Эта история не о соблазнении, а о крахе приватности, власти обстоятельств и психологической травме от вынужденной уязвимости перед неблизким человеком в ограниченном пространстве.

Алиса - скромная городская девушка только закончившая школу, которой из-за размолвки родителей суждено летние каникулы провести в глухом селе у её дяди, с которым ранее она не была знакома. Алиса невысокого роста, с длинными русыми волосами, с небольшой на достаточно развитой для её возраста грудью и округлой попкой.

В её родном Питербурге лето началось с холодов и дождей, поэтому с собой Алиса упаковала лишь достаточно теплые вещи совсем не подумав о том что в далёкой деревне до которой больше суток ехать поездом погода может быть совсем иной, а у родителей Алисы не было времени помочь ей собраться в дорогу и сказать слова напутствия, свою отстранённость они оправдывали тем, что их дочь уже достаточно взрослая и должна быть самостоятельной, но она прекрасно понимала что на самом деле родители заняты своими отношениями, а до неё им сейчас просто нет дела.

Игорь Петрович - дядя Алисы, простой сельский мужик за 50, обычно носил свою любимую старую промасленную рубаху, которая была пропитана запахом пота и махорки. Он встретил свою племянницу у вокзала на своём стареньком ржавом москвиче, дорога до дома дяди Игоря была долгой. Жара висела над Малиновкой (так называлось поселение в котором жил дядя) плотной холстиной, его дом находился на отшибе, небольшой участок с маленькой старой избушкой, баней, туалетом на улице, колодцем, небольшой мастерской и старым покатым от времени сараем, участок находился в нише, поэтому земля почти всегда была сырой, а от жары невыносимая духота царила в воздухе, создавалось ощущение что дядя живёт тут как отшельник, что было отчасти правдой, так как до плижайшего соседа нужно было пройти пешком около километра, а до ближайшего городка хоть с какой-то цивилизацией нужно было добираться два часа на машине.

Когда Алиса ступила на скрипучие доски крыльца дачи Игоря Петровича, воздух густой от смоляного запаха сосен, пыли и махорки обволок её, как парная простыня. Дядя встретил её молча. Его взгляд тяжёлый, методичный скользнул с её белых балеток вверх по ногам в тонких синих леггинсах, задержался на бёдрах, серой кофте с капюшоном, упёрся в вырез от расстёгнутой молнии кофты на груди, прежде чем найти её глаза.

— Комната слева, — голос хриплый, будто скрип несмазанной петли. — Вода, колодец во дворе. По нужде — «Скворечник» за забором. Сначала тяжело будет для городской, ничего привыкаешь.

Первым делом Алиса решила разобрать свой чемодан и попытаться найти в нём одежду более подходящую под такую жарищу, но замок на чемодане никак не хотел открываться, Алиса сказала об этом дяде, на что он ответил

— Завтра посмотрю, а сегодня если очень жарко можешь посмотреть в шкафу, должны были остаться старые вещи, ещё от жены.

Первую ночь Алиса провела в своей футболке и леггинсах. Духота под раскалённой жестью крыши была адской, ткань прилипла к потной коже. Утром, в отчаянии, она нашла в старом комоде два ситцевых сарафана: длинный, выцветший до бледно-голубого, полупрозрачный на спине от времени и солнца, и короткий, чуть выше колена, с одной пуговицей на истончившейся, как паутинка, бретельке и старые грязные сланцы. Надев короткий сарафан на поверх своих белых трусиков и сланцы на ноги, лифчик она решила снять, она вышла на кухню, чувствуя непривычную свободу движений и жгучий стыд от открытых плеч и глубокого выреза на груди.

Игорь Петрович жевал чёрный хлеб. Его взгляд поднялся, пополз вниз по её обнажённым ногам, задержался на коленях, плавно перетек на бёдра, где подол сарафана едва прикрывал верхнюю часть бедер, скользнул по открытым плечам и глубокому вырезу на груди. Алиса почувствовала, как жар стыда заливает шею и щёки.

— Обувка-то не для наших дорог, цветочек, — проговорил он, отпивая чай из жестяной кружки.

— Кочки, коряги — ноги побьёшь. Сапоги бы не помешали. Ладно, дело есть. Сарай завален. Бери метлу.

