Михаил молчал, глядя в темноту, и я чувствовал, как его подозрения, словно яд, растекаются по его мыслям. Он заговорил, и его голос дрожал от смеси злости и боли.

— Блин, Игорь, я ж тогда ничего не заподозрил, - сказал он. - Думал, ну, украли, потрепали нервы, прикололись. Я её спрашивал: «Ты в порядке?» Она кивала, говорила: «Всё норм, просто пыльно было». Но, прикинь, она потом всю свадьбу молчала. Танцевала, улыбалась гостям, но... как будто не с нами была. А я, дурак, радовался, что она моя. А если они... если они там, в чулане, её... по кругу пустили? Четверо мужиков, почти час времени, музыка орёт. Могли же?

Я не знал, что ответить. Картина свадьбы, когда-то яркая, как цветной снимок, теперь казалась выцветшей, с тёмными пятнами. Я вспомнил ещё одну деталь, которая тогда не показалась важной.

— Слушай, - сказал я тихо, - когда они подарок дарили, к вам подходили. Помнишь? Один из них, не Мамед, другой, здоровый такой с бородкой, ей что-то шепнул. Она голову опустила, кивнула, как будто... не знаю, как будто соглашалась. Я подумал, он её поздравляет, типа. Но теперь... может, это был намёк?

Михаил резко повернулся ко мне, его глаза горели.

— Намёк на что? - почти выкрикнул он. - Что она с ними... договаривалась? Или что они её заставили? Блин, Игорь, я её тогда из чулана забрал, а она... она даже не обняла меня сразу. Стояла, как чужая. А я думал, просто устала. А может боялась, что я почувствую их запах? Охренеть! Четверо! Прямо на свадьбе!

Он замолчал, и тишина между нами стала тяжёлой, как воздух перед грозой. Я представил тот чулан: тесный, с запахом сырости, тусклый свет, Алёна в белом платье, окружённая турками, их руки, их взгляды. И Михаил, стучащий в дверь, пока внутри...

— Мишка, - сказал я, стараясь его успокоить, - мы не знаем, что там было. Может, они правда просто шутили. Алёна же с тобой осталась, детей родила. Она твоя.

Он хмыкнул, но в его усмешке было больше горечи, чем веселья.

— Моя, - сказал он тихо. - Но, блин, Игорь, я теперь всё вижу по-другому. Этот Байрам, Мавлюд, теперь свадьба. Я хочу знать, кем она была. И кем она стала. Поэтому и турки на даче. Я хочу, чтоб она... ожила, как тогда, в Турции. Может, как в том чулане. Пусть! Но я хочу не догадываться. Хочу знать! Хочу, чтобы Алёна сама призналась.

Тропинка вела нас к даче, где, возможно, ждала новая правда. Но я знал, что его мысли бродят где-то там, в ресторане, где его невеста, его Алёна, могла быть не только его.

...

Мы с Михаилом подошли к даче, и ночь, чёрная, как смола, глушила всё, кроме слабого света мигающего фонаря у недостроенного гаража. Пыльная земля под ногами пахла сыростью, смешанной с едким дымом заброшенного костра, и этот запах, резкий, как тревога, бил в ноздри. Разговоры о прошлом - о сеновале Мавлюда, о чулане на свадьбе, о криках Алёны в примерочной с Байрамом - всё ещё жгли, словно угли, которые мы ворошили всю дорогу. Михаил шагал впереди, его движения были резкими, почти лихорадочными, будто он гнался за правдой, которую сам же вызвал. Его синие глаза, поймавшие свет фонаря, горели смесью страха и чего-то больного, почти жадного. Я чувствовал, как его одержимость тянет нас обоих, и знал, что эта ночь, как эта пыльная тропа, приведёт к пропасти.

