельно выйти отсюда.

– Мама...

Она подняла глаза и увидела пятнадцатилетнего мальчика, изо всех сил пытающегося сохранить над собой контроль.

– Мне жаль. Это моя вина. Если бы я не пытался приударить за той латиноамериканской красоткой, этого бы никогда не случилось. Если папа умрет...

Она обняла его, как делала, когда он был маленьким мальчиком, и прошептала:

– Он не умрет, Би-Джей. Он выйдет отсюда. Ты же его знаешь. Он слишком упрям, чтобы умереть просто так.

Она посмотрела мимо него на Далласа.

– Я выведу его отсюда подождать. Скоро здесь будет его сестра.

Даллас кивнул, указывая на двух появившихся офицеров.

– Я не останусь, но останутся они. Я уверен, что это не более чем то, на что похоже, но сейчас происходит много всего, и я буду чувствовать себя более комфортно, если несколько наших людей будут наблюдать за ним.

Они просидели в зале ожидания сорок пять минут, уставившись друг на друга, на стены и на экран телевизора, транслировавшего ночные телепередачи, когда в сопровождении двух высоких мальчиков-подростков вошла Келли. Ее лицо казалось высеченным из камня.

Когда Дебби протянула руку, чтобы прикоснуться к ней, она отступила назад.

– Что случилось?

Когда ей рассказали, она спросила:

– Могу я его увидеть?

– Конечно, мы ждали твоего прихода.

Проигнорировав несколько взглядов медсестер, Чарльз махнул рукой, и двое полицейских отступили. Келли молча посмотрела на него, потом на мать и отошла. Дебби последовала за ней.

– Насколько все плохо?

Дебби рассказала ей. Каким-то непостижимым образом она вошла сюда скорее женщиной, нежели подростком, и заслуживала правды.

Она вернулась к отцу и провела пальцами по части его лба, свободной от бинтов. Когда она снова посмотрела на свою мать, Дебби увидела эмоцию, которую в какой-то момент не узнала.

– Теперь ты счастлива?

– Счастлива?

– А должна бы. Это ведь ты поместила его сюда. Ты виновата в том, что он лежит здесь со взбитыми мозгами.

Между ними встал Би-Джей.

– Ты сошла с ума, Келли. Мама не имеет к этому никакого отношения. Она даже не знала, что мы делали.

Келли его проигнорировала.

– Ты ведь знаешь, что это ты его сюда уложила, не так ли, МАМА?

– Ты ошибаешься, Келли. Я не сделала ничего...

– Ты помнишь, каким был папа? Дряблым. Жирным. Все время работал. Ты бы никогда не увидела его боксирующим на ринге. Но что-то изменилось. Помнишь, что это было?

Ни Дебби, ни Би-Джей не ответили.

– Конечно же помнишь. Это произошло, когда ты связалась с Дугом, мама. И что мог сделать папа, бедный, низкорослый, дряблый, лысый папа, чтобы попытаться тебя удержать? Он начал тренироваться, худеть и заниматься боксом. Не ради себя, а ради тебя, чтобы попытаться сохранить хоть немного самоуважения, в то время как ты трахалась с Дугом в постели, которая когда-то была его... и твоей.

– Ты не знаешь, о чем говоришь.

– Он никогда не был бы в том спортзале, никогда бы не был в таком положении, чтобы ему причинили такую боль, если бы ты не пустила в свою постель Дуга. Но ты не могла этого не сделать, не так ли, хотя отец чуть не умер, чтобы защитить тебя в колледже.

– Когда-то ты по-другому относилась к Дугу.

– Мне было семнадцать, мам. А какое оправдание у тебя?

– Сейчас все это не имеет значения, Келли. Мы можем поспорить об этом позже.

– Может быть.

Она наклонилась, нашла лбу Билла открытый кусок кожи и поцеловала его. Затем уставилась на мать.

– Если он умрет, я больше не хочу тебя видеть никогда.

Когда она вышла, Би-Джей взял ее за руку.

– Она это не всерьез, мама. Она просто напугана.

– Знаю, – сказала она, но в глубине души понимала, что ее дочь хотела сказать каждое слово из того, что сказала.

Когда Дебби и ее сын вышли из отделения интенсивной терапии, Эдвардс поговорил с начальником участка, которого вызвал в больницу.

– Наши и ваши следователи начнут искать боксера, который сделал это с Мейтлендом. Его сын сказал, что это была случайность, но мы должны быть в этом уверены. Сейчас происходит слишком много событий, чтобы не убедиться, что это был просто несчастный случай. А пока ты все время будешь держать здесь двух парней, верно?

– Да, и все они будут хорошими. Пока шериф Найт не прикажет остановиться.

– Хорошо. И скажи им, чтобы они были осторожны. Возможно, это был простой несчастный случай, и мы слишком остро реагируем. Но я бы не поставил его жизнь на то, что здесь не появятся профессионалы, чтобы проследить за тем, чтобы он никогда не покинул эту больницу.

– О. И где сейчас боксер?

– Мы захватили его и допросили, сразу после того как Мейтленд попал в больницу. Мы без труда нашли его там, где он и должен был быть. Не похоже, чтобы он собирался бежать. Мы получили известие от вас, ребята, и отпустили его, но следим за ним.

– Приведите его сюда. Прямо сейчас. Пусть его доставят на пятый этаж. Там будут люди, которые будут его ждать.

– Для чего мы должны его задерживать и везти сюда? Уже почти полночь. Если у него есть адвокат, он спросит, почему мы хватаем его дважды за день за то, что выглядит как несчастный случай?

– Для допроса. Даже если это была случайность, она все равно моглоа быть преступлением. А если Мейтленд умрет, и это был несчастный случай, мы все еще говорим о классическом непредумышленном убийстве. Если у боксера имеется адвокат, скажите им, чтобы они поговорили об этом со мной.

