Неверный шаг

Больше недели я не видел ни Клэр, ни ее подругу.

На восьмой день я случайно повстречал маленькую Энн в книжной лавке на Монмартре. Она была одна. Она сделала вид, будто не замечает меня, что, по правде говоря, нисколько меня не удивило.

Я вспомнил последнюю картину, оставшуюся у меня в памяти с того дня в Багатель. Роза, должно быть, отцепилась от пояса, когда девушка стояла на коленях под раскидистым буком — когда она поднялась, пряча лицо в ладонях, я увидел, как розово-бежевый цветок остался лежать на земле среди пожухлых листьев. Он как раз попал под струю: на лепестках остались сверкающие капельки. Бурая листва вокруг была мокрой, отчего казалась еще более темной и блестящей.

Большая капля медленно скатилась по изогнутому розовому лепестку и упала на слегка увядший лист, гладкий и почти плоский, и превратилась в крошечное зеркальце, исчезнувшее через несколько секунд.

Сейчас девушка разговаривала с продавцом. Меня удивил решительный и уверенный тон, которым она к нему обращалась. Она спрашивала редкую книгу, продававшуюся из-под полы, но говорила настойчиво, очевидно зная, что она есть в магазине.

Продавец быстро прекратил разыгрывать неведение и достал книгу с тайной полки под прилавком. Энн заплатила, не торгуясь.

Я преградил ей путь в дверях, и ей невольно пришлось взглянуть мне в лицо. Я спросил:

— Вы меня не узнаете?

Она холодно на меня взглянула:

— Отчего же, узнаю, конечно. Но не так, как вы думаете.

Я сразу понял, что сегодня все будет происходить совершенно по-другому. Поэтому я заверил Энн, что ни о чем особенном не думаю, и вышел за ней на улицу.

— Чего вы от меня хотите? — сухо спросила она.

— Ничего… Немного поговорить с вами.

— У меня нет желания ни с кем разговаривать, и к тому же я тороплюсь. Я должна отнести эту книгу как можно быстрее. — Она показала мне маленький сверток из коричневой бумаги, в которую завернул книгу продавец.

— Кому? — спросил я. — Клэр?

Взгляд ее зеленых глаз стало еще более враждебным: такого их блеска я никогда прежде не видел.

— Я несу ее кому хочу. Вас это не касается.

Я решил завершить эту сцену, иронично улыбнувшись и попрощавшись с ней.

Хотя она и без того уже ушла.

Эта встреча оставила меня крайне неудовлетворенным.

Я отлично понимал, что сам по себе не имею никакой власти над этой девушкой, но мне казалось вполне естественным сохранять некоторые привилегии даже в отсутствие Клэр, поскольку они были предоставлены мне с такой щедростью, когда я о них даже не просил.

Быть может, такое впечатление создавалось благодаря освещению или, скорее, резкому контрасту между черным и белым, который делал контуры изображения еще более отчетливыми.

Но несмотря на эту разницу, я был уверен, что негативы для тех и других снимков использовались одни и те же. Должно быть, Клэр испытывала удовольствие работорговца, позволяя первому встречному купить открытку с унизительным изображением своей подруги. Очевидно, удовлетворения такого рода она с самого начала искала в моем присутствии.

Используемые в подобных целях, фотографии приобрели в моих глазах, так же как и в глазах Клэр, еще большую ценность. С технической точки зрения я также не смог удержаться от того, чтобы не выразить Клэр своего восхищения.

Мы сидели на расстоянии вытянутой руки друг от друга в небольших, но удобных креслах, за низким столиком, под напольной лампой, которую можно было наклонять под разными углами и которая, очевидно, использовалась как прожектор во время съемок.

Я впервые был у Клэр на улице Жакоб. Комфортная современная обстановка комнаты, в которой мы находились (как и всей квартиры, насколько я мог судить) вызывала приятное удивление после темной неудобной лестницы и общего запущенного вида всего дома.

Чтобы увеличить обособленность от внешнего мира, столь непохожего на внутренний, тяжелые шторы на окнах были задернуты, хотя день еще не кончился. Даже если окна не выходили в тесный дворик, как часто бывает в старых домах, свет, проникающий сквозь них, казался, должно быть, унылым — одновременно более слабым и менее интимным, чем правильное искусственное освещение.

