В кухне по-прежнему стояла та самая тягучая тишина, будто сама ночь сгустилась в этом небольшом пространстве, пропитав воздух жаром, плотным, почти осязаемым.

Настя сидела у него на коленях, плотно прижимаясь телом, и её рука по-прежнему лежала на его члене, чувствительно сжимая и гладя через ткань шорт, пальцы двигались медленно, с той самой ленивой, выверенной уверенностью, от которой Николай уже не мог — да и не пытался — скрывать ни сбивчивое дыхание, ни напряжённые движения бедер, которые всё сильнее отзывались на каждый её мягкий, но настойчивый жест.

Губы Насти скользили по его шее, оставляя влажные, горячие следы, дыхание её было глубоким, тяжёлым, и вся в ней чувствовалась эта хищная, но при этом изысканно мягкая сила — она вела игру теперь полностью, и он это знал, чувствовал каждой клеткой.

Пальцы её сжали член сильнее, медленно провели вдоль, заставив Николая тихо застонать, рука его сжала талию Насти, а вторая уже бездумно скользила по её бедру, выше, по спине, ощущая под тонкой тканью пылающую кожу.

Настя чуть приподнялась, глаза её были тёмными, блестящими, и в этом взгляде читалась не просто страсть — нет, там была та самая игра, сознательная, глубокая, в которую она сейчас погружалась с удовольствием.

Она склонилась ближе, губами почти касаясь его уха, голос её прозвучал низко, с хрипотцой:

— Тебе нравится... когда я так?..

Пальцы её сжали его член в этот момент чуть сильнее, двинулись медленнее, словно дразня.

Николай застонал глухо, пальцы впились в её бедро.

Он не ответил словами — дыхание было сбито, в голове пульсировало лишь одно: да, да, ещё...

Настя усмехнулась едва слышно, поцелуй лёг на его мочку уха, и в следующее мгновение её рука, не прерывая движения, скользнула под пояс шорт, пальцы уверенно проскользнули внутрь, обнажая горячую, пульсирующую плоть.

Николай зашипел сквозь зубы, голова его запрокинулась назад.

Теперь между ними не было ни намёка на барьеры — её рука двигалась по обнажённой плоти, медленно, с нарастающим нажимом, и каждый её жест отзывался во всём его теле острыми волнами, заставляя бедра поддаваться навстречу.

Настя чуть усмехнулась, не прекращая ласкать его.

— Ты горячий, Коль... очень... — шепнула она, скользнув языком по его шее.

Он больше не сдерживался — руки скользнули под платье Насти, обхватили обнажённые бедра, сжимая их с такой силой, что та едва слышно застонала, сама сильнее прижимаясь к нему.

Настя не прекращала движения — её пальцы, уверенно обхватившие его член под шортами, скользили всё глубже, сильнее, заставляя его бедра вздрагивать в ответ на каждое новое касание, и Николай уже не пытался сдерживаться — дыхание было хриплым, прерывистым, тело напрягалось под её руками всё сильнее.

Она чуть отстранилась, губы вновь скользнули по его щеке, по шее, голос зазвучал горячим, насыщенным возбуждением:

— Такой твёрдый... такой горячий... — прошептала она, и в следующую секунду пальцы её начали уверенно дрочить — длинные, медленные, выверенные движения по всей длине, от основания до головки, с той самой нехваткой спешки, которая сводила с ума.

Николай застонал глухо, одна рука вцепилась в её бедро, другая, почти бессознательно, скользнула вверх — по её талии, по изгибу спины, под тонкое платье, которое уже задралось высоко, обнажая гладкую, горячую кожу.

Пальцы его сжали её ягодицы, сильнее, настойчивее, и Настя в ответ лишь застонала тише, не прерывая ритмичных движений руки, которой продолжала дрочить его член уже более смело, уверенно.

В какой-то момент Николай резко втянул воздух, голова его наклонилась вперёд, губы прижались к её шее, к ключице, а вторая рука, сжав ткань её платья, резко задрала её выше, до пояса.

Настя вздрогнула, но не остановилась, пальцы продолжали ласкать его, только теперь бедра её сами сильнее двигались на коленях, ощущая, как его тело под ней становится всё более жёстким, дрожащим.

И в этот момент рука Николая уверенно скользнула по её ягодицам — и тут он сразу почувствовал под пальцами гладкую ткань — тонкие, чёрные трусики, натянутые на её бёдрах.

Не колеблясь ни секунды, пальцы прошли под резинку, сжали голую плотную кожу, и в следующую секунду он, почти срывая дыхание, начал медленно, но настойчиво стаскивать их вниз, пальцы уверенно скользили по её бедрам, опуская трусики всё ниже, оставляя кожу оголённой, пылающей под его ладонями.

Настя выгнулась чуть сильнее, бедра сами подались вперёд, губы её дрожали, дыхание стало рваным, но рука на его члене не остановилась — напротив, движения стали чуть быстрее, чуть сильнее, и каждый новый жест отзывался у Николая в теле огненными толчками желания.

Он сжал её бедра крепче, трусики почти сползли с них, застряв лишь на коленях, и в этот момент между ними не осталось уже ни одной преграды — её пылающее, влажное тело теперь было полностью открыто под его пальцами, под ладонями, которые с каждой секундой жаждали большего.

Настя уже почти вся извивалась на его коленях, движения её бедер становились всё более откровенными, рука не прекращала уверенных, глубоких движений по его пульсирующему члену, а вторая рука обвивала его шею, губы горячими следами скользили по коже.

Николай дышал прерывисто, пальцы сжимали её бёдра, трусики почти полностью сползли с её ног, его ладони уже скользили по обнажённой, влажной коже, и голова была готова полностью сорваться, когда...

Резкое, неосторожное движение Насти — бёдра подались вперёд чуть резче, чем прежде, и рука, которая только что упиралась в край стола, вдруг соскользнула.

Раздался глухой, звонкий удар — бутылка с вином, задетая её локтем, покатилась по столу и с гулким стуком упала на пол, разлетевшись глухим, резким звуком, эхом прокатившимся по всей кухне.

Настя замерла на миг, глаза её расширились, рука на его члене на секунду застыла, а Николай, резко выдохнув, словно только сейчас осознал, насколько далеко они зашли.

В тишине дома этот звонкий, неожиданный звук ударил по ушам почти как выстрел.

На веранде, где Алёна уже почти терялась в собственном теле, в руках Семёна, с его пальцами, скользящими всё выше по внутренней стороне бедра, напряжение было натянуто почти до предела, когда вдруг — резкий звук удара бутылки, прокатившийся из дома, заставил пространство вздрогнуть.

Алёна, с дрожью в теле, едва слышно взвизгнула, глаза распахнулись, и на секунду её голова прояснилась — не до конца, но настолько, чтобы в теле проскочила острая искра реальности.

Семён замер, ладонь его всё ещё лежала на её бедре, глаза сузились, он бросил быстрый, внимательный взгляд в сторону дома, и в его лице мелькнула тень усмешки — но и он, пусть на миг, почувствовал, как пространство вокруг чуть остыло.

Алёна стояла, тяжело дыша, пальцы цеплялись за край стола, грудь всё ещё высоко вздымалась, но внутри смешались возбуждение, растерянность и внезапная встряска.

