В ванной комнате

Вечером следующего дня, явившись к Клэр на улицу Жакоб, я увидел ее в излюбленном домашнем наряде: облегающих черных брюках и тонком черном свитере.

Ее прием показался мне довольно холодным — хотя, впрочем, не более чем обычно. Только находясь вдали от нее, я представлял ее себе менее неприступной. Мы сели в кресла. Я не стал спрашивать, где маленькая Энн.

Мы обменялись какими-то незначительными фразами.

— Становится все теплее, — заметил я. — Можно подумать, что сейчас самая середина августа.

Клэр взглянула на меня со своим загадочным, слегка надменным видом, так хорошо мне знакомым. Затем ей в голову внезапно пришла какая-то идея, и она, улыбнувшись мне дружелюбной, хотя и ироничной улыбкой, ответила:

— Мне жаль, мой дорогой друг, что нам приходится оставаться одетыми. Но у нас такие роли… вы же понимаете… это необходимо.

Это «у нас» звучало хорошим предзнаменованием.

— Верно, — ответил я, — действительно необходимо… Особенно для вас, не так ли?

— Да, возможно, особенно для меня, — легко согласилась Клэр.

В этих словах проскользнуло легкое сожаление. Одновременно ее взгляд затуманился и стал уже не таким жестким. Мне снова показалось, что я чувствую, как в ней пробуждаются другие искушения.

Такой она была красивее, гораздо красивее… Я рискнул сделать ей намек:

— А в этом костюме вам никогда не было жарко?

В лице Клэр ничего не изменилось; но мало-помалу его черты стали жестче. Затем в уголках глаз появились морщинки, а губы сложились в удивленно-презрительную гримаску:

— Нет, никогда, — ответила она.

Потом встала с кресла и добавила:

— Девочка, должно быть, уже готова. Следуйте за мной.

К ней снова вернулась прежняя уверенность.

Дверь, которую она отворила без стука, вела в помещение, где я еще никогда не был. Это оказалась ванная комната.

Ее большие размеры и роскошная обстановка, столь непривычная в старых меблированных домах, явно указывали на недавнее переоборудование, устроенное, скорее всего, самой Клэр. Должно быть, она пожертвовала ради этого одной из жилых комнат.

Я был поражен, увидев, кроме сантехники из бледно-голубого фарфора, обычный диван в углу. Ванна стояла перпендикулярно ему сбоку, у дальней стены. Она была широкая, тоже голубая, облицованная, как и стены, белой квадратной плиткой.

Маленькая Энн стояла в ванне, лицом к двери, и намыливалась обеими руками.

Она тут же инстинктивно прижала ладони с растопыренными пальцами к груди и низу живота, чтобы хоть как-то прикрыть их. Но достаточно было лишь одного взгляда ее хозяйки, чтобы она тотчас же отказалась от этого стыдливого жеста. Она опустила маленькие руки одну за другой, неохотно и боязливо, и осталась стоять, вытянув их вдоль тела и опустив голову.

Ее бело-розовая кожа блестела от мыльной пены, которая местами собиралась в густые белые ручейки. Нежные округлости ее тела так настойчиво призывали коснуться их, что можно было заранее ощутить эту влажную липкую упругость плоти, постоянно выскальзывающей из рук.

Клэр указала мне на диван, где я вытянулся, опираясь на локоть. Сама она уселась боком на край ванны и бросила своей подруге, все еще стоявшей неподвижно:

— Ну, продолжай же!

Девушка снова принялась намыливаться. Но Клэр, которой показалось, что она делает это уже не так старательно, принялась командовать, указывая, какие места нужно потереть и какие позы при этом принимать (как бы для того, чтобы легче до них дотянуться), а также регулируя протяженность и быстроту малейшего прикосновения.

Все тело было намылено, включая самые потайные уголки. Повернуться лицом или спиной, наклониться или выпрямиться, поднять ногу или широко раздвинуть бедра, закинуть руки за голову, потереть шею и грудь или расселину между ягодиц, — все эти распоряжения Энн пришлось выполнить. Клэр, разумеется, получала удовольствие, заставляя ее повторять самые интимные и непристойные движения.

Два-три раза она даже помогла Энн ловкими пальцами, под предлогом наглядного пояснения своих требований. Она выполняла эту работу со всей серьезностью и тщательностью, что отчасти скрывало ее нарастающее возбуждение. Однако я без труда заметил, что она говорит и обращается со своей воспитанницей все более грубо.