После всего, что он рассказал, я был готов к чему-то. Может, его Алёна мило болтает с турками, пока те месят раствор для гаража. Может, как Михаил мечтал, она выбрала одного, самого видного, и ушла с ним в дом, оставив остальных работать. Он сам подтолкнул её к этому, наняв бригаду из пяти турков, и теперь ждал, что его фантазии оживут. Но тишина, встретившая нас, была мёртвой. Ни стука инструментов, ни грубых голосов, ни шороха стройки. Гараж, с голыми бетонными стенами, стоял пустым, лопаты и вёдра валялись у фундамента, брошенные, как ненужный хлам. Свет фонаря дрожал, и я заметил, как Михаил замедлил шаг, его плечи напряглись.

— Где они все? - пробормотал он, озираясь. - Пятеро их было. Должны были стены гнать и вот здесь в палатке ночевать.

Я не ответил, но внутри всё сжалось. Дом, деревянный, с тёмными окнами, казался вымершим, но на втором этаже, за занавесками, мелькал тусклый свет. Мы оба замерли перед недостроенным гаражом. Наступила тишина. И тогда я услышал - низкий, ритмичный звук, как удары, смешанные с хриплыми стонами. Мужские голоса, грубые, с отрывистым смехом, вплетались в этот ритм, и я понял, что Михаил тоже это слышит. Его лицо застыло, но он, вместо того чтобы отступить, шагнул к крыльцу, его ботинки скрипнули по доскам.

— Это она, - выдохнул он, и в его голосе был шок, но и что-то ещё - лихорадочное, как будто он нашёл то, что искал. - Пошли, Игорь. Надо точно знать. Самому увидеть....

Я хотел остановить его, но он уже толкнул дверь, которая, скрипнув, распахнулась. Внутри пахло свежим деревом и чем-то тяжёлым, животным. Лестница на второй этаж гудела под нашими шагами, и звуки сверху становились отчётливее: женские стоны, резкие, почти крики, и мужской гул, с обрывками слов на чужом гортанном языке. У приоткрытой двери спальни Михаил остановился, свет из комнаты полоснул по его лицу, и я увидел, как его глаза расширились, а губы сжались. Я заглянул через его плечо, и кровь застыла в венах.

Алёна была на кровати, её белое, нежное тело, влажное от пота, сияло в полумраке, как фарфор на фоне тёмных, жилистых фигур пяти турков. Её каштановые волосы, спутанные, липли к плечам, зелёные глаза, полуприкрытые, блестели лихорадочным огнём. Она была обнажена, её кожа, почти прозрачная, резко контрастировала с грубой, загорелой кожей мужчин вокруг. Один, высокий, с густой бородой и широкими плечами, держал её за бёдра, его движения были резкими, почти яростными, а его орган, толстый, тёмный, исчезал в ней с каждым толчком. Другой, коренастый, с потной грудью, покрытой чёрными волосами, стоял рядом, его мускулистые руки сжимали её грудь, пальцы вдавливались в мягкую кожу, оставляя красные следы. Третий, худой, с длинными, сальными волосами, наклонился к её лицу, его тонкий, но длинный член был у её губ, и она, сдавленно постанывая, принимала его. Четвёртый, лысый, с короткой шеей и бычьими мышцами, ждал своей очереди, его орган, короткий, но массивный, торчал, как оружие. Пятый, молодой, с редкой бородкой, стоял у кровати, его рука двигалась быстро, глаза горели, пока он смотрел на Алёну, чьё тело извивалось под их напором.

Их тёмные, загорелые тела, блестящие от пота, окружали её, как стая, их грубые руки, покрытые мозолями, скользили по её бёдрам, спине, груди, оставляя следы на её белой коже, словно метки. Алёна стонала, её голос, хриплый, срывался в крики, такие же дикие, как в Турции, но теперь они были громче, почти нечеловеческие, будто она растворялась в этом хаосе. Турки переговаривались, их голоса, низкие, с резким смехом, звучали как рычание, и я уловил обрывки слов: «...быстрее... давай... какая она...». Её тело, хрупкое, но податливое, двигалось в их ритме, и контраст - её белизна против их тёмной силы - был почти невыносим.

