«Ах, картошка – объеденье! Пионеров идеал!». Эту пионерскую песню про картошку, запеченную в золе, знают многие. Студенты ее тоже знают.

Первый раз Макаров на картошку не поехал, нашел лазейку и устроился в столярку. Маринка Кормухина, ухватив его за пуговицу, сказала: «Ну и зря! Будет весело!». Во второй раз Сашка Агатов, комсомольский секретарь, блестя зелеными линзами очков, его уговорил. «Там нормально!», – говорил Сашка Агатов. – «Баня раз в неделю, душ каждый день, питание трехразовое! А какой воздух! Хочется дышать и дышать!».

— А как там с диетой? У меня вообще-то гастрит, – заметил Макаров.

— Я скажу Женьке Ритусу, он там у нас главный, он тебя на кухню определит, – пообещал Агатов. – На должность кухонного мужика. Будешь сам себе овсянку варить. Ну, и девчонкам поможешь.

При последних словах Макаров внутренне подобрался. Он любил помогать девчонкам.

— А спать-то там где? – поинтересовался Макаров.

— Все, даже я – в старой школе. А ты при кухне. Но только воду носить исправно, дрова колоть и вообще вкалывать должным образом. Это понятно?

— Так точно, экселенц! – вытянулся Макаров.

— Да ладно тебе! Не в армии.

— И последний вопрос – кто у нас кашеварит?

— В этом году – сначала Кормухина и Сеничева, Марина и Ирина, потом их сменят Столярова и Потапова.

Ага, подумал Макаров, Маринка будет домогаться, а пузатая и очкастая Ирка – смотреть, перенимая опыт. Хотя какой там опыт, подставляй «ракушку», инстинкты сделают все сами. Ленка Столярова обладала невиданными острыми грудями, а Светка Потапова была просто рослой и красивой.

— Еще вопросы?

— У матросов нет вопросов! – отрапортовал Вовка и поехал собираться.

Все, что собрали Макарову мама и бабушка, в рюкзак не вместилось, и пришлось взять еще сумку, с которой Вовка ходил за картошкой. Бабушка напекла пирожков, наделала бутербродов и наполнила большой двухлитровый термос сладким крепким чаем. «Ба, ну куда столько?», – вопрошал Макаров, растерянно озирая припасы.

— Ничего, внучек, в дороге съешь, а не съешь, товарищей угостишь! – отвечала бабушка.

Мама же занималась одеждой. Она положила две пары белья, тренировочный костюм и теплый лыжный, спортивную шапку с помпоном, а Вовка из обуви, кроме туристических ботинок, которые были на нем, взял еще ватник, кирзовые сапоги и пару резиновых литьяков на случай дождливой погоды.

На Донской улице уже стояли автобусы и толпа студентов. Вовкиной группе достался маленький ПАЗ, и всем места не хватило. «Ничего!», – заверил Сашка Агатов. – «Ехать всего час, от силы полтора. Можно и постоять».

— Вовка, иди сюда! – позвала Кормухина Макарова. – Я тебе место заняла!

Она и Ирка Сеничева расположились на заднем сидении, и Вовка протиснулся туда.

— О, коллега! – обрадовался Олег Цыфра, обосновавшийся рядом с тихой и рыжеватой Надей Толкачевой. – Тоже с нами?!

— А как же! Куда же я без вас?!

Тут же были и Сенька Клевинский с неизменной гитарой, и Толик Янкин, и все, все, все. Не хватало только другой Марины, Блиновой, относительно которой Макаров строил грандиозные планы.

— А Блинова-то где? – спросил Вовка у Светки Потаповой, пока пробирался к заднему сиденью, переступая через рюкзаки и чемоданы, стоявшие в проходе. – Опаздывает?

— Заболела Маринка! – ответила Светка, Маринкина подружка. – Грипп.

— Как же, грипп! – тут же отозвалась Кормухина. – Слишком хитрожопая!

