Марина проснулась на рассвете, когда первые солнечные лучи ещё робко пробивались сквозь щели в занавесках. Она лежала неподвижно, боясь пошевелиться. Утренний свет лениво просачивался, рисуя на потолке бледные полосы.

Тело ныло, как после долгого избиения. Внизу живота пульсировала тупая боль, а между ног жгло, словно туда засунули тлеющий уголёк. Девушка осторожно сползла с кровати, ощущая, как простыня липнет к бёдрам, присохнув к засохшей слизи. Её взгляд невольно упал на зеркало.

Медленно, боясь увидеть правду, Марина взглянула на своё отражение. К её мимолётному облегчению, половые губы, которые ещё вчера были сильно растянуты, теперь плотно сомкнулись, скрывая вход во влагалище.

Если бы не боль и не эти лепестки между ног — багровые, похожие на раздавленные гроздья винограда, измятые, бесформенные и отвратительно влажные, Марина могла бы убедить себя, что всё случившееся — просто кошмарный сон. Но стоило ей чуть развести колени, как облегчение сменилось страхом.

Половые губы разошлись с влажным звуком, обнажив тёмную растянутую пропасть. Эти проклятые жеребцы хорошо постарались: её дыра, растянутая до неузнаваемости, была похожа на бездонную пещеру, а не на ту тугую, стыдливо прятавшуюся щелку, которую она так тщательно берегла, представляя свою первую ночь с парнем и даже стесняясь гинеколога.

Марина сжала бёдра изо всех сил, пытаясь скрыть этот позор, но от одной мысли о том, что её девичья киска уже никогда не станет прежней, к горлу подкатил ком, а в глазах выступили слёзы бессилия.

В зеркале отразились её глаза — широко раскрытые, полные страха и стыда. Перед ней словно наяву промелькнула вчерашняя ночь, наполненная хлюпающими звуками, грубыми, резкими толчками и обжигающей спермой, которая заливала её изнутри.

Марина ощущала, как её тело всё ещё хранит тепло огромных членов, а матка, вывернутая наизнанку, извивается похотью внутри. Она с трудом сглотнула комок в горле, стараясь прогнать воспоминания, но её тело предательски реагировало: между ног начало щекотать и покалывать, а киска, несмотря на боль, медленно намокала, будто умоляла о продолжение и новом растягивании.

«Может быть, ещё есть шанс?» — мелькнула слабая, отчаянная надежда. Она вспомнила уроки биологии: ткани могут восстанавливаться, если дать им полный покой. «Никаких резких движений, никакого бега, никакого раздвигания ног», — твердила она себе, как мантру, глядя на своё изуродованное отражение. «Никто не должен узнать. Никогда».

Синяк на животе, ещё вчера багрово-фиолетовый, теперь пожелтел, но всё ещё напоминал о той ночи. «Длинная футболка! — осенило её. — Мама всегда ворчала, что я ношу короткие майки, выставляя пупок напоказ».

***

День тянулся мучительно долго. Марина заперлась в своей комнате, стараясь двигаться как можно меньше, чтобы не тревожить ноющую, содрогающуюся промежность. Она листала книгу, но слова расплывались перед глазами, а мысли то и дело возвращались к событиям прошлой ночи: к грубым толчкам, разрывающим её изнутри, к липкой сперме, заливающей её матку, к тому, как её киска чавкала, принимая всё, что в неё вливали.

Пальцы невольно сжали край книги, а дыхание стало тяжёлым и прерывистым. «Прекрати, прекрати!» — шипела она сама себе, но её пизда предательски намокала всё сильнее, и это пугало её больше всего. Её опухшие малые губы и зияющая дыра жаждали повторения.

К вечеру дом наполнился звуками: скрипнула входная дверь, послышались тяжёлые шаги деда. Марина замерла, её сердце подпрыгнуло.

— Марина! Внученька, ты дома?

— Да, дедуля, я у себя, — ответила она, стараясь говорить спокойно, но её голос дрожал. Она вскочила с кровати, чтобы встретить его, но резкое движение отдалось такой болью внизу живота, что она чуть не упала. Схватившись за край кровати, она стиснула зубы, чтобы не застонать, и замерла, пытаясь справиться с волной тошноты.

