Шесть лет. Ровно шесть лет моей жизни ушло на то, чтобы из вчерашней студентки, с горящими от идеализма глазами, превратиться в Марию Сергеевну — уважаемого, хоть и молодого, преподавателя истории. 28 лет на паспорте, а за плечами — целая эпоха проверенных тетрадей, выученных параграфов и сотни пар глаз, смотревших на меня с доверием, страхом или скукой. Я отдавала им себя — свои знания, свое время, свою энергию, и искренне верила, что вкладываю в них нечто большее, чем даты и факты; что воспитываю в них мыслящих, нравственных людей.

Но иногда, глядя в окно учительской на спешащих домой учеников, я ловила себя на мысли: какова цена этому ежедневному, методичному служению? Что я сама получаю в ответ на свои усилия, кроме усталости и чувства выгорания? Где же та, что мечтала не о контрольных, а о путешествиях, не о планах уроков, а о страсти? Какую же цену я плачу за то, чтобы называться учительницей?

В середине сентября, на традиционном школьном совете, родилась идея исторического образовательного похода для одиннадцатиклассников. Директор предложил организовать выездной исторический практикум — подобные мероприятия не только углубляли знания, но и выгодно поднимали наш рейтинг в муниципальном реестре. Меня, как преподавателя истории, назначили ответственной за организацию. Местом для дохода выбрали Большую Валдайскую тропу в Новгородской области – исторический маршрут в Валдайском национальном парке, длиной 59 километров.

Собрали десять учеников: восемь мальчиков и две девочки – тех, кто готовился к ЕГЭ по моему предмету. Мы оформили все необходимые документы: собрали родительские согласия, подготовили медицинские справки, получили приказ директора. Снаряжение было продумано до мелочей: личные палатки, спальники, запас консервов и походные котелки. Ответственным за безопасность и физическую подготовку назначили Алексея Викторовича, преподавателя физкультуры – мужчины лет пятидесяти.

Автобус из школы вёз нас до старта тропы у озера Вельё, а на шестой день должен был забрать у Иверского монастыря. Мы приехали к озеру Вельё к полудню. Погода была прохладной, небо хмурилось, но дождя пока не было. Когда определились с местом, чтобы разбить лагерь, я пошла разведать наш маршрут.

Когда я вернулась в лагерь, обнаружила, что ребята разбили свои палатки достаточно далеко друг от друга — метров по пятнадцать, разделённые густыми соснами. "Странно, — подумала я, — если что-то случится, никто не услышит друг друга". Но Алексей Викторович был тут, когда ставили палатки. Если он не против, значит, не стоит беспокоиться. Всё-таки, это он отвечает у нас за технику безопасности.

После обеда мы отправились на первую экскурсию — к ближайшим курганам, древним захоронениям славян. Я рассказывала о викингах, которые плавали по этим озёрам, о торговых путях "из варяг в греки". Ученики слушали, задавали вопросы. Среди них выделялись Дима и Аня – они были парой. Дима – высокий парень с тёмными волосами, Аня – его девушка, стройная блондинка.

Я заметила, как Дима и Аня пьют из термоса, передавая его друг другу. Их движения были слишком медленными, слишком интимными для простого чаепития. Что-то щелкнуло внутри меня, короткая и странная вспышка – то ли злости от того, что они меня совсем не слушали, то ли любопытства о том, чего же это они там пьют? Я отвела глаза, не придавая этому значения. Всё-таки сама тоже когда-то была подростком, пусть веселятся – подумала я.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда я объявила, что пора возвращаться в лагерь. Ребята потянулись по тропе, смеясь и обсуждая услышанное. Я, как пастух, шла сзади, следя, чтобы никто не отстал. И вот, когда основная группа уже скрылась за поворотом, мой взгляд упал на одинокий предмет, лежавший на поваленном мшистом стволе, прямо у края тропы. Небольшой блокнот в тёмно-серой обложке.

