Семнадцатый день, нечётный, начался не со звонка будильника, а с первых робких лучей солнца, пробивающихся в щель между шторами, и с тихого скрипа двери. Мама, свежая и бодрая после душа, с кожей, пахнущей дорогим, цветочным гелем, вошла в его комнату. Месячные отступили, оставив после себя лишь обострённую, лихорадочную чувствительность и жгучую потребность быть заполненной именно им.

Без единого звука она подошла к кровати, отбросила край одеяла и скользнула под него, как змея. Её движения были безошибочными. Её рука тут же нашла его член, уже полутвёрдый от утренней эрекции, и её губы, горячие и влажные, сомкнулись вокруг него без всяких прелюдий.

Дима проснулся от странного, приятного ощущения — от мокрого, чавкающего тепла, разливающегося у него между ног, и от лёгкого веса, придавившего матрас. Он ещё не понимал, что происходит, его сознание лишь медленно всплывало из пучин сна. Он потянулся к одеялу и откинул его.

Картина, открывшаяся ему, заставила сердце заколотиться в груди. Она лежала внизу головой, и её глаза, поднятые на него, горели животной, жадной нежностью. Её взгляд, полный обожания и похоти, был устремлён на него снизу вверх, а его член по-прежнему был погружён в её рот, и её щёки ритмично втягивались. Она не прекращала сосать, лишь прищурилась от удовольствия, видя его изумление.

Затем, одним стремительным, грациозным движением, она сбросила одеяло совсем, обнажив их обоих. Она приподнялась и опустилась на его ноги, сидя на корточках. Утреннее солнце озарило её тело — влажные от душа волосы, тяжёлые, упругие груди с тёмными ареолами, плоский живот и ту самую, тщательно подготовленную, гладкую и уже промокшую от возбуждения киску. Она была прекрасна, как грешная богиня.

Не говоря ни слова, она поднялась выше, на колени, нависла над ним. Его член, твёрдый и готовый, стоял как раз напротив её распахнутой, влажной щёлочки, из которой тянулась тонкая прозрачная нить. Она упёрлась одной ладонью в его грудь, чувствуя под пальцами бешеный стук его сердца, а другой рукой взяла его член, направила его к себе и, не сходя с его глаз, медленно, с наслаждением, опустилась на него.

Оба ахнули одновременно — он от неожиданного, обжигающе-тугого и невероятно влажного тепла, вобравшего его, она — от долгожданного чувства заполненности, от того, что он, наконец, внутри неё, там, где она так хотела его чувствовать. Её глаза на мгновение закатились, и она закусила губу, чтобы не закричать, а только тихонько ахнула.

Она начала двигаться. Плавно, чувственно, скользя по всей длине его ствола вверх и вниз, как бы заново узнавая его тело своим. Её руки поднялись к собственной груди, сжимая и лаская её, щипля соски, усиливая собственное наслаждение. Он, ошеломлённый, схватился за её бёдра, пытаясь хоть как-то контролировать этот процесс, но она лишь сильнее вдавила его в матрас, полностью взяв инициативу на себя.

Это был не просто секс. Это было таинство, пробный ритуал, медленное изучение друг друга на самом глубоком уровне. Каждое движение, каждый вздох, каждый стон были частью этого открытия.

Их оргазм настиг их почти одновременно, как будто их тела, наконец соединившись, синхронизировались в одном великом порыве. Он был не яростным, как прежде, а глубоким, волнующим, почти мистическим. Её внутренности сжались вокруг него в серии долгих, сладостных спазмов, выжимая из него всё, что он мог дать.

Она рухнула на него, её тело обмякло, её грудь прижалась к его груди. Их губы встретились в измученном, нежном, бесконечно благодарном поцелуе. Его член, всё ещё пульсирующий, оставался внутри её «пещеры сокровищ», как она потом назовёт это в шутку, и тёплая сперма медленно, лениво вытекала из неё, пачкая простыню под ними.

Они лежали так, сплетённые, тяжёлые от счастья и усталости, слушая, как бьются их сердца, сливаясь в один стук. Первый раз был позади. И оба знали, что это только начало.