Веранда будто окаменела на долю секунды после звука упавшей бутылки — воздух застыл, Алёна, дрожа всем телом, всё ещё ощущая горячие пальцы Семёна на своём бедре, с трудом сглотнула, глаза её, широко распахнутые, метнулись в сторону двери.

Грудь её вздымалась неровно, и сердце гулко стучало где-то в горле, но в эту самую секунду вдруг вспыхнула отчётливая мысль — нужно... нужно прервать это, сделать хоть что-то, чтобы вырваться из той волны, что уже почти смела её.

Она глубоко вздохнула, пальцы, сжавшиеся до белых костяшек на краю стола, медленно разжались, и почти срывающимся голосом проговорила — не то себе, не то вслух:

— Я... я посмотрю, что там... что случилось...

Голос дрожал, но шаги, пусть неуверенные, всё же повели её к двери.

Семён молча смотрел ей вслед, глаза его сузились, губы тронула почти невидимая ухмылка, но он не сделал ни единого движения, чтобы удержать её — он знал, что игра не окончена, и пауза только ещё больше разогреет ситуацию.

Алёна почти выскользнула в дом, сердце колотилось так, что казалось — его стук слышен в тишине.

В кухне между тем повисла странная, густая тишина, лишь запах вина, расплескавшегося по полу, и острый, винный аромат стеклянных осколков, рассыпавшихся в стороны, будто подчёркивали ту неестественную резкость, с которой несколько секунд назад всё оборвалось.

Настя всё ещё сидела на его коленях, пальцы на его члене замерли, дыхание было тяжёлым, а глаза — чуть затуманенными, но в этот миг в её взгляде промелькнула искорка осознания.

Она тихо выдохнула, скользнула рукой по его груди, по его плечу, медленно сползла с его колен, встала, платье соскользнуло чуть ниже, прикрывая оголённые бедра.

— Чёрт... — выдохнула она, чуть улыбнувшись, голос дрожал, но в нём была и нервная энергия. — Вот мы с тобой и... расшалились.

Николай медленно провёл рукой по лицу, дыхание ещё не восстановилось, но взгляд был острым, пульсирующим.

Он сглотнул, с трудом выдохнул:

— Помоги... надо убрать это...

Настя кивнула, волосы рассыпались по плечам, движения её были всё ещё чуть плавными, замедленными от желания, которое никуда не ушло.

Они вместе опустились — Настя на корточки, Николай на колено, их руки, почти синхронно, начали собирать осколки, но пальцы при этом то и дело скользили слишком близко, соприкасались, и в каждом случайном касании чувствовалась та самая нестерпимая пульсация, что только нарастала.

Настя чуть вскинула глаза, встретилась с ним взглядом — долгим, тёмным, полным того самого невысказанного.

— Знаешь... — выдохнула она тихо, едва слышно. — Даже это... только сильнее заводит.

В коридоре послышались быстрые, почти сбивчивые шаги, звук лёгких босых стоп по полу, и уже через мгновение в проёме кухни появилась Алёна — чуть раскрасневшаяся, дыхание ещё не до конца ровное, глаза широко раскрыты, и в них всё ещё плескалось то самое напряжение, с которым она несколько минут назад стояла в руках Семёна.

Её взгляд на мгновение метнулся по комнате, и в этот самый миг она увидела — Настя и Николай, опустившись у стола, собирали рассыпавшиеся по полу осколки, но между ними, даже в этом простом движении, чувствовалось нечто другое, неуловимое — слишком близкие касания рук, слишком частые, острые взгляды, и в воздухе над кухней стояла такая плотная волна напряжения, что Алёна почти физически её ощутила.

Настя, почувствовав её взгляд, первой выпрямилась, тыльной стороной руки поправила волосы, что рассыпались по лицу, платье чуть дёрнула вниз — но движения её были ленивыми, почти нарочито медленными, и в глазах мелькнула та самая искорка, слишком откровенная, чтобы её не заметить.

Она чуть улыбнулась, голос прозвучал ровно, но с лёгкой хрипотцой:

— Ой... ну вот, устроили тут маленький погром, — она склонила голову, взгляд скользнул по Алёне. — С бутылкой... не справились.

Николай в этот момент поднялся с пола чуть медленнее, чем следовало бы, рука его на мгновение ещё задержалась на бедре Насти, прежде чем он убрал её, словно осознавая, что в этот момент за ним наблюдают.

Он выпрямился, взгляд встретился с глазами жены, и в нём, даже несмотря на лёгкую сдержанность, пульсировало то же самое напряжение — слишком острое, чтобы его можно было скрыть.

Алёна, стоя на пороге, ощущала, как по всему телу расходились волны — от горящей кожи бедер, где ещё недавно лежала рука Семёна, до груди, которая под лёгким платьем вздымалась в неровном, тяжёлом ритме.

На секунду ей показалось, что она не сможет вымолвить ни слова, так сильно билось сердце, но голос, хриплый, чуть сорванный, всё же прозвучал:

— Я... я услышала... звук... бутылка?..

Настя кивнула, чуть прищурившись:

— Угу... неловко вышло. Но, вроде бы, обошлось без порезов. Правда, Коль?

Она скользнула взглядом по нему, и этот взгляд был таким открытым, насыщенным подтекстом, что у Алёны внутри вспыхнула короткая, острая искра — смесь ревности, возбуждения и чего-то ещё, более тёмного.

Николай сглотнул, взгляд был тяжёлым:

— Всё в порядке... просто... уронили.

В кухне повисла странная пауза — все трое чувствовали её, как будто между ними разом возникла тонкая, почти осязаемая нить, натянутая до предела.

Алёна стояла, сжимая пальцы в кулаки, чувствуя, как под платьем жар расползается по животу, вниз, а в груди нарастает странное, болезненно-сладкое ощущение, от которого хотелось и убежать, и шагнуть вперёд одновременно.

В кухне пауза висела вязкой, почти осязаемой тенью, воздух был натянут, как тонкая плёнка, и каждый из троих остро чувствовал — продолжать так, в этом сгустившемся пространстве, значит довести ситуацию до края слишком быстро.

Настя первой словно перехватила эту нить — чуть встряхнула волосами, плавно выпрямилась, глаза всё ещё блестели, но голос зазвучал почти буднично, с лёгкой, ленивой хрипотцой:

— Знаете... а может, всё-таки обратно — в беседку? Тут теперь... как-то душновато стало. И пол мокрый.

Она бросила короткий, острый взгляд на Алёну — и тот был не просто взглядом подруги, а чем-то большим, насыщенным тем подтекстом, который не нуждался в словах.

Николай, всё ещё стоя, чуть выдохнул, провёл ладонью по лицу — напряжение в теле не уходило, но мысль о том, чтобы разомкнуть это гудящее пространство кухни, прозвучала почти спасительно.

Он кивнул, голос был глухим:

— Да... наверное, стоит.

Алёна стояла у двери, пальцы её всё ещё сжимали край платья, сердце колотилось где-то в горле, но в эти мгновения ей вдруг стало ясно — оставаться тут, среди этих осколков и с этим вязким воздухом, стало невозможно.

