Я лежал и не мог понять, что это за звуки. В ушах стоял гул от шампанского, но сквозь него явственно прорезались другие, странные и тревожные. Тихие, сдавленные стоны. Приглушенное, тяжелое дыхание. Ритмичный, навязчивый скрип старой раскладушки. Мозг, затуманенный алкоголем и сном, отказывался складывать эти пазлы в единую картину, но сердце бешено колотилось, предчувствуя недоброе. Темнота в квартире была густой, почти осязаемой. Ее прорезали только бледные полосы уличного света, падающие из окна в коридоре. Фонарь за окном, старый, с матовым стеклом, отбрасывал призрачное, желтоватое сияние. Оно ложилось на пол длинными тенями от ножек стульев, вытягивало причудливые контуры шкафа, оставляя углы комнаты погруженными в непроглядный мрак. Пылинки танцевали в этих лучах, словно живые существа, будто сама атмосфера была заряжена чем-то постыдным и скрытым. Воздух был спертым, пахло вчерашней едой, водкой и чем-то еще густым, животным, чужим.

Я поднялся с кровати. Ноги были ватными, голова тяжелой. Я не думал, я просто двигался на автомате, ведомый этим шепотом плоти, доносившимся с кухни. Каждый шаг по холодному линолеуму казался оглушительно громким. Я боялся, что они услышат. Я прилип к стене в коридоре, в том самом месте, где тень была самой глубокой, и заглянул в кухню. И замер. Лунный свет, смешиваясь с желтым светом фонаря, падал прямо на раскладушку. И на ней... на ней была моя Тоня. Она сидела верхом на дяде Валере. Одеяло укрывало его тело и ее ноги примерно до поясницы. Ее спина, гибкая и голая, выгибалась в немом стоне. Она уперлась руками в его мощную, покрытую татуировками грудь и ритмично, с отточенными, чувственными движениями, раскачивала бедрами. Ее попа, круглая и упругая, плавно ходила по кругу, потом совершала четкие, короткие толчки вперед и назад. От ее движений раскладушка жалобно поскрипывала, и этот звук вбивался в виски. Она издавала те самые стоны, негромкие, сдавленные, но полные такого сладострастия, что у меня перехватило дыхание. Это не был крик. Это был тихий, исступленный вой наслаждения, который она пыталась задавить в горле, но у нее не получалось. Ее голова была запрокинута, и в бледном свете я видел профиль ее лица с закрытыми глазами, с полуоткрытым влажным ртом.

Я стоял, парализованный. В голове стучала только одна мысль: «Нет. Нет. Нет. Этого не может быть». Но это было. Прямо передо мной. В моей квартире. На моей раскладушке. Я сделал шаг вперед. Голос мой сорвался, он был хриплым и чужим.

— Тоня, дорогая... что вы тут делае...

Они замерли. Резко, как по команде. Стон оборвался на полуслове. Движения прекратились. В крошечной кухне воцарилась гробовая тишина, которую нарушал только тяжелый, прерывистый вздох дяди Валеры. Они уставились на меня. Тоня с широко раскрытыми глазами, в которых читался животный ужас и паника. Дядя Валера его взгляд из-под ее плеча был тяжелым, оценивающим, в нем не было ни капли смущения, только холодная настороженность. Они выглядели точно как застуканные подростки, вот только ей было двадцать семь, а ему под пятьдесят, и они были дядей и племянницей. Секунда тянулась вечность. Первым опомнился дядя Валера. Он хрипло кашлянул, и его голос прозвучал на удивление спокойно.

— Я же говорил - невралгия межреберная, - произнес он, глядя мне прямо в глаза. - А раскладушка старая, неудобная. Вот снова сквозняком протянуло, все ребра свело, спать невозможно. Попросил Тоню помассировать мне грудь, растереть. Старая травма. Тоня, словно очнувшись от транса, тут же подхватила, ее голос был неестественно высоким и торопливым.

— Да, Игорь! А ты что подумал? - Она попыталась улыбнуться, но получилась жуткая, натянутая гримаса.

Я стоял, чувствуя себя полным идиотом. Картина, которую я видел, не оставляла сомнений. Но их спокойные, уверенные голоса, их прямые взгляды - все это заставляло меня усомниться в собственном здравомыслии.