«Кто-то забыл», — мелькнула у меня мысль. Я подняла его, намереваясь вернуть владельцу. Обложка была без единой надписи или каких-либо знаков, указывающих на принадлежность. «Наверное, конспекты», — предположила я про себя, раскрывая первую страницу в надежде найти имя.

Первая страница была пуста. Я перелистнула. Вторая — тоже пуста. Открыв третью страницу, я застыла, будто меня ударили током. На третьей странице не было ни единого слова. Только одно-единственное фото, аккуратно вклеенное в центр. Моё фото – где я стою у доски и объясняю урок. Фото, сделанное кем-то из учеников.

От этого снимка по спине пробежал легких холодок. Я перелистнула страницу, и вот тогда воздух перехватило окончательно, когда обнаружила там следующие строки:

*«...иногда, когда ты объясняешь у доски, я не слушаю ни слова. Я просто смотрю, как двигаются твои бёдра под юбкой. Я представляю, как подхожу сзади, прижимаю тебя к холодной поверхности, чувствуя каждый изгиб твоего тела. Ты пытаешься вырваться, но я сильнее. Я прижимаюсь к тебе вплотную, и ты чувствуешь, насколько я возбуждён...»*

Моё сердце заколотилось. Этот дневник был не просто чьими-то размышлениями. Он был посвящён мне. И не просто размышлениям, а самым что ни на есть откровенным эротическим фантазиям. Я захлопнула блокнот и сунула в глубокий карман своей походной куртки, чтоб никто не увидел.

И тогда накатила первая ясная, холодная мысль, пронзившая весь мой испуг: Кто?

Десять человек. Десять пар глаз, которые только что смотрели на меня, слушали мой голос. Десять возможных авторов этих строк. Каждый ученик превратился в подозреваемого. Их улыбки, их шутки — всё это теперь казалось маской, за которой скрывалась тёмная, незнакомая мне натура.

Вторая мысль пришла следом, ещё более тревожная: Он случайно забыл... или оставил здесь специально, чтобы я нашла?

Эта идея заставила меня физически содрогнуться. Я стояла одна, в сотнях километров от дома, от мужа, от привычного безопасного мира. А рядом со мной, в тесном кругу из палаток, находился кто-то, кто предавался откровенным фантазиям обо мне.

И самый главный, самый пугающий вопрос прорезал сознание, заставив похолодеть пальцы: А вдруг он не просто влюблённый подросток? Вдруг он... опасен?

Слово «маньяк» повисло в холодном вечернем воздухе, не произнесённое вслух, но оттого не менее реальное. Внезапно я осознала всю свою уязвимость. Я — женщина, ответственная за группу, но по сути запертая с тем, чьё истинное лицо было скрыто от меня. Этот дневник был не признанием. Он был предупреждением. Или приглашением?

Сжав кулаки в карманах, я заставила себя сделать первый шаг по тропе обратно к лагерю. Каждый шаг отдавался эхом в тишине, и мне казалось, что за мной следят. Что невидимые глаза автора дневника наблюдают за мной. И от этого страха, странным и извращённым образом, где-то глубоко внутри начало шевелиться другое, запретное чувство — щекочущий нервы, опасный интерес.

Я буду смотреть в глаза каждому из них. Буду искать в их взглядах признание, в их жестах — намёк. Буду задавать вопросы, ловить на обмане, пытаться вывести на чистую воду. Это было ожидание. Предвкушение охоты, в которой я была и добычей, и охотником одновременно.

Вечер мы провели за обсуждением дня. Развели костёр, сварили гречку с тушёнкой из консервов. Ученики делились впечатлениями: кто-то нашёл осколок керамики у кургана, мы разбирали, что это могло быть — древний горшок или просто мусор. Алексей Викторович был в своей стихии: рассказывал о выживании в лесу, показывал, как вязать узлы, и шутил. Все улыбались, смеялись, рассказывали истории. Атмосфера была очень теплой.