Пока Алиса выметала сор из темного сарая, Игорь Петрович стоял в дверях. Она чувствовала его взгляд на спине, особенно когда наклонялась за охапкой хвороста. Подол сарафана задирался, обнажая голые бёдра почти до ягодиц, тонкую полоску трусиков. Каждый наклон обнажал ложбинку между ягодиц.

— Углы не забывай, цветочек, — доносился его голос.

— И выметай, не смахивай. Энергичней. — Он сделал шаг внутрь, будто проверяя угол, и его рука, грубая и шершавая, скользнула по её пояснице выше подола сарафана, поправляя её стойку.

— Так горбишься – спину сорвешь. — Прикосновение было быстрым, деловым, но оставило жгучую полосу стыда.

После уборки сарая дядя сел разбираться с чемоданом Алисы, а она не зная получится ли вообще его открыть решила постирать второй сарафан найденный утром. У дяди была старая стиральная машина Рига с рычагом, Алиса погрузила в неё сарафан, а заодно и свою пропотевшую за вчерашний день одежду, машинка включилась, но вдруг заглохла с жутким скрежетом посреди цикла. Алиса открыла люк и ахнула. Вещи были не просто порваны – они был буквально разжеваны ржавыми деталями барабана. Она вытащила жалкие, мокрые лоскуты, сквозь которые просвечивали её пальцы.

— Дядя Игорь... — голос её дрожал, — а может, можно починить? Зашить?

Он взял остатки одежды, потер пальцами истончившуюся ткань. Его пальцы скользнули близко к её руке, почти касаясь. – Боюсь не выйдет – Он растянул ткань, и она порвалась с тихим хрустом, как гнилая древесина.

– Видишь? Чинить-то уже нечего. На тряпки. Он бросил лоскутья в угол. Его взгляд скользнул по её фигуре в коротком сарафане.

– Теперь у тебя только этот.

Теперь у неё был только короткий сарафан и одна пара белых хлопковых трусиков, которые становились бесценными.

Игорь Петрович поручил покрасить калитку. Алиса, в коротком сарафане, осторожно работала кистью. Он проходил мимо с тяжелым мешком удобрений который достал с чердака дома, неловко задел её локоть. Банка с густой зелёной масляной краской опрокинулась. Липкая, холодная волна окатила её ноги от колен вниз, залилась под подол, прилипла к трусикам и внутренней поверхности бедер. Она вскрикнула от неожиданности и холода.

— Ой, беда-беда, — пробурчал он без особого сожаления, ставя мешок.

— Неловко вышло. Беги к колодцу, смывай, пока не въелось. Шланг там найдешь.

Он последовал за ней. У колодца она, отвернувшись, поднимала подол сарафана всё выше, обливая бёдра, голени. Краска стекала струйками по внутренней стороне бёдер к коленям. Ткань трусиков, пропитанная краской и водой, стала полупрозрачной, плотно прилипла к лобку, отчётливо обрисовывая бугорок вульвы и темный пушок на лобке под ними.

— Не отмахивайся, смывай тщательней, — сказал он хрипло, стоя в двух шагах.

– Вот тут, на бедре, не отмылось.– Он указал пальцем на чувствительную кожу внутренней поверхности бедра, совсем близко к прилипшим трусикам. Его указание заставило её направить струю туда, поднять подол почти до паха, почувствовать напор воды опасно близко к интимной зоне. Она почувствовала, как его взгляд прилип к влажной коже, к чёткому контуру её трусиков и тому, что под ними.

– И между ног залило, не видишь? Смывай, а то потом не отчистишь.– Добавил он, его голос был густым.

Стыд сжал её горло так, что она не могла вымолвить ни слова, лишь кивнула, отчаянно пытаясь смыть краску с самой сокровенной области, ощущая каждый его взгляд на своей влажной, полуобнажённой коже. Сарафан после этого висел на ней жёстким, выцветшим от краски и воды мешком, обнажая бёдра при любом движении, а трусики были безнадёжно испорчены.

После инцидента с краской Алиса стирала свои единственные трусики в тазу, чтобы отмыть краску она добавила в мыло немного жидкости из найденной в сарае бутылочки с надписью "растворитель". Выжимая их, она неловко дёрнула, хлипкая ткань просто разорвалась по шву в самом интимном месте. Она замерла, держа в руках две жалкие половинки. Починить было невозможно. Теперь под сарафаном не было ничего. Каждый шаг, каждый порыв ветра, прижимавший тонкую ткань к телу, заставлял её краснеть до корней волос. Она чувствовала себя невероятно уязвимой, каждое движение воздуха между ногами было мучительным напоминанием.