— Вы просто тут... и ты стонешь... - пробормотал я, чувствуя, как горит лицо.

— Ну, конечно стону! - воскликнула Тоня, с наигранным возмущением. - Попробуй тут полчаса массировать такую тушу! Все пальцы болят уже, просто отваливаются! И на раскладушке действительно неудобно, все затекает.

Они смотрели на меня, ожидая. Их история была настолько абсурдной, что в ней была какая-то своя, извращенная убедительность. Может, я и правда все неправильно понял? Пьяный сон, ревность, игра света и тени...

— Так ты... действительно делаешь массаж? - спросил я, и сам услышал, как глупо это прозвучало.

— Конечно! - хором ответили они.

У меня пересохло в горле.

— Я... попить, - выдохнул я и, пошатываясь, прошел на кухню к раковине.

Я налил себе стакан воды. Руки дрожали. Я стоял спиной к ним и пил, чувствуя, как холодная жидкость обжигает горло. И в этот момент позади снова послышался стон. Тихий, но совершенно отчетливый. Я медленно обернулся. Тоня, как и прежде, сидела на дяде Валере. Но теперь я видел ее движения в деталях. Прежде чем надавить руками на его грудь, она слегка приподнимала таз, перенося вес на руки, а потом, с тем самым мягким, сладострастным стоном, опускалась обратно. Ее бедра совершали тот самый характерный, интимный толчок. Это было не движение массажиста. Это был ритм секса. Четкий, недвусмысленный, отточенный тысячелетиями эволюции. Ледяная волна прокатилась по моему телу.

— Я пойду спать, - сказал я, и голос мой прозвучал мертво и бесцветно.

— Иди, дорогой, - тут же откликнулась Тоня, ее голос снова стал томным и влажным. - Ооооо... я скоро приду... ааа-аа-а...

Этот стон, этот притворный, но оттого не менее возбуждающий звук, добил меня. Я побрел обратно в комнату и плюхнулся на кровать. От этих мыслей, от этого жуткого спектакля и от звуков, которые снова возобновились за моей спиной, у меня самого предательски привстал. Лежа в темноте, я продолжал слышать все сдержанные, но активные стоны Тони, хриплое дыхание Валеры, навязчивый, похабный скрип пружин. Я представил ее. Мою молодую, красивую жену. Представил, как ее грубый, бородатый, покрытый татуировками дядя с силой входит в нее. Как ее тело подается ему навстречу. Как она закидывает голову и стонет от его огромных, грубых рук, которые сжимают ее бедра. Картина была настолько яркой, настолько ядовитой и отвратительной, что по телу разлилась странная, грешная теплота. Я не мог с этим справиться. Рука сама потянулась вниз. Я начал мастурбировать. Жестко, зло, с ненавистью к ним и к самому себе. За стенкой звуки становились все активнее, быстрее. Они подгоняли меня, задавали этот грязный, постыдный ритм. Я кончил быстро, почти болезненно. Не успел даже нормально подготовиться, лишь натянул трусы, и горячая сперма заполнила их, разлилась по члену и яйцам. Мне стало мерзко и стыдно. В этот самый момент из коридора донеслось громкое, удовлетворенное кряхтение и глубокий, протяжный стон дяди Валеры. Затем наступила тишина. Абсолютная.

Массаж, черт возьми, был окончен.

Через несколько минут в комнату вошла Тоня. Я тут же притворился спящим, прищурив глаза. Она была только в тоненьких, почти невесомых шелковых трусиках и футболке. Как она могла так ходить перед родным дядей? Она подошла к кровати, беззвучно легла на свое место и почти сразу же засопела ровным, спокойным сном. Я лежал, не в силах сомкнуть глаз. Мне было невыносимо некомфортно в липких, пропитанных спермой трусах. Решил пойти в туалет и переодеться. Я встал и, стараясь не шуметь, вышел в коридор. Проходя мимо кухни, я снова заглянул туда. Дядя Валера лежал на раскладушке на спине, освещенный все тем же лунным светом. Одеяло было скинуто на пол. Он лежал абсолютно голый. И я увидел его агрегат. Даже в полувставшем, расслабленном состоянии он был внушительных размеров. Толстый, с мощным основанием, с крупной, темной головкой. Из-за своего веса и размеров он не стоял, а лежал на бедре, тяжелый и влажный. Яйца свисали между его ног огромными, породистыми мешками. Все его тело, от шеи до щиколоток, было сплошь покрыто татуировками синими, черными. На коленях были набиты две пятиконечные звезды. Полярные? Или тюремные символы «вора в законе», означающие «ни на колени, ни перед кем». Он покашлял во сне, повернулся на бок, и его член колыхнулся. Я мигом, крадучись, как вор, рванул в туалет, сердце выскакивало из груди.

