В один из июньских дней поутру в поместье моих родителей приехала моя кузина Гертруда, которая должна была провести с нами лето, пока ее родители отправятся в Баварию. Сама она мне не очень нравилась, — слишком уж увлекалась разными призраками, феями и ведьмами; постоянно рассказывала истории о шотландских замках с привидениями, о грохоте доспехов в холодных северных залах. И когда она говорила об этом, ее глаза оставались такими же холодными.

Но однажды Гертруда задала мне вопрос:

— Тебя уже натягивали?

У меня не было желания отвечать, но увидев мое замешательство, кузина стала настаивать на том, чтобы я всем с ней поделилась. Наконец, не удержавшись, я рассказала ей о полковнике Доусоне, о том, как он закупорил мой задок, и о том, как он брал меня в лесу в попку. Но к моему вящему удивлению, Гертруда защитила все мои воспоминания.

— Не стóит от них уклоняться, — сказала она. — Уклончивость никогда не идет на пользу, только мешает!

А потом с уверенностью добавила:

— Конечно, это было приятно!

Неужели она обо всем таком уже знает? На это гостья ничего не ответила, лишь слабо улыбнулась и что-то пробормотала о некоторых вечерах, проводившихся в доме ее отца в Лондоне. Я уж подумала, не обвинить ли ее саму в уклончивости, как вдруг она заявила:

— Знаешь, мне нравится ваш конюх.

Какой конюх? Этот мальчик в конюшне? За лошадьми в доме моего отца ухаживали конюх по имени Линч вместе со своим сыном Уильямом. Мальчишка был не старше меня, но рослый, с большими крепкими руками.

— Его зовут Уильям, — сообщила я.

Гертруда утвердительно кивнула.

— От него пахнет лошадьми?

— Да, думаю, да; он же конюх.

Кузина отвела взгляд, посмотрела на каминную полку, где стояла маленькая фигурка Шивы, [одно из главных божеств в индуизме] привезенная моим отцом из Индии, и твердо заявила:

— У нас будут свои собственные развлечения!

Летние девичьи тайны... Тайные надежды июня... Я не особо любила конюшню, этого старого конюха в серой рубашке, с его постоянно чумазым лицом и вечно грязными пальцами. Но Гертруда не терпела отказов, и на следующий день после обеда настояла на том, чтобы мы разыскали конюха.

— В стойло, — заявила она. — Мы поставим его в стойло!

Очутившись в конюшне, я с облегчением вздохнула, обнаружив, что старого конюха там нет. Мальчишка был один в пустом помещении, утопая своими ботинками в пучках соломы. На нас он посмотрел глазами немого телёнка.

— Тебя зовут Линч, не так ли? — спросила кузина.

Мальчик вздрогнул.

— Да, мисс...

— Подходящее имя для конюха. Ты хорошо оснащен, Линч? А ну-ка, сбрось штаны и покажи нам! — приказала она.

В стойле пахло лошадьми; сквозь крышу пробивался солнечный свет, высвечивающий висящую в воздухе пыль, солому, грязные деревянные доски.

Линч на мгновение замер, но потом взялся за пряжку ремня, расстегнул штаны, спустил к коленям свои подштанники. Что это за далекий смех? Мне показалось, что где-то послышался смех служанки, но сейчас он был совсем не важен — все наше внимание привлек к себе огромный детородный орган молодого человека.

Наконец, Гертруда смогла вымолвить:

— Господи милостивый, что за инструмент!!!

Это и в самом деле был инструмент. Длинный и толстый, будто лошадиный придаток; такой же, как у одного из жеребцов в нашей конюшне. Как он может прилагаться к конюху? Под его корнем виднелись массивные тестикулы; два огромных ядра в розовом мешочке, свисавшем под огромным мясистым стволом. И все это в окружении куста темных волос.