Она медленно кивнула, голос был почти шёпотом:

— Пойдёмте... да.

Настя уже чуть смеясь, как бы легко снимая напряжение, шагнула к двери первой — платье при каждом шаге обнажало чуть больше бедер, походка была медленной, кошачьей.

Николай пошёл следом, взгляд его лишь на секунду скользнул по жене, в глазах всё ещё тлел тот самый огонь, который не давал полностью вернуться к реальности.

Алёна задержалась на долю секунды, вцепившись пальцами в подол, но в следующую мгновение шагнула за ними — дыхание сбивалось всё ещё слишком часто.

Когда они втроём вышли на веранду, прохладный воздух ночи ударил по разгорячённой коже почти обжигающе, но в этом была странная, желанная резкость, как короткий глоток ледяной воды.

В беседке Семён по-прежнему сидел у стола, расслабленно откинувшись на спинку, и когда в проёме появились Настя, Николай и Алёна, его взгляд медленно скользнул по каждому из них — чуть прищуренный, внимательный, хищный.

Он не спрашивал ничего, только губы тронула лёгкая усмешка, слишком знающая, чтобы быть просто вежливой.

Настя первой вернулась к столу, грациозно села на край скамьи, закинув ногу на ногу, движения её были медленными, словно каждая мышца тела ещё пульсировала от того, что только что происходило.

Алёна, не поднимая глаз, опустилась на скамью чуть в стороне, дыхание всё ещё не желало полностью успокаиваться.

Николай остался стоять на секунду, словно не зная, куда поставить руки, затем медленно опустился рядом с женой.

Воздух в беседке был свежим — но тишина, в которой они сидели, пульсировала ничуть не слабее, чем в кухне, только теперь эта тишина принадлежала всем сразу, и каждый чувствовал — ничего ещё не закончилось. Всё только начало собираться в новый, более острый виток.

В какой-то момент Семён, не спеша, откинулся чуть назад, пальцами медленно повёл по краю бокала, и голос его, когда он прозвучал, был низким, спокойным, но в нём чувствовался тот самый стальной оттенок, который не оставлял ни малейшего шанса не обратить на него внимания:

— Ну что... вино, похоже, почти кончилось, — он провёл взглядом по столу, глаза чуть прищурились. — У меня, кстати, есть кое-что получше... домашняя настойка. Ягоды... травы. Мягкая. Настоящая.

Он сделал паузу, взглянув по очереди на Николая, на Настю — и в последнюю очередь, чуть дольше, задержал взгляд на Алёне.

Алёна в этот момент сидела чуть опущенной головой, пальцы сжимали подол платья под столом, дыхание ещё не выровнялось окончательно после кухни и того, что случилось на веранде.

Семён, не убирая взгляда, чуть приподнял бровь, уголок губ дёрнулся в тени почти невидимой улыбки.

— Леночка... хочешь со мной прогуляться? Захватим бутылочку... ну, чтобы вечер не останавливался.

Голос звучал не вопросом — скорее предложением, в котором почти не оставалось пространства для отказа.

Алёна вздрогнула, сердце болезненно сжалось, но в ту же секунду внутри словно что-то обрушилось — она поняла, что сказать "нет" сейчас... не сможет.

Она подняла взгляд — в глазах всё ещё плескалось волнение, ища хоть какую-то опору, но встречаясь с этим тяжёлым, спокойным взглядом Семёна, опоры не находила.

Голос её прозвучал тихо, почти шёпотом:

— Д-да... конечно...

Семён медленно поднялся, движение было выверенным, сильным, он чуть кивнул, подал ей руку — не как галантный кавалер, а как мужчина, который берёт.

Алёна медлила лишь долю секунды, потом вложила пальцы в его ладонь — и в этом движении было больше, чем согласие, это был почти... акт сдачи.

Семён крепко, но не грубо сжал её руку, повёл вперёд, мимо стола.

Настя с лёгкой полуулыбкой проводила их взглядом, глаза её блестели — в этом взгляде была откровенная, почти игривая искорка, она ни на мгновение не собиралась скрывать удовольствие от того, как вечер разворачивался.

Николай сидел молча, пальцы его невольно сжались на краю скамьи, взгляд потемнел, но сказать что-либо он не смог — не здесь, не сейчас.

Шаги по дорожке за беседкой стихли.

Настя медленно вздохнула, чуть повернулась к Николаю, склонив голову вбок, и голос её прозвучал мягко, с ленивой хрипотцой:

— Ну вот... а мы с тобой остались... вдвоём.

В глазах её читалось ясно: игра для неё только начиналась по-настоящему.

Шаги Алёны и Семёна стихли где-то за пределами беседки, лёгкий скрип калитки и отдалённые, гулкие шаги вглубь участка словно на мгновение подчеркнули, насколько осталась пустой и тихой теперь эта деревянная беседка.

Настя медленно выдохнула, откинулась чуть назад, опёршись локтем о спинку, нога закинута на ногу, в глазах её блестела та самая лениво-хищная искорка, что Николай слишком хорошо уже знал — и слишком остро сейчас чувствовал.

Он сидел чуть сгорбившись, пальцы крепко сжимали край скамьи, взгляд был опущен, но дыхание всё ещё не выровнялось — ни после кухни, ни после того, как только что, у него на глазах, жена послушно вложила руку в ладонь другого мужчины и ушла с ним вдвоём в ночь.

Плечи его дрожали еле заметно, но для Насти это не ускользнуло — наоборот, её чуть прищуренный взгляд будто скользил по нему, впитывая каждую новую волну этого внутреннего надлома.

Молчание повисло густым, тёплым полотном.

Потом Настя медленно выпрямилась, не спеша налив в свой бокал остатки вина, кончиками пальцев обвела край — лениво, почти задумчиво.

Голос её, когда он прозвучал, был мягким, тёплым, но с той самой неприкрытой нотой, в которой смешались и власть, и игра:

— Ты ведь понимаешь... Коль... — она сделала глоток, чуть облизнула губы, —. ..что всё это сейчас — только начало?

Она подняла на него взгляд, тёмный, глубокий, в котором пульсировало нечто, от чего внутри у него всё снова болезненно сжалось.

Николай медленно вдохнул, губы дрогнули, но слов пока не было — он чувствовал, как в теле дрожь только нарастала, пальцы сжались ещё крепче.

Настя, чуть улыбнувшись, отставила бокал, медленно сдвинулась ближе — почти скользя по скамье, так, что теперь между ними оставалось лишь едва заметное расстояние, которое с каждой секундой таяло.

Голос её стал ниже, тише, насыщеннее:

— Ты злишься... ревнуешь... тебе тяжело сейчас, да? — она не ждала ответа, ладонь её легко легла ему на бедро, чуть выше колена, пальцы начали медленно, лениво скользить по ткани, — но... ты же знаешь, Коль... лучше не сдерживать это. Совсем не стоит...

Она наклонилась ближе, дыхание коснулось его щеки, губы прошептали у самого уха:

— Я ведь... могу сделать так... чтобы тебе стало... очень... хорошо... прямо сейчас.

Пальцы её в этот момент скользнули чуть выше, ладонь уверенно легла на его бедро, почти у паха, движения стали медленнее, вязкими.

