Декаданс, часть 4

Этим утром я намеревался заняться ужением рыбы в речке, однако же проснувшись, обратил внимание на столб дыма, поднимающийся с полей. Там на отшибе располагался обширный сарай, в котором находилась новейшего образца паровая молотилка, выписанная из Германии. По непонятной мне причине, она была приведена в действие в столь неурочный сезон. Испросить отца мне не удалось, поскольку в доме его не оказалось. Ирэн вероятно, ещё спала, так что я налегке отправился через поле к нашему механическому сараю. Сим агрегатом заправлял специально обученный парень Федот, достаточно сильный, чтобы управляться с этим громоздким механизмом. Он стоял перед молотилкой, наблюдая, как масляно поблескивающий шатун раскручивает массивное колесо. Тут я увидел отца, который подошёл к механику.

— Хорошо, Федот. Ступай домой, я здесь всё сделаю, - распорядился отец.

Мне почему-то не хотелось быть замеченным, и я укрылся за створкой двери, ожидая, когда Федот выйдет, а затем, заинтригованный, приник к расщелине у двери. Оказывается, Ирэн не спала, как я предполагал! Она стояла немного поодаль со снисходительною улыбкой слушая объяснения отца. Вот так, украдкою глядя на Ирэн, я восхищался ею. Как ей шёл этот серый походный костюм амазонки! А что отец? Он стоит так близко к ней, и... Неужели он предлагает ей прилечь на обильные охапки душистого скошенного сена? Что ж, и в следующую минуту она действительно так изящно раскидывается перед отцом в соблазнительной позе отдыхающей мечтательницы. Ножка в изящном башмачке поддевает край её винтообразно закрученной юбки, нескромно приоткрывая взорам другую ножку до колена, в тонком шёлковом чулке. Отец... Он застыл, пожирая взглядом раскрывшееся ему, доселе скрытое сокровище своей прекрасной невестки. Томно глядя куда-то вверх, под крышу, Ирэн внезапно, захватив кончиками пальцев край юбки, поднимает подол повыше. О, сколько было в этом соблазнительного бесстыдства! Побагровевший отец охвачен страстью: сколько дней подряд он обхаживал свою невестку, которую он называл дочерью, удовлетворяясь лишь полными обожания взглядами да мимолётным касаниями, в то время как в нём бурлила кровь, горячая от действия "Спермина доктора Пеля". И вот она сама - да! Она сама легла перед ним, соблазняя её своими божественными ножками!

Я виду, как, дрожа от возбуждения, отец опускается на колени перед ножками Ирэн, как вдруг задышал он, тяжело и страстно. Да разве мало он пользовал на этих охапках сена своих крестьянок! Разве мало мужниных жён было обрюхачено им здесь! Ооо, что ты делаешь, Ирэн!! И вдруг заныл, беспомощно и сладко в моих штанах обиженный, наливающийся кровью член... И я смотрю, смотрю во все глаза, как, прижавшись лицом к ногам Ирэн, отец целует их, смачно, истово, забираясь всё выше по ногам, задирая на своей невинно улыбающейся невестке её строгую юбку. Ирэн, ты захотела попробовать моего отца так же, как я пробовал его жену? О, а мой папА прямо сейчас занят поиском душистой дикой орхидеи между ножек прекрасной амазонки. В шаловливой улыбке оскалив белые зубки, моя Ирэн приподнимает и раскидывает ножки, в то время как её ручка нежно гладит раскрасневшуюся лысину отца, который тяжело сопит в её промежности, отыскивая губами потаённую, тёплую, припухающую в творящемся блуде щёлку. Но как же непросто пробраться к тайнам современной дамы среди деликатных предметов женского белья, среди гладких покровов и возбуждающих фантазию кружев! По счастию, шёлковые панталончики Ирэн обладают - со смущением признаюсь в этом - разрезом в промежности для совершения естественных для дам дел.... И вот наконец - как возбуждает отдающаяся тебе писечка молодой красивой дочки, жены твоего сына! И мой отец уже не может терпеть, освобождаясь от брюк и с мясом вырывая пуговицы на исподних кальсонах, чтобы выпростать наружу свой детородный орган; то же торопливо делаю и я... Ооохм, ведь сейчас ЭТО произойдёт!.. Прильнув к наблюдательной щели, жарко дышу я, жадно всматриваясь в открытую передо мною сцену реальной возбуждающе-развратной страсти!