А что же Линч? Что он сейчас думал, какие у него в голове мысли? Его глаза ничего не выражали, только лицо немного осклабилось. Конюх стоял безмолвно, неподвижно, только чуть шевелились пальцы, да покачивался свисающий член. Но затем гребень вздрогнул, зашевелился, и, подергиваясь, начал медленно напрягаться. Гертруда что-то прошептала, но я не обратила на ее слова никакого внимания, поскольку была просто заворожена пробуждением мальчишечьей плоти, наблюдая за набуханием и расцветом юного мужского начала. Его огромная головка вытянулась, словно змея, венчая наконец-то ставшую эрегированной мужскую часть. Направленная вверх, она запульсировала в своей готовности.

Но в готовности к чему?

Кузина подразнила его.

— Это член не человека, а лошади! — заявила она с пунцовым от румянца лицом. — Повернись, — добавила она. — Покажи нам его сбоку.

Линч повернулся. Гордился ли он собой сейчас? Я не видела у него никаких признаков того, что он возгордился. Он был всего лишь конюхом, призванным помогать своему отцу, и чистить его грязные сапоги. Просто мальчик, демонстрирующий сейчас огромный детородный орган в пропитавшейся запахами лошадиного пóта и навоза конюшне.

— Теперь возьми его в руку, — потребовала Гертруда. — Покажи нам его в действии, Линч. Покажи, как он работает.

Какое-то время ничего не происходило. Затем его рука зашевелилась, пальцы обвились вокруг внушительной толщины, черные штаны спустились ниже к коленям, и огромная розовая штуковина стала ласкаться большой крепкой ладонью. Парень топтался на месте, шурша ботинками по соломе. О, эта огромная эрекция, что за крепкий ствол, розовый и пульсирующий, изгибающийся наружу легкой дугой! Могучий корень в его руке, который мальчик сначала погладил, а потом начал ласкать. Его ядра вполне соответствовали выступающей части; два огромных шара, покачивающиеся под твердой колонной возбужденной плоти, пока его кулак скользит по ней вверх-вниз — помню, дядя Джеральд любил, чтобы я делала то же самое, и моя маленькая ладонь с трудом обхватывала его член. Глядя сейчас на молодого конюха, я думала о дядюшке и о полковнике Доусоне. Мальчик ублажал себя, свой огромный член и ядра, и когда он оттягивал кожу, темно-красное навершие его члена контрастировало с белой кожей его крестца. Движение кулака постепенно менялось от легкого ласкания к энергичному набрасыванию; рот Линча слегка приоткрылся, взгляд был прикован к розовой головке пульсирующего органа.

Я затаила дыхание, понимая, что сейчас произойдет — да, я увижу ее, тугую струю его семени, и неотрывно наблюдала за конюхом с жаждой досмотреть интимное действо до самого конца. Этот кожаный капюшон, то закрывающий, то открывающий налитой румяный бугорок, его кулак, покачивающийся вперед-назад по его органу без всяких пауз. Сильно ли он сжимает свой кулак, пока дрочит? Дядя Джеральд говорил, что сжимать нужно правильно, не более чем настолько, чтобы сделать надежный хват. «Всегда сжимай крепко», — говорил он, и я смеялась, ощущая его горячую плоть в своей руке.

Потом Линч издал гортанный звук, такой хрюкающий всхлип, возникший прямо в горле, и вдруг его голова запрокинулась, глаза судорожно закрылись, кулак бешено задвигался, — и из вершины его члена струя за струей начало выплескиваться белое молоко.

— О, ты только посмотри на это, — только и смогла вымолвить моя кузина.

Спазм за спазмом, конюх извергался на пучки соломы у своих ног. Поначалу его рука работала быстро, но потом замедлила движение. Сноровистые толстые пальцы крепко сжимали его мужскую сущность, пока он зачехлял навершие своей пики. Затем последовала последняя дрожь наслаждения, и его ноги задрожали на соломе.

— Смотри, как он дергается, — сказала Гертруда. — Шатается, словно пьяный. Ты опьянел, Линч?

Член у мальчика подрагивал; было едва слышно, как он бормочет:

— Я не знаю, мисс.

— Подойти сюда! Иди и целуй мои туфли!