Но для меня этот вечер у костра превратился в пытку и расследование одновременно. Я пыталась есть гречку, но комок в горле не проходил. Я наблюдала. Впивалась взглядом в каждого, ища улику, намёк, случайный взгляд, выдающий автора дневника.

Дима, как всегда, вёл себя вызывающе, перебивал других, его голос звучал громче всех: "Мария Сергеевна, я знаю, это викинги! Они брали то, что хотели, да? Силой?".

«Он? — думала я, наблюдая, как его глаза сверкают в огне. — Он достаточно дерзок и уверен в себе для этого. Неужели он настолько наглый, что будет флиртовать с учительницей, когда рядом находится его девушка?».

Миша, сидящий в стороне, молчал, но я заметила, как он смотрит на меня — не на вопросы, не на костёр, а на меня, его щёки слегка покраснели, когда я поймала его взгляд.

«Стыд? — анализировала я. — Или смущение виновного? Он не мог бы... Нет, он слишком робок для таких фантазий. Или его тихость — идеальная маска? В тихом омуте, как говорится... ».

Саша, пытался втиснутся в обсуждения своими шутками, но его нервный смешок выдавал неуверенность.

«А может, это он? Пытается казаться круче, чем есть, и вымещает это в своих фантазиях?»

Пока я наблюдала и рассуждала, Дима предложил "чай для тепла" из своего термоса. Я взяла глоток, почувствовав лёгкую горечь. "Что это, Дима?" — спросила я тихо. "Чай с особыми травами, Мария Сергеевна, от простуды. Только Алексею Викторовичу не говорите", — улыбнулся он. Я поняла, что там алкоголь. Я не стала его ругать, но попросила его больше ни с кем не делиться, это грубое нарушение правил.

Подозрение, острое и ядовитое, впилось в меня с новой силой. Это была не просто дерзость. Это был расчёт. Я думала:

«Алкоголь. В походе. Он подсунул его именно мне. «Не говорите Алексею Викторовичу». Он пытается меня раскрепостить? Снять контроль? Сделать более... сговорчивой?».

Пока я рассуждала о Диме, как о главном подозреваемом, его девушка Аня сидела рядом, её плечо касалось моего, и она тихо сказала: "Мария Сергеевна, наш поход... мне всё очень нравится. Мне вообще нравятся опытные женщины, которые могут чему-то научить." Я улыбнулась, стараясь не выдать смятения, и дежурно ответила: "Спасибо Аня, рада, что ты хорошо проводишь время", но при этом почувствовала что-то странное в её взгляде.

«А что, если это она? Девушка... Могла ли? Нет, это абсурд. Но в её взгляде было что-то... знающее. А её фраза об «опытных женщинах» – это был намёк?».

Костер догорал, превращаясь в груду багровых углей, которые шипели, попадая под редкие капли начинающегося дождя. Последние смешки и шутки учеников затихли, уступая место ночным звукам леса. Один за другим они потянулись к своим палаткам, их силуэты растворялись в темноте между сосен.

Напряжение, что копилось во мне весь вечер, наконец начало спадать, смениваясь леденящей душу опустошенностью. Охота оказалась безрезультатной. Я не была ни на шаг ближе к разгадке.

«Ничего. Я ничего не поняла. Всего лишь накрутила себя, наделив каждого несуществующими тайнами. Какая же я дура» – подумала я.

«Пора и на боковую, — раздался рядом спокойный голос Алексея Викторовича. Он стоял, засунув руки в карманы ветровки, и смотрел на угасающий костер. — Сделаем обход, Мария Сергеевна?»

Я кивнула, с трудом поднимаясь с бревна. Мы молча прошлись по периметру лагеря, луч его фонаря скользил по темным куполам палаток. Из одной доносился приглушенный смех, из другой — звук наушников. Всё было тихо, мирно и... обыденно.