— О да, папа!.. Не останавливайся... Давай...

Думает ли папА сейчас обо мне? Но ведь он занят таким важным делом! Отыскивает он под толстым своим чревом рассерженный, восставший в возбуждении отросток, коим он когда-то делал меня, чтобы пристроить его так, как он делал сотни раз, чтобы овладеть им предмет своего вожделения.

— Мммуууооххх! - это отец, радостно, напряжённо.

Папа, ты... ? Ооо, как там в арабских сказках: "...и он запустил свой финик в её пшеницу...".

— Ааах! - это Ирэн, чарующе, как бы восхищённо, но насмешливо...

Но отцу не до нюансов; тяжко возложив на невестку свой живот, он пыхтит на ней, торопливо совершая тычки своим детородным органом. Меня не отогнать от щели, в которую я подсматриваю, и вдруг вижу, что я не один; я сокрыт от него дверью, но вот там перед окном, деревенский механик Федот, спустив портки, увлечённо наяривает свою стоящую колом елду, пялясь вовнутрь. "Тверяцки мужики хватски: один вскочит, а семеро дрочит" - промелькнула у меня в голове пошлая присказка местных крестьян.

— Мммуууххх, умммх, умммх, - выдыхает возбуждённый отец семейства, охваченный пылом совокупления со своей прекрасной названной дочерью.

— Ах, ах, ах, ах! - вежливо вскрикивает Ирэн в такт торопливым движениям ягодиц свёкра, дабы доставить ему дополнительное удовольствие.

Постанывает утончённая городская красавица, и изнемогает на ней, бьётся в развратном соитии пожилой помещик. Мой член достигает неимоверного напряжения, в то время как взор мой непрерывно перебегает между сценой измены моей супруги и наблюдающего за этим мужика, занятого торопливым ручным блудом. "Как старый-то барин" - словно наяву слышу я глумливый голос Федота - "на молотильне невестку свою барыньку-то... Кхе!.. Гы-гы-гы!.. Пока сынок-то дрыхнет... Да ей-богу, вот этими глазами... Ага... Знай, понужает! А та-то лежит да охает... Блядь, красивая, братцы! В кружевах вся да в шелках. Патока...".

"Ооо, моя доченька!" - из последних сил бьётся на прекрасной невестке отец, и всё жалобнее становятся его придушённые хрипы, и наливается бордовым его потная лысина, но ведь стройные ножки доченьки согнуты и расставлены приглашающе, и раскрыт бутон её сладкой писечки для наслаждения папы.

— Ооох... До... чень... ка... - и сплетаются воедино благодарность и похоть.

— Ох... Иван Матвеевич... Батюшка... Ах... Стыдно-то как... - шепчут лукавые алые губки.

— Ириша... Ох!.. Оох!

— Ах, ах, аахх...

И вот...

— Иришенька!!...

Да разве ж ожидал Иван Матвеевич, что стройные бёдра его застенчивой невестки внезапно придут в движение, бросаясь навстречу его бёдрам в любовном столкновении разгорячённых совокуплением тел?!

— Бляааадь, - маялся за стенкой Федот - Подмахивает-то как!! Вот... Сучка...

— Ири... Ша...

Спермин доктора Пеля придавал сил пожилому любовнику, но и они были на исходе. Взвыл Иван Матвеевич вдруг тонко, по-детски, тяжко придавил свою Иришу животом, забившись в долгих сладостных излияниях семени.

И в этот момент, когда мой батюшка истово осеменял лоно моей супруги, мне подумалось о том, что не завершится ли это рождением ребёнка. У меня будет братик, при чьём зачатии я присутствовал? Ирэн упоминала о том, что была у опытного немецкого доктора, который установил ей некую пружинку, которая предохраняла от зачатия. Что ж, немецкие доктора почти что всесильны!

Меж тем, мой батюшка, полностью лишённый всяких сил, судорожно дыша, тяжко возлежал на Ирэн почти пару минут, после чего, небрежно приведя себя в порядок, что-то невнятно пробормотав, торопливо удалился.

О, это прекрасное, зарумянившееся лицо Ирэн...

— Милый! - произнесла она немного в нос и глядя мне в глаза, в то время как я стоял перед нею на коленях. Кончики её пальцев огладили торчащую выпуклость моих штанов. Её губки капризно надулись.

— Нет, - промолвила она вполголоса - Лижи!

