Алёна снова проиграла.

Она уже была полностью обнажена, и теперь правила игры переходили в другую плоскость.

Семён вытянул карту, огляделся. Улыбка его была тёплой, лениво-мужская. В глазах — ни пошлости, ни насмешки. Только желание — прямое, уверенное.

— Желание, значит... — протянул он, глядя на Алёну. — Тогда просто. Поцелуй. В губы.

На секунду — тишина.

Толик усмехнулся, Настя приподняла брови. Николай не шелохнулся, только чуть сжал руку на бокале.

Алёна встретилась взглядом с Семёном. Потом — перевела глаза на мужа. Тот не отвёл взгляда, но и не кивнул, не запретил.

Алёна медленно поднялась, подошла к Семёну.

Пауза.

Потом — короткий наклон, их губы сомкнулись.

Не как у подростков. Не как у друзей.

Поцелуй был взрослым. Медленным. Тягучим.

Тела едва не коснулись — напряжение между ними ощущалось кожей.

Когда она отстранилась, Семён ещё секунду держал её взгляд.

Алёна вернулась на своё место молча.

Николай отпил из бокала. Настя скользнула ладонью по бедру — будто случайно, но взгляд у неё был внимательным.

Игра продолжалась...

Очередной круг.

Карты легли одна за другой, взгляды — поверху, не в открытую.

Алёна снова проиграла.

Щёки у неё уже пылали, глаза блестели.

Тело — обнажённое, возбуждённое. Сидела, чуть прижав колени, но в этой позе не было стеснения — скорее ожидание.

Победил Николай.

Он посмотрел на неё. Долго, прямо.

Ни усмешки, ни злости. Только тишина в глазах, от которой стало жарче, чем от вина.

— Желание, — сказал он спокойно.

Пауза.

— Поцелуй. Только теперь не Семёна.

Он повернул голову и посмотрел на Толяна.

— С Толиком.

Наступила тишина. Даже Толик замер, будто не веря в происходящее.

Алёна распахнула глаза, встретилась взглядом с мужем. Он не отводил глаз.

— Ну, если правила — правила, — добавил он, уже тише.

Алёна медленно встала. Шагнула к Толяну.

Тот всё ещё не шелохнулся. Только глаза его блестели.

Она наклонилась.

И поцеловала.

В губы. Медленно. Дольше, чем нужно.

Рука Толяна поднялась — и легла ей на талию.

Она не отстранилась.

Когда поцелуй закончился, Алёна медленно вернулась на место.

Николай поднял бокал, сделал глоток. Ни тоста, ни комментария.

Настя смотрела на него. Глубоко. И без улыбки.

Теперь за столом стало по-настоящему жарко.

Всё дальше — не игра.

Всё ближе — настоящее.

Новая раздача.

Карты легли быстро, почти без слов.

Проиграла Настя.

Она мельком глянула на карту, потом — на Толяна. Тот победил и уже улыбался во весь рот, будто знал, что загадать с самого начала.

— Ну, чё тут думать, — протянул он. — Снимай трусики.

Сказал прямо, без стеснения. Но и не вульгарно — как человек, который просто очень хочет увидеть.

Настя смотрела на него спокойно. Ни капли удивления, ни растерянности.

Потом — медленно встала.

Пальцы скользнули вдоль бёдер, зацепили тонкие боковые полоски.

Движение — плавное, сдержанное. Не шоу. Просто — послушала правила.

Трусики скользнули вниз, обнажая крепкое, гладкое тело.

Между ног — кожа влажная, натянутая, дыхание — неглубокое, но чуть ускоренное. Она не прикрывалась.

Положила ткань на край лавки, села обратно.

Спокойно. Ровно.

Как будто всё только начинается.

Толик сглотнул. Сильно.

Семён смотрел в упор.

Николай — не отвёл взгляда.

Алёна — не знала, куда смотреть.

Щёки у неё пылали.

Игра продолжалась.

Но теперь она уже вела их куда-то дальше.

Очередная раздача.

Карты — на стол.

Проиграл Николай.

Выиграла Настя.

Она не улыбалась. Только посмотрела на него — долго. Тихо.

Он кивнул едва заметно, не отводя глаз.

— Поцелуй, — сказала она. Просто.

Он без лишних слов наклонился.

И поцеловал её.

Губы встретились медленно, без спешки. Не игра.

Поцелуй был глубоким, тягучим, почти медленным. Он держал её лицо ладонью. Она не отстранялась. Наоборот — подалась ближе, чуть прижалась.

Этот поцелуй длился дольше, чем у других. И в нём было не только желание.

В нём было что-то... большее.