***

Суббота, 3 декабря 2005 года-8 часов утра – Вашингтон, округ Колумбия.

Его телефон зазвонил с рингтоном специальной оперативной группы: «КТО ВЫ?» Он нажал кнопку на консоли возле телефона. Эта технология была незаконной, потому что выводила любые звонки за пределы досягаемости АНБ. Последовавший за этим разговор для них так и не состоялся.

Он узнал номер.

– Что случилось в такую рань, Роберта?

– Возможно – небольшое затруднение. А возможно – полный пиздец.

– Стоит ли созывать Оперативную группу?

– Тебе решать...

– Давай в двух словах.

– Мейтленд в реанимации. Травма головы. Неизвестно, выживет ли он. Никто точно не знает, что произошло.

– Подожди. Я ставлю тебя на удержание.

Десять минут спустя у Прентиса были Марвин Хилман, ветеран ЦРУ с пятнадцатилетним стажем, Роберт Коулман, агент ФБР, который был выделен департаменту Юстиции, для подготовки к процессу Мендосы, и Хуан Белот, тридцатилетний следователь по делам правосудия. Он ввел в группу маршала США Роберту Голд.

– Расскажи нам, что случилось, Роберта...

– Дерьмо, – сказал Хилман, когда она закончила.

– Красноречиво, но выражает и мои чувства, – сказал Коулман.

– Не знаю, как вы, ребята, но я вижу лишь два возможных варианта, – сказал Белот. – Во-первых, кто-то... Рохас ли, Картель, ревнивый муж... кто-то решил его убрать. Если бы наняли профессионального боксера, чтобы все выглядело как несчастный случай, Мейтленд должен был умереть. Тот факт, что он жив, – временное неудобство, поэтому они просто попробуют еще раз, и на этот раз у них все получится.

– Почему было просто его не пристрелить? – спросил Прентис. – Это гораздо более верный способ убить, нежели когда боксер пытается его убить одним ударом. Или сбить его машиной.

– Я тоже так думаю, – сказал Голдман. – Слишком легко кого-то застрелить. А если устраивают это, то зачем и ради кого? Они должны знать, что мы знаем о связи, даже если у нас нет всех подробностей. Зачем Рохасу понадобилось столько хлопот?

– Рохас бы не стал, – сказал Хилман. – Но если это – картель... Рохас уже пригрозил начать войну, чтобы защитить Мейтленда. Но если бы это выглядело как настоящий несчастный случай... и Картель, и люди Рохаса знали о том, что Мейтленд занимается боксом и, по-видимому, попытается привести в эту жизнь своего сына, это не выглядело бы так подозрительно, на самом деле это вообще бы не выглядело подозрительно.

– В этом больше смысла, – сказал Прентис. – По-видимому, это был не Рохас, потому что у него, похоже, нет причин преследовать Мейтленда. Если это – Картель, то они не могут просто пойти и застрелить его или устроить несчастный случай в больнице, не развязав войны, которой пытаются избежать.

Он представил себе команду на другом конце телефонной линии.

– Конечно, если это был просто несчастный случай, то нам и впрямь нечего делать, кроме как ждать и надеяться.

– Мы могли бы тихо обеспечить дополнительную безопасность, – сказал Белот.

– Могли бы, и я знаю, что местная полиция подключит все свои силы, и Рохас, судя по прошлому, введет своих людей, а затем появятся наши ребята. Если мы не будем осторожны, у нас может получиться фарс «Кистоунские копы», когда все эти люди из службы безопасности спотыкаются друг о друга.

– Я думаю, что мы должны просто держать там ограниченные силы, потому что его будут охранять и местные, и люди Рохаса, – сказала Голдман.

– Думаю, что силы ограниченные ТОБОЙ – это все, что нам нужно, – сказал Прентис Голдман.

Хилман рассмеялся и сказал:

– Мы все знаем, Роберта, что ты будешь присматривать за ним днем и ночью, это будет тяжелая обязанность, но женщина должна делать то, что должна делать женщина. Верно?

Прежде чем Голдман успел ответить, Прентис заключил:

– Я знаю, что мы можем доверять тебе в том, что ты будешь оставаться в курсе ситуации, Роберта. Если тебе нужна какая-либо помощь или поддержка, звони.

Она повесила трубку, игнорируя ожидаемые непристойные комментарии о том, что значит «оставаться в курсе ситуации».

***

Суббота, 3 декабря 2005 года-8 часов утра – Картахена, Колумбия

Он уже проснулся и наслаждался тишиной, которую предлагало это поместье, когда запах крепкого кофе прогнал последние остатки сна, и он сел в постели.

– Клаудио, – сказал он, кивнув невысокому худощавому мужчине, бывшему его правой рукой в течение тридцати лет и получившему пули в двух отдельных нападениях, чтобы спасти его жизнь. По знаку Клаудио официант-телохранитель принес поднос и поставил его на край кровати. Как он делал всегда в течение тридцати лет, Клаудио отхлебнул кофе, откусил кусочек сладкого арабского печенья на подносе, а затем кивнул своему хозяину.

Это была старая традиция, уходящая в глубь тысячелетий, но когда что-то работало, зачем это менять?

– Сеньор, – сказал после этого Клаудио с акцентом высшего класса Кастилии, где он провел свою юность. Мужчина, лежавший в постели, внимательно выслушал рассказ о том, что случилось с Биллом Мейтлендом в Америке.

– Он еще жив? – спросил мужчина в постели на испанском языке низшего класса, на котором говорят в трущобах Колумбии.

– По состоянию на пять минут назад он остается в коме. Но жив.

– Продолжайте следить за его здоровьем. А если он умрет... убей боксера... и его сестру.

– Си.