Утром я проснулся от запаха кофе и жареной колбасы. Алкоголь сделал свое дело - голова была чугунной, а тело разбитым. Я проспал до одиннадцати. Когда я, наконец, выбрался на кухню, картина была самой что ни на есть мирной. Дядя Валера, уже одетый, сидел за столом и уплетал яичницу. Тоня, в коротких домашних шортиках и обтягивающей футболке, суетилась у плиты.

— Дорогой мой, проснулся! - весело воскликнула она, будто ничего не произошло. - Идем скорее, завтракать! Кофе остывает.

Я промычал что-то невнятное, сходил в туалет и сел за стол. Яичница и правда была отличной. Дядя Валера уплетал ее за обе щеки, нахваливая Тоню.

— Ай да племянница, ай да молодец! Такого завтрака я сто лет не ел. Не то, что наши сухари на станции.

Они переглядывались и улыбались. Я чувствовал себя призраком за своим же столом. На вечер мы вроде как запланировали совместный просмотр фильма с употреблением алкоголя. Дядя Валера сказал, что ему нужно увидеться с другом по работе и он вернется к вечеру. Весь день прошел в тягостном, вымученном спокойствии. Мы почти не разговаривали. Тоня занималась уборкой, я сидел за компьютером, пытаясь отвлечься. К вечеру мы собрались и пошли в магазин.

Этот поход стал для меня еще одним маленьким унижением. Тоня совершенно не обращала на меня внимания. Она ходила между полками с сосредоточенным видом, приговаривая: «А это дядя Валера любит... О, а это он просто обожает... А водку какую брать?». Она набрала его любимых соленых огурцов, копченой колбасы, сала, черного хлеба. Для меня же, в качестве формальной отмашки, взяла бутылку самого дешевого полусладкого, которую я в душе ненавидел. Она думала только о нем. О его предпочтениях, о его комфорте. Я был пустым местом, кошельком и статистом в этом грязном спектакле. Дома мы быстро накрыли на стол, и тут же раздался звонок в дверь. На пороге стоял дядя Валера. Он был явно поддатый, глаза блестели, походка была чуть неуверенной. Видимо, встреча с другом по работе удалась.

— Ну здравствуйте, хозяева! - громко провозгласил он, переступая порог.

Он снова с той же усмешкой оглядел меня с ног до головы, тяжело прошел в прихожей и направился прямиком в туалет, громко хлопнув дверью. Мы с Тоней переглянулись. В ее глазах я прочитал не смущение, а скорее легкое раздражение. Сделали вид, что так и надо.

За столом дядя Валера разошелся не на шутку. Он смачно рассказывал, в каком крутом ресторане они сидели, какую черную икру ели и какую элитную водку пили. При этом он продолжал наливать себе из нашей, простой, и закусывать нашими огурцами. Я, поддавшись общему настроению выпил больше, чем вчера. Алкоголь придал мне какую-то дурацкую, истерическую смелость. Я попытался вставить свои пять копеек в разговор, рассказал, как в детстве мечтал стать полярником и даже однажды, на даче, чуть не уплыл на оторвавшейся льдине по реке. Но мои слова были как об стенку горох. Его внимание было всецело поглощено Тоней. Он следил за тем, как она убирает со стола, как нагибается, демонстрируя свою аппетитную попу в обтягивающих шортиках, как смеется его шуткам. Я был для него пустым местом.

— Ну что, - сказал наконец дядя Валера, отодвигая тарелку. - Вы говорили сегодня, что-то смотреть будем? Кино, что ли?

— Да, - оживилась Тоня. - Игорь выбрал фильм на вечер про полярников. Правда, он американский. Я сейчас все постелю, и можно начинать.

