Дождь прекратился лишь к концу похорон. Ветви деревьев всё ещё сотрясал холодный ветер, как будто сама природа пыталась сказать, что с её уходом в мире что-то нарушилось. Марину хоронили с почестями — пришли не только друзья семьи, но и те, кому она когда-то помогла словом, делом, участием. Все плакали. Даже те, кто не позволял себе таких слабостей.

А он — стоял. Николай, только-только отпраздновавший своё девятнадцатилетие, внезапно повзрослел на десять лет. Ни одна слеза не сбежала по его щеке. Но внутри... внутри всё было выжжено.

Он не проронил ни слова, когда опускали гроб. Не обнял отца, не кивнул в ответ на соболезнования. Он смотрел в землю, будто пытаясь разглядеть её лицо сквозь деревянную крышку. Ему не давало покоя, что он не был рядом последние дни. Он винил себя, но куда сильнее — отца.

Ночью он не спал. Никто не видел, как он бил кулаком по стене. Как стоял в ванной, задыхаясь, сдерживая крик. Он не дал себе сломаться. Слишком много в нём было силы, заложенной ею — матерью. Но в груди всё равно что-то гнило, разъедало изнутри.

Следующие две недели прошли как в тумане. Николай стал другим. Он по-прежнему выглядел безупречно — широкие плечи, мускулистый торс, осанка победителя. Но в глазах — ни капли прежнего огня. Его улыбка исчезла, шутки стали редкими, а он сам — почти немым. Люди ощущали, что ему нужно время, и не трогали его. Он не срывался ни на ком, но каждая секунда молчания говорила о боли громче любых слов.

И вот, спустя две недели, он пришёл домой — и всё внутри вспыхнуло заново.

В холле стояла она.

Саша.

Её красота была настолько выверенной, настолько точной, что казалась нарисованной. Она даже пахла дорого — как девушка с обложки, с идеальным вкусом, с кожей без пор и голосом, будто написанным композитором. Её каштановые волосы струились по спине, фигура — как будто скроенная по лекалу: грудь аккуратная, упругая, невызывающая, но невероятно сексуальная, тонкая талия, длинные ноги, и ягодицы, будто специально созданные, чтобы провоцировать.

Она оглядела его. Нет — оценила. От макушки до кроссовок, задержав взгляд именно там, где приличные девушки не разглядывают. Всего лишь на секунду, но этого хватило. Николай почувствовал, как в груди вспыхнуло.

«Шлюха», — мысленно выплюнул он, стискивая челюсти.

Егор, не дожидаясь, представил:

— Коля, познакомься, Это Саша. Моя будущая жена. Она будет жить с нами.

Словно плевок в душу.

— Ты... — голос Николая зазвенел в стенах, как стекло, — мать ещё не остыла, а ты уже тащишь домой очередную куклу?!

— Остынь, — отрезал Егор. — Я взрослый человек. Ты здесь никто, чтобы указывать мне, с кем жить.

— Ты подонок! Ты даже не был рядом с ней! Она умирала, а ты трахался! Ты...

— Если тебе что-то не нравится — дверь открыта. Можешь уходить и сам себя обеспечивать. Я никого не держу.

Это был удар. Но Николай не шелохнулся. Он не стал кричать дальше. Он просто понял. Понял, что не уйдёт. Он не из тех, кто убегает. Это был его дом. Дом, в котором жила мама. И память о ней жила в каждой стене, в каждом предмете.

Но теперь в этом доме появилась чужая. Та, из-за которой всё развалилось. Николай больше не видел просто любовницу отца — он видел врага.

Егор думал, что держит всех на поводке деньгами. Что даже собственный сын не пойдёт против него. Но Николай был другим. У него были принципы. У него была цель. И сейчас эта цель приняла чёткие очертания.

Он не собирался терпеть это.

Он не собирался молчать.

Он покажет отцу, кто такая эта Саша. Он вырвет её из его рук и заставит почувствовать то же, что чувствовала мама в свои последние дни. Униженной. Забытой. Одинокой.

