От захвативших ее мыслей, как достичь чего-то «нежданного», Ванесса провела почти бессонную ночь, отчего под глазами у нее появились темные круги, придавшие ее лицу еще более сонный и чувственный вид. Ее мысли метались туда-сюда по сумеречным коридорам бытия, где едва различимые, смутные, фигуры во мраке без конца двигались, танцевали, разговаривали, смеялись или шептались друг с другом.

— Есть некоторые аспекты, Мэри... Я должна ухватиться за правильный аспект, — хрипло прошептала она Мэри, когда горничная принесла ей утренний чай.

— Да, мисс, я полагаю, что так и должно быть, — ответила девушка, не имея ни малейшего представления, о чем говорит ее госпожа.

— Женщины... Надеюсь, ты расположила их в комнатах, и заперла двери?

— Да, мисс, я сделала все, как вы приказали. Я позаботилась об этом еще вчера вечером. Вы сказали, что никто из них не должен делать это в течение нескольких дней.

— Да, верно... Несколько дней... Они должны работать. Но я не хочу думать о них в данный момент. У меня есть другие вещи... другие, более важные вещи. Может быть, я снова позабавлюсь с ними, может быть, я не знаю. Оставь меня, Мэри, мне нужно о многом подумать. Человек не должен становиться механической заводной куклой, не так ли? Вот в чем проблема, ты понимаешь, вот в чем проблема. Я начинаю осознавать это все больше и больше.

— Да, мисс. Если вам еще что-нибудь понадобится, — с сомнением ответила Мэри и удалилась, возможно, задаваясь вопросом, не бывает ли ее хозяйка иногда немного не в себе.

— Да! — закрывая дверь, Мэри услышала, как громко воскликнула Ванесса, и вновь с тревогой посмотрела на нее, спросив:

— Что, мисс, что такое?

— Нет, ничего. Просто я кое-что придумала, Мэри, вот и все. Не беспокойся об этом.

В этот же час, примерно в двух милях от нее, в постели, на смятых после ночных любовных забав простынях, лежал викарий и любовно поглаживал большой, блестящий, теплый задок, который ему подставляла утомленная дремлющая Милдред. Как это часто бывало по утрам, проснулся он с сильной эрекцией, и его сестра сквозь сон почувствовала, как твердый налившийся гребень вкрадчиво скользнул между ее нижними половинками.

Сейчас, когда она вспомнила все события предыдущего вечера, она протянула руку назад и, нащупав дерзкое оружие, сжала его древко, бормоча:

— Нет, Перси, нет! Мы и так во грехе!

— Да, и это восхитительно, моя дорогая. Разве ты не призналась в этом вчера вечером, когда была в агонии любви?

С этими словами Перси перевернул сестру на спину и проверил готовность ее киски, немедленно оседлав ее и продемонстрировав ей свою утреннюю эрекцию во всем своем блеске. И хотя оба они после ночных трудов Венеры были обнажены, груди Милдред выглядели сейчас особенно большими и сочными, в то время как ее остекленевшие от сна глаза неотрывно смотрели на то, что она никогда не предполагала увидеть, а именно, яростно вздыбленный пенис ее брата и тяжело свисающие яйца, вокруг которых росли волосы.

— С... с... Сьюзен... Она приедет сегодня, — сглотнула она, когда мужское колено властно раздвинуло ее пухлые бедра.

— А да... Сьюзен... — ответил он, стоя на коленях в доминирующей позе и теперь одним коленом потирая ее пушистый холмик с нежной щелкой. Прошло два года с тех пор, как он в последний раз видел свою племянницу, эту гордую молодую женщину, так похожую на Арабеллу Смитсон-Хайд, о которой у него сохранились самые теплые воспоминания.

— Она... не может знать... она не должна знать... — запротестовала Милдред, когда мужественная фигура викария опустилась на нее.

Зная, что ее норка сейчас, после сна, так восприимчиво влажна — не говоря уже о трех бурных выделениях, которые оно получило после их первой любовной схватки, — Перси не колебался, а заскользил своей кочергой прямо внутрь ее сладкого канала, пока его набухшие от спермы сосуды не замерли под более глубоким изгибом ее попки. Бывали моменты, когда он чувствовал, что Милдред может проявить некоторое упрямство. Он был готов к этому, даже чувствуя восхитительное сжатие стенок ее норки вокруг своего внедренного члена.