Они лежали в молчаливом, липком от пота и спермы переплетении, их дыхание постепенно выравнивалось. Его член, мягкий и удовлетворённый, наконец выскользнул из её до краёв заполненной влагалища, и тёплая, густая жидкость тут же хлынула из неё на простыню, растекаясь мутной лужей. Они продолжали целоваться — лениво, без спешки, их руки медленно скользили по вспотевшей коже, словно закрепляя только что пережитое единение.

Желание Димы, однако, не угасло окончательно. Оно тлело под золой удовлетворения, раздуваемое близостью её тела и памятью о только что пережитом. Он перевернул её на спину и начал новый, медленный путь вниз по её телу. Его губы касались её губ, затем сползали к шее, задерживались на её пышной, тяжёлой груди, где он с наслаждением ласкал и посасывал её твёрдые, набухшие соски, заставляя её тихо постанывать. Он двигался ниже, к её плоскому животу, оставляя влажные следы поцелуев, и его цель была очевидна — та самая «пещера сокровищ», от которой всё ещё исходил сладковатый, терпкий запах их смешанных соков.

Но когда его губы были уже в сантиметре от её промокшего, опухшего лобка, её рука мягко, но решительно легла на его голову, останавливая его.

«Не надо, сынок, — её голос прозвучал хрипло, но твёрдо. — У меня там... грязно.» Она слегка отодвинула его лицо от себя. «Только девушки, они... они могут лизать там после мужчин. Это их дело. Мужчина не должен ласкать женщину языком после того, как был внутри. Это неправильно.»

Она произнесла это с такой искренней, почти суеверной убеждённостью, как будто озвучивала незыблемый закон природы. В её глазах читалась не брезгливость, а странное, архаичное понятие чистоты и ритуала.

«Я сейчас приму душ, — продолжила она, её пальцы нежно провели по его щеке. — Отдохнём немного... и продолжим.»

Дима, слегка ошарашенный этим неожиданным табу, молча кивнул. Его возбуждение немного поутихло, сменившись лёгким недоумением. Он откатился от неё на спину, наблюдая, как она грациозно поднимается с кровати. Её тело, забрызганное его спермой и покрытое потом, всё ещё было невероятно соблазнительным. Она собрала с простыни часть вытекшей жидкости пальцами и, поймав его взгляд, облизала их с вызывающим видом, словно говоря: «Вот так можно, а вот так — нет». Затем она повернулась и вышла из комнаты, её упругие ягодицы ритмично покачивались при ходьбе.

Вскоре послышался шум воды в душе. Дима остался лежать на испачканной постели, прислушиваясь к этому звуку и размышляя о только что услышанном странном правиле. Воздух в комнате был густым и тяжёлым, насыщенным запахом секса и предвкушением того, что должно было случиться после.

Завтрак плавно перетёк в поздний обед. Мама, накинув на голое тело тот самый чёрный шифоновый пеньюар, который теперь казался их униформой разврата, стояла у кухонного стола и лениво нарезала сыр для бутербродов. Полупрозрачная ткань лишь подчёркивала соблазнительные изгибы её тела, мелькая при каждом движении.

Дима, молча наблюдавший за ней с порога, подкрался сзади на кошачьих лапах. В один момент его руки схватили подол пеньюара и резко закинули его через её голову, ослепив её и оголив её спину, ягодицы и всё ниже. Она рефлекторно, с коротким вздохом удивления, наклонилась вперёд, упираясь руками в столешницу, обнажив таким образом свою задницу во всей красе.

Он не стал медлить. Его губы тут же прижались к её маленькому, упругому анальному колечку, покрывая его поцелуями, а затем его язык — горячий, влажный и настойчивый — принялся ласкать и проникать в него, ритмично вдавливаясь в мышечное кольцо. Она застонала, её пальцы вцепились в край стола, её тело задрожало от неожиданного и запретного удовольствия.

Затем он развернул её, усадил на край стола, так что её ноги беспомощно свисали, и прильнул лицом к её киске. Она тут же развела ноги шире, предоставляя ему полный доступ к своей «пещере сокровищ», и положила руку на его затылок, с силой прижимая его к себе. Он вылизывал каждый миллиметр её вагины с методичным, почти одержимым усердием: его язык скользил по половым губам, кружил вокруг клитора, заставляя её дёргаться и стонать, а затем проникал глубоко внутрь, пытаясь достать до самой утробы, жадно впитывая её вкус и запах.