Михаил стоял, как парализованный, его дыхание стало рваным, почти звериным. Я ждал, что он бросится внутрь, но он не шевелился. Его глаза, чёрные в тени, впитывали сцену, и я заметил, как его руки дрожат - не только от шока, но и от чего-то тёмного, как будто он видел то, что хотел, но не мог принять. Я тронул его за плечо, шепнув:

— Миша, уходим. Это... слишком.

Он мотнул головой, не отрывая взгляда. Его голос, когда он заговорил, был еле слышен.

— Она снова... живая, Игорь. Как тогда с Байрамом. Я этого хотел... но, блин, не так... не настолько....

Звуки нарастали, Алёна вскрикнула, её голос сорвался в резкий, почти разрывающий вопль, и я понял, что она достигла пика - быстрого, яростного. Наверное именно такой Миша слышал тогда в магазине. Наверное, его он не может забыть. Турки загоготали, переговариваясь, их руки двигались быстрее, и один из них, бородатый, с рычанием отстранился, его место тут же занял лысый. Алёна охнула, когда его толстый член провалился внутрь, но тут же подстроилась и снова стала возбуждённо стонать.

Я потянул Михаила за рукав, чувствуя, как тошнота подкатывает.

— Хватит, - сказал я, мой голос дрожал. - Пошли.

Он кивнул, но его ноги, казалось, приросли к полу. Наконец, он повернулся, и мы спустились, вышли на улицу. Фонарь у гаража мигал, и Михаил остановился, глядя на недостроенные стены. Его лицо, освещённое тусклым светом, было пустым, но руки всё ещё дрожали.

— Я думал... один, - сказал он, его голос был хриплым, как после крика. - Думал, она выберет кого-то. А они... все пятеро. И она... ты видел её? Она кайфовала, Игорь. Как будто... для неё сразу пять - это нормально.

Я молчал, не находя слов. Картина в спальне - её белое тело, тёмные фигуры, их смех, её крики - врезалась в меня, как нож. Я спросил, стараясь говорить ровным, безэмоциональным тоном, профессионального психолога:

— И что теперь? Что ты чувствуешь?

Михаил почесал затылок, его взгляд блуждал по гаражу, будто там был ответ.

— Не знаю, - сказал он тихо. - Злюсь, наверное. На себя, что это устроил. Но...

Пока Миша подбирал слова, дверь дачи открылась и к нам вышел тот самый бородач, который совсем недавно кончил в Алёну. Похоже он увидел нас, когда мы стояли перед дверью в спальню. Одеждой он не озаботился, но хоть трусы натянул, спрятав свой смуглый обрезанный член. Меня удивило, что он без сомнений подошел к нам и протянул Мише руку:

— Мишаджан, брат! Приехал да?

Миша пожал ему руку, и здоровый турок также поздоровался со мной:

— Рамазан!

— Игорь! - я пожал слегка влажную руку турка, раздумывая - это пот, влага Алёны или он так неудачно кончил, обляпав себя?

— Рамазан, мы же не так договаривались, - начал Миша абсолютно спокойным голосом, как будто не стоял минуту назад рядом с женой, которую трахала толпа турков, - Она же одного из вас выбрать должна была.

Меня снова удивило, насколько профессионально Миша подошел к вопросу. Он оказывается заранее предупредил бригадира или даже всех рабочих, для чего отправляет жену к ним. Теперь произошедшее стало мне понятно чуточку больше. Думаю, что горячие джигиты, увидев настолько красивую женщину, как Алёна, решили не тянуть с выбором, раз хозяин сам дал добро. Возможно Алёне не предоставили времени даже присмотреться к строителям, а сразу повели в дом. Мою версию тут же подтвердил Рамазан:

— Мы хотели, да! Все пришли к ней. Обнимали. Гладили. Говорили выбирай любого, а она не выбирает. Просто улыбается и молчит. На всё соглашается. Мы ничего плохого не делали, как ты говорил. Не обижали. Не заставляли. Она сама хотела. Никому не отказала. Мамой клянусь!

