Субботний вечер подкрался незаметно — за окном синели сумерки, кухня пахла запечённым мясом, чуть подгоревшим по краям, и картошкой с чесноком. Стол был накрыт по-домашнему: потёртые рюмки, бутылка коньяка, миска с яблоками и виноградом, краюха хлеба на салфетке. Лёша возился с пуговицей на рубашке — руки дрожали от нетерпения, — а Валентина, в старом халате с цветочками, поправляла волосы перед зеркалом в прихожей. Стук в дверь раздался ровно в семь — тяжёлый, знакомый.

Лёша распахнул дверь: "Тёть Нин, ну наконец-то, заходи!" Нина ввалилась, пыхтя, с корзинкой в руках — платье зелёное, мятное, чуть тесное на её пышной груди, седые волосы растрепались от ветра. "Лёшка, Валя, привет, мои вы хорошие! Пироги с мясом притащила, пока тёплые, " — прогудела она, ставя корзину на тумбочку. От неё пахло тестом и чуть-чуть потом — настоящая, живая. Валентина вышла из кухни, обняла её: "Нина, да ты умница, давай к столу!" Лёша подхватил корзину: "Щас заценим, пахнут — слюнки текут."

Они уселись — Нина плюхнулась напротив Лёши, её стул скрипнул, Валентина устроилась сбоку, пододвинув мясо. "Ну, Лёш, наливай, " — сказала она, и он плеснул коньяк, чуть пролив на скатерть. "За нас, чтоб вечер тёплый был!" — провозгласил он. Рюмки звякнули, коньяк обжёг горло, Нина поморщилась: "Ух, крепкий, зараза!"

Нина откусила пирог, зажмурилась: "Валя, мясо твоё — прямо как в старые времена, только картошка у тебя с чесночком, закачаешься." Валентина хмыкнула, ткнув вилкой в тарелку: "Да ну, Нин, я ж на глазок, чуть не спалила сегодня. Ты как после фитнеса, поясница не гудит?" Нина махнула рукой, грудь колыхнулась: "После той ночи с вами я как девчонка, хоть и ноет ещё чуток." Лёша хохотнул, жуя картошку: "Тёть Нин, ты тогда здорово держалась, я прям запомнил."

Они заржали — громко, по-домашнему, коньяк плеснулся ещё раз. Нина подмигнула: "Лёшка, ты мне такой заряд дал, я потом два дня думала — позовёте или нет?" Валентина откинулась на стуле, улыбнулась: "А как же, Нин, сегодня опять пошалим. Лёш твою попку хочет, я подсоблю." Нина поперхнулась пирогом, закашлялась, но глаза загорелись: "Ой, Валя, я ж ждала этого, только трясусь вся — вдруг больно будет? Ты ж меня не бросишь там?" Лёша проглотил виноградину: "Тёть Нин, я потихоньку, с кремом, чтоб тебе в кайф." Нина выдохнула, потёрла шею: "Ну, вы меня уломали. Давай ещё выпьем, а то я прям на иголках." Лёша разлил, они выпили — коньяк разлился тёплой волной, и Нина хихикнула: "Лёш, ты молодой жеребец, а я старуха, но с вами оживаю."

После ужина они ввалились в спальню — Нина спотыкалась, хихикая от коньяка, Валентина тащила её за руку: "Нин, давай, становись!" Лёша нёс крем, чуть не уронив на пороге. Лампа мигала тускло, кровать прогнулась под их весом — пружины скрипнули, как живые. Нина стянула платье через голову, пыхтя: "Ну всё, Лёшка, Валя, смотрите, какая я раскоряка." Её тело открылось — грудь тяжёлая, с бледными сосками, свисала до пупка, живот в складках, попа огромная, рыхлая, с целлюлитом, между ног — тёмная щёлка, мокрая от мыслей. Она бухнулась раком, колени разъехались: "Ну, мои дорогие, я вся ваша."