Что-то, что не проговаривали вслух с самого первого дня.

Когда они разомкнулись, в воздухе повисла тишина.

Толик отвёл взгляд.

Семён чуть выдохнул.

А Алёна — впервые за всё время почувствовала укол.

Не раздражения. Не обиды.

Ревности.

Она села ровно, прижала колени.

Но в глазах мелькнуло: он так не целовал меня уже давно.

Новая раздача.

Карты легли — быстро, почти без комментариев.

Проиграла снова Алёна.

Выиграла — Настя.

Настя посмотрела на неё. На мгновение — будто задумалась.

Потом спокойно, почти ласково, произнесла:

— Тогда желание. Пусть твою грудь... поласкают.

— Два мужчины. Которых ты сама выберешь.

В воздухе повисла тишина. Толик оживился, Семён чуть подался вперёд. Николай остался неподвижен, только губы сжались плотнее.

Алёна замерла. Глянула на мужа — коротко.

Тот молчал.

Пауза.

Потом тихо, почти шёпотом:

— Семён... и Толик.

Толик даже хмыкнуть не успел — уже подошёл ближе. Семён встал медленно, будто ждал, проверяя — точно ли можно.

Алёна поднялась. Стояла между ними — обнажённая, с горящей кожей и дыханием на грани.

Семён положил руки ей на грудь первым — медленно, снизу, приподняв, охватывая тяжесть ладонями. Толик подтянулся с другой стороны — чуть грубее, но не торопясь.

Пальцы касались, скользили, нащупывали соски, тёрли их, сводя движения в ритм.

Грудь Алёны дрожала. Соски напряглись сильнее, дыхание стало слышно.

Она стояла с закрытыми глазами, слегка расставив ноги.

И никому не нужно было объяснять — она уже близка.

Настя смотрела молча.

Николай не двинулся.

Но в глазах у него было всё.

Семён и Толик продолжали ласкать Алёну. Их руки двигались всё увереннее, всё шире — уже не только по груди. Ладони скользили по талии, по бокам, по животу. Пальцы то мягко, то грубо проходились по коже, задевая самые чувствительные участки — без стеснения, но и без суеты.

Семён прижался ближе, его дыхание билось в шею. Толик гладил бедро, проводил ладонью по ягодице, задерживаясь чуть дольше с каждой секундой.

Алёна не открывала глаз. Стояла между ними, как будто потеряла опору — то покачивалась, то выгибалась, подаваясь навстречу рукам. Её дыхание стало прерывистым, губы приоткрылись. Грудь тяжело поднималась, тело покрывалось мурашками.

И в какой-то момент она просто перестала сдерживаться. Слов не было — только всхлип. Глухой, будто вырвавшийся из глубины. Ноги чуть дрогнули. Пальцы сжались. Тело выгнулось, подалось вперёд. Она кончила — от прикосновений, от жара, от взгляда, под которым стояла.

Семён и Толик отступили, каждый по-своему.

Семён — молча, с тяжёлым взглядом и напряжённым дыханием.

Толик — с тихим довольством на лице, будто только что доказал себе что-то важное.

Они вернулись на свои места.

Сели. Выпили. Молча.

Алёна осталась стоять ещё пару секунд. Голая, с влажной кожей, с расплывшимся дыханием.

Потом, не глядя ни на кого, вернулась на своё место.

Движения были медленнее, плечи расслабленнее.

Но она уже была другой.

Немного растерянной. Освобождённой. И будто... пустой.

Николай смотрел на неё не с ревностью.

Не с гневом.

А с тишиной. Такой, как перед финальным выбором.

Он будто сравнивал: то, что он когда-то любил — и то, что сейчас перед ним.

Никакой сцены. Ни слова. Только взгляд. И внутренний отрыв.

Настя тоже смотрела.

Но её глаза были совсем другими.

В них не было зависти.

Не было осуждения.

Было что-то холодное.

И в то же время — тёплое, тянущееся к Коле.

Алёна снова села.

На своём месте.

Но это уже была не та Алёна, что играла час назад.

Толик тёр подбородок. Бокал был почти пустой. Он посмотрел на остальных — и на стол.

Потом вдруг сказал:

— А давайте так...

— Без карт.

— Каждый сам говорит, чего хочет. От кого.

— Кто не согласен — уходит.

Он смотрел в упор. Серьёзно. Без шутки.

Молчание.

Семён прищурился, но ничего не сказал.

Алёна опустила глаза. Щёки всё ещё горели.

Николай не моргнул. Только повернул голову к Толяну.

Настя — первая, кто ответила:

— Ну, правила простые.

— Игра честная.

Пауза. Никто не ушёл.