Клэр передавала мне фотографии одну за другой, тщательно рассматривая каждую из них, пока я был занят предыдущей. Они были вставлены в плотные картонные рамки. Формат их был как у бланков для деловых писем.

Прохладная поверхность была защищена прозрачной бумагой, которую приходилось поднимать, чтобы рассмотреть снимок.

На первом маленькая Энн была только в черной комбинации и чулках с поясом, похожем на тот, которым я уже восхищался в саду Багатель. Правда, у этих чулок не было вышитой окантовки.

Девушка стоит у колонны в той же позе, которую заставляла ее принять Клэр, чтобы спрятать под юбкой украденную розу Только теперь она без туфель, а вместо платья — лишь короткая комбинация, легкую ткань которой она приподнимает обеими руками, выставляя напоказ полураздвинутые бедра и треугольник волос на лобке. Одна ее нога выпрямлена, другая чуть согнута в колене, так что подошва касается земли только наполовину.

Вверху комбинация украшена кружевной окантовкой, но ее плохо видно из-за складок, получившихся из-за того, что правая бретелька не надета, а левая соскользнула с плеча. Таким образом, комбинация сидит чуть косо, оставляя полностью обнаженной одну грудь и частично — другую. Груди великолепной формы, не слишком большие, достаточно широко расставленные, с коричневым ореолом вокруг выступающих, но не вытянутых сосков. Руки округлые, с изящными очертаниями.

Лицо под густыми белокурыми локонами получилось особенно удачно: смиренный взгляд, полуоткрытые губы, очаровательно-наивное и в то же время покорное выражение. Голова чуть склонена набок, в сторону обнаженной груди и слегка согнутой ноги.

Освещение, хотя и резко контрастное, придает контурам мягкость и в то же время отчетливость. Свет падает сквозь узкое готическое окно, забранное грубыми стальными прутьями. Видна только его часть — на заднем плане, у самого края фотографии. Колонна, возвышающаяся на переднем плане — каменная, так же как и облицовка окна. Она почти такой же толщины, что и бедра стоящей рядом с ней девушки. Сбоку, у другого края снимка, виднеется изголовье железной кровати. Пол выложен широкими черными и белыми плитами и похож на шахматную доску.

Вторая фотография сделана более крупным планом, и на ней кровать видна полностью — железная односпальная кровать, выкрашенная черной краской. Простыни в полном беспорядке. Узор из металлических прутьев в изножье и в изголовье выглядит старомодно: они изогнуты и закручены в спирали и соединены между собой кольцами, более светлыми — скорее всего, позолоченными.

Девушка, изображенная на ней, одета почти так же, если не считать отсутствия чулок с поясом. Она лежит среди смятых простыней на животе, но слегка повернувшись на бок, так, что одно бедро немного выше другого. Лицом она уткнулась в подушку, по которой в беспорядке рассыпаны ее локоны. Полусогнутая правая рука огибает голову, левая протянута к стене. С той стороны, где бретелька комбинации спущена с плеча, ниже подмышечной впадинки видна грудь.

Сама комбинация снова задрана — на этот раз, понятно, сзади. Шелковая ткань расположена с продуманной небрежностью на поясе и вдоль бедер, словно изысканная оправа вокруг драгоценности — великолепных округлых ягодиц, полных и чуть раздвинутых, что выглядит очень соблазнительно. Их упругость подчеркивается очаровательными ямочками, появившимися из-за ассиметричной позы. Слегка раздвинутые бедра образуют темную расселину.

Левое колено выставлено вперед и утопает в складках простыни, а подошва касается вытянутой правой ноги.

Фотография сделана сверху, таким образом, чтобы показать ягодицы в наиболее выгодном ракурсе.

На следующей фотографии девушка полностью обнажена, ее руки скованы за спиной, она стоит на коленях на черно-белом плиточном полу. Этот снимок тоже сделан сверху и показывает ее в профиль. На нем не видно ничего другого, кроме обнаженной девушки, стоящей на коленях, и кнута.

Голова девушки низко опущена. Волосы падают на лицо, закрывая его и делая заметной линию затылка и шеи, сильно изогнутую. Ниже плеча виднеется выступающий кончик груди. Бедра сжаты и, поскольку торс наклонен вперед, ягодицы слегка выпячены, готовые подвергнуться наказанию.