У меня появилась теория, что происходит, но для подтверждения Мише всё-таки нужно было поговорить с Алёной. Тем временем Рамазан продолжил:

— Чё, брат, я пойду да? Там у нас двое молодые, горячие. Надо присмотреть, проконтролировать, чтобы всё хорошо было. Они хотят в жопу её. Ты же сказал не надо в жопу, да? Или аккуратно можно? - при этом Рамазан так непринуждённо поправил член, что сразу стало понятно, что именно он хочет контролировать.

Миша сглотнул и посмотрел на меня. Он что, хочет моего совета? Не дождавшись от меня реакции, он глухо сказал:

— Не надо, наверное, - потом добавил извиняющимся тоном, как будто ждал от меня порицания, - Мы вообще-то анальным занимаемся. Проблем быть не должно. Просто...

Миша снова почему-то смотрел на меня, а не на турка.

— Аккуратно, потихоньку можно, да? Смазка не проблема, брат! - снова спросил Рамазан.

Я, мне кажется, уже знал, что скажет Миша.

— Аккуратно, ладно? - он снова сглотнул. Руки его тряслись, а синие глаза излучали какой-то лихорадочный блеск.

Рамазан ушел. Поспешно. Излишне бодро. Боясь, что Миша может передумать.

Я остался стоять рядом с другом. Он что-то говорил о том, что очень любит свою Алёну, что всё это для неё. Но я его не слушал. Части головоломки крутились в моей голове, и пытались сложиться в цельную картину. Чего-то не хватало. Не получалось выстроить идиллическую картину счастливой семьи моих друзей. Да, я слышал всё нарастающие крики Алёны, которая похоже приближалась к очередному оргазму. Видел перед собой возбуждённые глаза Миши, радующегося за свою жену. Но не то. Всё не то. Хотя....

Мы стояли у недостроенного гаража, где мигающий фонарь бросал рваные тени на бетонные стены, будто отражая расколотую правду, которую мы только что увидели. Ночь, густая, как смола, давила на плечи, а запах сырости и заброшенного костра бил в ноздри, усиливая чувство тревоги. Звуки из дома - хриплые стоны Алёны, грубый смех турков, скрип кровати - доносились приглушённо, но они резали, как нож, впиваясь в тишину. Михаил, его лицо, освещённое тусклым светом, было счастливым, но руки дрожали, выдавая бурю внутри. Я смотрел на него, своего друга, и чувствовал, как его любовь к Алёне, такая искренняя, но такая слепая, привела нас сюда - к пропасти, где правда смешалась с болью.

— Сошлось. Мозаика сошлась, - вырвалось у меня.

— Чего? Мозаика? Ты гонишь? Ты меня вообще слышишь? - я понял, что перебил Мишу, который продолжал вещать, что всё, что он делает – это для Алёны.

— Мозаика. Пазл сошелся. Понимаешь? Мы всю дорогу по кусочкам собирали картину и мне кажется, наконец-то я вижу её целиком, - мне кажется я выглядел слишком возбуждённым, поскольку Миша поглядел на меня с беспокойством.

— Присядь, Миш! Мне кажется, мы всё не так понимали. Нет! Я просто уверен в этом....

— Да что, 6лядь? Объясни нормально! - но всё же Миша сел на кучу сваленных кирпичей, приготовившись слушать.

— Миша, послушай. То, о чем мы говорили, то, что ты видел, - это не её выбор, не её желание. Я думаю, всё началось ещё с Мавлюда. То, что он сделал, сломало в ней что-то. Её смех, её оргазмы - это не кайф, это защита. Как будто её тело включает автопилот, чтобы пережить страх. Она не врёт тебе, когда говорит, что любит только тебя. Она правда тебя любит. Но эти турки... они как триггер, который возвращает её к тому сеновалу. Ты думал, что даёшь ей свободу, наслаждение, а на самом деле ты заставляешь её переживать ту боль снова и снова.

Он повернулся ко мне, его синие глаза, потемневшие, как ночное небо, горели смесью шока и чего-то лихорадочного. Его голос, хриплый, почти сорванный, разорвал тишину:

— Да неет! Или... Игорь, я... я не знаю, что думать. Всё, о чём мы говорили по дороге... Мавлюд, Байрам, свадьба, её Турция... эти крики, - он кивнул в сторону дома, где звуки становились громче, резче, - Ты хочешь сказать она сейчас не кайфует? Я же помню, как она ожила, как тогда, в магазине. Но теперь... блин, я не знаю. Ты уверен?