Значит, все — остаются.

Толик сделал глоток, выдохнул, потом показал пальцем на Настю:

— Я хочу, чтоб ты... села ко мне на колени.

Глаза Насти сузились. На лице — ни тени удивления. Она встала, подошла, села ему на бедро, легко, как будто сама решала, как.

Толик замер. Потом медленно положил руку ей на талию.

Очередь шла по кругу.

Настя повернула голову к Николаю.

— А я хочу, чтобы ты... прошептал мне на ухо, что бы ты сделал со мной, если бы мы были одни.

Алёна вздрогнула.

Николай молчал. Потом наклонился к Насте. Очень близко.

Прошептал.

Никто не слышал слов — но Настя закрыла глаза и прикусила губу.

Когда он отстранился — в комнате было невыносимо тихо.

Семён повернулся к Алёне.

— А я хочу, чтоб ты... села передо мной. На колени. И просто посмотрела в глаза.

Она медленно подошла. Села. Не касаясь. Только смотрела.

Семён — тоже.

И в этом взгляде было больше, чем в поцелуе.

Игра продолжалась.

Но теперь — без прикрытия.

Каждый ход был выбором.

Каждый выбор — ударом или тянущей рукой.

Николай сидел в шортах. Спокойно, чуть поодаль.

Весь вечер он наблюдал, молчал, выбирал моменты.

И теперь, когда снова настал его ход, он посмотрел на Настю. Долго.

Не с вызовом. С выбором.

— Подойди, — сказал он тихо.

— Сними с меня.

Настя не спросила, что.

Она поняла.

Подошла медленно. Встала перед ним. Тело её — уже свободное, раскрывшееся, тёплое.

Она наклонилась, пальцы коснулись пояса. Медленно, мягко, почти бережно она спустила шорты вниз.

Он остался без одежды.

Сидел обнажённым — впервые за вечер.

И всё в нём — поза, дыхание, взгляд — было собранным, уверенным.

Он не казался разоблаченным. Он выглядел наконец полным.

Настя подняла глаза. В их взгляде не было игры.

Только напряжённая тишина между двумя людьми, которые приближаются друг к другу, не говоря вслух, зачем.

И в этот момент Алёна резко встала.

Грудь — покрасневшая, дыхание — тяжёлое. Она молчала секунду, потом...

Легла на стол. На спину.

Резко. Решительно.

Раздвинула ноги.

Голос её прозвучал хрипло, сорвано, почти надрывно:

— Я... тоже кое-чего хочу.

— Пусть кто-нибудь... пусть мне сделают хорошо.

— Сейчас.

Толик и Семён переглянулись. Настя не шелохнулась.

А Николай смотрел на жену так, как будто видел её в первый раз.

Семён первым подошел к Алёне. Алёна лежала на столе, грудь тяжело вздымалась, кожа блестела в мягком свете. Семён опустился между её разведённых бёдер, его ладони скользнули по внутренней стороне бедра — медленно, с нажимом, будто пробуя вкус её дрожи.

— Какая ты у нас... горячая, — пробормотал он, склоняясь ближе.

Он вдохнул её запах — тёплый, влажный, пьянящий — и первым касанием языка провёл снизу вверх, от входа до клитора. Алёна вскинулась, губы разомкнулись:

— Ах...

Семён ухмыльнулся и повторил, уже настойчивее. Язык кружил, скользил, задевал её нервные окончания то мягко, то резко. Его руки крепко держали её бёдра, не позволяя ни закрыться, ни убежать. Он действовал терпеливо, методично — выискивая каждую её чувствительную точку.

Потом добавил палец — медленно вошёл, ощущая, как её стенки сжимаются от напряжения. Следом — второй. Теперь он работал в ритме: язык — по клитору, пальцы — в глубине. Алёна стонала всё громче, хваталась за край стола, тело её дергалось, грудь тряслась в такт дыханию.

— Да... Господи... не останавливайся...

Он усилил нажим. Язык бил точно, пальцы выгибались, находя переднюю стенку, то самое место, где волна собирается в грозу. И когда он поймал нужный ритм — её тело задрожало. Она вскрикнула, выгнулась, бедра сжались, пятки скользнули по краю стола — и оргазм накрыл её, с хриплым криком и дрожью до кончиков пальцев.

Семён только тогда поднял голову, вытирая мокрый подбородок. Он знал — довёл её правильно.

Алёна лежала распластанная, грудь ходила вверх-вниз, щёки горели.

Толян сидел рядом, его член налился, подрагивал от напряжения. Он жадно смотрел, как Семён доводит Алёну до оргазма, как её тело дергается в судорогах, как она сжимается и стонет от языка и пальцев. Щёки Толяна пылали, взгляд метался между её грудью и влажной щёлкой, пульс стучал в ушах.