Заднее сиденье было широким, и Макаров оказался между Маринкой и Иринкой, а на колени к нему пристроилась острогрудая Ленка Столярова. И автобус отправился в путь...

Вовка и не думал, что Ленинский проспект такой длинный, и когда автобус вырвался из Москвы, стало как-то легче и светлее. Замелькали осенние перелески, луга, поля, пруды, автобус примолк, даже Сенька Клевинский перестал наигрывать на гитаре песню про то, как тете Зине стало душно в теплых байковых трусах. Обещанные Сашкой Агатовым полтора часа превратились в два, потом в два с половиной, а он все ходил вдоль автобуса и приговаривал: «Ничего, до вечера доедем!». Никто и не был против: ни Маринка, ни Иринка, ни, тем более, Ленка, сидевшая у Вовки на коленях и обнимавшая его за шею. Она престала елозить и, кажется, начала дремать, но объятий не размыкала, и Вовкино мужское достоинство так и простояло три с половиной часа.

Когда они въехали во двор старой школы, было совсем темно, и на небо высыпали яркие сентябрьские звезды. Так же, как звезды, высыпали во двор и студенты.

— Так! – сказал Сашка Агатов. – Каждый класс – одна группа. Там на двери должна висеть бумажка.

Школа была трехэтажной, и места хватило всем. А Макаров, Кормухина и Сеничева отправились на кухню, которая располагалась в помещении буфета.

Постановка дела Вовке понравилась. Котлы были чистые, столы и посуда тоже, а три стальных кровати уже застелены постельным бельем и манили.

— И как мы отделяться будем? – пропищала Ирка своим детским голоском. – В смысле, мы от Вовки.

— А никак! – отрезала Маринка. – Мы теперь – одна семья. Я – повариха, ты, Ирка, подручная, а Вовка – кухонный мужик. Ты разве в дочки-матери не играла?

— Играла, – опять пропищала Ирка. – В детском садике.

— Так вот, представь, что Вовка – глава семейства, мой муж и твой отец, а ты – наша дочь. А разве в доме отделяются? Это тебе не общага! Поняла? Так что устраивайся, и спи.

— Знаете что, девушки?

— Нет, а что?

— Давайте ужинать.

— А чем? У меня нечем, – сказала Марина.

— И у меня, – сказала Ирина.

— Зато у меня есть! Только свет не включайте. Вроде как мы спим.

На ближайший столик Макаров отнес китайский термос и большущий пакет с пирожками. «Это кто же напек?», – вопросила Ирка, откусив сразу половину пирожка с рыбным филе. – «Сам?».

— Зачем сам, – блаженно улыбнулся Вовка. – Бабушка! Она у меня на все руки.

Он тоже откусил пирожок.

— У меня – с капустой!

— А у меня – с грибами! – похвасталась Марина. – Вкусно!

— А теперь чай! – воскликнул Макаров, жестом циркового фокусника, открывая термос со злой птицей. – Надеюсь, что не остыл.

Чай не остыл, был темен, крепок и сладок.

— Ну, спасибо! Накормил! – сказала Марина.

— И напоил! – пискнула Ирка.

— Тогда спать?

— Спать, – сказала Марина.

— А я не хочу! – сказала Ирка, клюнув носом. – Надо подумать, чем ребят завтра кормить. Надо что-нибудь сытное и быстрого приготов... приготов...

Через секунду она уже спала, уронив голову на стол. Пришлось ее будить, отводить на кровать и накрывать тонким серым солдатским одеялом.

— Ну, вот, – радостно сказала Маринка. – «Дочка» спит, а «папа» с «мамой»? Тоже спать? Или...?

— Или, Марина, или! Только тихо!

— Давай кровати сдвинем, и дверь на стул закроем.