Чувство стыда накатило с новой силой. Я потратила весь день, выискивая в них монстров, а они были просто... детьми. Уставшими после долгого дня подростками.

«Прекрати это, Мария. Ты их учительница, а не героиня дешёвого триллера» – подумала я.

«Всё спокойно, — констатировал Алексей Викторович, гася фонарь. — Спокойной ночи».

«Спокойной ночи», — автоматически ответила я и, откинув полог своей палатки, наконец-то осталась одна.

«Всё. Конец. Больше ни-че-го. Просто прийти в себя. Забыть. Выбросить эту дурацкую тетрадку с утра и никогда о ней не вспоминать» – решила я.

Некоторое время я лежала, прислушиваясь к звукам леса и лагеря. Но сейчас меня волновали не они. В кармане куртки, висевшей у входа, лежал тот самый блокнот. Он манил меня, как запретный плод. Не в силах сопротивляться, я достала его. При свете фонарика, приглушённого тканью спальника, я открыла его снова. На этот раз я читала не обрывки, а вчитывалась.

Это были не романтические грёзы. Это был поток откровенной, грубой, почти животной похоти.

«...я хочу привязать тебя к стулу в пустом кабинете. Чтобы ты не могла пошевелиться. Чтобы только смотрела, как я...»

«...ты будешь умолять остановиться, но твое тело будет предавать тебя. Вся мокрая, горячая. Я зажму твой рот ладонью, чтобы никто не услышал, как учительница стонет под своим учеником...»

«...ты думаешь, что контролируешь всё. Но я знаю, какая ты на самом деле. Шлюшка. И я заставлю тебя это признать. Сделаю так, чтобы ты сама попросила меня...»

Я должна была сгореть от стыда. Должна была в ужасе отшвырнуть эту грязь. Но вместо этого по моему телу разливался странный, тягучий жар. Ноги под спальником непроизвольно сжались. Между ними пульсировало тепло, нарастая с каждым прочитанным словом.

Я почувствовала, как влага пропитывает трусики. Моя рука, будто сама по себе, опустилась ниже, скользнула под резинку пижамных штанов. Пальцы наткнулись на влажную, горячую плоть.

Это было ужасно. Неправильно. Я была их учительницей! Замужней женщиной! Но моё тело, предательское и живое, откликалось на эти грязные фантазии. В этих словах была дикая, первобытная сила. Сила желания, лишённого всяких условностей.

Я читала дальше, и мои пальцы начали двигаться в такт ритму этих строк — сначала медленно, робко, затем быстрее, настойчивее. Я представляла не нежного влюблённого, а того, кто написал это — грубого, властного, который хочет не любить, а брать. В мыслях ярко вспыхнули сцены, которые я читала.

Вот он, расстегивает мою блузку... стягивает лифчик и начинает трогать... и я не сопротивляюсь...

Вот он, расстегивает свою ширинку... кладёт мою руку на свой набухший орган... и я её не убираю...

Вот он, прижимает меня к стене, его зубы впиваются в шею, а рука грубо задирает юбку. ..

Вот он, ставит меня на колени и приказывает... и я подчиняюсь...

Вот он, поднимает меня, толкает на парту, я упираюсь о неё руками, он входит в меня сзади...

Вот он, переворачивает меня на спину, входит с такой силой, что у меня перехватывает дыхание, и я, вопреки всему, кричу от наслаждения... и прошу его не останавливаться...

Вот я, лежу на парте, а с моей киски течет его сперма... сперма моего же ученика...

От представленных сцен волна оргазма накатила внезапно и яростно, заставив всё моё тело содрогнуться и выгнуться в спальнике. Я кончила, тихо хрипя в подушку, с именем незнакомца на губах и с жгучим стыдом в сердце.

Я лежала, тяжело дыша, в полной тишине. Блокнот был прижат к моей груди. Теперь это была не просто находка. Это было зеркало, в котором я увидела ту себя, о существовании которой даже не подозревала. Грязную, похотливую, жаждущую быть желанной именно так — без правил, без жалости.