Это слово как-то чуждо прозвучало под инженерными сводами молотильни, но несказанно возбудило меня и озадачило Федота за стеной. Шёлк кокетливых панталончиков разошёлся, обнажая истыканный членом отца чувственный цветок любви, и пальцы Иржн в моей шевелюре пригнули меня к нему.

— Ли-жи... - прошептала она нетерпеливо.

— Умммффф, - выдохнул я, обнимая губами тёплые, припухшие, влажные губки писечки Ирэн... А потом мой язык проник в жаркую тёмную глубину меж ними, где только что осуществлял преступное любовное ужение пенис отца.

— Ммм... Да, милый, так... Ммм... Да...

— Умммффф... Уммльммм... Мльммм...

И хереет за стенкой Федот. "Да что же эти баре творят!" Смотрит жадно на моё сладкое унижение. Но согласитесь, как же это возбуждающе - облизывать женское местечко, истрёпанное возбуждённым членом другого мужчины, в сладострастных тычках проникающего в сокровенную глубину лона, где, протиснутый до отказа, этот член в упоительных подёргиваниях спускал своё мужское семя! О да, ведь грех Хама может быть упоительным, когда ты не только наблюдаешь наготу отца, но и присутствуешь при его интимном отправлении, и во искупление этого греха, вкушаешь исторгнутое своим родителем семя!

— Милый, милый! Я хочу... - проговорила со сладкою охотою часто и жарко задышавшая Ирэн; и вот наконец, пройдясь напоследок языком по вздувшейся ягодке похотничка, без промедления спустив свои брюки, я затаив дыхание, направил рукою свой немного увядший в истомлённом ожидании пенис в прихотливую пышность кружев развёрзнутых панталончиков Ирэн. Ооо, я вошёл в неё! Как же нечасто мне позволяется это. Но здесь, под тяжёлое пыхтение молотилки, произошло это умиротворяющее супружеское соитие. Какой немецкий доктор добился бы такой гармонии души и тела супругов! О, это прекрасное лицо Ирзн, содрогающееся от толчков моих бёдер, и её припухшие вишнёвой ягодой губки шепчут:

— Этот крестьянин... Он смотрит!

— Да, милая! - выдыхаю я, занятый напряжёнными любовными тщениями - Это Федот... Он рукоблудит под окном. Подмахивай мне, любмиая... Он хереет от этого...

— Как ты... Можешь так говорить...

— Ууххммм... Ты ведь делала это для папА...

— Как он... Смотрит...

От нахлынувшего вожделения голос Ирэн обрёл иностранный прононс.

— Андрей, я хочу...

— Ну... Хорошо. Но ты обещай мне...

— Да, да, да! Но после...

Как же тяжело оторваться от её прекрасного тела, обволакивающего, постанывающего в такт моим коитивным движениям!.. Ууммм... Прлнявшись и пошатываясь, я оправляюсь и делаю вид, что ухожу, а сам вновь занимаю своё место для наблюдения за новым актом на этой сцене, открытой для упоительного разврата.

Боязливыми осторожными шагами на сцену выходит взлохмаченый Федот. К животу он прижимает грубую сумку из рогожи, просто чтобы скрыть свою неумеренную эрекцию. Прекрасная амазонка в своём сером охотничьем костюме соблазнительно раскинулась перед ним.

— Барыня, вы... - с трудом ворочая языком, промямлил Федот - Притомились, я вижу... Может, вам кваску надо?

— Надо, Федя, надо!

Голос Ирэн, такой зовущий, мило запыхавшийся! И жадные, охочие до сладкого блуда глаза Федота пожирают лежащую перед ним стройную фигурку господской супруги. С трудом проглотив навязший в горле плотный ком, видит он, как изящные ручки барыни начинают задирать строгий серый подол гладкой юбки.

— Ты положи котомку-то, Федя, - произнесла проникновенно барыня - И спусти портки. Покажи...

В тишине дрожащими руками развязана верёвка, и с шорохом сползают штаны мужика. Внизу живота из спутанного кома волос торчит внушительная возбуждённая елда крестьянина.

— Ты хочешь, Федя?

О, как же соблазнительно прозвучал в тишине постройки голос Ирэн! Как развратно! Как томно заныло у меня в животе, и протестующе, и со сладким предвкушением непристойности!