Линч, пошатываясь, шагнул вперед, и прошаркал к моей кузине со штанами на коленях. Безотказный мальчик с пустыми глазами. Он выступил вперед, держа свое огромное орудие перед собой, словно дубину, на ее кончике поблескивала жемчужная капля нектара. Это было потрясающее, завораживающее зрелище — орган вздыбленного жеребца, покачивающийся при каждом движении. Конюх склонился у ног Гертруды, его белые колени опустились в навозную грязь конюшни, чтобы поцеловать ее туфли.

Он стоял на коленях у ее ног, наклонив голову вперед, целуя и облизывая ее обувь; девушка заставила его покрыть поцелуями каждую туфлю вдоль и поперек, а потом оттолкнула его ногой.

— Нам нужно связать ему яйца, — заявила кузина.

При этих словах я вздрогнула, и снова с отчетливой силой почувствовала мускус лошадиного пóта, теплый запах соломы и навоза на грязном полу конюшни.

Линча снова заставили подняться. Его член стал похож на железный прут, навершие которого покраснело и набухло еще больше. Неужели это все из-за поцелуев ее туфель? В качестве подтверждения его послушания, Гертруда развязала и вытянула из своих волос одну из завязок, длинную розовую ленту. Увидев ее, мальчик задрожал. Кузина повернулась, посмотрела на меня, и протянула ленту.

— Держи, любимица.

Я стояла в ошеломлении. Мне никогда не приходилось думать о таких вещах, как налитые мальчишечьи ядра. Какой же умницей оказалась моя родственница! Я взяла ленту, затрепетавшую в моих пальцах, и его орудие снова дернулось. Оно так раскраснелось, что стало такого же цвета, как и эта завязка в моих руках. Когда его ствол вздыбился вверх пульсирующей колонной, тестикулы, эти набухшие ядра в кожаном мешочке, полностью обнажились.

— Сделай это, — проворковала моя родственница. — Свяжи ему яйца.

Я заставила себя прикоснуться к ним. Мое первое прикосновение к мужчине после полковника Доусона! Да и после него их было не так уж и много. Полковник был больше занят моими изгибами и своим пытливым стержнем в моей задней дырочке. Конечно, еще я часто на досуге трогала дядю Джеральда, но тогда я была слишком молода, чтобы получить от этого полное удовольствие. А теперь этот мальчик, конюх Линч, который стоит передо мной со спущенными до колен штанами, и его член с придатками ждут моего прикосновения.

Сначала я провела кончиками пальцев по его мошонке. Розоватая морщинистая кожа, ядра напряжены и четко очерчены... Затем ладонь проскальзывает ниже, мои пальцы сжимаются, и я ощущаю их тяжесть. Если этот мешочек чуть приподнять, то можно почувствовать, как дрожит, как пульсирует его орудие, и увидеть, как на кончике члена выступает капелька росы.

Я снова приподнимаю его налившиеся тестикулы, но теперь уже чтобы их связать. Розовая лента опоясывает основание ствола, и пока его яйца покачиваются на моих пальцах, я делаю красивый бантик.

— Прекрасно, — слышится голос Гертруды. Она убирает мои руки, берет ленту и затягивает, требуя, чтобы Линч отодвинулся назад и продемонстрировал свое увеличивавшееся мужское естество.

— Как же он раздулся, — произносит кузина. — Разве это не мило?

— Да, так и есть...

Девушка заставляет его пройтись. Стержень его члена покачивается, мошонка перетянута красивой ленточкой, яйца связаны и увеличились в размерах. Ноги мальчика шаркают, растягивая спущенные штаны, его белые ягодицы сверкают. Видя, как покачиваются его ядра, мне вспомнилось, как шлепали о мою киску ядра полковника Доусона, когда он закупоривал мой задок.

Потом Гертруда остановила его, сказала, чтобы он подался вперед. Потянула за ленточку, когда он вразвалку подошел к ней.

— Какой же он все-таки большой, — сказала кузина. — Никогда таких не видела.

Кончики ее пальцев коснулись нижней стороны его толстого гребня, пробежавшись вдоль ствола. Он дернулся, вздох сорвался с его губ; ленточка в верхней части его вздутого мешочка натянулась.