Я закрыла глаза, и передо мной, как на экране, поплыли лица. Десять портретов. Десять загадок. Чьё дыхание сейчас учащается в темноте от воспоминаний о прочитанных мной строках? Кто засыпает с мыслями обо мне, такими же жгучими и неправильными, как этот дневник?

Я лежала, вся мокрая и дрожащая, прислушиваясь к отзвукам собственного оргазма, которые всё ещё пульсировали глубоко внутри. Стыд, как вязкая смола, начал медленно затягивать трещины в моём сознании. «Что я сделала? Читала эту грязь... кончила от неё... Завтра я должна это выбросить. Обязана».

Именно в этот момент, когда решимость снова начала кристаллизоваться, мое ухо, обострённое только что пережитым экстазом, уловило звук. Тихий, приглушённый тканью палатки. Не ветер, не зверь. Стон. Короткий, женский, обрывающийся на полуслове.

Я замерла. Сердце, только что успокоившееся, снова заколотилось, но теперь по другой причине. Не из-за стыда, а из-за острого, щекочущего нервы любопытства.

«Показалось, — попыталась я убедить себя, цепляясь за остатки здравомыслия. — Усталость. Нервы. После всего этого...».

Но потом донёсся еще звук. Уже отчётливый. Низкий, сдавленный. И снова стон, уже громче, протяжнее, с явной ноткой наслаждения, которое невозможно спутать ни с чем.

«Нет. Не показалось. Они... Они действительно... Но кто?... Дима и Аня?... »

Мысль о том, что мои ученики находятся в нескольких метрах от меня и занимаются сексом, ударила в голову, как удар током. Это было нарушением всех правил. Я должна была возмутиться. Выйти и сделать замечание. Пресечь это на корню.

Но вместо гнева по моему телу разлилась та же самая, знакомая уже теплота. Та самая, которую будил во мне дневник. Предательское возбуждение, которое я только что пыталась задавить оргазмом, вернулось с новой, удвоенной силой.

«Они там... а я здесь... одна... Они нарушают правила... а я... я только что кончила, читая о том, как меня берёт мой ученик... Какая разница между нами?» – это осознание стёрло последние границы. Стыд и возбуждение слились воедино, создавая гремучую, порочную смесь.

Я закрыла глаза. И мне уже не нужно было напрягать воображение. Звуки делали всю работу за меня.

Приглушённый шёпот Димы... Его имя, сорвавшееся с губ Ани... Влажный звук поцелуя... Я уже не просто слышала их. Я их видела. В моём воображении Аня лежала на спине, её светлые волосы растрепались по подушке. Глаза были закрыты, губы приоткрыты в немом стоне. Я чувствовала не ревность, а странное, соучастное любопытство. Как будто я была не снаружи, а там, с ними, невидимым наблюдателем.

«Какая она... юная... Её кожа должна быть такой гладкой...» – думала я.

А потом моё воображение нарисовало Диму. Он был над ней, его тело напряжённое, мускулистое. Его рука скользила по её боку, поднимаясь к груди.

По моему телу пробежали мурашки. Моя собственная рука, будто ведомая чужой волей, снова опустилась на живот.

«И он... молодой, сильный... Как он двигается? Грубо? Нежно?» – спрашивала я себя.

Я уже не просто представляла их. Я впускала их в себя. Их стоны стали саундтреком к моим собственным, новым, рождающимся фантазиям. Граница между их реальностью и моим воображением растворилась, и я сдалась этому хаосу, этому сладкому, запретному безумию.

Я представила как тонкие пальцы Ани впивались в спину Димы, а он... он покусывал её сосок, сквозь тонкую ткань футболки, и его ладонь медленно, так медленно скользила вниз по её животу, под край пижамных штанов. В своем воображении я слышала её сдавленный вздох, чувствовала, как её тело выгибается навстречу его прикосновению.

