Фотоальбомы в нашей семье всегда были источником некоторого беспокойства. Особенно тот, коричневый, с оторванным уголком. "Морской", как мы его называли.

Когда-то, еще в доцифровую эпоху, мы с женой регулярно ездили на море. Рижское взморье, Крым, Сочи. Однажды даже в Болгарию выбрались, по профсоюзной линии. Это сейчас щелкнул на телефон – и готово. А тогда фотографирование было целым ритуалом. Пленка – тридцать шесть кадров. Каждый на вес золота.

Возвращаясь из отпуска, я заклеивал окна в ванной черной бумагой и проявлял пленку. Жена нарезала фотографии ножницами и подписывала их на обороте. "Я на пляже", "Мы в столовой", "Вид на море из номера".

Раз в год я относил негативы знакомому фотографу Мише. Миша пил, как лошадь, но работал, как бог. Увеличивал лучшие снимки до размера 10х15. Эти фотографии мы с женой и помещали в альбом.

Между прочим, когда на море выпадал уединенный пляж или безлюдная бухта, мы фотографировались обнаженными. Ну, то есть как обнаженными. Жена – топлес, с маленькими упругими грудями, которые от загара лишь слегка порозовели, сохраняя трогательную белизну там, где обычно скрывались под тканью купальника. Я – в одних плавках, демонстрируя свой загорелый до черноты торс с полоской светлой кожи на бедрах. Иногда и без плавок – поджарый, с рельефными мышцами, которые в те годы еще не требовали специальных упражнений для поддержания формы. Было нам тогда лет по тридцать, комплексов – минимум.

Конечно, эти фотографии тоже попадали в альбом. Без них история отпуска казалась неполной. Мы не считали это чем-то особенным. Как говорил мой приятель Жбанков: "Нагота – это естественно. Противоестественно только ханжество".

Но вот что интересно. Когда к нам приходили гости, мы непременно после ужина доставали морской альбом. Выпив, все охотно его листали. Причем, увидев "особые" кадры, никто не делал квадратные глаза. Все делали вид, что не заметили.

Однажды в наш альбом заглянула моя теща. Я думал – скандал. А она только хмыкнула и сказала: – В наше время тоже фотографировались. Только не показывали направо и налево. – А кому показывали? – не удержался я. – Кому надо, – ответила теща и ушла на кухню.

Помню, Рубенчик, увидев мою жену топлес, сказал только: – Симпатичный ракурс. Это Гагры? – Пицунда, – ответил я. – Ясно, – кивнул Рубенчик. – Где тут пепельница?

Рубенчик был человеком деликатным и внимательным. Он преподавал античную литературу в университете. Был женат четыре раза. Все жены от него уходили. Однажды он мне сказал: – Женщины не ценят деликатности. Им подавай грубую мужскую силу.

Его слова вспомнились мне в восемьдесят третьем, когда к нам пришли новые знакомые – Аркадий с женой Светой.

Света была тихой, скромной женщиной. Работала библиотекарем в Публичке. Носила очки с толстыми стеклами и длинные юбки. Говорила шепотом.

Аркадий работал в котельной, писал стихи и пил портвейн. Одет был всегда неряшливо. Брюки вытянуты на коленях, свитер в катышках.

Когда мы показали им альбом, я наблюдал за их реакцией. Аркадий перелистывал страницы с безразличным видом. Света вдруг замерла, покраснела и уткнулась в свой бокал. Я подумал: "Ну все, сейчас она скажет, что им пора домой".

Но Света вдруг спросила: – А на каком пляже это снято? – На диком, – ответила моя жена. – У маяка. – Там никого не было? – Почти никого. – Понятно, – кивнула Света и покраснела еще сильнее.

Через полчаса они ушли. А через неделю позвонили и пригласили нас к себе.