И самое главное — он покажет, кто в этом доме теперь главный.

Он знал, что отец воспринял его вспышку как юношеский бунт, обидчивость, возможно даже слабость. И это было его главной ошибкой. Николай был зол — не на свою реакцию, не на эмоции, а на то, что этот человек, этот жирный самовлюблённый павиан, позволил себе думать, будто одной угрозы будет достаточно, чтобы поставить его на место. Он не собирался уходить. Это был его дом, это была его мать, и теперь в этом доме ходила по коридорам тень его матери — глянцевая, искусственная, вылизанная до блеска, но всё равно лишь тень.

Он решил действовать по-своему. Без скандалов, без криков. Отец хотел, чтобы он прогнулся? Хорошо. Он сыграет эту роль. Он станет тем, кого тот хочет видеть — послушным, примирившимся сыном. Он даже станет другом для Саши. Почти.

С этого и началось — с притворного интереса. Он начал проявлять интерес к её увлечениям, поддерживал ее в мелких спорах с отцом, а когда узнал что она ходит в зал дважды в неделю, первый пункт его плана стал четким.

— Я подумал, может, тебе будет веселее ходить в зал не одной, — сказал он однажды за завтраком, глядя в глаза Саше с ленивой полуулыбкой. — Всё же с партнёром веселее. Да и форму поддерживать проще.

Она кивнула, радостно, ей надоели постоянные подкаты в зале от неудачников, они возможно и были красивее Егора, но она не планировала разменивать пару недель отличного секса, на своё будущее, в большом доме, и золотой ложкой. Отец бросил на него подозрительный взгляд, но Саша тут же вступилась: — Это отличная идея. Мы ведь с Колей почти ровесники, будет нескучно.

Так и началось. Они стали ездить в зал вместе. Николай выбирал такие Майки, которые сидели по телу, подчёркивая каждую мышцу, каждый изгиб — всё, чего он достиг годами дисциплины. Он не хвастался, он просто работал, но делал это так, чтобы Саша видела. И она видела.

Её взгляд часто задерживался на его спине, когда он делал тягу, скользил по животу, когда он поднимал майку, чтобы вытереть пот, и каждый раз, когда он ложился под штангу, она непроизвольно прикусывала губу. Он всё это замечал — мельчайшие движения, едва заметные жесты, язык тела. Он читал её, как открытую книгу.

— Слушай, — как бы между делом сказал он однажды, после особенно тяжёлого подхода, — ты ведь, вроде, шаришь немного в эстетике тела? Скажи, у меня грудь равномерно прокачалась? Что-то я не пойму.

Он встал перед ней, не скрываясь, расправил плечи. Саша замялась, но в следующий момент её пальцы уже скользнули по его груди. Осторожно, почти благоговейно. Она провела по рельефу, дольше, чем требовалось, и когда он взглянул на неё — она чуть не отдёрнула руку. Но было поздно. Она уже прикоснулась. Она поняла что уже пора убирать руку, но задержалась.

Он улыбнулся. Не насмешливо — тепло. Как друг. Или чуть больше.

С этого момента она начала искать поводы. Смеялась над его шутками даже когда те были банальны. Во время перерыва в тренировках садилась ближе, чем нужно. Рука будто случайно касалась его бедра, когда они обменивались телефонами, чтобы «координировать расписание». Иногда он ловил её взгляд — прямой, голодный, на долю секунды. Но она тут же отводила глаза, делала вид, будто всё нормально.

А он продолжал свою игру. Подбрасывал поводы, подкладывал дрова в костёр, не давая ему вспыхнуть слишком рано. Ему было стыдно. Перед матерью, перед самим собой. Но не перед ней. Она пришла в их дом, когда ещё не выветрился запах духов Марины. Улыбалась, пила кофе из её кружки, сидела в кресле, в котором когда-то она читала книги.

Именно поэтому он не жалел её. Саша — красивая обёртка, внутри которой только желание жить красиво и удобно. Ради денег. Ради статуса. Её волнует не любовь, не ценности, а кольцо на пальце и фамилия на визитке.