Дед вошёл в комнату, и волна запаха алкоголя ударила ей в нос. Его глаза, мутные от выпивки, скользнули по ней, и девушка невольно сжалась, чувствуя себя голой под его взглядом. Ей показалось, что он видит сквозь футболку синяк, видит её влажные свисающие губы.

— Привет, как день прошёл? Ничего такого, от чего твоя бабка мне уши прожужжит? — спросил он, пьяно ухмыляясь, но в его голосе была какая-то странная нотка, от которой по спине Марины пробежали ледяные мурашки, а между ног резко дернуло.

— Всё... нормально, — выдавила она, стараясь улыбнуться, но её рука невольно скользнула к животу, словно пытаясь скрыть синяк, но одновременно привлекая внимание к низу. Пальцы коснулись мягкой ткани футболки прямо над лобком, и она почувствовала, как под ними бьётся её собственный пульс, отдаваясь в распухших половых губах.

Дед прищурился, его взгляд задержался на её руке, а затем медленно опустился ниже, к промежности.

— Ты какая-то бледная, — сказал он, шагнув ближе. — Что-то болит?

Марина ощутила, как её сердце замерло. «Он знает. Он что-то заметил», — паника захлестнула её, и она отступила назад, чуть не споткнувшись о край кровати.

— Нет, всё в порядке, — пробормотала она, — просто... живот прихватило. Наверно, съела что-то не то.

Дед кивнул, но его взгляд по-прежнему пристально изучал её, и Марина ощутила, как её щеки заливает румянец стыда. В её воображении тут же возникла пугающая картина: он внезапно толкает её на кровать, задирает майку и видит её изуродованную промежность, развороченную щель, всё ещё сочащуюся следами прошлой ночи.

От этой мысли её затошнило, но влагалище предательски откликнулось, и по внутренней поверхности бёдер скользнула тёплая и вязкая струйка. Она инстинктивно сжала бёдра, но это лишь усилило трения воспалённой плоти о ткань футболки.

— Принести тебе угля с водой? Я как раз собирался заварить чай, — сказал дед, и его голос вырвал её из кошмарных фантазий.

Марина опустила глаза, скрывая панику, ответила:

— Да, пожалуйста.

Когда он вышел, Марина рухнула на кровать, чувствуя, как её тело дрожит. Она ненавидела себя за эти мысли, за это извращённое желание, которое, казалось, жило в ней, в этой растянутой, мокрой дырище. Её пальцы снова потянулись к промежности, но она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. «Я не такая», — шептала она, но её тело, её промежность, казалось, кричали обратное.

***

На следующий день родители наконец вернулись домой.

— Мариночка! — раздался голос матери, словно будильник по всему дому. — Спускайся, завтрак уже готов.

Марина неохотно встала с постели. Она надела футболку, которая скрывала её живот, и юбку до колен.

Медленно спустившись по лестнице, она старалась держать спину прямо и не делать резких движений, которые могли бы вызвать дискомфорт в промежности. Однако тупая боль внизу живота продолжала напоминать о недавних событиях, как будто её растянутая дыра всё ещё искала член, сжимаясь и разжимаясь вокруг пустоты внутри.

Когда она вошла на кухню, то увидела своих родителей, которые сидели за столом, потягивая утренний кофе и рассказывая о прошедшем дне. В воздухе витал густой запах свежеиспечённого хлеба и поджаривающегося бекона.

— Доброе утро, милая, — поприветствовал её отец, тепло улыбнувшись. — Ты выглядишь усталой. Хорошо ли ты спала?

— Да, всё хорошо, — ответила Марина, стараясь говорить как можно естественнее. Она села за стол, осторожно выбрав стул подальше от внимательного взгляда матери. К счастью, мать не заметила, как на лице дочери промелькнула гримаса боли.

Холодный деревянный стул больно врезался в её истерзанный вход, и девушке пришлось слегка изменить позу: она перенесла вес на левую ягодицу, а правую ногу приподняла и поставила на подножку стула. От этого движения её опухшие губы слегка разошлись, и она почувствовала, как прохладный воздух скользнул внутрь пизды, заставив её невольно сжать мышцы — но вместо облегчения пришла волна жара, и влага начала сочиться, пропитывая юбку изнутри.