Я вздохнул, чувствуя, как его слова, словно камни, падают в тишину. Моя роль как психолога требовала ясности, но как друг я боялся ранить его ещё сильнее. Я начал осторожно, стараясь держать тон ровным:

— Миша, давай разберём всё по порядку. Ты упомянул Мавлюда. Расскажи, что ты об этом думаешь, и я попытаюсь объяснить, что это могло быть на самом деле.

Михаил провёл рукой по волосам, его пальцы дрожали, как будто он пытался стряхнуть воспоминания.

— Мавлюд? - сказал он, его голос был тяжёлым, и задумчивым. - Ты же сам рассказывал. Это тот урод, который порвал ей целку на сеновале. Я думаю, она тогда, может, сама хотела, ну, молодость, всё такое. Думал, она с ним... ну, как бы влюбилась, что ли. Приучил её к своему члену, вот она и не могла жить без него.

— Сам-то в это веришь? Ты помнишь какая она была? Сколько ей лет было? Реально думаешь, что жить без него не могла, после того, как он её по пьяни порвал? Заставил. Изнасиловал. Или ты думаешь, что там по любви всё было?

— Ну, а что тогда?

Я встряхнул головой, чувствуя, как его слова, словно этот вечерний ветер, приносят с собой боль. Я заговорил, стараясь быть точным, но мягким:

— Миша, то, что рассказал Мавлюд, - это не страсть и не выбор. Это насилие. Ты помнишь, он сказал, что она была пьяная, плакала, просила не надо. Это не любовь и не желание. Это травма. Её психика получила удар, который остался с ней. Когда человек переживает такое, особенно в юности, его тело и разум учатся защищаться. Её смех, о котором ты говорил, её податливость - это не наслаждение. Это диссоциация, защитная реакция. Её разум, как будто отключается, чтобы пережить страх, а тело действует на автопилоте. Она не выбирала Мавлюда, она пыталась выжить.

Михаил замер, его глаза расширились, будто мои слова пробили брешь в его картине мира. Он сглотнул и продолжил, его голос дрожал:

— А Байрам? В Турции, в том магазине... Я же видел, Игорь. Она довольная была, когда он её трогал, улыбалась. Она не отталкивала, не кричала. Она... она кончила, 6ля, так быстро, так громко. Я думал, ей это нравится. Думал, она такая... дикая, настоящая.

Я кивнул, чувствуя, как его боль, словно тень, ложится на нас обоих. Я продолжил, стараясь объяснить:

— Байрам - это продолжение той же травмы. Ты говорил, она сначала ныла, что турки ей противны, но потом, в магазине, она засмеялась, замерла, поддалась. Это не значит, что ей нравилось. Её тело среагировало на триггер - прикосновения, давление, ситуация, похожая на ту, с Мавлюдом. Её смех - это не радость, это истерическая реакция, способ справиться с паникой. А быстрый оргазм... это не кайф, Миша. Это её тело, которое хочет поскорее "закончить", чтобы выйти из стресса. В психологии это называется гиперактивная реакция на травматический триггер. Она не контролирует это, её психика делает это за неё.

Как раз в это время из дома снова раздался шум. Открылась форточка, чтобы охладить разгорячённые тела. Звуки стали разноситься по округе гораздо отчётливее:

— Аааа, аааа, аааа, оооой! – крик Алёны болезненный и сдавленный оборвался. Похоже кто-то из турков снова вставил ей в рот.

И тут же довольный мужской голос:

— Билят, жёпа тугая!!!

Михаил оглянулся на окно, сжал кулаки. Его лицо побледнело. Я видел, как он пытается осмыслить мои слова, но не может поверить. Его голос стал резче:

— А свадьба? Ты сам сказал, они её увели в чулан, время тянули. Я думал, может, она там... ну, прикололась с ними, как с Байрамом. Её глаза были красные, платье порвано, но она улыбалась, Игорь. Улыбалась! Я думал, она просто устала. Их же там четверо было, но... если это тоже было... как ты говоришь, травма?