Он видел в ней пустоту, и потому не чувствовал себя виноватым. Он просто хотел показать отцу, кем она была на самом деле. И это было только начало.

Он больше не был холодным. Всё чаще он как будто ненароком оставался рядом дольше, чем стоило. Молча. Уверенно. Саша это чувствовала. Не могла сказать, что он флиртует. Но он точно что-то делает. Что-то, чего она не могла объяснить.

Сначала — просто слова. Безобидные, вроде бы.

— Ты как-то похорошела, — заметил он, глядя в её лицо, когда она возилась с контейнером у плиты.

— Да ну, — отмахнулась она.

— Серьёзно. Ты как будто светишься. Может, спорт? Или ты повторно влюбилась?

Она засмеялась. Легко. Но в голосе — нотка смущения. Он видел это.

— У тебя красивая шея, — сказал он как-то между делом в зале, когда она делала наклоны.

— Шея?

— Угу. Хочется дотронуться. Вот прямо здесь, — он провёл пальцем по собственному плечу, глядя на неё.

Каждый раз его комплименты становились всё смелее, на следующий раз в зале, он ткнул на ее живот и похвалил её за отличную форму, и что у неё очень красивая кожа.

— Бархатная... нежная — добавил он проведя ладонью по её животу

Она не ответила. Только потупила взгляд. В тот вечер она дольше, чем обычно, терлась скрабом в душе.

Через день — новый комплимент, уже более личный:

— Твоя фигура... Она не просто красивая. Она... откровенная. Прямо просит, чтобы её заметили.

— Ты всегда так говоришь с женщинами? — спросила она, притворяясь равнодушной.

— Нет, — сказал он, глядя прямо в глаза. — Только с теми, кого хочется разглядывать.

Он всё делал осторожно. Как будто проверял: как далеко можно зайти.

В зале он начал страховать её плотнее. Руки его будто скользили туда, где раньше были только нейтральные касания. Он будто не замечал, где они. Но она замечала. Особенно, когда его пальцы сжали её внутреннюю часть бедра, якобы чтобы «удержать равновесие». Это было слишком близко.

— Ты что... — прошептала она, не двигаясь.

— Прости. Не заметил, — сказал он. Без тени вины. Спокойно. Будто так и надо.

Через неделю он спросил её в лоб:

— А вы с ним... ну, ты поняла... часто?

Она вздрогнула.

— Мы... занимаемся, да.

— А. Извини. Просто... не слышно. Вообще. Странно. Ты кажешься очень горячей, но да ладно.

— Не твоё дело, — ответила она обиженно

После этого, в ту же ночь, в доме стало громче. Слишком. Она стонала нарочито громко. Даже немного неестественно. Он знал — не для отца. Для него. Он лежал в своей комнате, смотрел в потолок и улыбался. Она начинала сдавать позиции.

А потом — вечер, когда он всё подстроил. Он слышал, как щёлкнул замок входной двери. Она пришла. А он вышел из душа. Насухо не вытираясь, с полотенцем на шее. Обнажённый, мокрый, тяжёлый. Кожа блестела от воды.

Он стоял спиной. Крепкая, узкая талия, сильные ноги. Проходя мимо, она обернулась и застыла, она не могла отвести взгляд. Он знал — она смотрит, вытираясь начал играть мышцами. Она не уходила. Смотрела. Молчала.

Он подождал несколько секунд, потом неожиданно повернулся.

Она увидела его полностью. Вся тяжесть и толщина были прямо перед её глазами. Без прикрас. Без движений. Просто он, стоящий спокойно, как будто так и надо.

Её глаза расширились. Но она не закричала. Она смотрела.

Он прикрылся полотенцем только спустя пару секунд. И только тогда она вскрикнула — поздно.

— Извини, — сказал он спокойно. — Не знал, что ты уже дома.

Он ушёл мимо, не оглядываясь. Но знал: эта сцена теперь в ней. Навсегда.

И самое странное — ей понравилось, что она увидела.