Цепь, такая же, как на запястьях, сковывает и лодыжки. Кнут лежит на полу, возле маленьких ступней, повернутых так, что видны подошвы.

Это плетеный кожаный хлыст, похожий на те, с помощью которых дрессируют собак. Тонкий и мягкий, он утолщается и становится жестким, почти негнущимся, у основания, которое одновременно служит и рукоятью. Он образует на полу букву S — оба его конца изгибаются в противоположные стороны.

Снова нагая девушка, стоящая на коленях, но на сей раз прикованная цепью к кровати. Ее видно со спины. Щиколотки крепко связаны, но поскольку одна ступня лежит поверх другой, колени широко расставлены.

Руки тоже расставлены и подняты чуть выше головы — ладони почти вровень с белокурыми локонами. Локти слегка согнуты — правый немного сильнее, чем левый. Запястья с помощью тех же металлических цепочек прикованы к изогнутой верхней перекладине, венчающей железное изголовье кровати.

Торс и бедра совершенно прямые, но все тело слегка изогнуто вбок — вероятно, из-за усталости, вызванной такой позой, — отчего одно бедро кажется немного выпирающим. Голова наклонена к правому плечу и почти касается его.

Ягодицы исполосованы отчетливыми следами хлыста, которые с двух сторон пересекают разделяющую их бороздку. Следы выделяются сильнее или слабее в зависимости от силы ударов.

Изображение маленькой Энн, прикованной к кровати, стоящей на коленях в такой неудобной позе, становилось еще более трогательным из-за этих жестоких отметин, свидетельствующих о понесенном ею наказании. Позади нее черные железные завитки образовывали изящный узор, напоминающий арабески.

Обнаженная девушка привязана к колонне толстыми веревками. Она стоит лицом к зрителю, раздвинув ноги и подняв руки. На глазах — черная повязка. Рот ее открыт в крике или просто искажен жестокой болью.

Щиколотки крепко прижаты к подножию колонны справа и слева, на большом расстоянии друг от друга. Поэтому ноги довольно широко раздвинуты, а колени чуть согнуты. Руки вытянуты вверх и заломлены назад, так что видны только до локтей. Запястья, очевидно, связаны с другой стороны колонны.

Веревки глубоко врезались в тело. Одна проходит под правой подмышкой и поднимается с другой стороны к шее, полностью охватывая таким образом плечо. Другие обвивают руки и лодыжки, охватывают ноги под и над коленями, так что те оказываются плотно прижатыми к колонне и одновременно широко расставленными.

На измученном теле, чьи судорожные движения ясно указывают на попытки освободиться, — две глубокие раны, из которых обильно струится кровь.

Одна из них тянется от кончика груди к подмышке, свободной от пут. Кровь сбегает вдоль всего бока множеством узких и широких струек, которые расходятся, чтобы потом снова соединиться, образуя сложный переплетенный узор на бедре и большей части живота. Они доходят даже до пупка и волос на лобке, куда стекает густая струйка вдоль паха.

Вторая рана — на другом боку, гораздо ниже первой. Она начинается в паху, сразу над лобком, пересекает низ живота и продолжается на внутренней стороне бедра. По ней кровь стекает густыми струями, покрывающими ее почти полностью, вплоть до веревки, стягивающей ногу над коленом. Здесь кровь ненадолго собиралась, после чего стекала прямо на белый квадрат плиточного пола, где образовывала небольшую лужицу.

Эта фотография, ужасающая и притягивающая одновременно, несмотря на преувеличенный романтизм, — могла быть только подделкой. Обе раны и струящаяся кровь были, без всякого сомнения, нарисованы красной краской на восхитительном теле маленькой Энн. Но сделано это было настолько профессионально, что обмануться ничего не стоило, тем более что судорожная поза жертвы также могла ввести в заблуждение.

Возможно, слишком большая искусность, с которой были прорисованы расходящиеся струйки крови, а также их обилие уже сами по себе указывали на то, что фотография была ретуширована. Но, во всяком случае, гармоничные линии тела отнюдь не были размыты благодаря этому рисунку — напротив, оттененные им, они выглядели более четкими.

Последняя фотография была результатом аналогичной мизансцены. Измученное тело девушки безжизненно распростерлось на черно-белом плиточном полу. На ней снова ничего не было, кроме повязки на глазах.