Валентина плюхнулась перед ней, раздвинула её толстые, мягкие бёдра — кожа тёплая, чуть липкая. "Нин, не дёргайся, щас полегче станет, " — сказала она и лизнула её киску — солоноватую, горячую, с запахом её тела. Нина охнула: "Ой, Валя, ты что, я ж..." Она заёрзала, попа задрожала, анус — тёмный, сморщенный — подрагивал.

Лёша встал сзади, его молодая кожа блестела от пота, член стоял твёрдо. Он мазнул кремом по её анусу — Нина дёрнулась: "Лёшка, холодно, чёрт!" Он хмыкнул: "Тёть Нин, щас нормально будет, " — и просунул палец, чувствуя, как она сжимается, жаркая, тугая. "Ох, Лёш, это что, так и надо?" — выдохнула она, голос дрожал. Он добавил второй палец, растягивая её медленно, крем чавкал: "Ты не бойся, тёть Нин, я потихоньку."

Валентина лизала, держа её бёдра крепко: "Нин, не выкручивайся, я тут." Нина замычала: "Валя, я вся мокрая, теку, только Лёшка, давай уж быстрей!" Лёша убрал пальцы, смазал член, упёрся в её анус и вошёл — медленно, но твёрдо. Нина пискнула: "Ой, Лёш, больно, погоди!" — и дёрнулась вперёд, пытаясь отодвинуться, но руки Лёши вцепились в её рыхлые бёдра, а Валентина прижала её сильнее к кровати: "Нин, лежи, не рыпайся, щас привыкнешь."

Её попа сжалась вокруг него — мягкая, жаркая, но Нина всё ещё напрягалась, непривычная к такому. "Лёшка, аккуратно, не порви меня, " — простонала она, голос сорвался. Лёша замер, дал ей пару секунд, потом двинулся глубже: "Тёть Нин, ты держись, я не сильно." Она выдохнула, попа начала расслабляться, обхватывая его теплее: "Ох, Лёш, я ж... чувствую тебя, только не рви, ладно?" Валентина подняла взгляд, подбородок блестел: "Нин, ты молодец, он уже внутри, не дёргайся."

Нина сопела, её толстые бёдра дрожали: "Валя, ты меня не отпускай, я прям вся в поту." Лёша двигался медленно, чувствуя её мягкость, складки под руками: "Тёть Нин, ты мягкая такая, щас кайф поймаешь." Она замычала громче: "Лёшка, жжёт ещё, но... давай уж, не останавливайся." Валентина лизала глубже, Нина вдруг вскрикнула: "Ой, Валя, я щас кончу!" — тело затряслось, она брызнула горячим на Валентинины щёки, попа сжала Лёшу. Он толкнулся резче: "Тёть Нин, я тоже..." — и сперма хлынула в неё, горячая, густая, заполняя её анус.

Нина ощутила его внутри — сначала резкий укол, потом тёплое давление, как будто её растянули и залили чем-то густым, живым. Её попа горела, сперма была тяжёлая, чуть липкая, и это смешалось с облегчением после боли. "Лёшка, ты... я прям чую, как оно там тепло, " — выдохнула она, рухнув на живот. Он вытащил, её анус чавкнул, сперма потекла по бёдрам — желтоватая, мутная, на красной от напряжения коже: "Ох, Лёш, я вся липкая теперь."

Валентина вытерла лицо простынёй, села рядом: "Нин, ты героиня, я ж говорила, что выгорит. Мне самой жарко стало, как ты текла." Лёша плюхнулся с другой стороны, потный: "Тёть Нин, ты просто чудо, мягкая такая, я прям кайф поймал." Нина хихикнула, грудь колыхнулась: "Лёшка, ты мне всю попу растянул, но я жива. Валя, ты меня спасла, а ты, молодой, прям неугомонный." Она потёрла бёдра, чувствуя липкость: "Ох, ребят, я в душ, а то вся в этом... вашем." Лёша кивнул, потянулся: "И я с тобой, тёть Нин, тоже липкий."