Не так уж плохо, когда женщина одета в шерстяной тренировочный костюм, а под ним – только лифчик и трусики. Мы тихо сдвинули кровати и стали раздеваться: Макаров медленно, Кормухина очень быстро, горячо шепча: «Натерпелась я, Вовка! Моченьки моей нет!». Она упала на сдвинутые кровати, Ирка что-то проворчала, но Марине было все равно, потому что Вовка уже тыкал членом в густые темные волосы в поисках заветного отверстия...

После бурного соития Маринка на минуту притихла, потом села, белея в темноте широкой спиной. Затем зашарила в своих вещах, торопливо зачиркала спичкой и затянулась сигаретным дымом, осветив кончик длинного носа.

— Ты бы не курила. Не люблю, – негромко сказал Макаров.

Она поплевала на пальцы и по-мужски загасила красный огонек.

— Тогда я буду курить другое! – прошептала Марина, снова приникая к Вовке. – Буду курить большую, толстую, кожаную сигару!

«Разжечь» «сигару» оказалось очень просто, и Марина «закурила» ее со всем тщанием, да так, что Макаров едва не кончил ей в рот, но овладел собой, и Кормухина уселась на него сверху. Кроватные пружины рычали и гремели, и Ирка, проснувшись, смотрела близорукими глазами, как одно белое пятно скачет на другом белом пятне. Затем решила, что ей это приснилось, и повернулась на другой бок...

Утром Вовка Макаров проснулся раньше всех и принялся тормошить девчонок. Марина немного утомилась за ночь и встала не сразу, а Ирка принялась яростно чесаться и отчаянно зевать. «Что, блохи заели?», – сыронизировал Макаров, подавая ей очки.

— Надо было раздеть, – ответила Ирка, надевая очки. – Привыкла спать в рубахе.

— Ладно, в следующий раз раздену, – пообещал Вовка.

— А сколько времени? – спросила Марина, садясь в кровати и прикрывая тяжелые груди обеими руками.

У Макарова на руке были старые штурманские часы с радием, бешено светящиеся в темноте, он посмотрел и ответил: «Полшестого. Надо что-то приготовить на завтрак. Пойду посмотрю крупы».

— Ты лучше котлы растопи и воды принеси, – недовольно сказала Марина. – А что варить, я и сама решу. Не первый год замужем!

— А когда это ты успела замуж выскочить? – тут же спросила Ирка. – Вроде все время на глазах...

— Это пословица такая!

— А!

Макаров снял с двери стул, взял ведра и пошел за водой. Хорошо, что в школе был водопровод.

Через пятнадцать минут котел уже закипел, и Марина варила в нем овсяную кашу-геркулес, а в большом девятилитровом чайнике Ирка заваривала чай.

— К обеду привезут хлеб, и мы сварим полноценный обед – на первое картофельный суп, на второе – макароны с сосисками, на третье – компот из сухофруктов, – сказала Марина, вытирая потный лоб. – И дело наладится.

— Я так думаю, – сказал Вовка. – Что дрова пока не нужны?

— Конечно. Котлы-то электрические. Так что садись чистить картошку.

Вовка чистил картошку и напевал:

— Закончив кидать, он напился воды, воды опресненной, нечистой...

Рядом присела Ирка Сеничева:

— Тебе помочь или ты сам справишься?

— Помоги. Сам я до завтра буду чистить.

Конечно, с Иркой дело пошло быстрее, и пока они чистили картошку, в столовую повалили студенты. Солидно беседуя, пришли староста Комаровский и комсорг группы Коверницкий, весело подпрыгивая от предвкушения завтрака, прибежал Толик Янкин, придерживая под руку Надю Толкачеву, появился Олег Цыфра, за ним приплыла Светка Потапова, а с ней – Ленка Столярова. Сзади шел с гитарой Сенька Клевинский, шел и напевал, кивая на Ленку:

— Выплывали расписные острогрудые челны!

Проходя мимо раздаточного окошка, Сенька крикнул:

— Привет, Вован! Чистишь?