Через несколько минут такого блаженства, когда её тело уже било дрожь от нарастающего оргазма, она вдруг с силой оттолкнула его от себя. Её глаза горели мрачным, почти безумным огнём. Она резко развернулась к нему спиной, согнулась, упёршись руками в стол, и выставила свою потную, покрасневшую от страсти задницу.

«А теперь трахни меня, — выдохнула она хрипло, с вызовом. — Трахни меня как шлюху. Как последнюю блядину. Жёстко!»

Его ответ был мгновенным и грубым. Без прелюдий он вошёл в неё сзади одним резким, разрывающим толчком, заставив её вскрикнуть от боли и удовольствия. И начал долбить её с остервенением, сжимая её бёдра так, что на белой коже проступали красные следы от его пальцев. Стол скрипел и дёргался в такт его яростным толчкам.

«Даааа! Вот так! — кричала она, теряя голову, её голос срывался на визг. — Отомсти мне, сынок! Отомсти мне за всё! Выёбывай свою шлюху-мать!»

Он трахал её, как ненавидит, и трахал, как обожает, сливая воедино ярость, боль, страсть и какую-то первобытную месть за всё, что она с ним сделала. Его финальный рывок был особенно яростным. Он вогнал себя в неё до предела и кончил, издавая хриплый, звериный стон, заполняя её глубины новой порцией спермы.

Она рухнула на стол, тяжело дыша, её тело обмякло. Он, тоже едва стоя на ногах, вытащил из неё свой член и отступил на шаг.

«Спасибо, сынок... — прошептала она, лёжа щекой на прохладной столешнице. — Мой хороший... мой сильный мальчик...» Её рука потянулась назад, к его ноге, слабо поглаживая её. «Вся твоя. .. Всё внутри меня... твоё, люблю тебя »

Ближе к ночи дверь в комнату Димы тихо отворилась. На пороге стояла мама, закутанная в короткий шелковый халатик, под которым угадывалась наглая нагота. «Силы есть?» — бросила она с вызовом, и в её глазах плясали озорные чёртики.

Дима, дремавший вполуха, вскочил с кровати как ошпаренный, сердце заколотилось в груди в предвкушении. Но она лишь усмехнулась, подняв палец. «Стоп. Я в душ. Потом ты. Через пятнадцать минут. У меня.» И скрылась, оставив за собой шлейф дорогих духов и обещаний.

Ровно через четверть часа он был на пороге её спальни. Картина, открывшаяся ему, заставила дыхание перехватить. Она лежала на кровати, подоткнув под поясницу и под ноги несколько подушек, так что её таз был приподнят, а её гладкая, ухоженная киска была выставлена напоказ, обращённая прямо ко входу, как драгоценный алтарь, ожидающий поклонения. Она лукаво улыбнулась, видя его остолбеневший вид.

«Я хочу 69 попробовать, — объявила она, её голос звучал игриво и властно одновременно. — Ты меня ласкать будешь, а я тебя. Только ты снизу, а я сверху. А то вон у тебя дрын какой, до пупа достаёт, сверху неудобно будет.»

И началось самое сюрреалистичное и сладостное обучение в его жизни. Мама действительно позволила ему всё. Она руководила им, как дирижёр оркестром: «Сюда, сынок, язычком... да, вот так... о-ох, умничка... нет, нежнее, не кусай... ааа, вот это да...». Она счастливо и громко смеялась, когда он, краснея, путался и делал что-то не так, и её смех вибрировал у него прямо между ног, пока её собственный рот не выпускал его член из плена. А потом её стоны — низкие, хриплые, по-настоящему блаженные, когда он находил нужную точку или ритм.

Они отдыхали, пили воду прямо из бутылки, смеясь над своими неуклюжими позами, и снова бросались в бой, будто пытались за одну ночь перепробовать весь Камасутру. И, чёрт возьми, они были близки к успеху.

Он узнал её тело сзади, чувствуя, как её упругие ягодицы прижимаются к его бёдрам, сбоку, в нежной и тесной позе ложек, и сверху, глядя в её затуманенные наслаждением глаза, когда она обнимала его за шею и шептала похабные поощрения.