Они встали, пошатываясь — Нина с Лёшей побрели в ванную, оставив Валентину на кровати. Из-за двери донеслось шуршание воды, Нина буркнула: "Лёш, лей сильней, я ж как пирог с начинкой!" — и они засмеялись, смывая пот и следы их близости.

Нина и Лёша вышли из ванной, оба посвежевшие, с мокрыми волосами и лёгким запахом мыла. Нина завернулась в старое полотенце Валентины — оно едва сходилось на её пышных бёдрах, грудь выпирала сверху, — а Лёша натянул штаны, оставив грудь голой, капли воды блестели на его молодой коже. Они плюхнулись на диван в гостиной, где Валентина уже сидела с рюмкой коньяка, её халат чуть распахнулся, открывая мягкий живот. На столе лежали остатки фруктов — пара яблок и горсть винограда.

"Ну что, мои голубки, отмылись?" — хмыкнула Валентина, пододвигая им рюмки. Нина засмеялась, её голос гудел: "Валя, я ж как поросёнок была, липкая вся, Лёшка меня прям залил!" Лёша ухмыльнулся, потирая шею: "Тёть Нин, ты сама текла, я думал, кровать утонет." Нина шлёпнула его по плечу, полотенце чуть сползло: "Ох, Лёшка, нахал молодой, а я старая дура — лежала, пыхтела, пока ты меня там растягивал!"

Валентина хихикнула, налила коньяк: "Давай, Нин, пей, а то ты прям страдалица. Лёш, ты её не порвал, вроде жива ещё?" Лёша чокнулся с ними: "Жива, бабуль, я ж аккуратно, как ты учила." Они выпили — коньяк обжёг горло, Нина поморщилась: "Ух, зараза, но греет." Они посидели молча, отдышались, Нина потёрла бёдра: "Попа ещё ноет, Лёш, но я не жалуюсь, кайф поймала." Лёша подмигнул: "Тёть Нин, ты молодец, я думал, сбежишь." Она фыркнула: "Куда я сбегу, вы меня в четыре руки держали!"

Коньяк тёплой волной растекался по телу, и Валентина вдруг отставила рюмку, её глаза заблестели. "Слушай, Нин, " — начала она, голос чуть хриплый, — "а давай поменяемся? Я тебя языком побалую, а Лёшка сзади в меня войдёт. Хочу тебя полизать, пока он меня берёт." Нина замерла, рюмка дрогнула в руке, но потом она хихикнула: "Ой, Валя, ты прям затейница! Я ж мокрая ещё от душа, а ты уже туда?" Валентина улыбнулась, тёпло, но с искрой: "Ты и без душа мокрая была, Нин, я ж видела. Ну что, согласна?"

Нина потёрла шею, глянула на Лёшу: "Лёшка, а ты как? Бабулю свою помучаешь сзади?" Лёша ухмыльнулся, его молодой голос звенел: "Тёть Нин, я с бабулей всегда готов, а с тобой вдвоём — это ж огонь будет." Нина выдохнула, полотенце сползло с плеча: "Ну, вы меня уговаривать умеете. Ладно, давай, только я лягу, а то ноги не держат." Валентина кивнула: "Не боись, Нин, я тебя разогрею, а Лёш уж за мной."

Нина скинула полотенце, плюхнулась на кровать, её толстые бёдра разъехались, кожа ещё блестела от воды. "Ну, Валя, Лёш, я ваша, " — буркнула она, ложась на спину. Валентина сбросила халат, оставшись голой — её грудь чуть обвисла, кожа мягкая, но крепкая, — и устроилась между Нининых ног. Она вдохнула её запах — мыло, пот, тёплая киска, — и язык скользнул по складкам, солоноватым, влажным. Нина охнула: "Ой, Валя, ты... я ж опять вся мокрая!" Её грудь заколыхалась, она заёрзала, но Валентина прижала её бёдра: "Нин, лежи смирно, я только начала."