— Мы скучали по тебе, — произнесла мать с нежностью в голосе. — Как ты проводила дни без нас? Случилось что-нибудь интересное?

Вопрос прозвучал невинно, но для Марины... Интересное? Да, пожалуй. Как её девственная щель превратилась в бездонную пропасть, готовую принять всё, что в неё засунут. Как конская сперма вытекала из неё целыми днями. Как её тело предательски мокнет от одного воспоминания о грубых толчках.

— О, всё как обычно, — пробормотала она, уставившись в тарелку. — Почитала немного книг, послушала музыку... — Она сжала бёдра, пытаясь подавить это предательское возбуждение, но почувствовала, как влажные стенки её влагалища сомкнулись с влажным, почти слышным хлопком. От этого звука её пронзил стыд и новый прилив жара между ног.

Взгляд матери задержался на ней на мгновение дольше, чем это было необходимо. Казалось, она почувствовала что-то неладное. Но прежде, чем она успела продолжить расспросы, отец прочистил горло и заговорил о планах на день.

Марина с облегчением вздохнула, радуясь возможности немного отвлечься. Она быстро наполнила свою тарелку и попыталась сосредоточиться на еде, надеясь, что родители не заметят в ней ничего необычного. Однако каждый глоток давался с трудом: её тело словно жило своей жизнью, промежность ныла, а внутри всё сжималось, умоляя о новом наполнении.

Девушка изо всех сил старалась поддерживать нормальную беседу с родителями, которые даже не подозревали, что в это время их дочь остро ощущала зияющую дыру у себя между ног — постоянное напоминание о том, что с ней произошло.

Она ощущала прохладный воздух комнаты, который забирался ей под юбку, проникая в приоткрытую пещеру, и влагу, сочащуюся из её влагалища и пропитывающую юбку изнутри. Трусиков на ней не было — раны на промежности ещё не позволяли носить ничего прилегающего к коже, и от этого её губы свободно свисали, болтаясь при каждом малейшем движении, напоминая о своей бесформенности.

Однако каждый раз, когда она ерзала на стуле, она ловила на себе взгляд матери. Марина чувствовала себя неуютно, словно её рассматривали под микроскопом. Сердце колотилось — вдруг мама заметит мокрое пятно на юбке? Вдруг она догадается, что их «невинная» дочь теперь ходит с растянутой пиздой, которая чавкает от малейшего воспоминания?

— Ах, — внезапно нарушил молчание отец, обращаясь к её матери, — ты не поверишь, что я нашёл сегодня утром в стойле. Эти чёртовы лошади...

Он усмехнулся, покачав головой.

— Они, кажется, слишком распоясались, — продолжил он, — они использовали то устройство, даже когда оно было не заряжено.

Марина сразу же поняла, о каком «устройстве» идёт речь, и старалась выглядеть невозмутимой, слушая разговоры родителей. Но внутри её захлестывала волна страха. Что, если отец догадается, кто был в том устройстве? Её дыра сжалась от ужаса, будто почувствовав угрозу, и в то же время выдала новую порцию слизи, стекающую по бёдрам.

— Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы навести порядок, — продолжил её отец. — Пришлось дважды всё вычищать, они словно специально хотели заполнить каждый уголок, никогда столько не видел. Интересно, что на них такого нашло?

Мать, нахмурившись, произнесла:

— Похоже, пришло время кастрации.

Это слово повисло в воздухе, словно тяжкий груз.

У Марины кровь застыла в жилах. Кастрация... Это слово эхом отозвалось в её сознании, сопровождаемое образами боли и страданий. Она не смогла сдержать дрожь, пробежавшую от позвоночника до её истерзанной щели.

Её обвисшие губы, словно живые, сжались в страхе, будто сами почувствовали холод лезвия, готового отсечь их, сделав её дыру бесформенной и бесполезной, лишив возможности греховного наслаждения. Изношенные стенки её влагалища также последовали этому страху.

— Мариночка, с тобой всё в порядке? — обеспокоенно спросила мать. — Ты словно призрака увидела.