— Вот это да... — выдохнул он, почти себе под нос.

Он шагнул ближе, его рука коснулась Алёниного бедра, но вдруг — резко, с хриплым стоном — обернулся к Насте.

Та сидела чуть в стороне, наблюдала. На её лице — полуулыбка, но глаза блестели тем же напряжённым возбуждением, что и у мужчин.

Толян, тяжело дыша, с жаром в голосе, произнёс:

— Настя... я не могу больше... я хочу, чтоб ты мне отсосала...

Его член торчал вверх, налитый, тугой, пульсирующий — как башня, ждущая, чтобы на неё взобрались.

Он глядел на Настю с жадным блеском — в этом взгляде было и мольба, и нетерпение. Казалось, он готов взорваться одним только взглядом.

Настя встала молча, обошла стол — её бёдра двигались в мягком ритме, каждый шаг только усиливал напряжение. Она подошла к Толяновым коленям, опустилась на пол, плавно, уверенно — не как покорная, а как та, кто выбирает, когда быть на коленях.

Села между его ног, не касаясь, взглянула на его стоящий член, потом медленно подняла глаза вверх.

— Я сделаю, — прошептала она, голос был хриплым, влажным. — Всё, что мне скажут...

Она провела пальцем по внутренней стороне бедра Толяна, не касаясь члена, только обозначая власть.

И добавила — тише, но яснее:

— Но не ты.

Пауза. Настя повернулась — взгляд скользнул через плечо к Николаю.

— Только если скажет он. Только если Коля этого захочет.

Толян затаил дыхание. Его тело напряглось, как тетива. Он даже не понял — от чего больше: от слов Насти, от её близости... или от того, что решение сейчас не за ним.

Настя медленно провела рукой по своей груди, наклонилась чуть ближе, но так и не прикоснулась к члену.

— Так как, Коль? — спросила она, не отводя глаз. — Ты хочешь посмотреть, как я сделаю это для него?

В её голосе было всё: вызов, игра, подчинение — но адресовано только Николаю.

Настя сидела на коленях перед Толяном, взгляд её не отрывался от Николая. Он молчал — секунду, другую. В комнате повисла тишина, в которой каждый звук сердца казался гулом. Толян затаил дыхание, не веря, что всё решается не им.

Наконец Николай поднялся. Подошёл ближе. Его голос прозвучал спокойно, но в нём было напряжение, будто натянутый провод:

— Я хочу.

Настя вскинула на него взгляд. Чуть наклонила голову.

— Тогда скажи, — прошептала она, мягко. — Что именно ты хочешь?

Николай смотрел ей в глаза. Долго. Без улыбки. Потом сказал негромко:

— Я хочу, чтобы ты сделала это... но только со мной.

Настя улыбнулась — медленно, тягуче. Всё её тело дрогнуло. Она поднялась с колен у Толяна, прошла мимо, не оборачиваясь. Подошла к Коле. Остановилась прямо перед ним.

— Как скажешь, — шепнула. — Я — твоя.

Она опустилась на колени.

Николай стоял, напряжённый, мускулы на шее подрагивали. Настя аккуратно расстегнула его шорты, пальцы скользнули внутрь. Его член уже был твёрдым, тяжёлым, пульсировал от желания и власти.

Настя не торопилась. Провела языком по стволу снизу вверх, облизнула головку, глядя ему в глаза. Потом медленно втянула в рот, всё глубже. Её губы обхватили его с влажным чмокающим звуком, язык заскользил по чувствительной коже. Она двигалась плавно, с наслаждением, будто посвящая этот акт только ему.

Толян смотрел, ошарашенный, с откинутой головой. Его член дрожал, но он не посмел вмешаться.

Семён сидел молча, но его взгляд был тяжёлым — он понимал: что-то в расстановке сил изменилось.

А Настя — сосала. Не спеша, чувственно, с полной самоотдачей, но при этом в её каждом движении читалось: это не унижение. Это — подарок. Это — выбор.

Настя двигалась размеренно, глубоко — его член скользил между её губ, язык ласкал каждую жилку, каждый изгиб. Николай стиснул зубы, пальцы вцепились в её волосы. Он держал себя, но чувствовал — долго так не выдержит. Да и не хотел.

Резким движением он остановил её, выдернул себя из её рта. Настя подняла на него удивлённые, чуть затуманенные глаза.

Он посмотрел вниз, в её лицо. Затем — на остальных в комнате: Семён сидел в напряжённой тишине, Толян — с выпученными глазами и каменным стояком. А потом — снова на Настю. В его взгляде было нечто новое: уверенность. Решение.