А бедная девочка исправно демонстрировала покорность, даже когда ей подолгу приходилось стоять в неудобной позе, терпеть грубое вторжение пальцев Клэр или раскрываться самым живописным образом.

Когда она наконец опустилась в воду, Клэр, засучив рукава, наклонилась над ванной, чтобы самой вымыть остатки мыльной пены из самых сокровенных уголков. Она делала это нарочито медленно, растягивая удовольствие. Тело ее подруги, погруженное в воду, отвечало на малейшие прикосновения, поворачивалось в разные стороны, вытягиваясь и сжимаясь, раскрываясь и закрываясь с гибкой уступчивостью.

Я тоже подался к ванне, не вставая с дивана. Голова Энн оказалась совсем близко от меня. Ее хозяйка, покончив со своим занятием, обхватила девушку за шею и сильно сдавила ее, сделав вид, что собирается окунуть Энн с головой в воду.

Клэр улыбалась; но в зеленых глазах Энн промелькнул отблеск неподдельного страха.

Однако она повиновалась приказу закрыть глаза и убрать руки за спину, чтобы лучше изобразить беззащитную жертву… И Клэр осторожно продолжала опускать ее голову под воду…

Энн подчинялась безо всякого сопротивления.

Только в этот момент я обратил внимание на руки Клэр. Они были очень красивы, как я уже говорил; но тем не менее я не ожидал, что они окажутся настолько изящны.

Но Клэр быстро заметила, что я смотрю на нее, а не на ее жертву. Она тоже пристально посмотрела на меня, заставив опустить глаза.

Я улыбнулся ей… Потом сказал, что у нее очень красивые руки.

Она разжала пальцы и выпрямилась. Как легко было предугадать, ее замешательство привело лишь к тому, что она стала еще более жестока к маленькой Энн.

— Поднимайся! — приказала она.

Как только девушка встала, Клэр резко раздвинула ей ноги и приказала снова убрать руки за спину.

— Не двигайся!

Вода потоками струилась по изящному телу и волосам, мокрые пряди которых наполовину закрывали лицо и шею.

Клэр спросила меня, с такой интонацией, словно бросала ВЫЗОВ:

— Хотите увидеть маленький фонтанчик?

— Почему бы нет? — ответил я.

— Тогда смотрите!

Она крепко вцепилась в мокрые завитки лобковых волос Энн и, раздвинув складки половых губ, погрузила пальцы внутрь. Из-за резкости этого движения она, должно быть, причинила девушке боль — Энн вздрогнула всем телом.

Клэр приказала ей стоять смирно, пригрозив, что иначе будет больнее, потом сказала:

— Покажи месье фонтанчик.

Ее угрожающий тон совершенно не сочетался с этим детским выражением.

Девушка не заставила просить себя дважды. Она слегка согнула колени и немного наклонилась вперед. Потом закрыла глаза. Ее руки сильнее сжались за спиной. Бесцветная жидкость брызнула между пальцев Клэр и начала стекать в воду, журча, словно ручеек.

Клэр еще какое-то время играла с ее половыми губками, потом — с самой струйкой, ловя ее ладонью или заставляя стекать вдоль бедра Энн.

Признаюсь, я был весьма удивлен тем удовольствием, которое мне доставила эта сцена, бесхитростная и волшебная невинность которой принесла и мне удовлетворение.

Готическая зала

Клэр долго мыла под прохладным душем измученное тело подруги, теперь действуя с нежностью и предупредительностью, а потом помогла Энн выйти из ванны. Затем принялась вытирать ее, ласкать и гладить.

Она пригладила и расчесала волосы Энн на лобке, затем обрызгала их духами из пульверизатора, так же как груди, подмышки, шею и бороздку между ягодицами.

Пока маленький электрический фен сушил локоны Энн, Клэр подкрасила ярко-розовой помадой губы и соски девушки.

Казалось, ее переполняет нежность и она готова по-всякому украшать, холить и лелеять подругу. Она не боялась ни становиться на колени перед Энн на бледно-голубой резиновый коврик, ни целовать по любому поводу свои излюбленные места на ее теле.

Проделывая все это, словно мать, горничная или ребенок, играющий с куклой, она вслух комментировала для меня свои действия и даже спрашивала моего совета по поводу выбора духов или оттенка помады.

Наконец она натянула на маленькую Энн чулки с вышитой каймой, пояс и лифчик, купленные мною накануне. Потом заставила созданное ею самой произведение искусства повернуться перед ней, чтобы осмотреть в последний раз. Потом подтолкнула Энн к дивану.