— Замолчи, Милдред, иначе мне снова придется тебя выпороть! — прошептал он у ее рта, в то время как его нетерпеливая пульсация эхом отдавалась в ее цепком святилище.

— Перси... ооооох, Перси... не делай это, — но лицо Милдред уже исказилось от страсти, а руки вцепились в его мускулистые плечи.

— Будут времена, когда это может понадобиться, Милдред... это ты вчера вечером предложила мне... нет, умоляла сделать это.

— Потому что... потому что я знала, что буду грешить с тобой, Перси. О, я умоляю тебя... Дааааа!

Судорожный вздох Милдред был вызван медленным движением члена ее брата, который затем снова устроился глубоко в ее гнездышке.

— Раздвинь пошире ноги, женщина! Подними немного колени! Какая у тебя вкусная щелка, какие возможности мы упустили за последние годы, не так ли?

— Да, да, наверное. У меня голова идет кругом, когда ты... делаешь это со мной... я ничего не могу с собой поделать. Но мы не должны, Перси, не должны! Аххххххгггрр!

— Поездка начинается, любовь моя. Я твой жеребец, а ты моя кобылка. Двигай бедрами, работай задком, Милдред, снова втягивай в себя сперму брата. Ну же, сделай это, или я снова буду терзать твою щелку на глазах у Сьюзен, когда она приедет. Ты меня слышишь?

— Да... да, Перси! О, Перси, не говори так развратно. Аааа! Т... т... т... — начала заикаться Милдред, когда огромный мясистый поршень с волнующей легкостью входил и выходил из ее влажной норки. Их животы терлись друг о друга, ее большие груди ритмично покачивались, а ее соски так яростно ласкались его жадными губами, что и он и она быстро вознеслись до безудержного и исступленного любовного жара. Облизывая языком пылающие возвышения и собственнически похлопывая ее по твердому задку, священник продолжал рычать на нее такими грязными словами, каких Милдред никогда не ожидала от него услышать, и все же плавая в красном тумане вожделения, исторгая брызги любовного нектара, которые он так настойчиво вымогал у нее, она оказалась так же потеряна в своих похотливых желаниях, как и странник, заблудившийся в незнакомой, глухой сельской местности.

— Тебе нужен член, Милдред! Да, скажи это!!!

— Даааа... мне... мне... нужен член!

— И Сьюзен... Сьюзен тоже нужен большой твердый член, любовь моя... скажи это!

— Нет, Перси, нет! Ооооуууууу! Аааааа! О, быстрее! Быстрее, умоляю тебя... я ничего не могу с собой поделать!

— Сьюзен, моя сладкая! Скажи мне, что Сьюзен тоже требуется член, потому что мы оба знаем, что она слишком гордая и нуждается в том, чтобы ее время от времени ставили на место! Говори же, ну!

— Пмммфх! Кончи же в меня, Перси! Кончай, о, кончай же!

— Сьюзен, говори о Сьюзен! — настаивал викарий, молотя еще быстрее и чувствуя, как его стремительное навершие погружается в ее нежные брызжущие соки. Еще крепче обхватив ее зад, он присунул свой указательный палец в сморщенную розовую заднюю дырочку, и это ощущение заставило язык Милдред прыгнуть в его рот так, как из воды прыгает и изгибается лосось во время брачных игр.

— С... С... Сьюзен... О нет, Перси! Не заставляй меня говорить... говорить... Ааааааааа!

— Я выпорю тебя, дорогая, более основательно, чем в прошлый вечер, если ты не подчинишься моей воле. Разве не я обладаю первым правом на тебя? Разве нет?

— П... Перси, да! Дааааа!!! О, прекрати это! Нет! Не останавливайся, прошу тебя! Я хочу чувствовать его, чувствовать, как он входит в меня.... Ооооо, дааааа!!!

И правда, викарий был уже на грани кипения, но поскольку через его руки и член прошло множество молодых девушек, он давно приучил себя к тонкому контролю. При первых приступах похоти ему пришли в голову возможности, открывающиеся при визите Сьюзен, и теперь он был одержим ими и одновременно полон решимости их осуществить.