Николай сжал зубы, грудь вздымалась тяжело, сердце билось в ушах, и в эту секунду он понял — сдерживать это дальше... просто не сможет.

........

Алена и Семён шли по садовой дорожке почти молча — ночь была густая, тёплая, воздух словно вибрировал от накопленного за вечер жара, и в этой тишине каждый шаг, каждый шорох казался особенно громким.

Рука Семёна крепко держала её — не слишком грубо, но с той самой уверенностью, в которой не было ни тени сомнений, и Алёна шла за ним почти на автомате, сердце стучало в висках, дыхание срывалось на каждом втором вдохе, мысли путались, а тело словно само подчинялось этому движению вперёд.

Дом встретил их прохладой — тихий скрип двери, мягкий свет настольной лампы в прихожей, полутени по углам.

Семён не сказал ни слова — только коротко кивнул вглубь, ведя её за собой, и вот они уже оказались в просторной кухне, где на полке действительно стояли какие-то бутылки, но Алёна почти не видела их, потому что пульсировало всё тело, каждая клеточка.

Попытка вернуть голос, зацепиться за хоть что-то реальное — единственное, что пришло в голову, сорвалось почти шёпотом:

— А... где... где у тебя настойка?..

Семён остановился посреди комнаты, обернулся, взглянул на неё медленно, внимательно — взгляд был тяжёлым, тёмным, в нём не было ни улыбки, ни насмешки — только та самая стальная, спокойная власть, от которой у неё внутри всё сжалось ещё сильнее.

Он не ответил сразу — лишь медленно поднял руки к поясу своих шорт, пальцы неторопливо расстегнули молнию, и в следующее мгновение он спокойно, без всякой спешки, стянул их вниз, сбросил на пол, остался перед ней абсолютно спокойно, абсолютно уверенно — обнажённый, сильный, и не нуждающийся ни в каких объяснениях.

Голос прозвучал тихо, почти лениво, но в нём было столько силы, что в теле Алёны будто хлынул новый жар:

— Ты, Леночка... не за настойкой пришла. И ты это знаешь.

Он сделал шаг ближе, не спеша, и в этот момент Алёна поняла — убежать уже невозможно, да и... в глубине души она больше не хотела этого.

Его глаза ловили её взгляд — тяжёлые, уверенные, в них читалась та самая сила, против которой в ней не осталось больше ни одной стены, ни одной целой преграды.

Губы её дрожали, дыхание стало прерывистым, в висках шумело так, что собственный голос был едва слышен, когда, почти не осознавая, она сделала полшага вперёд — короткое, нерешительное движение, но уже необратимое.

Пальцы сжались сильнее на ткани, но ноги сами несли её ближе, взгляд не отрывался от его тела, от того, как спокойно он стоял перед ней, не требуя, не умоляя, не прося — просто зная, что она придёт сама.

Алёна почти слышала, как в груди у неё что-то рвётся, последние остатки сомнений, последних страхов, и с каждым шагом вперёд всё это сгорало в этом жарком, пульсирующем воздухе.

Она остановилась почти вплотную, между ними оставалось не больше полушага, дыхание смешалось, в глазах у неё плескалось и желание, и страх, и то самое болезненно-сладкое ощущение полной, необратимой сдачи.

Пальцы сами отпустили подол платья, руки дрожали, когда она подняла взгляд на него — и в этот взгляд вложилось всё, что уже не умела выразить словами.

Семён, не торопясь, медленно поднял руку, кончиками пальцев провёл по её щеке, по линии подбородка, затем ниже — по шее, по ключице, и от этого лёгкого прикосновения у неё перехватило дыхание, ноги будто подогнулись.

Голос его снова прозвучал — низко, глухо, прямо в её лицо:

— Умница... вот так... не бойся. Я знаю, чего ты хочешь.

Пальцы его скользнули ниже — по её груди, по животу, остановились на талии, ладонь уверенно сжала её, притягивая ближе.

Алёна не сопротивлялась — напротив, в теле что-то сломалось окончательно, и она сама подалась вперёд, прижалась бедрами к нему, руки, дрожа, поднялись, почти не зная, куда себя деть, но в следующую секунду скользнули по его груди, вцепились в его плечи.

Семён смотрел на неё спокойно, тяжело, его ладонь на её талии удерживала её крепко, и в этом прикосновении читалось то самое: он решает, что будет дальше.

Он чуть склонился к её уху, голос прозвучал глухо, медленно, тёплым, низким потоком:

— А теперь, Леночка... встань на колени.

Это было не просьба, не вопрос — просто факт, к которому не требовалось объяснений.

Тело Алёны дрогнуло, сердце сжалось, но в ту же секунду внутри неё словно что-то сорвалось окончательно — пелена разума треснула, и осталась только эта сладкая, обжигающая волна, в которой она уже не могла — и не хотела — думать.

Пальцы её дрожали, когда она медленно опустила руки, скользнула вниз по его бокам, взгляд на секунду метнулся вверх, в его глаза — тёмные, уверенные, бесконечно властные.

Губы её приоткрылись в судорожном вдохе, и с этим вдохом она медленно, будто скользя под силой, опустилась на колени перед ним.

Пол под ногами был прохладным, но тело горело так сильно, что этот холод казался почти нереальным.

Семён не спешил — стоял спокойно, руки на бёдрах, взгляд не отрывался от неё, и в этом взгляде было всё — власть, спокойное принятие её сдачи, и то самое, от чего в ней внутри всё снова болезненно сжалось в новый, острый комок желания.

Алёна стояла на коленях перед ним, пальцы дрожали, когда скользили вверх по его бёдрам, дыхание рвалось на короткие, прерывистые вдохи, а внутри — под грудью, в животе, в самой сердцевине тела — всё пульсировало таким сладким, таким острым напряжением, что казалось: стоит сделать ещё один вдох — и она просто растворится в этом состоянии.

Семён смотрел на неё сверху вниз — взгляд тяжёлый, уверенный, в нём не было ни тени спешки, он знал, что она готова, что она пришла сюда, чтобы быть его, чтобы сделать это — и что сейчас она уже не в силах сопротивляться даже собственным желаниям.

Голос его, когда он произнёс тихо, хрипло:

— Ну же... давай, Леночка... покажи, как ты хочешь меня...

...словно сорвал последний остаток тонкой плёнки в её голове.

Она наклонилась ближе, почти неслышно втянула воздух — тёплый, насыщенный аромат тела и кожи, мускулистый, острый, мужской — ударил в голову, закружил, заставив пальцы сжаться на его бёдрах.

Дрожащие губы скользнули по его члену сначала осторожно — кончиками, чуть касаясь, губы дрожали, щёки пылали, сердце колотилось.

Семён не сказал ни слова — только одна рука медленно опустилась в её волосы, пальцы крепко сжали пряди, не давая ей убежать, но и не торопя, просто держали.

Алёна дрожала, но губы раскрылись чуть шире, язык скользнул вдоль ствола — медленно, с тягучей, мучительной тщательностью, собирая каждый вкус, каждый оттенок этого тепла.

Судорожный вдох, короткий стон — и в следующее мгновение она взяла его в рот глубже, медленно, чувственно, губы плотно обхватили плоть, язык двигался осторожно, ласково, с каждым движением всё сильнее теряясь в этом ощущении полной, сладостной, неизбежной сдачи.