И поднимаются в коленях прекрасные, стройные, гладкие тонким шёлком чулок ножки Ирэн, и распахивается белый атлас её бёдер в недвусмысленном приглашении одуревшему от счастья Федоту, чей половой орган налился ещё большей силой, раздувая затвердевший бордовый шишак вылезшей наружу головки. Сколько румяных крестьянок завлёк он в свой уголок на набитые мешки с рожью, чтобы там без особых сантиментов заголить до горла простой сарафан и привычно пристроить между ног бабёнки свой готовый к случке член! Но здесь!..

Тонкое, изысканное бельё, возбуждающие ленты кружев, тонкий неземной запах французских духов... И рухнул на колени охеревший Федот, с трудом открывая рот в пылкой мольбе:

— Богородица!.. Дево... Истинно богородица небесная!..

— Ааах, молись, Федя, молись...

— Насущный нам... Даждь нам днесь... Даждь...

Уже полностью голый, с крестом на груди, с торчащим елдаком, творил искреннюю восхищённую молитву Федот. Припал он грешными губами к башмачкам девы святой, но не унять уже грешных лобзаний и чулочек, и лезет он выше, и выше! Возбуждает тонкое бельё раскинувшей ноги барыни, но ведь одета она, и как необычно это! И раскачивается под ним тяжёлый елдак, испускает вздутая головка прозрачную тягучую каплю. Ох, как хочет Федот, как хочет изнеженной плоти господской!

— Молись мне, Федя!

Но лишь мычит Федот, тяжело двигается во рту непослушный язык, и нема его молитва, и лишь охает он сдавленно, когда изящная ручка прихватывает его жилистый пенис.

— Дай нам... Дааай... - молит Федот.

— Чего тебе дать, Федя? - и тянет, тянет его за пенис к себе милосердная ручка.

— Пизды... Пизды твоей дай!..

Молитвенно на коленях стоит Федот как перед иконой, но молит о непристойном и грешном, и опускается между распахнутых ног девы, меж тем как её персты указуют путь его члену, погружающемуся в пройму шёлковых панталончиков.

— Уоооххх!.. - упоеённо выдыхает Федот, тяжко опускаясь на стройную разодетую барыньку с обнажёнными ногами и задранной юбкой.

— Ммм оох - выдохнул я, потягивая крайнюю плоть своего занывшего сладко члена.

Полностью подмяв под себя мою супругу, пыхтит возбуждённо Федот.

— Пых - пых - пых - двигает шатунами паровая машина.

— Пых - пых - пых - в такт ей двигает задом механик.

— Ой, бляааадь! - возбуждённо выдыхает он, не в силах сдержать своего удовольствия от упоительного разврата - Ой, блядь, ебу!.. Ей-богу, ебу!.. Оох барыня, да что же это... Уух, пых, пых... Ведь ебу вас...

— Молись, Федя, молииись...

— Дева святая богородица, ебу... Ебу...

— Федя, давай... Давай...

— Барыня, вы... Подмахните мне... Ради... Бога... Хочу я...

О, как заныл мой пенис, выбросив очередную каплю предъэякулята! Как затрепетали между пальцами мой член! А там под сводами молотильни, с новой силою заохал Федот, распластывая под собою стройное тело Ирэн. А я смотрел... Как она бесстыдно подкидывает таз навстречу сношающим бёдрам мужика. А там, в затаённой глубине влагалища моей жены, толстый конец деревенского механика без устали сжимал хитрую пружинку патентованного немецкого доктора. И вскрикивала уже разохотившаяся Ирэн, подчиняясь распалённому члену мужика.

— Ой, ба... Ох, барыня!..

— Да, Федя, да, да, да!..

— Ух, ух, ух... Ебааать... Как хорошо-то...

А я смотрел... Потирая свой пенис, смотрел, как руки Ирэн жадно мнут ягодицы мужика.

— Оооххх, бляааадь!.. - завыл, засучил ногами Федот, по-просту, по-крестьянски опорожняя свои вздутые яйца в мою супругу. И прижимала его за зад к себе Ирэн...

Потом, когда Федот, вдоволь попыхтел на моей жене и подобно моему папА, торопливо удалился, мы с моей супругой остались одни. Прекрасная, раскрасневшаяся, она лежала передо мной с разбросанными в стороны ножками в шёлковых чулочках с подвязками.

— Лижи, - немного в нос выдохнула она, когда я опустился перед нею на колени.