Мои собственные пальцы прошли между ног. "Остановись", — кричал внутренний голос. Но тело не слушалось. Я почувствовала, как подушечками пальцев касаюсь собственного клитора, всё ещё чувствительного, влажного.

Я тёрла клитор медленно, борясь с собой: "Это мои ученики, я не имею права думать об этом". Но стоны — реальные или воображаемые — подгоняли возбуждение, которое я не могла остановить. Запах влажной земли от дождя снаружи смешивался с моим мускусным ароматом возбуждения; пальцы скользили по скользкой, горячей плоти, издавая тихое хлюпанье и усиливая стыд. Тепло от "чая" Димы растекалось по венам, размывая границы.

Я представляла, как он резко поворачивает Аню, заламывает ей руки, стягивает её одежду одним рывком и вгоняет в нее свой член, входя одним толчком до упора, шлёпая яйцами о её кожу, трахая жёстко, ритмично.

Стоны Ани в моем воображении становились громче, её тело сотрясалось под ним. "Дааа.. глубже... трахай меня", — шептала она в моей фантазии, и я чувствовала, как моя рука ускоряется, пальцы трут клитор быстрее, но вдруг... вдруг это была не Аня под ним. Представляя, как он трахает её, я внезапно увидела себя на её месте — это я лежу под Димой, его член врывается в мою киску, горячий и неумолимый, каждый толчок бьёт глубоко, шлёпки эхом отдаются в палатке, мои сиськи колышутся, соски трутся о спальник.

Я чувствовала не его воображаемые толчки, а собственную унизительную, сладкую влажность. "Нет, это безумие, — мелькнула мысль, полная вины, — Я... я замужняя женщина, и не просто женщина, а их учительница... Как я могу представлять это, хотеть этого?" Стыд жёг щёки, как раскалённый уголь, но он только подливал масла в огонь — моя киска сжималась вокруг пальцев, соки текли по бёдрам, и я не могла остановиться, тело предавало разум, требуя большего.

В этом порыве на меня нахлынуло странное чувство, чувство злости, чувство ревности: «Я здесь, в своем воображении хочу Диму... а там, Аня получает его живого. Её трогают, её желают. А я лежу здесь одна, со своим стыдом... Я не хочу быть одна. Я тоже хочу чувствовать. Хотя бы в фантазиях» – подумала я и снова достала дневник.

«Если Аня наслаждается в соседней палатке, я хотя бы буду наслаждаться на страницах дневника. Я не хочу историю, где главная героиня – это Аня. Я хочу историю с собой в главной роли» – с этой мыслью я снова открыла дневник.

И погрузилась в ад. Нет, в рай. В тот самый, запретный.

Автор писал для меня. Зная, что я читаю. Он вёл меня, как режиссёр.

И я начала читать продолжение «своей» истории:

«...На уроках ты теперь расстегиваешь на блузке пуговицы. Чтобы я видел тень между твоих грудей, когда ты наклоняешься над моей партой, проверяя задание. Ты сделаешь вид, что не замечаешь моего взгляда, но я увижу, как дрогнут твои пальцы...»

Я представила это. Класс. Солнечный свет. И я, сознательно, демонстративно, нарушая все свои правила, расстёгиваю пуговицы. И вижу его горящий взгляд. И чувствую, как от этого взгляда закипает кровь.

«...После урока ты задержишь меня. Подойдёшь близко. "Ты не понял тему?" — спросишь ты, а твоя рука ляжет на мой стол, в сантиметре от моей. И ты наклонишься, и твоя блузка распахнётся, и я увижу всё...»

Моя рука сама потянулась к груди. Я сжала сосок через ткань пижамы. Резкая волна удовольствия. Да. Вот так. Я наклоняюсь. Он видит. Он хочет меня.