Семён выдохнул медленно, рука в волосах сжалась чуть крепче.

Голос его зазвучал над ней — низкий, с хрипотцой:

— Вот так... умничка... медленно... прочувствуй меня...

Алёна застонала прямо на его члене, вибрация этого стона прошла по всей длине, пальцы её дрожали, но скользили вверх по его бёдрам, по ягодицам, прижимаясь крепче, словно хватаясь за опору.

Движения губ становились чуть глубже, чуть насыщеннее, язык скользил по нижней стороне, ловя вкус, тепло, пульсирующую тяжесть, и с каждой новой волной этого ощущения она тонула всё глубже — в теле, в разуме, в этом бесконечном моменте, где больше не было ни стыда, ни страха, ни вины — только это, только он, только то, как он держал её за волосы, как тяжело дышал над ней.

Губы двигались в медленном, тягучем ритме — вниз, глубже, задержка, тёплый влажный захват — и медленно вверх, язык не прекращал ласкать, скользить, собирать вкус.

В голове было пусто — только сладостное, плотное, почти мучительное ощущение, что она делает то, что должна, что именно сейчас принадлежит ему полностью, что в этот момент он ведёт её, а она лишь следует — и от этого внутри всё сжималось в такие волны, что бёдра дрожали, пальцы цеплялись за его тело всё крепче.

Семён дышал уже тяжело, пальцы в волосах её направляли, но не грубо — он держал её ритм, вёл её по своему желанию, и каждое его тихое, глухое "ещё... глубже... умница..." прожигало её тело новым, волнующим жаром.

Минуты текли, как в тумане, и с каждым новым скольжением губ, с каждым новым глубоким взятием в рот, с каждым движением языка она ощущала всё сильнее — как растворяется в этом моменте, в этом мужчине, в этом сладостном, тягучем подчинении.

..........

— Коль... — Настя легко положила ладонь ему на бедро, чуть выше колена, пальцы начали медленно, лениво скользить вверх, —. ..ты же понимаешь... что у тебя есть выбор. Прямо сейчас. Или... сидеть тут, разрывая себя изнутри... или... позволить себе то, что давно хочешь.

Её ладонь поднялась выше — тёплая, мягкая, но с той самой стальной уверенностью, от которой по всему телу Николая прошла дрожь.

Он судорожно втянул воздух, голова опустилась чуть вперёд, но пальцы уже сами, непроизвольно, разжались на скамье — и одна рука дрожащими движениями скользнула навстречу Настиной, перехватила её пальцы, сжал крепко.

Настя тихо усмехнулась, дыхание стало чуть глубже, горячее, и в следующую секунду она плавно сдвинулась ещё ближе, коленом легко прижавшись к его бедру, так, что теперь тело её почти вплотную касалось его.

— Вот так... умница, — шепнула она, губами почти касаясь его щеки. — Ты ведь сам хочешь этого, Коль... очень хочешь... и это... совершенно правильно.

Пальцы её легко скользнули по внутренней стороне его бедра, дыхание её горячим потоком скользнуло по его шее.

Николай застонал глухо, рука сжала её бедро, голова откинулась назад, и в этот момент он понял — больше сдерживать это просто невозможно.

Настя чувствовала, как в пальцах Николая дрожь передавалась ей через кожу, как его бедро под её коленом напряглось, как дыхание с каждым мгновением становилось всё более рваным, прерывистым, будто изнутри он уже не в силах сдерживать ту волну, что давно захлестнула его.

Она чуть наклонилась ближе, губами легко, почти дразняще, скользнула по линии его шеи, по щеке, дыхание горячими, влажными потоками касалось его уха.

Голос её стал почти бархатным, тягучим, пропитанным той самой сладкой, обволакивающей властью:

— Ты же хочешь, Коль... — шёпот был настолько близко, что у Николая кожа пошла мурашками, — хочешь... чтобы я сделала это... прямо здесь... прямо сейчас...

Её ладонь, до этого медленно скользившая по внутренней стороне бедра, почти лениво, но с явной уверенностью, двинулась выше, под пояс шорт, и в следующее мгновение горячие пальцы легли прямо на его член, твёрдый, пульсирующий, готовый разорваться от напряжения.

Николай глухо застонал, тело дёрнулось, рука на её бедре сжалась почти до боли, но Настя только чуть усмехнулась, не убирая ладони, наоборот — пальцы медленно, с тягучим нажимом, начали двигаться, лаская его через ткань, ощущая, как под её рукой он становился ещё горячее, ещё крепче.

— Вот так... умница... — шептала она, медленно, с каждым словом поднимая ритм, — не держи это в себе, Коль... я для того здесь... чтобы ты мог... наконец... просто почувствовать...

В следующий момент она плавно повернула лицо к нему, глаза её блестели в полумраке беседки — тёмные, глубокие, полные той самой мягкой, сладкой хищности, от которой Николай в эту секунду уже окончательно сдался.

Губы её медленно, тёпло скользнули к его губам — сначала лишь касание, лёгкое, дразнящее, потом чуть сильнее, язык мягко провёл по его губам, заставляя их раскрыться, и в следующую секунду поцелуй стал глубоким, насыщенным, таким, в котором уже не было больше ни стыда, ни сопротивления — только жадное, пульсирующее желание.

Рука Насти тем временем скользнула под пояс шорт, пальцы легко нашли горячую, пульсирующую плоть, сжали её крепче, начали двигаться медленно, с той самой вязкой, медленной, обжигающей лаской, от которой Николай больше не мог ни дышать ровно, ни думать.

Он глухо застонал в её губах, руки его сжали её талию, бёдра, притягивая ближе, крепче, и в этот момент он уже перестал сдерживаться — движения стали более жадными, пальцы скользнули вверх по её спине, в волосы, удерживая её в этом поцелуе, в этой сладостной, медленной пытке.

Настя только сильнее улыбнулась в поцелуе, рука её продолжала уверенно двигаться, лаская его всё глубже, медленнее, мучительнее.

В этот момент вся беседка для него исчезла — был только её рот на его губах, её рука на его члене, её голос, шепчущий прямо в разум, и тело, которое пульсировало под его ладонями, горячее, желанное, абсолютно ведомое этим мгновением.

Губы Насти скользили по его губам, глубокие, насыщенные поцелуи вытягивали из него последние остатки сдержанности, и в этот момент Николай уже не мог ни думать, ни двигаться иначе — только подчиняться этому ритму, этой женщине, её рукам, её дыханию.

Пальцы Насти двигались всё увереннее — под поясом шорт, обнажённая плоть под её ладонью пульсировала, горячая, тугая, почти болезненно напряжённая.

В какой-то момент она отстранилась — медленно, с лёгкой, тёплой усмешкой, глаза её блестели тёмным, насыщенным светом.

Голос её был низким, хриплым, почти мурлыкающим:

— Мм... Коль... а зачем нам мешает... эта ткань?.. — она слегка дёрнула пальцами за пояс. — Давай-ка... уберём лишнее...

Не дожидаясь ответа — зная, что его уже и не будет — она медленно опустилась на колени между его ног, взгляд не отрывался от его лица, в котором пульсировала дрожь желания.