— Сьюзен... Сьюзен, Милдред... ответь мне, или, клянусь небом, ты не получишь никакого иного удовольствия, кроме плети!

По мере того как он говорил, ногти Милдред все сильнее впивались в его плечи, потому что оргазм, который она испытывала, залил пламенем ее разум и тело до такой степени, какой она никогда не достигала прежде. Непристойные, развратные, обнаженные мужчины и женщины — фигуры, видимые будто сквозь прозрачную вуаль, — плясали у нее перед глазами. Еще более сильная и жаркая пульсация неуклонно растущего и заполоняющего ее естество члена брата заставила женщину поднять ноги и жадно обвить их вокруг его талии. Его ядра неуклонно стучались в ее попку, а его палец непринужденно двигался взад и вперед в заднем проходе.

— Ууууууууоооооооохххх!!! Даааааа!!! С... С... Сью... Оооооооо! Дааааааааааа!!!

— Я осеменю, я заспермирую обе твои дырочки — и норку, и попочку, моя сладкая, — простонал Перси, который не мог больше сдерживать свой восторг и выпустил такую канонаду кипящей спермы в ее чрево, что она изогнулась и забилась от накрывшего ее наслаждения.

Тишина, в которую они оба, тяжело дыша, погрузились после взаимных восторгов, спустя несколько очень долгих минут, когда ослабевший пенис ее брата выскользнул из ее щелки, была нарушена задумчивой Милдред.

— Перси... когда ты говорил о Сью... ты же не имел в виду...

— Лежи спокойно, Милдред, отдыхай. Я принесу тебе чаю. Ты славная любовница, моя милая, ты изумительная трахальщица. — И с этими словами он быстро удалился, а его сестра легла на спину и прикрыла глаза рукой. Ее киска все еще пульсировала, а разум пылал.

Десять минут спустя, когда Перси вернулся в спальню, все еще обнаженный, с поникшим от трудов толстым членом, он принес ей чашку чая, подобного которому Милдред никогда раньше не пила. Конечно, это была лучшая индийская смесь, но в нее было подмешано некое зелье, слабый привкус которого скрывали две ложки сахара.

— Перси... Перси, ты говорил... — нерешительно начала Милдред, поднося к губам желанную чашку.

— Я не сказал ничего такого, о чем бы мы не договорились, моя дорогая. Пей чай и отдыхай. Нет ничего такого, ради чего стоило бы подниматься с постели. К тому времени, как я встречу Сьюзен на вокзале, ты уже будешь на ногах.

Губы Милдред дрожали, когда она пила. В голове у нее вертелась целая куча мыслей, и все же она понимала, что дала волю чувствам, что наговорила всего и всякого, охваченная диким желанием. Пока Перси одевался, она допила чай и откинула голову на подушку. И действительно, она снова почувствовала сонливость. Может быть, все дело в утреннем тепле. Звук его шагов по спальне стал тише, ее веки отяжелели и закрылись, и ее окутала темнота... там была темнота, беспростветная тьма...

Перси внимательно посмотрел на нее, на цыпочках подошел к кровати и легонько потряс за плечо, но она не пошевелилась.

Зелье подействовало хорошо, так же, как это часто действовало на других, кто просыпался и обнаруживал себя в постели викария. Пройдет по меньшей мере два часа, прежде чем она очнется, а пока надо было позаботиться о Сьюзен.

Открыв маленький шкафчик рядом с кроватью, Перси достал бутылку портвейна, налил немного себе на пальцы и провел ими сначала по губам Милдред, а потом по ее соскам. Вино источало благоухающий запах, от которого невозможно было избавиться.

«Воистину это дьявольский план», — подумал он, внутренне усмехнувшись. Дьявольский, но в конечном счете вполне безобидный, убеждал он себя. Сьюзен давно уже созрела для раскупоривания, и если это не он сделает с ней это, то это проделает какой-нибудь чурбан, за которого она бесполезно выйдет замуж. Уж лучше приставить к ней свой член, хотя бы на несколько недель. И если он будет обращаться с племянницей и ее мамой должным образом, то есть держать в строгости, то между ними не должно возникнуть большой дисгармонии. Женщины, по его мнению, хорошо переносят суровость, хотя со Сьюзен поначалу может быть трудно — ведь все может случиться.