— Встань, — сказал он негромко.

Настя повиновалась без колебаний. Он прижал её к себе, поцеловал — жадно, грубо, властно. Руки скользнули по её спине, сжали ягодицы, притянули ближе. Он уже не сдерживался. Эта женщина принадлежала ему — сейчас, в эту секунду.

Николай опустил Настю на край дивана, развёл её ноги, встал между ними.

— Смотри на меня, — прошептал он. — Только на меня.

Он вошёл в неё одним движением — твёрдо, глубоко, с хриплым стоном сквозь сжатые зубы. Настя вскинулась, губы разошлись:

— О... да...

Он начал двигаться — ритмично, сдержанно, будто растягивая каждую секунду. Его взгляд не отрывался от её лица: как она дышит, как глаза дрожат, как соски напряглись от возбуждения.

Он знал — за ними смотрят. Семён. Толян. Это была его фантазия: заняться сексом перед другими, владеть женщиной так, чтобы все видели, слышали, понимали — она принадлежит ему. Но в мечтах раньше была Алёна. А теперь — Настя. И это было... лучше.

Её тело откликалось жадно. Она выгибалась под ним, обнимала бёдрами, подставлялась глубже. Руки скользили по его спине, ногти царапали.

— Да, Коля... вот так... ещё...

Николай двигался быстрее. В комнате слышались только их стоны, влажные хлопки, скрип дивана. Остальные сидели, загипнотизированные — никто не осмелился двинуться.

Николай склонился к Насте, зашептал ей в ухо:

— Ты моя. Пусть смотрят. Мне плевать. Я хочу, чтоб они видели, как ты таешь на мне.

Настя выгнулась сильнее. Она действительно таяла. Он чувствовал, как она сжимается, как внутри её начинается дрожь.

— Я... кончаю... Коля... боже... — прошептала она, и задрожала под ним.

Он продолжал — до конца, до рывка, до момента, когда сам зарычал и вогнал себя в неё до упора. Её имя сорвалось с его губ — хрипло, с надрывом.

Когда всё затихло, Николай выпрямился. Настя лежала, вся дрожащая, грудь её вздымалась, бёдра ещё пульсировали. А по комнате — тишина. Густая, липкая, электрическая.

Он огляделся.

Семён — молча, с каменным лицом. Толян — в ступоре, с выпученными глазами.

Он усмехнулся краем губ.

Фантазия сбылась. Но не с той, с кем он представлял.

А может — с той, с кем надо.

Алёна за всё это время не издала ни звука. Не двигалась. Только смотрела.

Сначала — на то, как Настя встаёт с колен перед Толяном. Как она подходит к Коле, опускается перед ним, как будто так и должно быть. Как Николай смотрит на неё. И говорит:

— Я хочу. Но только с собой.

И тогда всё изменилось.

Словно кто-то вырвал у неё что-то важное. Ту самую роль, то самое место. Место рядом с ним.

Когда он вошёл в Настю, уверенно, с жаждой и властью, Алёна не могла оторвать взгляд. Но возбуждение исчезло. Вместо него в теле росла пустота.

Сердце стучало — глухо, в ушах. Щёки пылали, но не от стыда. А от того, что её... вычеркнули.

Глаза застекленели — как у человека, который смотрит на свою жизнь со стороны, как на фильм, где героиня вдруг становится второстепенной.

Когда Николай зашептал Насте, когда держал её так, как держал когда-то Алёну — внутри всё обрушилось. Волна ревности не закричала. Она прошла молча, как яд, разъевший изнутри.

"Он больше не смотрит на меня. Не тянется. Не хочет. Его фантазия сбылась. Только не со мной."

Алёна почувствовала, как грудь сжалась, как в животе провал. Всё тело — напряжённое, словно готовое вырваться, но не знающее, куда. Кулаки сжаты. Ногти вонзились в подлокотник кресла. Но лицо оставалось почти без эмоций — только глаза выдали всё.

Пустые. Блестящие. Как стекло.

И в них отражалась картина: Николай, двигающийся в Насте. Его рука на её бедре. Его дыхание. Его... больше не с Алёной.

Алёна всё ещё сидела, не двигаясь. В глазах — стеклянный блеск, внутри — гул. Она больше не слышала стоны Насти. Не чувствовала жар от недавнего возбуждения. Всё это растворилось, как сон. Осталась только пустота. Только Коля, его руки, его тело — не в ней. В другой.

В этот момент Толян повернул голову.