Пальцы её ловко скользнули под пояс, зацепили ткань, и в следующее мгновение медленно, с той самой сладкой тягучестью, стянули шорты вниз — по бёдрам, по коленям, оставляя его полностью обнажённым перед собой.

Член Николая — твёрдый, пульсирующий, напряжённый до предела — оказался прямо перед её лицом.

Настя улыбнулась — тепло, лениво, с тем самым знанием, что теперь он целиком в её власти.

Пальцы легко обхватили ствол — медленно, мягко, обволакивающе.

Она наклонилась ближе, дыхание её горячим, прерывистым потоком скользнуло по головке.

Голос зазвучал почти шёпотом, тёплым током вдоль его кожи:

— Вот... это... совсем другое дело...

Губы её медленно, почти дразняще, приоткрылись, язык мягко провёл по головке — раз, другой, движения были тягучими, влажными, с той самой ленивой сладостью, которая срывала остатки разума.

Пальцы её начали двигаться — медленные, скользящие по всей длине, плотно обхватывая, каждый раз доходя почти до основания и возвращаясь обратно, меняя ритм, давление, угол.

Николай глухо застонал, руки его вцепились в край скамьи, тело дрожало всем нутром, и в эту секунду он уже не принадлежал себе — всё, что оставалось — дышать этим воздухом, чувствовать её губы, её дыхание, её пальцы, двигавшиеся всё смелее.

Настя подняла на него взгляд — в нём было всё: власть, желание, сладкое, ленивое удовлетворение от того, как он ломался в её руках.

Губы её медленно скользнули вниз — по стволу, мягко, обволакивающе, язык тянул влажную дорожку за собой.

В следующий миг она взяла его в рот — медленно, глубоко, губы сомкнулись плотно, движения стали тягучими, волнующими.

Одна рука обнимала основание, вторая скользнула по его бедру, удерживая, направляя ритм.

Голова двигалась медленно — вверх, вниз, язык ласкал каждый сантиметр, а глаза не отрывались от его лица, чтобы видеть каждый его стон, каждую судорогу, каждый сломанный вдох.

И с каждым новым скольжением губ, с каждым новым глубоким погружением Николай всё сильнее проваливался в эту сладостную бездну, где больше не было ни мыслей, ни контроля — только её рот, её руки, её голос, горячий и тёмный, шепчущий внутри его головы:

— Расслабься... дай мне тебя... всего... полностью...

Губы Насти двигались медленно, обволакивающе — скользили вверх по стволу, почти доводя Николая до того самого сладостного безумия, где уже невозможно было дышать ровно, невозможно было сдерживать ни стонов, ни дрожи в теле.

Язык её тянул за собой влажную, горячую дорожку, движения были то медленнее, то чуть быстрее, с переменным нажимом, и в этом ритме читалась та самая осознанная, властная игра — она знала, как именно ломать мужчину, как заставить его захлебнуться в собственном желании.

Пальцы её продолжали двигаться — основание члена скользило в ладони, второй рукой Настя держала его бедро, плотно, уверенно, не давая ему ни шанса отстраниться или сменить этот медленный, обжигающий ритм.

В какой-то момент она чуть отстранилась, дыхание горячей волной прошло по влажной, пульсирующей плоти, и Николай, едва сдерживая стон, судорожно втянул воздух, руки дрожали, вцепляясь в скамью.

Настя подняла на него взгляд — тёмный, ленивый, с той самой сладкой хищной усмешкой, в которой было столько силы, что от этого взгляда он уже почти терял разум.

И прежде чем он успел хоть как-то отдышаться, она плавно скользнула ниже.

Губы её, влажные, тёплые, медленно опустились к его яйцам — сначала лёгкое касание кончиком языка по одной стороне, по другой, едва уловимые, но острые, волнующие движения.

Николай застонал громче, голова откинулась назад, бедра дрожали, но Настя только чуть усмехнулась, продолжая.

Язык её двигался всё смелее — широкими, влажными мазками ласкал по всей поверхности, от самого основания члена вниз, задерживаясь, играя, заставляя его буквально извиваться под её ласками.

Губы её, мягкие, влажные, обхватили одно яичко — нежно, но с тем самым точным знанием, как разрушать мужчину этим ощущением — медленно, сладко всасывала, скользила языком по нему, то посасывая, то чуть выпуская наружу.

Второе — так же медленно, тщательно, тягуче, как любимую сладость, от которой невозможно оторваться.

Пальцы при этом продолжали обхватывать член — медленные, глубокие движения, полные контроля, полные того самого темпа, который вел Николая всё глубже в это сладостное безумие.

Судорожные стоны срывались с его губ, бедра поддавались навстречу её ладони, всё тело горело, сжигалось изнутри от этого ощущения полной, сладостной беззащитности перед ней.

Настя, не спеша, снова поднялась чуть выше, языком тянула дорожку вверх по стволу — медленно, влажно, с ленивым нажимом, и в следующий момент снова поглотила его губами, глубже, плотнее, чувственно, заставляя Николая окончательно потерять контроль.

Её движения стали чуть более насыщенными — плавный, глубокий ритм, губы крепко обхватывали плоть, язык ласкал каждый миллиметр, а в глазах при этом читалась та самая сладкая, уверенная власть:

она делала с ним всё, что хотела — и он был полностью в её власти.

Настя чувствовала, как Николай дрожит под ней всем телом — бедра под её ладонью почти извивались, стоны срывались с его губ всё чаще, всё громче.

Её рука уверенно, с точным, тягучим ритмом, двигалась по его члену — движения крепкие, обволакивающие, дающие ту самую сладостную глубину, от которой он буквально терял голову.

Но она знала — он был ещё не полностью сломан. Ещё не до конца отдан ей.

И в этот момент Настя медленно, с ленивым, обжигающим намерением, скользнула ещё ниже.

Язык прошёл по промежности — влажный, горячий, широкими мазками, задерживаясь там, где чувствительность взлетала почти до безумия.

Николай взвизгнул сдавленно, грудь его с силой вздымалась, но Настя только чуть усмехнулась — низко, довольной мурлыкой, не останавливаясь.

В следующую секунду она опустилась ещё ниже — плавно, не торопясь, скользя языком вниз, пока кончиком не коснулась самого входа — ануса.

И когда тёплый, влажный язык начал медленно, круговыми, тягучими движениями ласкать эту зону — Николай просто взорвался стонами, бедра дернулись, руки сорвались с скамьи, вцепились в её волосы, но не чтобы оттолкнуть — наоборот, чтобы держать, чтобы не потерять ни мгновения этого ощущения.

Настя только сильнее улыбнулась в этой ласке, чувствуя, как он теряется, как каждый новый круг языком по чувствительной коже заставляет его захлебнуться в сладостной, унизительно-сладкой волне подчинения.

Пальцы её при этом не останавливались — рука всё так же уверенно, глубоко, тянуще дрочила его член, поднимая его на новый пик, пока язык, мягко, тщательно, с влажным скольжением, ласкал анус — не спеша, не торопясь, с тем самым полным вкусом власти, который она сейчас чувствовала до кончиков пальцев.