— Мне он нравится, — продолжала Гертруда. — Мне нравится его размер, эта головка на вершине. Смотри, как он увлажняется. Потрогай его, Кларисса. Ты не должна стесняться.

Я и не думала стесняться, только во все глаза смотрела на его напряженную мужскую часть. На капельку, выступившую на кончике, потом на свою руку, на свои пальцы, ласкающие пульсирующий орган. Гертруда что-то мне шепчет, но я испытываю лишь наслаждение, ощущая под своими пальцами его пульсацию, дрожь молодого конюха, вызванную моими прикосновениями. Молодой мужчина дрожит, послушный нашей воле, его вздыбленная плоть розовеет от трепета.

Я провела кончиками пальцев по его стволу, по его вздыбленной плоти; дотронулась до капли нектара на кончике, коснулась набухшего губчатого венца. Потом снова пробежалась по стволу, ущипнула его за основание, когда он застонал, царапнула ноготками навершие, чтобы заставить его вытечь.

Мне подумалось, не заглядывают ли сюда слуги. Смотрят ли они на эту игру в конюшне? Посещает ли служанок Линч? Наклоняются ли они, чтобы принять в себя пониже спины такого жеребца?

Гертруда же была сама спокойствие; ее глаза неотрывно смотрели на его атрибуты, на его ядра, его пульсацию, на его сочащийся наконечник.

— Подои его, — произнесла кузина.

— Что?

— Я сказала, подои его, Кларисса.

Я вздрогнула, удерживая его естество в своей ладони, потом провела пальцами по его стержню. Он был прямо горячим на моем запястье, мои пальцы сжались, охватывая его толщину, потянули за плоть. Потом надавили и потянули снова.

Я знала, как это делается — благодаря учению дяди Джеральда. Следует поглаживание набухшего органа, от которого Линч вздрагивает; с его губ срывается глухой звук, а мои сомкнутые пальцы все тянули и толкали, ощущая всю полноту, всю силу его члена, бьющегося о мое запястье.

Внезапно Гертруда оказалась у меня за спиной и крепко прижалась ко мне, обхватив меня обеими руками за талию. Ее живот прижался к моей попке, а шепчущие губы оказались у моего уха.

— Доведи его до пика наслаждения, малышка. Опустоши его яйца.

Мальчик, стоя с выпученными глазами, застонал. Его налитая пика подрагивала под моими пальцами, в конюшне почувствовался мускусный запах его прелестей. Внезапно Гертруда схватила его за ядра, сжала ладонью и стала их перекатывать. Линч издал хриплый звук.

— Сейчас он будет изливаться, он не сможет воспротивиться этому.

Парень застонал, но я продолжала нагнетать, растягивая, сжимая и разгоняя его плоть, натягивая и полируя рукой его толстый орган. И вдруг на мое запястье внезапно хлынул поток, густая и белая струя его горячего ликера. Пена на кончике его члена, снова бурное извержение, — и жаркое дыхание Гертруды у моего уха, ее нежно шепчущие губы.

— Вот и все, любимая. Выдои его досуха!

Мои пальцы работали без устали, и Линч застонал снова. Он запрокинул голову, подняв лицо, закатил глаза, и чуть приоткрыл рот. Его тело пронзила крупная дрожь, когда я вытянула из него последнюю часть его мужской сущности.

Наконец, Гертруда отстранилась от меня, приказала Линчу поднять штаны, и покинуть конюшню. Меня же она поцеловала в ушко и прошептала:

— Теперь ты пахнешь его семенем.

Позже, в своей комнате, кузина продемонстрировала мне свою пушистую рощицу, с влажным интимным устьем под ней.

— Ты разве не хочешь ее? Хочешь, я же вижу это по твоим глазам.

Я поупиралась, сказав, что мне не хочется, что я никогда не делала этого, и не буду делать это сейчас, но Гертруда не сдавалась. Она притянула меня к себе, и прижала мое лицо к своему животу.

— Твой рот, — промурлыкала она. — Можешь думать о Линче, если хочешь, но я хочу твой рот.

Вот так и случился мой первый раз. Начало сладострастной бури.