Так мог бы подумать любой, кто знал Сьюзен. На двадцать первом году своей жизни она была на дюйм выше своей матери и обладала гибкой фигурой. Ее груди были маленькими, высоко поднятыми, с тонкими заостренными сосками, которые привели бы в восторг блуждающие пальцы многих мужчин или женщин, если бы они случайно вторглись в ее корсаж — но еще ни один не смог этого сделать. Ее прекрасная округлая попка еще не была вылеплена любящими руками, губки ее девственного любовного святилища еще не раздвигались вопрошающими пальцами. Короче говоря, Сьюзен была прекрасна во всех отношениях, вплоть до гордого трепета ноздрей и величественной, но осторожной походки, словно в любой момент она опасалась обо что-нибудь споткнуться.

То, что его племянница еще не познала мужской член, было очень важно для Перси. Когда он ехал на железнодорожную станцию и размышлял, то его первым побуждением по прибытию было обнажить и потрепать плетью ее благородный молодой задок, пока она не завизжит, требуя освободить ее, а после насадить ее на ожидающий в нетерпении член — этот великолепный образчик мужского инструмента, который почти наверняка она никогда еще не видела в полной стойке. Но возможно в данном случае необходимо было применить иной метод — такой же по сути целеустремленный, но иной по форме. В любом случае, через несколько дней она станет более покорной. Две хорошо обученные женщины в доме, обе из его собственного социального слоя, которых можно научить многим маленьким трюкам и которые, в конечном итоге, могли бы помочь ему в соблазнении молодых девушек, оказались бы более восхитительны, чем обычная миссис Смит, которая, по счастливой случайности, на этих днях так и не появилась.

Удивление вспыхнуло в глазах Сьюзен, когда она вышла из поезда в красивом бело-голубом платье и увидела, что ее ожидает только дядя.

— Мама нездорова? — спросила она, когда они уселись в экипаже викария.

— Она отдыхает, моя дорогая. Боюсь, она немного переборщила с портвейном, но скоро придет в себя, я уверен.

— О! — только и смогла воскликнуть девушка, потому что она не знала за своей матушкой таких привычек и чувствовала себя немного ошарашенной от смущения, которое лишь немного улеглось, когда, добравшись до дома священника и сбросив цветастую шляпку и белые перчатки до локтей, она поднялась наверх. Ее дядя, шедший за ней, с большим удовлетворением и немалым нетерпением наблюдал, как под туго стянутой тканью сужавшейся юбки перекатываются ее упругие персики.

Звук, который издала Сьюзен, войдя в будуар греха, был поистине оглушителен. Там, в полной своей наготе, лежала ее любимая мама, свесив одну ногу с кровати, и выставив на всеобщее обозрение все свои пышные, упругие прелести.

— Она... она... она полностью раскрыта!!! О, мама, мамочка! — воскликнула Сьюзен, встряхивая свою родительницу и тщетно пытаясь укрыть ее простыней, которую хитрый священник скрутил и подоткнул под отяжелевшие ноги сонной Милдред. Конечно, недоумение девушки было еще бóльшим от того, что ей предстало развратное зрелище интимных мест матушки, и поэтому она тянула простыню все сильнее, пока наконец Перси не обхватил ее за талию и не поднял так высоко, что ее ягодицы плотно прижались к его чреслам.

— Не расстраивайся, моя дорогая, и не тревожь ее пока, потому что вскорости она проснется. Кроме того, ты, должно быть, устала после путешествия. Пойдем, отдохнешь немного со мной в гостиной. Она позвонит нам, как только проснется. Я боюсь, что это портвейн... Ты же видишь, что бутылка почти пуста.

— О, бедная матушка! — всхлипнула Сьюзен, но, не видя, как можно ей помочь, позволила ему увести себя вниз, обняв за талию, и усадить на диван, где она нервно перебирала пальцами и почти отказалась от рюмки ликера, который Перси сам поднес к ее губам и таким образом получил повод сесть рядом с ней. Наливая его так, чтобы она не видела, он позаботился о том, чтобы в нем оказалась капелька того самого зелья, которое отправило Милдред в страну грез, — одна-единственная капля, которая заставила бы Сьюзен слегка задремать.