Я чувствовал, как его слова, набатом бьют, разрывая тишину ночи. Я ответил, стараясь не давить:

— Свадьба - ещё один триггер. Ты говорил, она вернулась с красными глазами, молчала, была как чужая. Это не усталость, Миша. Это посттравматический стресс. Когда они увели её в чулан, её психика, скорее всего, вернулась к сеновалу, к Мавлюду. Она могла улыбаться, потому что её разум пытался защитить её, спрятать страх за маской. Её тело могло реагировать так же, как с Байрамом - податливостью, оргазмом, чтобы "пережить" ситуацию. Но это не значит, что она хотела этого. Она была в ловушке своего прошлого.

Он покачал головой, его взгляд блуждал по гаражу, будто искал там ответы. Звуки из дома, резкий вскрик Алёны, смешанный с грубым смехом, ударили, как молния:

— Сука, не порви! Аккуратно! Я хозяину обещал! Давай Равиль сначала, у него поменьше.

— Нет. Нормально. Смотри! Дай ещё смазки. Зае6ись идёт!

И снова тягостный, обречённый женский крик.

Миша вздрогнул. Его голос стал почти шёпотом. Он мотнул головой в сторону дома:

— Может сказать им? Остановить?

— А получится? Они послушают? И я думаю, она сейчас ничего не чувствует. Её тело отдельно от разума.

Видно было, что Миша сомневается, но всё же он решил продолжить:

— А Турция? Когда я её с Валюхой отправил... Я думал, она там оторвётся, как тогда с Байрамом. Валентина трепала, что Алёна с фотографом, с уборщиком... Она же сама приключений искала. Кайфовала. Я хотел, чтобы она ожила там, Игорь. Хотел видеть её такой, как в том магазине.

Я положил руку ему на плечо, чувствуя, как он дрожит. Моя профессия требовала от меня быть спокойным, но внутри всё кипело от боли за них обоих:

— Турция с Валентиной, - сказал я, - это ещё одна ситуация, где её травма проявилась. Валентина, ты сам говорил, завидовала ей, подталкивала её к этим ситуациям. Алёна, скорее всего, снова оказалась в ловушке - прикосновения, давление, чужие ожидания. Её смех, её податливость, о которой рассказывала Валя, - это не страсть. Это её психика, которая включает ту же защиту: ступор, смех, быстрый оргазм, чтобы "выключиться" из ситуации. Она не искала приключений, Миша. Она пыталась пережить моменты, которые напоминали ей о прошлом.

— Подожди! - вспомнил вдруг Михаил, - А потом? Почему она после турков со мной такая нежная всегда?

— Чувство вины. Попытки спрятать свою боль в скорлупе твоей любви.

Он смотрел на меня, его глаза были полны смеси ужаса и вины.

— Эй, брат! Давай вдвоём! Давааай! – донеслось из форточки.

Женские стоны ненадолго прекратились. Видимо турки искали нужную позицию и... новый крик Алёны, резкий, почти разрывающий - заставил Мишу сжаться, как от удара:

— Даааа!

И тут же довольное ржание мужских голосов:

— Эбать она горячая!

Миша снова заговорил, его голос дрожал, как будто он боялся собственных слов:

— А сейчас? Ты же слышишь? Эти крики.... Игорь. Она там, с пятью. Сразу. Я думал, она выберет одного, как я хотел. Она ведь могла сказать им. А она всех сразу. Она кайфует, как тогда с Байрамом. Но ты говоришь... это всё из-за Мавлюда? Из-за того, что было тогда?