Я помню, как Ирэн собралась в церковь на исповедь. Таясь подворотнями и кустами, я следовал за нею. Убедившись, что она зашла в боковую дверцу исповедальни, я осторожно притворил тяжёлую церковную дверь и закрыл коваеый засов. О, какое же удовольствие следить за тайной жизнью своей супруги!

— Простите батюшка, ибо грешна я...

— Расскажи о своих прегрешениях подробно, дитя моё.

— О, я не могу! Мне так стыдно! - театрально закрыв лицо руками, вскрикивает Ирэн, опускаясь на колени.

Дородный бородатый поп мысленно облизывается, глядя на прелестную прихожанку на коленях у его ног.

— Это Божья исповедь, дитя моё. Покайся, и орехи твои будут прощены Господом нашим.

— Ммм... Грез был у меня... Со свёкром моим...

— Иваном Матвеевичем?

— Да, батюшка.

— Подробно расскажи о своём прегрешении.

Поп Симеон буквально исходит слюной, ожидая подробностей.

— Мы ехали из города, и нас застиг дождь возле молотильни в поле, и мы укрылись в ней...

— Продолжай, продолжай, дочь моя!

— Там, в молотильне, было полутемно, и много душистого сена на полу...

— Что было дальше? - торопливо спросил поп.

Ирэн залилась прекрасными артистическими слезами.

— Иван Матвеевич были так добры и ласковы ко мне... Они начали говорить разные слова и целовать меня... А потом... А потом...

— Что же? - напряжённо выдавил священник.

— Они меня за руку взяли и вложили в неё свой срамной орган...

Поп сдавленно крякнул. С трудом проглотив комок в горле, он произнёс:

— Что дальше было?

— Они попросили... Поласкать его...

— Ах... Иван Матвеевич... Ах, греховодник... - выдавил побагровевший поп - Что было дальше?

— Дальше... Дальше... Он потребовал, чтобы я... Нет!.. Я не могу...

— Человек есть сосуд греха, дочь моя, и всякий грех прощён будет, если покаяние состоится. Кайся без стеснения, дочь моя, я есмь слуга Божий.

— Я не могу!.. - с отчаянием произнесла прекрасная прихожанка, на коленях вплотную подползая к попу - Нет такиз слов, чтобы описать это!.. Я лучше покажу.

— Эээ... - выдавил из себя священник, он был ошарашен, но...

В мгновение ока головка прихожанки скрылась под поповскою рясой, и там с него её руки уже стягивают исподнее.

— Хо! - вытаращил глаза и охнул от неожиданности поп, дико смотря, как под рясой двигается в тайных движениях голова прихожанки.

Задышал громко поп Симеон, задрал кверху бороду, заходил, сглатывая сладкую слюну, кадык. Там под рясой, творился немыслимый грех, и строго смотрели на это с икон лики святых. И проникает их всевидящий взгляд под рясу, где алые губки вылущивают из необрезанного мешочка крайней плоти сизую головку члена!

— Уооох - выдыхает поп, округляя рот, и сладок его невольный грех, и мается он душевно, и завидует Ивану Матвеевичу, которому так повезло с невесткой, ведь ошущает сейчас Симеон то же, что и тот старый развратник.

И собственные глаза деревенского попа завидуют ему самому, они тоже ищут услады, и не поэтому ли его руки задирают повыше черный подол рясы? И смотрят с жадностью его глаза, как смиренно стоящая перед ним на коленях прекрасная грешница принимает ртом его вздыбившийся срамной отросток, и в непристойных поклонах возбуждает его нежной мякотью рта... Губ... И вот уже перестали слушаться хозяина руки отца Симеона, и что творят они в разгульном грехе своём? Сорван с головы прихожанки скромно повязанный платочек, и пышные волосы ниспадают до белых плеч, а жадные, пропахшие солёным огурцом и ладаном пальцы ныряют в шелковистую тенёту её обнажённых волос...

О, как сладко вздрагивает его ставший влажным, до невозможности вздувшийся пенис, исторгая томную слезу предъэякулята прямо на острый кончик бесовски снующего язычка!

— Батюшка! - невнятно, с заполненным ртом, прозвучал в церковной тишине соблазнительный голос прекрасной прелестницы - Отпусти грех невольный мой... Ммм... Мммлльм...