И, не дождавшись ответа, продолжил:

— Я тут в клуб забежал, может, через недельку концерт замутить?

— Можно и замутить, – спокойно ответил Макаров, бросая в таз очередную очищенную картофелину. – Техника там какая? Инструменты?

— Две гитарехи «Тоника», одна «Урал», «клавишные «Электроника» и «Том», ну и барабаны. Пыльное все!

— Усилители, колонки?

— Все есть.

— Богатый клуб! – заметил Вовка. – Вот только картошку дочищу, схожу и посмотрю.

— Ты сейчас сходи! – настаивал Клевинский.

— Если я сейчас схожу, ты рискуешь остаться без обеда.

— Тогда ладно, работай.

К обеду кухня разогрелась, Вовка, было, полез открывать окно, но оно то ли забухло, то ли было забито снаружи, но не открылось, и всем пришлось постепенно раздеться. Девушкам было проще: они сняли все и остались только в белых рабочих халатах, а Макаров остался в джинсах, сверкая мускулистым торсом. Студенты ушли на работу, в поля и можно было сходить в душ и освежиться. Чтобы помешивать в котлах, достаточно одного человека, кашеварить была оставлена Ирка, а Марина поманила Вовку в душ, заманчиво сверкая глазами. Душ был рядом с изолятором, где сейчас тоже никого не было, Марина включила воду и, первая, встала под прохладные струи.

Сама природа диктует совокупляющимся, какую позу занять, чтобы делать ЭТО, Марина взялась руками за краны, а Макаров вошел в нее сзади, вцепившись руками в мягкие груди с кожей, словно из белого бархата. «Глубже и быстрее, глубже и быстрее!», – шептала, как ей казалось, а на самом деле кричала Марина, и Вовка старался ублажить повариху. Она щипала соски, и когда Вовка кончал, ее тоже затрясло. Потом они осели на пол душа, на деревянную решетку, и отдышались.

— Не понимаю, как Ирка может жить без этого! – сказала Марина, поглаживая волосатую щель. – Неужели ей не хочется?!

— Может, у нее что-то не так? – предположил Вовка, промывая член холодной водой. – Она хоть дрочит?

— Дрочит.

Марина жила в одной комнате с Иркой и все про нее знала.

— Ну, если дрочит, значит все в порядке. Дрочит, значит, хочет. Хотя, не понимаю я вас, женщин. Вы, даже когда наслаждаетесь, стонете так, словно страдаете от боли.

— Если кто и должен страдать, так это Ирка. Ее пизденку только шилом трахать, такая она узкая.

— Вот как! Интересно!

— Хочешь попробовать?

— Хотелось бы, – пожал широкими плечами Вовка.

— Тогда сегодня вечером.

Перед обедом приехал грузовик, и Вовка с девушками таскали мешки с крупой, коробки с маслом и тушенкой и лотки с хлебом. Умаялись, зато обед удался на славу, и все были довольны.

После ужина Кормухина шепнула Вовке, чтобы он погулял немного. Он накинул ватник и вышел на школьное крыльцо. Там сидели Олег Цырфа и Надя Толкачева. Олег курил, а Надя смотрела на звезды.

— Устал, коллега? – участливо спросила Надя.

— Устал.

— Мы тоже.

— Ничего, втянемся! – заверил Цыфра, глубоко затягиваясь.

— Пойду пройдусь перед сном.

— Ты только налево, к сараю не ходи, – предупредил Олег. – Там комсорг Светку Потапову окучивает.

— А может, они любят друг друга? – вздохнула Надя, мечтательно глядя на звезды.

— Может быть, может быть, – сказал Макаров, но налево не пошел, а пошел направо. Чтобы не мешать.