Голос её прозвучал низко, почти мурлыкая между движениями:

— Вот так... умничка... мой сладкий... весь мой... весь...

И Николай не мог больше думать — ни о чём.

Было только её рука на члене, её язык на самых запретных зонах, и собственное тело, которое взрывалось от этих ощущений.

Тело Николая дрожало под ней всё сильнее — бедра подрагивали, стоны срывались уже почти без голоса, грудь вздымалась часто, прерывисто, и Настя чувствовала, как под её рукой, на кончиках пальцев, он уже был на самом краю — ещё секунда, ещё пара движений, и он сорвётся.

И в этот момент, когда дрожь достигла пика, когда его бедра резко дёрнулись вперёд, когда уже на вдохе он почти вскрикнул, Настя вдруг остановилась.

Медленно, с ленивой, почти садистской грацией, она убрала язык, замерла, пальцы ослабили хватку, рука плавно скользнула вниз, по бедру, поглаживая кожу.

Николай застонал глухо, почти с болью, тело выгнулось, руки судорожно вцепились в скамью:

— Н-нет... боже... Настя... пожалуйста...

Но Настя уже медленно выпрямлялась, глаза её блестели плотной, ленивой хищностью — она смотрела на него сверху вниз, вся в этом моменте, в этой власти.

Голос её зазвучал мягко, тягуче:

— Нет, Коль... не сейчас... — она медленно провела пальцами по его груди, по животу, — ты ещё... не закончил для меня.

Она медленно поднялась на ноги, платье на ней было уже задрано почти до талии — гладкие бёдра, пылающие от жара, блестели в полумраке беседки.

Глаза не отрывались от его лица — она видела, как он умирает от этого пика, как в нём всё пульсирует, дрожит, как он готов сделать всё, что она скажет — только бы получить продолжение.

Настя чуть усмехнулась, медленно закинула ногу через него — и в следующее мгновение оседлала его, садясь сверху, бедра мягко, тяжело опустились на его таз, и Николай в эту секунду взорвался новым стонами, руки метнулись к её бёдрам, к талии, но Настя перехватила их — взяла за запястья, удержала, наклонилась к его лицу.

Губы её скользнули по его уху, голос прозвучал низко, властно:

— Теперь, Коль... я решаю, когда и как... ты кончишь.

Она чуть приподнялась, направляя рукой его пульсирующий, влажный член к своей влажной, пылающей щели — и медленно, с глубоким, обжигающим стоном, опустилась на него, взяв его полностью, до конца, чувствуя, как он входит в неё туго, горячо, так, что она сама не смогла сдержать долгий, низкий стон.

Николай почти вскрикнул, тело выгнулось — но Настя удержала его, бедра вжались крепко, движения стали медленными, тягучими, изматывающими.

Она сидела на нём, оседлав, держа за руки, и медленно, с томной, плавной грацией, начала двигаться — вверх, вниз, бедра вращались в сладостной, мучительной спирали.

Голос её зазвучал низко, шёпотом:

— Ты теперь... мой... весь... и ты кончишь, Коль... только тогда, когда я этого захочу...

И с каждым движением, с каждым тягучим скольжением по его члену, Настя ломала его ещё глубже — в теле, в разуме, в душе — доводя до того самого полного, сладостного подчинения, где осталась только она — и он весь в её власти.

Настя сидела на нём, оседлав, бедра плотно прижимались к его тазу, движения были медленные, глубокие — с каждым новым скольжением по его члену она ощущала, как её собственное тело начинало пульсировать всё сильнее, как внутренняя дрожь нарастала с каждым новым движением.

Губы её были приоткрыты, дыхание уже не ровное, но голос оставался тёплым, бархатным, властным:

— Вот так, Коль... умница... чувствуй меня... весь...

Пальцы её всё ещё удерживали его за запястья — крепко, но не больно, так, чтобы он не мог ни обнять её, ни ускорить темп, а только следовать её ритму, принадлежать ей.

Николай застонал — глухо, сдавленно, тело выгибалось под ней, но Настя лишь сильнее прижималась бёдрами, не позволяя ему ускорить движение — он был в её власти, и это ощущение её только больше разжигало.

Она начала медленно, тяжело двигаться — вверх, почти полностью выходя из него, и вниз, с глубоким, влажным скольжением, до самого конца, до самого дна, чтобы он чувствовал её всю.

Каждое новое движение — всё глубже, всё сильнее, бедра крутились в тягучей, мучительной спирали.

Настя сама застонала — низко, хрипло, бёдра её дрожали, грудь вздымалась, и с каждой новой волной по телу прокатывалась сладостная дрожь.

Голос её зазвучал чуть срываясь:

— Ммм... да... да... вот так... мой... весь мой...

Николай почти кричал от напряжения, от сладостной боли в теле — он не мог больше сдерживаться, каждая клеточка в нём пульсировала, умоляла о разрядке, но Настя продолжала держать ритм — медленный, изматывающий, тянущий.

И только когда чувствовала, что он на грани взрыва, бедра её начали двигаться быстрее — всё сильнее, глубже, вбиваясь в него с каждым толчком, дыхание уже срывалось в стонах.

Голос стал хриплым, горячим, требовательным:

— Да... да... кончай для меня... давай, Коль... я хочу... почувствовать тебя... сейчас...

И в этот момент Николай, с диким, сдавленным криком, сорвался — тело выгнулось, бедра вжались в неё, в мозгу вспыхнула белая вспышка, и он кончил в ней мощно, горячо, пульсируя внутри.

Настя в этот момент сама вздрогнула — тело дрожало в сладком оргазме, бедра прижимались к нему до боли, грудь вздымалась, голос срывался в долгом, низком, почти зверином стоне.

Она держала его в себе до конца — не отпускала, не позволяла вырваться, пока он не отдал ей всего, полностью, до последней капли.

....................

Алёна стояла на коленях перед Семёном, губы двигались медленно, влажно, рот был полон его тяжёлой, пульсирующей плоти, и с каждым новым глубоким движением она всё сильнее тонула в этой сладкой, вязкой волне подчинения.

Глаза её были полузакрыты, дыхание сбивалось, сердце стучало в висках, а руки дрожали, когда сжимали его бёдра, будто хватаясь за последнюю опору.

Семён стоял, тяжело дыша, пальцы его крепко сжимали её волосы, удерживая ритм, направляя её голову — он вёл её полностью, и с каждым новым скольжением её губ по своему члену чувствовал, как та становится всё более покорной, растворённой в этом процессе.

Но он знал — этого ему мало.

И в какой-то момент, когда жар в теле достиг той самой плотной точки, где хотелось брать уже полностью, он вдруг резко, но не грубо, остановил её.

Пальцы в волосах сжались крепче, и он, потянув её голову назад, вынудил её поднять лицо.

Алёна с трудом, дрожащими губами, отпустила его член, рот был приоткрыт, влажный, по подбородку стекали тёплые капли, глаза были полны не только желания — в них читалось полное, безоговорочное подчинение.

Семён смотрел на неё сверху вниз — тяжело, с тёмной, хищной улыбкой на губах.

Голос его прозвучал глухо, властно:

— Хватит... теперь... вставай.

Рука в волосах потянула её вверх — не позволяя сопротивляться.