Через некоторое время мы с дядей Валерой переместились в гостиную. Я увидел, что Тоня расстелила наш диван-кровать. Но было очевидно, что места для троих на нем нет. А на полу, прямо перед телевизором, лежала одна одинокая подушка. Дядя Валера, недолго думая, тяжело рухнул на кровать, заняв собой добрую половину. Тоня тут же, как вчера, легко запрыгнула рядом с ним, устроившись в ногах.

— Игорь, - сказала она, глядя на меня. - Ты садись на пол, перед телевизором. Ты же выбирал фильм, тебе и управлять.

Делать было нечего. Я покорно опустился на ковер, прислонившись спиной к дивану. Я сидел и настраивал звук, стараясь сделать его потише, чтобы не будить соседей. Позади меня сразу же послышались сдержанные смешки, возня, шепот. Я обернулся. Они с Тоней укрылись одним большим одеялом. И в зоне паха дяди Валеры кто-то из них - скорее всего, он - сделал из этого одеяла небольшой барьер, холмик высотой сантиметров сорок. Тоня посматривала на этот бугорок и загадочно улыбалась. Я снова отвернулся, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

На экране начиналось что-то захватывающее: огромный атомный ледокол сносил многометровые льды, грохот стоял неимоверный. Но я почти не следил за сюжетом, потому что позади меня послышались странные, чавкающие, мокрые звуки. Я резко обернулся. Тоня лежала, устроив голову на животе у дяди Валеры, и смотрела на экран. Увидев мой взгляд, она подняла брови.

— Что такое?

— Ничего... послышалось, - пробормотал я.

На экране в это время происходила сцена охоты огромной касатки на морского котика. Яркие вспышки света от экрана освещали комнату. И в эти мгновения я стал замечать в стеклянной дверце нашего старого серванта, где стоял телевизор, смутные отражения. При очередной вспышке я увидел. Позади меня, Тоня опускала голову ниже того самого одеяльного барьера. Потом поднимала. Потом снова опускала. Она делала это монотонно, ритмично, иногда ненадолго останавливаясь, чтобы что-то сказать, и снова принимаясь за свое дело. Я перестал смотреть на экран. Я уставился на это отражение в стекле, завороженный этим жутким, неприкрытым действом.

— Может, сделаешь мне массаж, Тонь? Ребер и груди? - раздался спокойный, бархатный голос дяди Валеры. - Старая травма, знаешь, ноет.

— Да, можно, - тут же, без тени сомнения, ответила Тоня.

Я обернулся, уже зная, что увижу. Тоня быстро скинула с себя одеяло. На ней были только те самые шелковые трусики и футболка. Она ловко, одним движением, юркнула под одеяло к дяде Валере и уселась на него сверху. В этот момент он вытянул ноги, и его босые, огромные ступни уперлись мне прямо в спину. Не так, чтобы оттолкнуть, а просто прижались. Плотно, тепло, почти интимно. Я почувствовал, как сквозь тонкую ткань моей футболки передается тепло его кожи.

И снова я увидел в отражении серванта ту же картину, что и прошлой ночью на кухне. Тоня, сидя на нем, медленно, со вздохом, опустила таз. Потом она начала ритмично двигаться, каждый раз приподнимаясь и упираясь руками в его грудь, делая массаж. Дядя Валера начал издавать те самые знакомые, низкие стоны.

— Да, моя Тонечка... вот так... чуть активнее... вот хорошооо...

— Ой, как пальцы болят... аа-аа... а я хорошо делаю? Тебе не больно, дядя Валера? - ее голос был сладким, с хрипотцой, и каждое слово заканчивалось тем самым стоном, который уже врезался в мое сознание навсегда. С каждым ее движением, с каждым ее толчком, ноги дяди Валеры, упиравшиеся мне в спину, начинали непроизвольно толкаться, передавая этот похабный ритм прямо мне, в позвоночник. Они становились все активнее, настойчивее. Я сидел, вжав голову в плечи, не в силах пошевелиться, и смотрел в черное стекло серванта, где разворачивалось это немое, отвратительное кино. Я не мог поверить, что это происходит наяву. Прямо сейчас. В полуметре от меня. А на экране в это время огромный ледокол медленно, но неумолимо, продвигался сквозь вековые льды.

Спасибо что дочитали до конца, только начинаю писать, давно эта история из прошлого терзала мне душу.

Я еще есть здесь https://boosty.to/repertuar

выложил туда продолжение, заходим читаем.