Советские девушки – самые скромные девушки в мире! В этом Макаров был убежден. Но его убеждения слегка поколебались, едва он вошел в столовую. Там на сдвоенной кровати живописным бутербродом лежали поварихи и страстно любили друг друга с помощью ртов, рук, ног и остальных молодых организмов. Причем Маринка лежала сверху, а размякшая от кончи Ирка снизу, широко расставив сливочной белизны ляхи. Когда Вовка разделся, Маринка села «ракушкой» Ирке на лицо и ухватила за щиколотки, сделав ей «салазки». Макаров присел и осмотрел девственную, пока еще, Иркину щелку, поросшую редкими рыжими волосами. Но признаков девственности он не обнаружил. Может, их и не было? Но девственной, и это точно, была Иркина «норка», куда Макаров протиснулся с превеликим трудом. Но протиснулся и начал ритмичные движения.

Иркины очки лежали рядом на тумбочке, а на каждое Вовкино движение она отзывалась глухим «бу-бу», потому что Маринка продолжала сидеть у нее на лице и держать толстые Иркины ноги.

Под конец Ирка увлажнилась, и двигаться стало намного легче, вот только выйти он из Ирки не успел. «Ничего!», – успокоила товарку Марина. – «С первого раза ничего не бывает! В крайнем случае, аборт сделаешь». Она слезла с Иркиного лица, и та, вытирая рот, задумчиво сказала: «А не так уж это больно, в первый раз-то. Скорее, приятно».

— А ты говорила «шилом», – сказал Макаров, вытирая обмякший член тряпкой.

— Не поняла, каким шилом? – спросила Ирка.

— А вон оно, шило-то, – пояснила Марина. – У Вовки висит.

— Это? – удивилась простодушная Ирка. – И как влезло?!

К полуночи она разохотилась так, что захотела еще раз. Не распробовала...

Она заняла почетное место рядом с Вовкой на сдвоенной кровати, и Макаров игрался уже с ней. А потом они поменялись. Так две недели и менялись, то Ирка, то Маринка. Под конец срока Иркина дырка стала достаточно широкой, и Вовка туда заскакивал запросто.

Через две недели пришел Женя Ритус, ассистент, и привел с собой рослую Светку Потапову и Ленку Столярову, ту самую, острогрудую. Ритус по-деловому пожал руку Вовке Макарову и тоже, очень по-деловому, принялся объяснять Светке и Ленке их права и обязанности. Ленка прищурила узкие татарские глаза, потерла короткий нос и сказала:

— Это все понятно. Что, мы каши не сварим?

— Сварим! – уверенно ответила ей рослая Светка в голубом тренировочном костюме.

Наступила обещанная Агатовым пересменка. Марина с Иркой собрались и ушли, но Кормухина пообещала: «Я забегу как-нибудь». На что Вовка отреагировал довольно равнодушно. Он уже вовсю рассматривал острые груди Ленки Столяровой, а она примеривали белые халаты. Иркин был ей велик, а Маринкин короток в рукавах. Ленка подвязала Иркин халат веревочкой, а Светка взяла себе Маринкин, он ей был короток везде, и длинные стройные ноги Потаповой так и лезли в глаза, сильно смущая Вовкино естество.

А ближе к обеду притащился очкастый Сенька Клевинский с гитарой в одной руке и раскладушкой в другой, что не обрадовало ни Вовку, ни девушек.

— Я им сказал, что у меня – миопия высокой степени, да и надоело мешки таскать! – радостно заявил Сенька. – Да и вообще, со мной веселее!

— Тогда ешь! – сказала Светка Потапова, наваливая ему овсянки.

— И пей! – сказала Ленка Столярова, наливая ему вчерашний компот.

— Спасибо-спасибо! – ответил Сенька сразу обеим девицам и заработал сразу двумя руками, забрасывая овсянку в широкий красный рот, как забрасывает снег снегоуборочная машина в кузов самосвала.

Вовка подсел к питающемуся Клевинскому и сказал:

— Так тут тоже надо мешки таскать.

— Так не весь же день! – ответил Клевинский, запивая овсянку вчерашним компотом. – И потом, две девушки для одного – это слишком много. Делиться надо!