Она лежала на правом боку, чуть повернувшись, так что лицо смотрело вверх и одновременно в объектив. Правая рука была вытянута вдоль тела, левая — закинута за голову, так что на виду оказывались пушистая подмышка и грудь.

Ноги были согнуты, правая — слегка, левая — гораздо сильнее, отчего колено выдавалось далеко вперед. Снимок был сделан так, что свет в основном падал на внутреннюю поверхность правого бедра, ягодицы и нежные складки плоти у подножия холма Венеры.

Кровь, струившаяся из расселины между ними, потоками стекала по бедру с двух сторон на плитки пола, заставляя подумать о том, что девушку пронзили насквозь, чтобы убить, — или о чем-то подобном.

Кровь вытекала также из полуоткрытого рта и густой струйкой пересекала щеку, перед тем как стечь на пол. Несмотря на это, лицо выглядело умиротворенным, почти счастливым. Можно было даже подумать, что губы вот-вот улыбнутся.

Я отметил, что эта фотография была сделана не в один день с остальными — по крайней мере, не со всеми.

Краска, запятнавшая грудь, могла быть смыта после предшествующей съемки; но в этот раз на теле не было заметно и следов кнута, а они не могли исчезнуть так быстро… Хотя, может быть, снимки были сделаны в другой последовательности? Или эти очаровательные полосы на ягодицах тоже были просто нарисованы?

Я уже собирался спросить об этом Клэр, но, повернувшись к ней, увидел, что она держит в руках еще одну фотографию, вынутую из папки, — хотя мне казалось, что серия закончена.

Она протянула мне снимок. И я сразу же понял, что он не такой, как другие. Прежде всего, заметно отличалась печать, но дело было не только в этом. В кадре был лишь один женский торс, тогда как на остальных снимках — все тело целиком. Кроме того, обстановка представляла собой не мрачную готическую комнату, а гостиную, в которой мы сейчас находились.

Откинувшись на спинку одного из маленьких кресел, женщина в задранной до пояса ночной рубашке ласкала себе промежность.

Из-за широких свободных складок можно было отчетливо различить только обнаженные части тела: руки, низ живота, внутреннюю поверхность бедер. Ноги ниже колен, также как голова и плечи, не попали в объектив.

В зияющей расселине между бедер указательный и средний пальцы левой руки оттягивают одну из половых губ, в то время как большой палец и мизинец правой делают то же самое с другой. Безымянный палец правой руки согнут; указательный палец прикасается к явно напряженному кончику клитора; ниже средний палец почти целиком входит в сильно растянутое отверстие. В резком освещении поверхность слизистой оболочки поблескивает от выделившейся секреции.

Однако меня заставили насторожиться ногти на руках, покрытые темным лаком. Я помнил, что ногти маленькой Энн не были накрашены. Кроме того, сама поза, изгибы рук, жесты показались мне не такими свободными и изящными, да и завитки на лобке были темнее. Мне захотелось спросить у Клэр, не знаком ли я с моделью, послужившей ей на этот раз, и я, подняв глаза, взглянул на нее.

Лицо Клэр изменилось: оно стало не таким застывшим, на щеках появился легкий румянец. Она явно была взволнована. Внезапно она показалась мне гораздо более желанной, чем обычно. На ней были черный свитер и облегающие брюки. Откинувшись на спинку кресла, как женщина с фотографии, она слегка поглаживала себя между бедер. Лак на ее ухоженных ногтях был темно-красным.

Внезапно я понял, что она дала мне свою собственную фотографию. Вероятно, она сделала ее с помощью автоспуска. Ночная рубашка в широких складках и отсутствие лица на фотографии были продуманы заранее: это позволяло присоединить свою фотографию к остальным без того, чтобы кому-то пришла в голову мысль о замене натурщицы.

Я положил фотографию на низкий столик, не отрывая глаз от Клэр и не решаясь приблизиться к ней…

Но Клэр тут же взяла себя в руки. Резко встав с кресла, она развернулась и снова предстала передо мной такой же, как всегда: твердой, суровой, безупречной в своей красоте.

Она не произнесла ни слова. Только смотрела на меня и ждала, что я скажу.

Указывая на столик, я спросил:

— А на последней фотографии все та же маленькая Энн?

— А кто же еще? — сухо ответила она, отбив у меня охоту к дальнейшим расспросам.