Мы пришли. Они жили в коммуналке на Лиговке, в крохотной комнатке с фикусом и репродукцией Левитана. После ужина с пельменями и водкой Аркадий сказал: – Хотите посмотреть наши фото с отдыха? – Конечно, – ответили мы хором.

Он достал альбом в дерматиновой обложке.

– Мы тоже в Пицунде были, только в восьмидесятом.

Мы начали листать. На снимках – галька, море, кипарисы. Аркадий с рыбой на газете. Света в белом платье на фоне гор.

А потом – неожиданно – совершенно другие кадры.

Света обнаженная, на камнях, в полный рост – стройная, с неожиданно изящной линией бедер и маленькой грудью, чья форма была совершенна как у античных статуй. Без очков она казалась моложе, а ее бледная кожа, не тронутая загаром, светилась в лучах южного солнца, словно алебастр.

Аркадий без плавок, с запрокинутой головой, демонстрирующий подтянутое тело, которое никак не угадывалось под его неопрятной одеждой – широкоплечий, с узкими бедрами и длинными мускулистыми ногами.

Они вместе, в недвусмысленных позах, словно пытались изобразить иллюстрации к индийским трактатам, их обнаженные тела переплетались, создавая причудливую скульптурную композицию на фоне морской лазури.

Я посмотрел на жену. Она молча перелистывала страницы, делая вид, что ничего необычного не происходит.

– Красиво снято, – наконец сказала она. – Это кто фотографировал? – Мы сами, – ответил Аркадий. – На автоспуск. – Здорово получилось.

Больше никто не комментировал эти снимки. Поговорили о погоде, о дефиците стирального порошка, о новой постановке в БДТ.

Через месяц к нам пришли другие гости, и мы снова достали морской альбом. Но на этот раз он показался мне скучным и каким-то пресным. Наши фотографии выглядели целомудренно, как открытки из "Союзпечати".

Потом мы встречались со Светой и Аркадием еще пару раз. Но как-то разговор не клеился. Аркадий опубликовал книгу стихов. Света поступила в аспирантуру.

Вскоре они разошлись. Аркадий женился на молодой поэтессе и переехал в Таллин. Света вышла замуж за внешторговца и уехала в Берлин.

А еще через несколько лет началась перестройка. Появились цветные глянцевые журналы, видеокассеты, первые цифровые фотоаппараты. Снимки перестали печатать, их хранили на дискетах, потом на дисках, потом в компьютере.

Наш коричневый альбом с оторванным уголком остался лежать на антресолях. Иногда я достаю его, листаю пожелтевшие страницы и думаю: "А ведь это была целая эпоха".

И фотографии уже не кажутся мне ни пресными, ни скучными. В них – двадцать пять лет нашей с женой жизни, молодость, море, солнце. И то особенное чувство свободы, которое неизбежно покидает человека вместе с возрастом.

Недавно я спросил жену: – Помнишь, как мы показывали гостям альбом с откровенными фотографиями? – Конечно, – ответила она. – Тогда все так делали. – Правда? – Ну, может, не все. Но многие.

Я вдруг подумал: может быть, это была такая странная форма близости? Способ рассказать о себе что-то настоящее, откровенное, но при этом не произнести ни слова? Поделиться сокровенным, но сохранить дистанцию?

Сейчас всё по-другому. Сейчас есть интернет, соцсети, миллионы фотографий. Но той особой атмосферы, того волнения, которое возникало, когда гость неожиданно натыкался на "запретный" снимок, уже не вернуть.

Как говорил Рубенчик: "Во всяком старомодном ритуале есть своя прелесть. Она исчезает, как только ритуал становится привычкой".

Кстати, я недавно встретил Рубенчика. Он женился в пятый раз. На молодой аспирантке с кафедры ботаники.

– У нас с ней много общего, – сказал он. – Мы оба любим фотографировать. – А альбом у вас есть? – спросил я. – Зачем? – удивился Рубенчик. – У нас есть Инстаграм.