— Ооххх - выдыхает батюшка, томимый бесовским блудом, и не слушается его онемевший язык, а встают в голове образы юности, когда читал он святое писание, как перед крестной мукой раскаявшаяся блудница Мария Магдалина, опустившись на колени перед Спасителем, омывала ноги Его своими слезами... А ведь ведала она, сколь своенравно бывает мужское начало... Как легко и неумолимо восстаёт обрезанная плоть... Как ждуще испускается из природной лиловой фиги слеза, вызванная девственным воздержанием, и вот уже тянутся алые губки молодой еврейки к запретному плоду, как принимают его, и вбирают жадно, и овладевают Божественным... О, эта святость греховных ласк! Ведь если и Христос претерпел от блудницы ЭТО, то и мне можно!

Ооо, отнюдь не по-отечески захватывают руки отца Симеона головку кающейся блудницы в исповедальне, и принуждают её к поклонам, всё более частым, всё более глубоким. И задрал бороду кверху поп, и открыл рот в слюнявом сладострастии своём, и остановился в непрерывном созерцании его взор.

— Оой!.. Ха... Ха... Ха... Уооо...

И ьез устали скользят губки, раздражая сладостно ноющую напряжённую плоть, а руки тянут к себе тёплую головку снохи помещика, и насаживают на окаянный отросток, а сладкие слюнки её уже стекают по внутренней стороне пениса, смачивая спрятавшиеся в густой поросли срамных волос напряжённые яички. И когда в эту душную жёсткую поросль скользнули миловидные пальчики Ирэн с розовыми овалами ноготков... И принялись ласково потеребливать окаменевшие яйца отца Симеона...

— Ммм... Батюшка... Отпустите... - оторвалась Ирэн от своего занятия.

— Оохх, да!.. - сдавленно простонал свяшенник, нетерпеливо подтягивая Ирэн к своему паху - Рабе Божией... И... И... Ирине... Ооох... Продол... жай... Дочь... Моя... А!.. Ой!.. Аааххх...

Глубоко кается грешница, и бьёт быстрые поклоны, но глубже... Глубже!..

— От... пус... каю... Грехи... Ея...

И теребят, теребят шаловливые пальчики мошонку святого отца, и завладела ручка прихожанки полностью яйцами отца Симеона, а член его уже проглочен... Полностью...

— Вольныя и не... воль... ны... яааа!.. Аааайяяяааа - взвыл фальцетом поп, враз освобождаясь от неимоверного давления скопившегося семени.

А между его ног творилось нечистое дело, и крепко, не отпуская, держали его руки голову блудницы, и бесновался, пульсировал член в тесном пространстве сосушего ротика, и пузырилась, выплёскивалась затхлая вязкая жидкость гонимая неутомимым насосиком, и выдавливалась из уголков коралловых губ, распяленных жилистым толстым стержнем, и в такт сладострастным обжигающим выплескам, сжимались в мягкой ладошке облегчённо опустощающиеся яички.

— А... Аминь... – завыл поп в останних выплесках семени.

Меж тем как прихожанка, поднявшись с колен, отправляла на голове скромный платок, едва пришедший в себя отец Симеон, с трудом поднявшись и избегая всяческих взглядов, поспешил скрыться в церковной подклети, где опустошил флягу кагора и упал без памяти пьяным на старый тулуп.

Тяжелая церковная дверь приперта железным засовом, и полумрак стал плотнее в приглушенных перемигиваниях свеч. В этой тьме слепо глядящих икон я отыскал грешные губы Ирэн, и они пахли тёмным блудом ротового совокупления со священником, и были липкими от детородных извержений. Поблизости от себя я нащупал горящую свечу и одним дыханием погасил её. Медленно гаснув и дымя, она исчезла под задранным моей рукой подолом Ирэн.

— Раздвинь ножки, - кощунственно прозвучал в тишине мой голос, и вздрогнули от ужаса постные лики святых.

Ирэн прикрыла глаза, а её алые, припухшие от совокупительных движений полового органа. губки полуоткрылись. Она протяжно выдохнула, когда свеча в моей руке нашла потайной вход. Ирэн, обняв меня за шею, прижималась ко мне, приохивала, вставала на цыпочки.

— Андрей... Я люблю тебя...

Завистливо скользнул мой язык в её слащаво-податливый ротик.

— Лижи! - учащённо дыша, выдохнула она.

Окончание следует.

— ------

(с) Кейт Миранда.

Июнь 2025