«...Я расстегну ширинку, вытащу член и прикажу: "Соси". И ты, глядя мне в глаза, опустишься на колени...»

Я уже не просто читала. Я проживала это. Я чувствовала холод меловой доски спиной. Я видела его член перед своим лицом. Я открывала рот...

«...Потом я разверну тебя и вгоню в тебя сзади. Ты будешь кричать, упираясь руками в парту, а я буду драть тебя как сучку...»

Мои пальцы уже были в трусиках, они двигались в такт этому жёсткому, властному ритму. Я представляла его толчки. Его руки на моих бёдрах.

И тут автор поднял ставки. «...Дверь откроется. Входит кто-то из одноклассников. Он застынет в шоке. А ты... ты потянешься к нему губами, пока я буду продолжать тебя трахать...».

Шок. Возмущение. И... порочное, всепоглощающее возбуждение от этого публичного, коллективного унижения.

«Нет... Это уже слишком... Но... Боже...» – подумала я и ярко представила описанную сцену.

И продолжила читать:

«...Ты будешь сосать его, глотая пока я буду трахать тебя всё быстрее и жёстче...»

Я представила это так ярко, что почувствовала на языке воображаемый солоноватый вкус кожи, услышала прерывистое дыхание сзади. Моё тело само собой начало двигаться, имитируя ритм двойного проникновения.

«Вскоре в класс зайдет еще один, затем еще один, затем еще один. Ты будешь наша. Общая. Будешь сосать нам по очереди. Ты будешь нашим общим секретом, нашей общей шлюхой...»

"Это просто фантазия", — убеждала я себя, борясь с совестью, — но боже, как же мне нравится эта непристойность, эта запретность, их молодые тела, их желание меня, взрослой женщины. Пальцы тёрли клитор яростнее, проникая глубже, и я закусила губу, чтобы не застонать вслух.

«...Я поставлю тебя раком, пригнув к учительскому столу. Один войдет в тебя сзади, глубоко и грубо, а другой подойдет спереди, и ты, захлебываясь, примешь его в свой рот. Остальные будут стоять вокруг, их руки будут дрочить их члены, а глаза – пожирать твое унижение...»

Нет. Это уже слишком. Так низко я еще не падала. Быть выставленной таким образом... объектом для их юной, жадной похоти... Но почему мое тело отвечает на эту картину таким предательским жаром? Почему киска сжимается в предвкушении этого двойного насилия? Я представляю их взгляды на своей коже, и стыд становится частью возбуждения. Я уже не просто участница – я зрелище. И эта мысль... черт возьми... заставляет пальцы двигаться быстрее.

«...Потом я усажу тебя на себя, и ты, вся дрожа, опустишься на мой член. В этот момент другой подойдет сзади и медленно, преодолевая сопротивление, войдет в твою упругую, тугую попку. Третий в это время пристроится у твоих губ. Ты будешь заполнена нами полностью, все твои дырочки будут заняты, ты будешь наша полностью, без остатка...»

Три члена, три ритма, три пары рук, держащих меня в плену. Это ужасающе. Это отвратительно. Это то, о чем я боялась даже думать. Но мое воображение услужливо рисует эту картину во всех деталях. Мир сузился до спальника, до дрожащего тела и безумных фантазий. Я была там, в классе, окружённая ими. Их руки, их члены, их стоны. Я была центром этого урагана похоти.

«...Я переверну тебя на спину, на ту самую парту, за которой ты вела уроки. Раздвину твои ноги и буду трахать тебя, глядя в твои глаза. А потом мое место займет другой. И еще один. И так все, кто захочет. Некоторые будут кончать в тебя, на тебя. Ты будешь лежать и принимать в свою измученную, растянутую киску одного ученика за другим, как последняя, отчаявшаяся шлюха...»

Вот конечная точка моего падения. Не страсть, не жажда, а простое, механическое использование. Лежать и принимать. Смотреть в потолок и чувствовать, как во мне сменяются их тела. Стираются лица, остаются только анонимные толчки, запах чужого пота и чувство полной, окончательной принадлежности не себе.