— И меняться, – добавил Макаров.

— И меняться, – согласился Клевинский, вытирая ладонью рот. – Чтобы не привыкали.

Перед обедом опять приехал грузовик с мешками, и Макаров с Клевинским на пару таскали мешки в кладовую при столовой. «А девчонок разыграем в карты?», – спросил Сенька, когда грузовик уехал, а они пошли мыть руки.

— Хрена-то! – ответил Макаров. – Ты же обжулишь! На спичках разыграем: Светка – длинная спичка, Ленка – короткая. Ты тянуть будешь.

— Не доверяешь?

— Не доверяю.

— А может, сделаем по-другому?

— Как?

— У девчонок спросим.

— Что?!

— Пусть они решают, – сказал Клевинский. – Думаешь, нам хочется, а им нет? Вот пусть и тянут на спичках.

Вечером, после общего ужина Семен Клевинский и Владимир Макаров мыли котлы на кухне.

— Я сказал девчонкам. Они не против.

— Что не против?

— Чтобы нас разыграть на спичках.

— И когда?

— Сейчас. Пока мы тут все моем. После котлов нам еще полы мыть и столы протереть.

Часам к двенадцати уборка была закончена, и парни отправились спать. На Сенькиной раскладушке сидела Ленка Столярова, и сразу все стало ясно: ей выпал гитарист и балагур Клевинский.

Хорошо, что девушки были такими разными. Стройную и высокую, с сильным телом Светку Потапову даже в темноте ни за что не перепутать с невысокой Ленкой Столяровой, а на ощупь – тем более. Когда Клевинский погасил свет, Потапова неслышно подошла и обняла Вовку сзади:

— Ну, что? Поиграем?

— Сразу говорю, – пошутил Макаров. – В карты не умею. Могу в домино, в шашки, в шахматы, и... вообще.

— Ты, Володька, не думай обо мне плохо, – зашептала Светка. – Я не развратная какая-нибудь, я хотела, чтобы Сеньке выпала Ленка, потому что.... Ты видел, какой у него хобот? И я совсем не хочу быть разваренной макарониной!

Какой у Клевинского хобот, Макаров видел в раздевалке при бассейне и даже немного позавидовал. Оказывается, что некоторые женщины не любят больших членов и даже боятся. Вот и славно, вот и хорошо!

— Если тебе не очень надо, – продолжала шептать Светка. – Давай просто полежим. Да?

— Да. Давай полежим. Мне не очень надо. Я даже тебе колыбельную спою.

— Подожди, я сейчас.

Светка стянула с себя тренировочный костюм и, оставшись в короткой рубашонке до пупа и просторных трусах, прилегла рядом. В двух метрах сопели и стонали Клевинский и Столярова, а Макаров потихоньку напевал:

Лунные поляны,

Ночь, как день, светла...

Спи, моя Светлана,

Спи, как спал и я:

В уголок подушки

Носиком уткнись...

Звёзды, как веснушки,

Мирно светят вниз.

Лунный сад листами

Сонно шелестит.

Скоро день настанет,

Что-то он сулит.

Догорает свечка,

Догорит дотла...

Спи, моё сердечко,

Ночь, как сон, светла...

Макаров немного переделал стихи, не мог же он петь за женщину. Но Светка этого не заметила. Через минуту она, несмотря на шум с соседней кровати, тихо заснула...

Утро следующего дня выдалось ярким и солнечным. Утомленный ночью Клевинский и умиротворенный Макаров поспали лишних полчаса, пока Рублев с трубой не вышел во двор и не сыграл общую побудку. Старая школа стала оживать. Проснулся Клевинский, сел, прикрыв волосатые чресла уголком одеяла, и смачно, хрустя суставами, потянулся всем телом.

— Хорошо мы вчера покувыркались! А ты что же? Песни петь?

— Не всем же девок драть! – с достоинством ответил Вовка. – Женщина – она тоже человек!