Но главным чудом был её рот. Он ласкал его член с такой ненасытной страстью и готовностью, будто не он, а она годами мечтала об этом. Она уже без всякого намёка на рвотный рефлекс принимала его целиком в горло, её шея напрягалась, а глаза слезились от усилия, но она не останавливалась, пока не чувствовала, как его яйца касаются её подбородка. И именно так, глубоко в её глотке, она и доконала его, выдоив на свой язык всю сперму одним долгим, содрогающимся оргазмом. Затем она отстранилась, облизнула гупы густыми, сладкими каплями и проглотила всё с нежной, торжествующей улыбкой, ловя его восхищённый, почти шокированный взгляд.

А её киска... её горячая, тугая вагина сжимала его член такими сильными, виртуозными мышечными спазмами, что сложно было поверить, что это дырочка взрослой, рожавшей женщины, а не юной девственницы, впервые познавшей мужчину. Она демонстрировала своё мастерство во всей красе: лёжа на спине, раскинув ноги и приглашая его в самые глубокие объятия; вставая на четвереньки, выгибая спину и выпячивая свою идеальную попу; садясь сверху, она медленно опускалась на него, закинув голову, а её великолепная грудь покачивалась у него перед лицом, предлагая себя для ласк. Это была наглядная демонстрация навыков опытной, взрослой женщины, наслаждающейся своим телом и телом своего юного любовника. И он был очарован, покорён и полностью поглощён ею.

Восемнадцатый день, чётный, день отдыха, наступил с бледными, размытыми красками. Ночь отступила, оставив после себя не воспоминания, а физические следы — на измятой простыне, в ноющей ломоте в мышцах и в странной, густой пустоте в голове.

Они провели её, эту ночь, как в лихорадочном сне. Дима кончал так много раз, что к утру у него возникла сюрреалистичная, полубредовая мысль: а не кончится ли вообще в нём запас спермы? Его тело было опустошено, выпотрошено до самой последней капли энергии, и теперь лежало на матрасе, тяжёлое и безвольное, как тряпичная кукла.

Мама проснулась первой. Её собственная, обычно ненасытная киска, была приятно натружена, и глубокая, ноющая боль внутри напоминала ей о каждом толчке, каждом её собственном сладострастном конвульсивном сжатии. Это была та самая, долгожданная, заслуженная боль, знак хорошо проделанной работы. Она осторожно повернулась на бок, чтобы посмотреть на него. Он спал с разинутым ртом, его лицо было разглажено сном, делая его снова похожим на мальчика. На его шее и плечах красовались свежие следы от её ногтей.

Она не стала его будить. Вместо этого она так же осторожно поднялась с кровати, её тело протестовало каждым мускулом. Она накинула тот же чёрный пеньюар и на цыпочках вышла из комнаты.

День прошёл в полусне, в молчаливом, обоюдном отупении. Они почти не разговаривали. Пересекались на кухне, чтобы выпить воды или съесть кусок хлеба с сыром, избегая глаз. Воздух между ними был густым и вязким, насыщенным всем, что они наговорили и наделали ночью, и теперь это молчание было единственным способом это переварить.

Она большую часть дня провела на диване, укутавшись в плед и бесцельно перелистывая журнал, не в силах сконцентрироваться на словах. Взгляд её был устремлён в одну точку, а губы время от времени растягивались в ленивую, самодовольную улыбку.

Он отсыпался в своей комнате, просыпаясь только для того, чтобы сходить в туалет и снова рухнуть на кровать. Его мир сузился до приглушённых звуков за стеной и давящей, но приятной тяжести во всём теле.

К вечеру она приняла долгий, расслабляющий душ. Когда она вышла, кожа её покраснела от горячей воды, а боль между ног притупилась, сменившись приятным теплом. Она заглянула к нему в комнату. Он как раз сидел на кровати, смотря в окно на темнеющее небо.

«Живой?» — спросила она тихо, опёршись о косяк.

Он кивнул, не поворачивая головы.

«Завтра, — сказала она просто, и в этом одном слове звучало обещание, угроза и приглашение. — Завтра будет новый день.»

И ушла, оставив дверь открытой. День отдыха подошёл к концу. Завтра будет девятнадцатый. Нечётный. И тишина снова стала звенящей и полной ожидания.