— Иди поцелуй господина, который тебя любит.

Энн подошла и прильнула ко мне, почти улегшись рядом со мной на диване. Она долго целовала меня в губы со всей терпеливостью и нежностью, которые, как я теперь знал, свойственны ей от природы. Я обхватил ее за талию и еще крепче прижал к себе.

Затем моя рука скользнула вверх по ее позвоночнику, до самого затылка, где и остановилась, чтобы управлять касаниями наших губ, их силой и длительностью — так, чтобы мне самому уже не приходилось поворачивать голову Энн почти незаметно стала двигать бедрами, и легкое покачивание ее тела передалось и мне.

В этот момент мне захотелось увидеть Клэр. Я отодвинул белокурую головку Энн, и девушка уткнулась лицом мне в плечо.

Взгляд Клэр переходил с подрагивающих ягодиц Энн на мою руку, сжимавшую ее затылок. Потом она взглянула мне в глаза. Маленькая Энн в это время целовала меня в шею.

Я заметил, что ее хозяйка с трудом терпит наши объятия, в которых, как она внезапно поняла, ей нет места. Я продлевал ее испытание еще какое-то время…

Не отрывая глаз от Клэр, я продолжал до тех пор, пока ее раздражение не достигло предела. Она стояла возле дивана, буквально в двух шагах от нас, не решаясь разделить нас или же к нам присоединиться.

Когда я наконец освободился, отстранив от себя Энн, Клэр велела ей встать и сама села рядом со мной.

— Ну что, маленькая шлюшка, на кого ты хотела произвести впечатление? Жан пришел только затем, чтобы увидеть, как тебя накажут. Ты будешь целовать его, если он захочет, после того как мы тебя хорошенько помучаем.

— Ну так чего же мы ждем? — спокойно спросил я.

В соответствии с ритуалом жертва должна была опуститься на колени перед палачами, чтобы прежде выслушать подробности тех пыток, которым ее собираются подвергнуть.

Итак, ее привяжут к одной из колонн в комнате пыток. Отстегают плетью бедра и низ живота. Затем в наиболее чувствительные места ее тела воткнут тонкие раскаленные иглы. И наконец, исполосуют ей грудь до крови.

Стараясь, чтобы ее голос звучал естественно, Клэр спросила меня, доводилось ли мне уже использовать подобные иглы, мучая женщин.

— Вот увидите, это очень забавно, — сказала она. — Следов от них почти не остается; сами уколы не представляют никакой опасности, если прокалить острие на огне. А самое главное, они очень болезненны — правда, малышка? — их можно сколько угодно втыкать в одно и то же место, и боль при этом не ослабевает…

Готическая зала выглядела точно так же, как на фотографиях: железная кровать, черно-белый плиточный пол, две каменные колонны, поддерживающие свод очень высокого потолка, узкое зарешеченное окно в глубокой нише, почти закрытое красными бархатными гардинами. Слабый рассеянный свет падал от настенных светильников и трех напольных ламп, которые можно было поворачивать под любым углом — сейчас они были направлены вверх. Весь интерьер, строгий и в то же время интимный, чем-то напоминал церковь. Однако эта странная комната вовсе не казалась необычной в столь странной квартире.

Здесь же стояли почти вплотную друг к другу два кожаных кресла, в которые сели мы с Клэр.

Клэр захотелось пить. Само собой, маленькую Энн послали за прохладительными напитками. На ней был ее привычный наряд: чулки с вышитой каймой (туфель она не надела), пояс и лифчик из белого нейлона, игривый фасон которого оставлял большую часть груди обнаженной.

Пока мы пили, девушка, которой пришлось встать на колени, чтобы подать нам напитки, продолжала оставаться в этой позе, в ожидании наших дальнейших капризов.

Эту вынужденную позу мне уже довелось оценить: бедра раздвинуты, спина прямая, руки подняты, губы полуоткрыты. Зеленые глаза блестели лихорадочным, почти неестественным блеском, который заставлял вспомнить об исступлении первых христианских мучеников.

Мы, все трое, знали, что пытки, которые должны будут состояться сегодня вечером, — не просто игра воображения. Мысль о том, что скоро они заставят эту нежную и покорную девушку корчиться от боли, наделяла ее плоть, и без того восхитительную, необыкновенной притягательностью. Я велел ей приблизиться и слегка провел кончиками пальцев по округлостям и ямочкам, которые мы готовились истязать в свое удовольствие, пока не надоест.