«...Когда все побывают в тебе по нескольку раз, мы с пацанами окружаем тебя. Ты, вся в сперме, инстинктивно потянешься губами к ближайшему члену. Твои руки, сами того не осознавая, начнут ласкать другого, двигаясь в такт твоим губам. Ты будешь делать это автоматически, как дышишь, потому что это станет твоей новой сутью – служить, доставлять удовольствие, быть тем, чем мы захотим...»

Инстинкт. Мое тело, наученное ими, будет действовать само, без приказа. Открыть рот. Взять в руку. Это будет не выбор, а рефлекс. И в этом – окончательная смерть той Марии, что я знала. Та никогда бы не опустилась так добровольно. Но эта... эта будет. Ей понравится эта роль – бездумного инструмента для чужого наслаждения. И мне становится не по себе от того, как мое собственное тело откликается на эту идею, как пальцы сами ищут нужный ритм, повторяя воображаемые движения.

«...Когда ты будешь вся измотана, с опустошенным взглядом, я стащу тебя с парты и поставлю на колени. Мы встанем вокруг и будем дрочить на тебя. На твое измученное, залитое спермой тело. И ты, моя грязная учительница, будешь смотреть на нас благодарными глазами. Первый кончит тебе на лицо, перепачкав ресницы и щеки. Второй – на губы, и ты, не думая, слижешь. Третий покроет твою грудь, четвертый – шею... Мы отметим тебя, как свою. Ты будешь сидеть на коленях в луже нашей спермы, с нашими метками на коже, и это будет твой истинный облик...»

Сидеть, покрытая их семенем, чувствовать его липкость и запах – это будет физическим доказательством моего падения. И самый чудовищный сдвиг в том, что я не представляю себе ужаса. И самое ужасное... в этой идее есть свой извращенный покой. Не нужно больше притворяться. Не нужно больше бороться. Я – то, чем они меня сделали. И кончаю я сейчас именно от этой мысли, предав всё и всех, включая саму себя.

Оргазм, который накатил на меня, был не волной, а цунами. Он вырвался из глубины с тихим, сдавленным воплем. Тело выгнулось, пальцы судорожно впились в клитор, выжимая последние спазмы. Я задыхалась, чувствуя, как влага стекает по пальцам, и думая: «Что со мной происходит? Кто я? Та, что обещала держать себя в руках? Или та, что кончает на фантазии о групповом изнасиловании своими учениками? Где правда? В дневнике? Во мне? Мы оба — чудовища. Он — тот, кто это написал. Я — та, кому это нравится».

Стыд нахлынул следом, как холодная волна: "Что я за женщина? Что я за учительница? Что я за жена? Почему я это делаю?". Может потому, что с мужем всё слишком предсказуемо, слишком мягко. Нет искры, нет этого дикого голода, который сжигает меня сейчас. Мне не хватает адреналина, запретности, ощущения, что меня берут грубо, как шлюху, а не как хрупкую жену. Эти ученики, молодые, полные сил, с их жадными взглядами — они дают мне в фантазиях то, чего нет дома: ощущение власти и подчинения одновременно, новизну, когда тело дрожит от страха и желания. Это так грязно, так неправильно, но именно это заставляет меня течь, как никогда с мужем.

Я не выбросила дневник, а спрятала его надёжнее. Засыпая, я поняла одну простую и ужасную вещь: я больше не хотела искать автора. Я боялась его найти. Боялась, но не его разоблачения перед собой, а своего разоблачения перед ним.

С этим странным, тревожным и сладостным чувством на грани страха и возбуждения я наконец провалилась в беспокойный сон, где образы из дневника смешивались с реальными лицами моих учеников, обещая, что завтрашний день будет не менее интересным, чем сегодняшний.

Продолжение следует...