Я кивнул, чувствуя, как тяжесть его слов, словно этот ночной воздух, давит на нас. Потом заговорил, стараясь быть ясным:

— Да, Миша. То, что ты видишь сейчас, - это кульминация её травмы. Эти турки, их прикосновения, их давление - это триггеры, которые возвращают её к сеновалу, к тому, что сломало её. Её стоны, её оргазмы - это не наслаждение. Это её тело, которое пытается защитить её, ускорить всё, чтобы она могла "выжить". Её смех, её податливость - это диссоциация, когда разум отключается, чтобы не чувствовать боли. Она не выбирает это, Миша. Её психика делает это за неё. И ты... ты, не зная, подталкивал её к этим триггерам, думая, что даёшь ей свободу.

Михаил опустился на корточки, его руки легли на голову, будто он пытался удержать свои мысли. Его голос, когда он заговорил, был почти сломанным:

— Блин, Игорь... я думал, она хочет. Думал, она живая, как тогда с Байрамом. Я хотел, чтобы она была такой - дикой, настоящей. А я... я её убивал? Я заставлял её переживать это дерьмо снова и снова? Я сломал её ещё больше?

Я присел рядом, чувствуя, как его боль, словно этот мигающий фонарь, бросает тени на нас обоих. И заговорил, стараясь дать ему надежду:

— Ты не знал, Миша. Ты любишь её. Ты хотел, чтобы она была счастлива. Но твои "проверки", Турция, эта бригада на даче - они не свобода для неё. Они возвращают её к травме. Но ты можешь всё исправить. Ей нужна помощь, профессиональная. Психотерапевт, который работает с посттравматическим стрессом, может помочь ей разобраться с этим. Её травма - это не её вина, и не твоя. Но теперь ты знаешь, и ты можешь быть рядом, поддержать её. Без этих... проверок. Просто любить её, как ты умеешь.

Он поднял голову, его глаза, мокрые от слёз, блестели в свете фонаря. Он кивнул, будто цепляясь за мои слова, как за спасательный круг.

— Я... я клянусь, Игорь, - сказал он, его голос дрожал, но в нём была решимость, с каждым предложением он становился всё громче, а под конец почти кричал. - Я всё исправлю. Я найду ей лучшего врача, психолога, кого угодно. Я не дам ей больше страдать. Я думал, я даю ей жизнь, а я... я делал ей больно. Но я её люблю, понимаешь? Она моя Алёнка. Всегда была. Всю жизнь!

Игорь замолчал, и мы замерли, глядя друг на друга. Стояла глубокая тишина. Из дома не раздавалось ни звука.

Дверь дома скрипнула, и мы увидели её - Алёну, в накинутой рубашке, босую, с растрёпанными каштановыми волосами. Её зелёные глаза, глубокие, как лесные озёра, были пустыми, но, когда она увидела Михаила, в них мелькнула искра - не страсть, а что-то тёплое, настоящее, как будто она искала его всю жизнь.

— Миша, - неверяще прошептала она, её голос дрожал, как будто она боялась, что он может уйти, исчезнуть.

Он шагнул к ней, его руки, всё ещё дрожавшие, обняли её, прижали к себе, будто он хотел защитить её от всего - от турков, от прошлого, от самого себя.

— Прости, Алёнка, - сказал он, его голос сорвался. - Я не знал. Я всё исправлю. Клянусь, я сделаю всё, чтобы ты была счастлива. По-настоящему.

Она уткнулась в его плечо, её тело дрожало, но она не отстранялась. Я отвернулся, глядя на поле, где звёзды, холодные и далёкие, мерцали над травами. Тропинка, по которой мы пришли, исчезла в темноте, но я знал, что их дорога - Михаила и Алёны - только начинается. Дорога к исцелению, к правде, к любви, которая, возможно, сможет собрать их заново.

Слёзы сами струились по моим щекам. Я, опытный психолог, циник с огромным стажем, считавший, что повидал в жизни всё, сейчас рыдал, отвернувшись от своих друзей, и надеясь, что они не увидят моих вздрагивающих плеч.

Хочешь читать раньше других? Обсудить сюжет в процессе создания? Рассказать свою историю или просто поделиться мнением? - подписывайся на телеграмм-канал t.me/xxxstoryhub

Хочешь отблагодарить автора за работу? Пообщаться с ним? Подключайся к Mig Story на Boosty.

boosty.to/mig_stories