Алёна вскрикнула тихо, дрожа, ноги подгибались, но она подчинилась — поднялась на ноги, сердце бешено колотилось, дыхание рвалось.

Она стояла перед ним, опустив голову, вся дрожащая, тело пульсировало от накопленного жара, от этого состояния, когда желания было уже слишком много, чтобы хоть как-то себя контролировать.

Семён молча шагнул к ней вплотную, пальцы грубо, но выверенно, схватили край её платья, задрали его резким, точным движением вверх, полностью обнажая её бёдра, живот, грудь — всё тело, пылающее от жара и желания.

Голос прозвучал прямо у её уха, тёплый, глухой:

— Сейчас ты будешь вся моя... Леночка... от начала... до конца.

Не дав ей времени ни на слово, ни на вдох, он резко развернул её — лицом к столу, наклонил, ладонью на затылке мягко, но жёстко надавил вниз.

Алёна вскрикнула, тело подалось вперёд, грудь легла на прохладную поверхность, а бедра остались приподнятыми — полностью открытыми, податливыми.

В голове гудело, сердце срывалось с ритма — и в этот момент она уже не могла и не хотела сопротивляться — всё, что осталось в ней — это пульсирующее, огненное желание быть взятой, быть в нём, быть его.

Алёна стояла, согнутая над столом, грудь прижата к прохладной поверхности, бёдра приподняты, руки дрожали, вцепившись в края стола, дыхание сбивалось, а сердце стучало так сильно, что казалось — слышно на всю кухню.

В голове не осталось ни одной ясной мысли — всё тело пульсировало, трепетало под кожей, и в эту секунду она знала только одно: она хочет этого, жаждет, не может больше ждать.

За спиной — горячее, тяжёлое дыхание Семёна, шаги медленные, уверенные.

Его ладони легли на её бёдра — крепкие, твёрдые, вжимая их в нужную позицию, разводя чуть шире, открывая её полностью, без остатка.

Голос прозвучал низко, глухо, у самого уха:

— Готова, Леночка?.. Сейчас ты будешь вся моя... полностью.

Алёна всхлипнула, не в силах выговорить ни слова, только прерывисто кивнула, тело само подалось назад, дрожа от желания.

И в следующую секунду она почувствовала его — горячую, пульсирующую плоть у входа, как головка медленно, с мучительной, сладкой тягучестью, начала входить в неё.

Семён не спешил — он разрывал её этим ожиданием, входил медленно, глубоко, каждый сантиметр давался с таким натяжением, что Алёна взвизгнула, выгнувшись всем телом.

Губы её раскрылись в судорожном вдохе:

— О, боже... д-д... да...

Он вошёл в неё всюду, до самого конца, крепко вжал бёдра в её ягодицы, замер, позволяя ей почувствовать себя полностью заполненной.

Голос его зазвучал глухо, хрипло:

— Чувствуешь? Вот так ты... моя.

И начал двигаться — медленно, с выверенной силой, глубоко, каждый новый толчок вгонял её в стол сильнее, дыхание срывалось в крики.

Алёна уже не могла себя контролировать — бедра сами подавались навстречу, тело выпрашивало больше, руки срывались с края стола, снова хватались, вцеплялись.

Ритм нарастал — толчки становились всё глубже, всё сильнее, он владел ею полностью, глухо рыча сквозь зубы, удерживая её за талию.

Алёна стонала уже в полный голос, губы разрывались в криках:

— Да!.. да... боже... ещ... ещё... я... не могу...

В теле всё взвинчивалось в тугую пружину, в животе скручивалось сладостное, нестерпимое ощущение, поднимавшееся всё выше, выше — к разряду, к оргазму.

Семён рычал низко, ритм становился всё более яростным — он брал её, владел каждым движением её тела, каждым её стонами, каждым дрожащим вдохом.

И когда бедра начали дрожать сильнее, когда тело Алёны уже вскипало изнутри, он вжал её крепче, рванул бедра на себя — глубоко, сильно, до предела.

Алёна вскрикнула — громко, дико, тело выгнулось, ноги дрожали, и в следующее мгновение она сорвалась в оргазме — волна за волной прокатывалась по всему нутру, сжимая, заливая жаром, выбивая из лёгких воздух.

Семён продолжал двигаться — доводил её дальше, глубже, пока она не истощилась в сладком, полном срыве, пока тело не обмякло под ним, дрожа остаточными толчками.

И только тогда он впился зубами в её шею, рыкнул низко, глухо — и сам, с последними мощными движениями, кончил в ней горячо, тяжело, пульсируя глубоко внутри.

Алёна лежала над столом — грудь прижата к прохладной поверхности, бёдра разведены, податливо приподняты, дыхание сбивалось, тело дрожало после разрядки, внутри всё ещё пульсировало сладким, горячим комком.

Семён стоял за ней — руки медленно скользили по её спине, по бёдрам, по дрожащей, вспотевшей коже.

Голос его прозвучал низко, спокойно, но в нём была та самая тяжёлая стальная нота, от которой Алёна почти всхлипнула от новой волны подчинения:

— Леночка... а скажи-ка мне... почему ты вчера не пришла, когда я тебе написал?..

Он провёл пальцами по затылку, сжал её волосы, лёгкое, но твёрдое давление.

Алёна вздрогнула, сердце сжалось — она вспомнила это сообщение: короткое, однозначное — "Жду тебя. Сейчас." — и как тогда испугалась, не решилась...

Сейчас же от мысли, что не послушалась, по телу прокатилась волна острого, сладостного стыда.

Голос её сорвался в шёпоте:

— Я... я... прости... я... тогда... не посмела...

Семён стоял за ней спокойно — уверенный, медленный, руки всё ещё скользили по её спине, по волосам, по талии, словно напоминая: ты моя. Сейчас. И будешь.

Он чуть наклонился, губы скользнули по её уху — тёплый, хриплый шёпот:

— Запомни, Леночка... когда я пишу тебе — ты приходишь. Без отговорок... без пауз. Всегда.

Алёна всхлипнула, дрожа, голос был сорванным шёпотом:

— Да... я... буду... всегда...

Семён усмехнулся тихо, удовлетворённо.

Пальцы легко погладили её по голове, по волосам — короткий, почти нежный жест, но в нём чувствовалось владение.

Потом он медленно выпрямился, голос прозвучал твёрже:

— А теперь... поднимайся. Приведи себя в порядок. Платье поправь.

Голос был спокойный, уверенный — без тени сомнений: теперь она должна выполнять, подчиняться.

Алёна вздрогнула, на дрожащих ногах начала медленно подниматься.

Колени почти не держали, руки искали опору на столе, сердце билось в горле.

Платье было задрано — она опустила его трясущимися пальцами, грудь всё ещё пульсировала в бешеном ритме.

Щёки пылали — но в груди, в животе, внизу — только сладкая дрожь, ощущение того, что она принадлежит.

Семён смотрел на неё спокойно — чуть усмехнулся, выждал пару секунд, любуясь этим зрелищем — разбитая, пылающая изнутри Алёна, сломанная, ведомая, но готовая подчиниться.

После этого он медленно развернулся — тяжёлый шаг, уверенная походка — прошёл в соседнюю комнату, дав ей возможность привести себя в порядок.