Он тоже заметил её взгляд — прикованный, болезненный. В нём не было похоти. Только тоска. И что-то... сломанное.

Толик криво усмехнулся, поправляя себя в шортах — его член всё ещё стоял, налитый, но лицо было уже другим. И голос — с ленцой, почти с насмешкой:

— Что, Лен... тоже хочешь? — он прищурился. — Ща... помогу тебе.

Он поднялся, не торопясь, походка лениво-уверенная. Подошёл к ней сбоку, нагнулся, и чуть насмешливо, но с явной готовностью добавил:

— Ты ж у нас без отказу, да? Или теперь тоже в стекло застывать любишь?

Алёна вскочила, но не ушла.

Толян замер на полушаге — готовый к отпору, к оскорблению, к «уйди». Но её губы дрогнули... и не сказали ничего. Только глаза — пустые, почти чужие.

Он прищурился. Медленно шагнул ближе.

— Лён... — голос стал ниже, мягче, будто осторожничал. — Ну ты ж не просто так так смотришь... Глазами же всё сказала.

Она не ответила. Только стояла — спина напряжённая, пальцы сжаты в кулаки.

И тогда он аккуратно положил руку ей на плечо. Она не отпрянула.

— Если бы не хотела — уже бы ушла, — прошептал он.

Второй рукой он взял её за талию, повернул. Медленно. Смотрел в лицо. В нём не было желания заставить — но была грубая, уверенная плотность. Как будто он говорит телу: ты хочешь, даже если сама не понимаешь.

Алёна дрожала, но не сопротивлялась. В её глазах — обида, боль, но под ними — пустота, которая просила: заберите меня отсюда. Хоть так.

Толян аккуратно, но с напором уложил её на ту же софу, где минуту назад стонала Настя. Раздвинул её ноги. Всё — медленно, будто проверял — не скажет ли «нет».

Но она молчала. Даже когда его член коснулся её щели, распухшей, но уже не влажной от желания, а влажной от тела, не успевшего забыть предыдущее.

Он вошёл в неё — резко, глубоко.

Алёна зажмурилась. Вдохнула сквозь зубы. Не от удовольствия — от резкости, от напора, от себя самой.

Толян начал двигаться. Сначала сдержанно, потом грубее, сильнее. Он держал её за бёдра, трахал с тем напором, который ждал давно. Она принимала всё — как будто не чувствует. Как будто тело больше не принадлежит ей.

Он шептал:

— Вот так... вот так, Лёнка... ты у нас горячая сучка... всем отдаёшься...

Она только смотрела в потолок. Как будто не слышала.

И где-то в углу — Семён, молчащий, напряжённый.

А Николай, всё ещё стоящий, держал член в руке, полуодетый, и смотрел на Алёну, как на что-то потерянное. Он понимал: то, что сейчас происходит — не про секс.

Это — распад. Её. Его. Их.

Пока Толян с яростным хрипом вбивался в Алёну, Николай застёгивал шорты. Его лицо оставалось спокойным, почти каменным, но в глазах мелькало: он видел всё. Видел, как Алёна лежит, не сопротивляясь, не чувствуя. Не сгорая — а сдаваясь. Он отвёл взгляд — впервые за вечер.

Настя, тяжело дыша, поднялась с дивана, стянула с пола платье, накинула его на голое тело. Молча. Без слов. Только на секунду скользнула взглядом по Алёне. В этом взгляде было что-то большее, чем осуждение — почти... сожаление.

Она подошла к Николаю. Шепнула:

— Пойдём... тут больше нечего ловить.

Он кивнул, коротко. Они пошли в сторону выхода. Тихо. Настя ещё раз оглянулась, прежде чем закрыть за собой дверь.

А на софе — Толян ускорялся. Его тело блестело от пота, движения стали резкими, живот хлопал о бедро Алёны с каждым толчком. Она всё так же лежала, глаза полуприкрыты, лицо — бледное, безучастное.

— Б... блядь, Лёна... сейчас... — прохрипел он.

Ещё несколько толчков — и он вогнал себя до конца, сдавленно рыкнул, сжал её бёдра до красных следов и... кончил.

Глубоко. С рывком всего тела. Ощущение было сильное — но краткое. Он повалился рядом, тяжело дыша, даже не сразу вынимая.

Алёна не пошевелилась. Только медленно закрыла глаза.

.......................................

Дом встретил Николая и Настю тишиной. Та же тёплая, чуть запылённая тишина, в которой когда-то было уютно. Теперь — чужая. Настя прошла внутрь первой, по привычке босиком. Остановилась у окна, молча открыла его, впуская вечерний воздух. Николай — следом. Закрыл дверь за собой. Постоял.