— Ну-ну! – сказал Сенька Клевинский и пошел умываться.

Прошла еще неделя, и половинку Вовкиной группы перевели в Сеньково, деревню в километрах семи. С жильем там было совсем плохо, были только старые бараки с дырявой крышей, и желающих распределили по пустующим домам. Поскольку Макаров все еще считался «кухонным мужиком», он помогал совсем другой поварихе – тоже Светке, но Сидоровой, тоже рослой девице с нежным продолговатым лицом. Они заняли самую большую избу, поставили столы, стулья, и чей-то брошенный дом стал напоминать чайную, благо самовар там уже был.

Светка Сидорова все делала тихо: тихо вставала за перегородкой, тихо затапливала печь, тихо готовила неизменную яичницу с салом и сильными движениями красивых рук нарезала душистый черный хлеб.

Не так уж трудно готовить на пятнадцать человек, Светка будила Вовку чуть раньше и говорила:

— Иди поешь, пока орда не пришла.

И наваливала ему полсковороды.

Иногда после ужина заходили влюбленные Генка Муромцев и Ольга Зайцева. Они сидели, ожидая, когда Вовка и Светка приберутся, и говорили о своем: где они будут жить и сколько у них будет детей. Потом все шли гулять под звездами: впереди Генка и Ольга, сзади, шагах в пяти – Вовка и Светка. Жалко, что Светка разговаривала мало, и все по делу: подай, принеси, вымой. А Вовка любил поговорить. Он вдохновенно пересказывал Светке содержание учебника астрономии, она качала головой и говорила: «Ну, надо же!». И на этом все!

По мере того, как брошенная изба прогревалась, Светка Сидорова одевалась все легче. Сначала она ложилась спать в тренировочном костюме, потом – в длинной рубахе до пят, затем – в короткой рубашечке до пупка и голубых трусах-шортах. Она стала говорить еще меньше, и атмосфера как-то сгустилась. А тут зарядили холодные осенние дожди, ребята приходили грязные и мокрые тихо ругались матом, а от Коли Землякова стало пахнуть водкой. К тому же он все чаще хватал Светку за руку и никак не хотел уходить к себе на ночлег. И грянул гром, котел взорвался, мина замедленного действия сработала, нарыв прорвался!

Со Светкой случилась истерика. Она долго не ложилась спать, громко топала на своей половине и тихо смеялась чему-то, а потом зарыдала. Вовка, сам не свой, прибежал, а она каталась по полу, стучала пятками по половицам и рыдала. Макаров знал только два способа прекратить истерику: надавать даме пощечин или.... Он и сделал это «или», сорвал со Светки голубые трусы и вошел сразу на всю глубину. И Светка затихла...

Чуть позже она пила холодный чай и говорила, говорила, говорила, а Макаров слушал. Как оказалось, он не только мог успокаивать истерику, но и внимательно слушать всякую женскую белиберду вроде той, что торопливо выплескивала из себя Светка Сидорова.

— Я все ждала, когда...

Или:

— Ты такой нерешительный!

Или:

— Какой ты робкий! Мне пришлось все взять в свои руки.

И еще много чего, и пустяков, и важного для нее. И еще она была очень красивой при свете настольной лампы. Щеки ее горели, а глаза сверкали. Светлый пушок на лобке был совсем нежным, а когда Вовка тыкался туда, она брала его член рукой и решительно направляла в себя. Приговаривая:

— Какой же ты все-таки робкий!

Так прошли три дня и три ночи, а на четвертый день заявилось начальство и объявило, что сельхозработы закончились. Студенты приехали в Москву и приступили к занятиям.

Группа «Челноки» под руководством Семена Клевинского все-таки дала концерт, один-единственный. Особенно ей удались тяжелый «Блюз ткацкого станка» о нелегком труде текстильщицы из Иваново и романсы в исполнении Макарова под гитару Клевинского. Но об этом как-нибудь в другой раз.