Лёша стоял сзади, глядя на них — Нинина пышность, бабулина попа, выгнутая перед ним. Он скинул штаны, член встал твёрдо, блестя от предвкушения. "Бабуль, я готов, " — сказал он, становясь на колени позади неё. Он провёл рукой по её бёдрам, раздвинул её ноги шире, упёрся членом в её киску — горячую, влажную от их игры, — и вошёл медленно, чувствуя, как она обхватывает его, мягкая, живая. "Бабуль, ты... ох, тепло, " — выдохнул он, входя глубже.

Валентина застонала в Нинину киску: "Лёш, ты... давай, я держусь!" Её язык двигался быстрее, Нина замычала: "Валя, я прям... скоро.. .а, как хорошо, а Лёшка красиво тебя долбит!" Лёша схватил Валентину за бёдра, толкаясь ритмично — её киска сжималась вокруг него, тёплая, мокрая. Он смочил пальцы её соком, просунул два в её анус — она дёрнулась: "Лёш, ты что, ой!" — но тут же расслабилась, попа сжала его пальцы, добавляя ей жара. "Бабуль, так лучше, да?" — спросил он, двигая пальцами в её тугом анусе, а членом — в киске.

Нина задрожала, её толстые ноги напряглись: "Валя, я щас... не могу больше!" Она кончила — сок брызнул Валентине на лицо, горячий, липкий, её грудь затряслась. Валентина ахнула, её голос сорвался в Нинину кожу: "Нин, ты... Лёш, глубже!" Лёша ускорился, пальцы растягивали её анус, член входил до упора: "Бабуль, я..." — и сперма хлынула в её киску, желтоватая, тёплая, заполняя её. Валентина кончила следом, её киска сжала его, анус стиснул пальцы, сок смешался с его спермой: "Лёш, ты... я вся полная!"

Прошла неделя после их жаркой субботы. Лёша вернулся к учёбе в техникуме — практика затягивала, он приходил домой усталый, пахнущий мукой и маслом, но довольный. Валентина замечала, что он реже говорит о Нине, больше о своих делах. Она улыбалась, но в груди шевельнулось что-то тёплое и чуть грустное — их тройка с Ниной осталась в прошлом, как яркий сон.

Нина звонила пару раз: "Валя, Лёшка как, не забыл меня?" Валентина хмыкала в трубку: "Куда ж он денется, Нин, просто занят теперь, да и я умоталась — пироги пеку, спину тянет." Нина смеялась: "Ну, зови, если что, я с мясом напеку." Они решили встретиться через пару недель, без спешки — дружба осталась, но тот огонь, что грел их втроём, стал тлеть тише.

Через месяц Нина всё-таки заявилась — с бутылкой коньяка, в старом пальто, чуть запыхавшаяся от лестницы. "Валя, Лёш, мои дорогие, соскучилась я!" — прогудела она, обнимая их по очереди. Они пили чай, смеялись, вспоминали субботу: "Лёшка, ты мне тогда попу растянул, я неделю сидеть боялась!" Лёша хохотнул: "Тёть Нин, ты сама молодец, я думал, сбежишь." Валентина подмигнула: "Нин, мы тебя не отпустим, просто так"

В тот вечер они выпили коньяк, и Нина осталась ночевать. Секс случился — неспешный, уютный, в полутьме спальни. Нина легла на спину, Валентина лизала её, тихо, без суеты, а Лёша взял Валентину сзади, во влагалище, мягко, как привык. Нина кончила первой, шепча: "Валя, ты... ох, я мокрая вся, " а Лёша с Валентиной дошли вместе, их дыхание смешалось с её стонами. После они лежали втроём, потные, но довольные. Нина сказала: "Ребята, я вас люблю, Мне и так тепло с вами." Лёша кивнул: "Тёть Нин, ты наша, нам с тобой очень хорошо."