Они не говорили. Не было нужды. Всё уже было сказано — в взглядах, в действиях. Настя бросила короткий взгляд через плечо:

— Хочешь чай?

Он не ответил. Только покачал головой. Медленно подошёл к стене и облокотился о неё лбом, как будто хотел притушить этим движением шум в голове.

Вроде бы выбор сделан. Он знал, кого хочет. Знал, с кем ему было хорошо, свободно. Настя — живая, дерзкая, настоящая. Она не боялась желаний, не пряталась за маски. Она отдалась ему не телом — взглядом, решением. И всё в ней говорило: я — твоя.

Но...

Из мыслей не уходил тот последний взгляд.

Алёна. Распластанная под Толяном. С глазами, которые ничего не выражали.

Не боль. Не страсть. Не желание. Просто... пустота.

Как будто тело осталось — а души там больше не было. Как будто он смотрел на оболочку женщины, которую когда-то любил, уважал, считал... своей.

И вдруг понял: в этот момент она ушла. Не когда спала с Семёном. Не когда принимала Толяна. А тогда — когда он, Николай, занялся сексом с Настей. На глазах у всех. На её глазах.

Он думал, что мстит. Что восстанавливает справедливость. Что берет своё. А на деле... стер всё, что ещё могло быть живым между ними.

Настя поставила чашку на стол, даже не заваривая. Смотрела на него с лёгкой тревогой. С пониманием — но и с осторожностью.

— Ты ждал чего-то другого от неё? — спросила негромко.

Николай долго молчал. Потом выдохнул:

— Я не знаю, кого я видел. Но это была не она.

Он сел, закрыл лицо руками. Не от вины. От тяжести.

"Всё закончилось. Но почему это совсем не похоже на победу?"

.....................................

Прошло время.

Слишком много, чтобы всё ещё притворяться. Слишком мало, чтобы простить саму себя.

Алёна сидела в тишине, обхватив чашку с остывшим чаем. Лицо у неё было спокойное. Почти безмятежное. Но только снаружи. Внутри шёл тот самый разговор, который рано или поздно начинается у всех, кто однажды свернул не туда.

Она вспоминала, как всё началось. Как сначала это казалось просто игрой. Искрой. Приключением. Невинным нарушением привычного.

"Я же не предавала. Я просто... оживлялась. Дышала иначе. Хотела почувствовать, что я не просто жена, не просто хозяйка, а женщина, которую хотят — жадно, грубо, безусловно."

Семён и Толян были как щелчок — грубый, простой, без подтекста. Они дали ей эти 10%. Животную страсть. Без вопросов. Без «а как ты себя чувствуешь». Просто желание. Простой импульс.

И на этом фоне всё остальное показалось... скучным. Предсказуемым. Слишком правильным.

"Коля всегда был рядом. Всегда надёжный. Смотрел, как я засыпаю. Гладил по спине, когда мне было плохо. Помнил, как я пью кофе, и никогда не забывал выключить бойлер.

90% счастья.

А я вдруг увидела только 10 — которых не хватало.

И начала верить, что именно они — самое важное."

Но правда была в том, что страсть быстро выгорает, если под ней нет опоры. Нет корней. И когда всё случилось, когда всё вскрылось, когда Коля посмотрел на неё не с упрёком, а с тишиной — она поняла.

"Я предала не только его. Я предала ту версию себя, которая ценила тепло, доброту, дом. Я разрушила то, что строилось годами... ради вспышки, которая продлилась несколько ночей."

Да, тогда ей казалось, что она заново оживает. Но теперь она знала: это было не возвращение к себе, а побег от себя.

Она отдала 90%, чтобы на мгновение почувствовать себя желанной в этих десяти.

А когда всё закончилось, осталась с нулём.

Николай подал на развод без сцен, без истерик. Просто подписал бумаги и исчез из её жизни, как будто стирая всё — по-военному чётко, бескровно, но насмерть. Ей досталась машина и эта дача, которая раньше казалась уютной, а теперь — напоминанием.

Возвращаться в деревню не хотелось. После всего случившегося, каждый дом, каждый взгляд, каждый шаг напоминал. А особенно — Семён и Толян. Когда-то она трепетала от их грубых прикосновений. Теперь... они казались ей до отвращения примитивными, липкими. Не мужчинами, а... животными, к которым она когда-то прижалась сама. Добровольно.

Она ненавидела себя за это. Не Алёну из брака. А ту, которая раздвигала ноги, стонала громко, молча принимала обоих. Ту, которая верила, что это свобода.

......................................