— Не понимаю маму. Такого еще никогда не случалось, — пробормотала она, когда теплая жидкость потекла по ее горлу и поползла в живот.

— Всему виной одиночество и... желание, моя дорогая. Последнее, я полагаю, имеет первостепенное значение. Расслабься, откинь голову назад. В поезде было сильно жарко? В самом деле, тебе следует снять платье. Допивай свой ликер, его следует принимать одним глотком.

— Но, дядюшка, я... — «...ульк!» — ковтнула Сьюзен, когда из рюмки, поднятой его рукой, остатки сладкой огненной жидкости вылились ей на язык. Он обнял ее за плечи, и она действительно откинулась назад, положив голову на низкий край дивана. Затуманенным взглядом, который заволок ее глаза, она заметила движение руки, которая скользнула по ее торчащим грудям, а затем, поколебалась, легла на ближайшую из них.

— Желание иногда очень сильно в женщинах, моя дорогая. Твоя мама решила открыться и довериться мне. Дело было в сумерках, как ты понимаешь, когда дом был окутан некой тайной восторга. Не было никакой иной помощи для нее, разве что только стянуть вниз ее панталоны...

— Ох! О, дядя, умоляю... пожалуйста... — послышался тихий стон Сьюзен, которая чувствовала себя так, словно ее голова оказалась в облаках. Беспомощно соскользнув в сторону, она прижалась щекой к его плечу.

— Да, конечно, моя дорогая, но я скажу тебе больше, — промолвил Перси, умышленно неверно истолковав ее вскрик, — Когда я увидел ее бедра и живот, губки ее щелки, набухшие от желания, мне ничего не оставалось, как исполнить свой братский долг и явить на свет мой детородный орган, — то есть мой пенис, мой член, мой стержень, мой гребень, мой инструмент. Уже через мгновение твоя мама сжала его в ладони и скользнула языком мне в рот, и ощутив, как ее обнаженный живот прижимается к навершию моего органа, возникшее желание в равной мере заструилось и по моим венам. Здесь, на этом самом ковре, я залил ее восхитительную киску своей животворной жидкостью, а затем, после многих сладострастных поцелуев и вздохов глубочайшего удовольствия, твоя дражайшая матушка умоляла меня позволить и тебе познать такую же сладострастную радость.

Сколько его слов дошло в полусонную голову Сьюзен, викарий никогда так и не узнает, но среди потока речей, каких она никогда прежде не слышала, девушка, теперь уже полностью откинувшись на спинку дивана, смутно ощущала, как его руки скользят вверх по ее бедрам, как его пальцы развязывают завязки ее панталон.

Едва уловимые всхлипы донеслись от нее, но даже они оказались приглушены сладким туманом, который окутал ее разум. Ее юбки оказались подняты вверх, подоткнуты под ее попку, после чего она почувствовала, как с нее быстро стянули панталончики, и Сьюзен впервые оказалась перед мужским взором обнаженной от талии до ног. Ее руки дернулись, будто пытаясь защититься, но больше она ничего не смогла сделать — не смогла даже поднять руки, потому что они внезапно стали тяжелыми, будто налились свинцом. Что же касается ее внутреннего состояния, то оно оказалось в целом даже приятным, во многом таким, каким, можно сказать, наслаждаются курильщики гашиша в восточных странах.

Почувствовав, как ее изящные, обтянутые чулками, ноги раздвинулись, Сьюзен испустила тихий, дрожащий вздох и позволила тонкой пене завитков вокруг бугорка Венеры показаться ее дяде, который поднялся и дав ей раскинуться на диване, медленно расстегнул пуговицы, явив перед ней свою пылающую эрекцию.

И не имело особого значения, что в своем забытьи Сьюзен, казалось, не замечала этого непристойного зрелища, потому что ее лицо было повернуто вбок, а глаза полузакрыты.

«Еще есть время, — подумал Перси, — еще есть время вначале поиграть с тобой». Ее любовные губки, хотя и были сжаты, уже блестели от дневного тепла и дорожных впечатлений.

Сладкий запретный плод нуждался в бóльшем увлажнении, поэтому он опустился на колени и просунул лицо между ее длинными стройными ногами.