К вечеру дядя заявил что ему удалось открыть чемодан, Алиса решила сразу же переложить все вещи из злополучного чемодана в комод, она сняла с себя сарафан и повесила его на спинку кровати, спать она решила в длинной белой футболке, без трусиков так как было очень жарко.

Ночью гроза обрушилась ливнем на Малиновку. Оказалось что днём дядя забыл закрыть чердак на крыше дома вход в который был через дверцу на улице и приставную лестницу Вода хлестала в открытую дверцу, прогнившая половица чердака не выдержала напора воды и поток воды в перемешку с вонючими удобрениями которые хранились на чердаке хлынул через крышу в комнату Алисы заливая комод, стоявший под ним. Вся её одежда, нижнее бельё, футболки, штаны, кофты— всё промокло насквозь, пропахло удобрениями, тиной и плесенью. Игорь Петрович побежал на улицу закрывать чердак, затем он явился с фонарём в комнату Алисы, когда она в отчаянии пыталась спасти свою одежду промочив зловонными водами футболку в которой она была. Луч выхватил её в промокшей белой футболке — ткань слиплась, как целлофан, откровенно обрисовывая очертания грудей, каждая выпуклость, тень под грудью, напряжённые, твёрдые соски с явно проступающими тёмными ареолами, линию живота, впадину пупка, контуры лобка и бёдер, ткань врезалась в складки, подчёркивая форму половых губ и линию между ягодицами. Она инстинктивно прикрыла грудь руками, но это только подчеркнуло её панику.

— Потолок течет, знаю, — сказал он, луч фонаря скользнул вниз по её силуэту, задержавшись на уровне живота и бёдер.

— Похоже комод залило полностью, вещи на просушку, и футболку тоже, иди спать, как есть, стесняться тут нечего.

Вывешенные наутро вещи были жёсткими от высохшей грязи и жутко воняли болотом и удобрениями. Надевать их было немыслимо, дядя сложил эти вещи в мешок и оставил на крыльце, сказал что такое даже на тряпки не годится и выбросит их позже. Алиса осталась в одном коротком, выцветшем и жёстком от краски сарафане.

Пятна краски затвердели на ткани, превратив её в колючую корку. Когда Алиса заходила на кухню, она зацепилась сарафаном об торчащий из дверного проёма старый гвоздь, раздался звук рвущейся ткани. Шов разошёлся от подмышки до середины бедра по левому боку. Ткань повисла лоскутами. Передняя часть сарафана теперь держалась лишь на истончённой бретельке и узкой полоске ткани у правого бока. Сзади разрыв оголил левую ягодицу почти полностью и большую часть спины. Алиса вжалась в стену, руками безуспешно пытаясь прикрыть обнажившуюся левую грудь, оголенный бок, живот и бедро. Стыдной открытости ягодиц она даже не могла прикрыть.

— Дядя Игорь! — её голос дрожал, срываясь на истеричный шёпот,

— Посмотрите... он... он весь!..

Он подошёл вплотную к спине Алисы. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по обнажённой коже: от соска и ребер вниз по открытому боку и бедру, к ягодице. Его палец, шершавый, как наждак, коснулся края разрыва у подмышки, скользнул по её коже у талии, чуть ниже ребер. Алиса вздрогнула, как от ожога. Он потрогал лоскут ткани у правого бока.

—Не за что зацепить, цветочек — констатировал он, дыхание, пахнущее махоркой, коснулось её шеи. Его рука легла ей на плечо, сжимая его, большой палец упёрся в лопатку. Она почувствовала его силу, его близость.

— Не ткань, а труха. Держится на честном слове. Скинь его.

Он приказал избавиться от бесполезного обрывка ткани.

– Только мешать будет.

Алиса, рыдая от унижения, дрожащими руками расстегнула единственную пуговицу на истончившейся бретельке. Сарафан сполз к её ногам. Она стояла перед ним в абсолютной наготе, прикрывая грудь одной рукой, лобок – другой, но ягодицы, спина и бока были полностью открыты. Продолжение следует...