Промежность Энн была по-прежнему влажной — скорее всего, после наших поцелуев в ванной; разве что ее унизительной позы и бесстыдства, которого от нее требовали, или ожидания пытки было достаточно, как утверждала Клэр, чтобы ее возбудить.

Мне захотелось распалить ее еще сильнее более определенными прикосновениями. Потом я подумал, что было бы приятно какое-то время посмотреть, как она будет проделывать это сама.

— Что если вначале мы заставим ее ласкать себя? — спросил я Клэр.

Естественно, та согласилась. Но вначале ей захотелось завязать девушке глаза.

По ее приказу Энн встала и отправилась за повязкой, а также за плетью, которую тоже велено было принести. Они лежали в углу комнаты на низком столике. Протянув их хозяйке, Энн приняла прежнюю позу.

Клэр показала мне оба предмета. Плеть была не та, что раньше: не несколько сплетенных ремешков, а всего один, более тонкий и, судя по всему, бьющий больнее.

— Маленькая шлюшка сделала хороший выбор, — сказала Клэр. — Она сама купила ее сегодня утром.

Черной бархатной лентой, в которую была вшита резинка, она завязала Энн глаза — такая деталь очаровательным образом дополнила ее костюм.

По-прежнему стоя на коленях в свете направленной на нее лампы, Энн была принуждена себя ласкать: сначала груди и соски, подкрашенные розовым, выглядывающие из-за кромки лифчика; потом промежность под кружевной аркой белого нейлонового пояса. Она просунула туда обе руки и широко растянула в стороны половые губы, стараясь не загораживать нам зрелище пальцами.

Мы с Клэр все это время спокойно потягивали из бокалов оранжад.

Потом, словно сговорившись, одновременно посмотрели друг на друга. Я подумал о последней из увиденных мною фотографий — о той, моделью для которой была не Энн и которая представляла собой аналогичное зрелище.

Я понял, что Клэр подумала о том же самом… и о том, что я тоже об этом думаю… Ее лицо было в тени; но я все же смог различить на нем легкое волнение.

Энн сквозь свою плотную повязку не видела ничего. Я бесшумно встал и, склонившись над креслом моей соседки, повернувшей ко мне удивленное лицо, поцеловал ее, сначала едва касаясь губами ее губ, потом надавив на них сильнее, так, что они стали подаваться…

— Оставьте меня! — неожиданно воскликнула Клэр, вскакивая с кресла.

Чтобы дать выход своим эмоциям, появление которых вовсе не входило в ее планы, Клэр склонилась над коленопреклоненной девушкой. Схватив плеть, она начала хлестать Энн по бедрам, нанося удары спереди и не оставляя той никакой возможности сопротивляться.

Одновременно она приговаривала: «Ласкай себя, шлюха!» Но обжигающая боль, напротив, заставила девушку остановиться. Клэр ударила снова:

— Давай же, ласкай!

Девушка, обезумевшая от страха, тут же повиновалась.

— Вот так-то лучше! — сказала Клэр, и плеть с сухим щелчком хлестнула по бедру Энн.

В конце концов, охваченная нетерпением, Клэр толкнула Энн на пол и сама принялась страстно ласкать ее.

Девушка лежала на спине, приподняв согнутые колени. Ее руки вытянулись на полу над головой, ладонями вниз. Клэр склонялась над своей добычей, упираясь коленом в пол.

Прошло совсем немного времени, и Энн начала стонать. Вскоре она полностью потеряла самообладание и теперь кричала уже непрерывно. Казалось, эти крики исходят из самой глубины горла. Ее рот был широко открыт, черты лица искажены до неузнаваемости.

— Взгляните, — прошептала Клэр, — как она хороша, когда кончает, эта проблядушка…

И вот я увидел, как девушка ритмично раскачивается, резко поворачивает голову из стороны в сторону и судорожно стискивает пальцы. Наконец она вытянула ноги, одним рывком повернулась на бок, скорчилась и неподвижно застыла на черно-белом полу…

Клэр, стоя над ней, слегка подтолкнула ее кончиком туфли и отодвинула в сторону, словно неодушевленный предмет.

Тем не менее Клэр была еще не полностью удовлетворена. Она сорвала с девушки лифчик, пояс и чулки, оставив лишь черную повязку на глазах.