Толян, когда она уехала, долго сидел молча. Расстроился. Конечно. Такая баба — и вот так взять и уехать. И ведь какая баба. Тело — огонь, движения — как в порно. А в голосе — что-то было... тонкое, щемящее. Своё. Не часто встретишь.

Он почесал затылок, вспоминая, как она сидела на нём, как кричала, выгибалась. Жалко было, по-настоящему.

А ещё больше жалел, что Настя ему так и не дала.

— Упёртая, сучка, — бормотал он, ковыряя ногтем сучок на лавке. — А ведь знала, как я хочу... Видела же...

Он вспоминал её татуировки, мокрые волосы, вкусные губы. Проколотые соски. Хотелось до дрожи. Но та держала дистанцию. Мягко, но чётко. И теперь... уплыла.

......................................

Николай и Настя решили не спешить.

Жили вместе — да. В одном доме, в одной кровати, в одном дыхании. Но без штампа. Без обещаний. Без иллюзий. Настя не давила. Николай не обещал.

— Пока я не излечусь, — сказал он однажды тихо, глядя в окно. — Не хочу строить с тобой что-то на осколках.

Она поняла. Кивнула. Приняла. Потому что если кто и мог ждать — так это она. Уверенная, сильная, и впервые — нежная, не крикливая, не требовательная. Она чувствовала: за его молчанием — всё ещё боль. За его лаской — всё ещё след чьего-то прикосновения.

Они пили кофе. Устраивали ужины. Занимались сексом, иногда просто сидели рядом, молча. И в этом «пока» было больше искренности, чем в десятках брачных клятв.

......................................

А Семён?

Семён остался один. Его дом снова стал таким же, как был до — с запахом настойки, лёгкой сыростью в углах и той самой тишиной, которая раньше успокаивала. А теперь — грызла.

Прошедшее лето взбередило его. Тело помнило. Душа — сопротивлялась. Он не был тем, кто обычно вспоминает женщин. Он брал, жил, забывал. Но с Алёной что-то было не так.

Она была... мягкой. Глубокой. Ломающейся.

Он помнил, как она сдалась. Как дрожала. Как кричала в его подушку. И не мог выбросить это из головы. Даже пытался сказать об этом прямо.

— Останься, — выдал он однажды, после секса, лежа рядом. — Хочешь — как гостья. Хочешь — просто... побудь.

Алёна тогда не ответила. Только отвернулась.

А теперь — сидел у окна, ковыряя в зубах спичкой, пил дешёвое вино и иногда слышал, как на крыльце щёлкает шаг. Только это была не она.

Алёна не вернулась. Всё, что напоминало ей об этом месте — она решила продать.

Нашла риэлтора, сказала по телефону:

— Без лишних звонков. Просто продайте. Я туда больше не поеду.

Дача ушла быстро. Место хорошее, дом крепкий, сад ухоженный. Через две недели у Семёна появились новые соседи.

Молодая семья.

Он впервые увидел их в окно, когда они выгружали вещи из машины: старенький универсал, грохочущий багажник, и... она.

Жена.

Высокая, светлая, загорелая, с круглой грудью под белой футболкой и хвостом, перекинутым через плечо. Блондинка. В движениях — лёгкость, почти девичья. А когда рассмеялась — у Семёна дрогнуло в груди.

«Чёрт возьми... да она ж... как Аленка. Только свежее. Мягче. И будто по-настоящему счастливая...»

А вот муж — совсем не Коля. Усатый, с пузиком, в майке с пятном от кофе. Громкий, матерится через слово, суетливый. Никакой стати. Никакой харизмы.

«Ну вот и пара. Красотка и... хмырь. Типа заботливый, наверное. Но не мужчина. Не держит. Не ведёт.»

Семён уселся на крыльцо с бутылкой пива, смотрел, как она развешивает бельё — футболки, шорты, её лифчик. Белый, кружевной. Ветерок качал его, будто дразня.

Он хмыкнул, криво усмехнулся.

— А что если...

Мысль ещё не оформилась. Но внутри уже зудело. Что-то просыпалось. То ли воспоминание, то ли азарт. И пока муж её копался в багажнике, она перекинула взгляд через изгородь. Мельком. Но на секунду — задержалась.

И всё.

Семён понял: всё ещё впереди.

.......................................................

На этом история заканчивается.

Но у каждой двери — несколько путей.

И теперь я хочу спросить у тебя, читатель:

Хочешь ли ты узнать, что будет дальше с Николаем и Настей?

Или тебе интересен Семён — в новой роли деревенского соблазнителя?

Или всё — в прошлом, и пора открыть совершенно новую историю — с другими героями, другой страстью, другой болью?

Напиши, что ты выберешь.

Я готов продолжать.