С тех пор Нина приходила раз в месяц-два — с пирогами, шутками, иногда с сексом, но чаще просто посидеть. Их дружба стала глубже, чем страсть, а Лёша с Валентиной нашли свой ритм вдвоём.

Прошло три месяца. Лёша копил карманные деньги — откладывал от обедов в техникуме, брал подработки на кухне, где его хвалили за ловкость. Он хотел сделать Валентине подарок — не просто вещь, а что-то важное, от сердца. В ювелирной лавке у рынка он нашёл тонкое серебряное кольцо — простое, с маленьким камешком, похожим на её глаза. Это не было обручальным, он знал, что люди осудят, да и не хотел жениться — это был знак, что она первая и главная в его жизни.

Вечером, перед Новым годом, он пришёл домой с пакетом мандаринов и спрятанной коробочкой. Валентина возилась на кухне, пекла пирог с капустой, её руки были в муке. "Бабуль, сядь, я тебе кое-что покажу, " — сказал он, чуть краснея. Она вытерла руки о фартук, села, глядя на него с улыбкой: "Ну, Лёш, что удумал?" Он достал коробочку, открыл: "Вот, это тебе. Не думай, что жениться зову, я ж не дурак, просто... ты моя первая, кого я люблю и буду любить, и всегда будешь. "

Валентина замерла, её глаза заблестели — не от слёз, а от тепла. Она взяла кольцо, надела на безымянный палец — оно село чуть туго, но удобно. "Лёш, ты мой мальчик, " — сказала она тихо, голос дрогнул. "Я его носить буду, пока жива. Это не свадьба, а лучше — ты мне сердце греешь." Они обнялись, её мука осталась на его рубашке, а мандарины так и лежали на столе, пахнущие зимой.

Через год Лёша встретил девушку — Катю, пекаря из соседнего цеха. Она была молодая, крепкая, с тёплыми руками и смехом, как у Нины в лучшие дни. Валентина заметила её первой: "Лёш, хорошая девка, бери, пока не увели."

Алексей и Валентина берегли свой секрет, как редкий цветок, скрытый от посторонних глаз. До свадьбы их связь была яркой и частой — Валентина, с ее мудростью и теплом, открывала ему мир страсти. После того, как Алексей женился на Катерине, их встречи с бабушкой стали реже, но не утратили своей глубины. Когда Катерина уезжала по делам или к подругам, Алексей находил повод зайти к Валентине — то чай заварить, то просто поговорить. А там, в знакомой комнате, они предавались друг другу, будто время не касалось их.

Годы шли, и Валентина постарела, но оставалась живой и цепкой. Когда ее силы начали сдавать, Алексей с Катериной забрали ее к себе домой. Катерина считала это проявлением заботы, не подозревая, что для мужа и бабушки это означало нечто большее. В те часы, когда Катерина уходила из дома, Валентина, несмотря на возраст, отдавалась своему любимому внуку — медленнее, чем раньше, но с той же нежностью и страстью.

У Алексея и Катерины родился сын, названный в честь отца и прадеда — Алексей. Маленький Алеша стал центром их семейной жизни, но не изменил скрытых течений. Катерина, занятая ребенком и делами, не замечала ни долгих взглядов между мужем и Валентиной за столом, ни его редких отлучек к Нине. Валентина, живя под одной крышей, молчаливо радовалась внуку и сыну, сохраняя их общий секрет. Нина же, на другом конце города, ждала своих моментов, довольствуясь тем, что Алексей не забывал дорогу к ней.

Так и текла их жизнь: Катерина с сыном, Валентина с ее тайной близостью, Нина с ее редкими победами. Алексей балансировал между всеми, не выдавая ничего. Иногда, глядя на маленького Алешу, он думал, что его собственная история — это клубок, который он никогда не распутает. И никто не узнает — ни Катерина, ни кто другой. Тайна осталась с ним, Валентиной и Ниной, растворяясь в буднях, как шепот в шуме большого города.