Ударом плети она заставила Энн снова встать на колени перед моим креслом. Затем велела ей возобновить прежнее занятие, но на сей раз добавила к зрелищу тонкую приправу стыда и наслаждения:

— Заодно будешь дрочить свою маленькую жопку!

Энн послушно завела руку за спину и просунула ее между ягодиц. Должно быть, это место у нее было очень чувствительным, потому что она почти тут же возбудилась пуще прежнего.

Однако на этот раз, вместо того чтобы позволить ей довести дело до конца, Клэр набросилась на нее и, подтащив к одной из колонн, прижала спиной к холодному камню. В мгновение ока девушка оказалась привязанной к колонне за широко расставленные руки и ноги, словно распятая. Запястья и щиколотки Клэр связала позади колонны.

Я направил в ту сторону свет лампы и приблизился. Связанные руки и ноги Энн были прикреплены к двум парам диаметрально противоположных колец с помощью плоских кожаных браслетов, из тех, что продаются во многих парижских магазинах, торгующих безделушками, и знакомы большинству молодых женщин, которых любят мужья. Верхние кольца были расположены на порядочной высоте (чуть меньше двух метров), чтобы максимально растянуть тело, но не повредить.

Клэр возобновила свои грубые ласки, проникая в жертву с таким ожесточением, что уже нельзя было понять, кричит та от боли или от наслаждения.

Но все сомнения рассеялись, когда Клэр снова начала порку, хлеща Энн по широко раздвинутым бедрам и низу живота. Нарастающая жестокость этих точно рассчитанных ударов, искусность, с которой они наносились, и мерная повторяемость заставляли Энн дергаться во все стороны, несмотря на тугие путы. Ее тело было настолько прекрасно в таком виде, что мое восхищение росло, по мере того как длилось наказание.

Выбившись из сил, Клэр решила дать себе передышку, во время которой принесла кляп, чтобы на крики ее пленницы не сбежался весь квартал.

Затем она поместила рядом с собой маленькую спиртовку, для удобства стоявшую на железной подставке. Потом зажгла фитиль и положила орудия пытки на специальные кронштейны, удерживающие их над огнем.

Я в восхищении смотрел на длинные металлические иглы с острыми кончиками и крошечными деревянными рукоятками, за которые их можно было держать, не обжигаясь. Когда они раскалились докрасна, Клэр приступила к изощренной пытке одной груди, затем другой; после этого она перешла к внутренней поверхности бедер возле самой промежности — там, куда не доставали удары плети.

Она проделывала это медленно, тщательно отмеряя дозы пытки: начинала с легких покалываний, затем надавливала сильнее, и, наконец, вонзала острие на миллиметр в плоть.

Отчаянные корчи Энн слегка мешали Клэр делать свою работу. Но хриплые страдальческие стоны девушки, которые достигали наших ушей, несмотря на кляп, сторицей вознаграждали ее за старания.

Слезы Энн обильно стекали из-под черной повязки и струились по щекам. Ее дыхание становилось все более и более прерывистым. Когда Клэр снова принялась за ее грудь, терзая округлости возле подмышек и вокруг розовых сосков, я подумал, что девушка переломает себе руки и ноги — с такой силой она рванула кольца, удерживающие их.

Тогда я взял плеть, чтобы собственноручно исполнить завершающий этап обещанной экзекуции — отхлестать груди Энн.

Я взглянул на девушку, полностью отданную мне на милость, — она уже не могла пошевелиться и тщетно надеялась на пощаду.

И я с наслаждением, изо всех сил, отхлестал ее…

Остановился я лишь тогда, когда нежную кожу прорезал тонкий кровоточащий след.

— Развяжите ее, — попросил я Клэр. — Снимите с нее наручники и повязку… выньте кляп. Положите ее на кровать.

Клэр взглянула на меня, потом принялась осторожно развязывать веревки, не говоря ни слова. Прежде чем предоставить подругу в мое распоряжение, она прижала ее к груди и запечатлела долгие поцелуи на ее губах и веках. Наконец положила ее на жертвенный алтарь.

Маленькая Энн не шевелилась. Она лежала на правом боку, отвернувшись к стене и подогнув колени. Плечи и ягодицы ее были натерты о колонну во время наказания. Я вытянулся рядом с ней и обнял ее сзади, так, что мое тело повторило форму ее собственного.

Потом я изнасиловал Энн, не обращая внимания на ее крики, проникнув в нее, полумертвую, сквозь самое узкое отверстие.