Марина попыталась улыбнуться, но мышцы лица не слушались.

— Да, да, я в порядке... — Она с трудом сглотнула, чувствуя, как к глазам подступают слёзы. Её взгляд метнулся от отца к матери. Каждый кусочек блинчика на тарелке казался ей тяжелее свинца. В её животе всё переворачивалось от стыда и страха.

Что они скажут, если узнают? Что их невинная дочь сама залезла в это устройство? Что её тугая девственная щелка теперь — это зияющая пропасть, жадно принимавшая огромные конские члены? Что её матка до сих пор хранит тепло их спермы?

От этих мыслей её половые губки снова разошлись, и она еле сдержалась, чтобы не сунуть руку под юбку и не потрогать эту мокрую, пульсирующую дыру.

Она отодвинула тарелку. Аппетит исчез. Блины показались приторно-сладкими, напоминая запах той самой конской спермы. Марина нервно поглядывала на родителей, ожидая, что вот-вот кто-то из них скажет: «Я знаю. Я видел».

К счастью, остальная часть завтрака прошла в относительно спокойном русле. Родители больше не задавали каверзных вопросов, а после разошлись по своим делам. Когда Марина осталась одна, она рухнула на стол, закрыв лицо руками. Тело её дрожало – от страха, от стыда, от этого ненавистного, предательского возбуждения.

***

Прошло ещё четыре дня, и Марина наконец-то почувствовала, как её тело начинает приходить в себя. Она старалась держаться в своей комнате, выходя только по необходимости, чтобы не привлекать внимания родителей.

Иногда, надев лёгкое платье, она ускользала в поле за фермой, подальше от любопытных глаз. Там, среди высокой травы, она могла просто посидеть, подставляя лицо ветру, и проверить, как заживает её бедная, истерзанная киска.

К пятому дню боль почти ушла. Она даже осмелилась спать в трусиках. И стоя перед зеркалом, Марина разглядывала своё отражение.

Лёгкое платье, которое она надела, чтобы скрыть всё ещё слегка припухшую промежность, мягко облегало её упругую попку, подчёркивая округлые изгибы бёдер. Она повернулась боком, любуясь, как ткань обтягивает её ягодицы, делая их ещё более аппетитными. Но мысли тут же вернулись к той зияющей дыре, что ещё недавно пугала её в зеркале.

Она осторожно приподняла подол, проверяя: малые половые губки, всё ещё немного растянутые и мясистые, слегка выступали из-под хлопковых трусиков, но уже не так сильно, как раньше.

— Почти зажило, — шепнула она себе, чувствуя, как сердце радостно стучит от облегчения. Но в глубине души теплилась другая мысль, похотливая и стыдная: её тело, несмотря на боль, скучало по тому грубому растяжению, по ощущению, как её пизда хлюпает, принимая в себя её кулачок.

Она тряхнула головой, отгоняя эти мысли. «Нет, нет, нет, я не такая», — твердила она себе, но её киска, намокая, словно смеялась над этими словами. Влагалище слегка пульсировало, а губки, тёршиеся о ткань трусиков, посылали лёгкие волны покалывания по всему телу. Марина сжала бёдра, пытаясь подавить это чувство, но от этого движения её попка только сильнее выделилась в зеркале, круглая и соблазнительная, словно умоляющая о том, чтобы её сжали, шлёпнули, раздвинули.

— Марина! Спускайся, надо поговорить! — голос отца нарушил тишину, и она вздрогнула, выронив подол платья. Она быстро оправила одежду и поспешила вниз, стараясь двигаться плавно, чтобы не растревожить промежность.

Отец стоял в гостиной, одетый в рабочую рубашку и потёртые джинсы, от которых пахло сеном и лошадиным потом. Его взгляд, казавшийся суровым, скользнул по дочери, и Марина невольно сжалась, ощущая, как в ней поднимается страх. «Неужели он знает?» — промелькнула мысль, несмотря на то что она сама фантазировала: а что, если бы родители заметили? Что, если бы отец случайно увидел её растянутую дыру и... Нет, но между ног каждый раз становилось мокро.

— Сегодня приезжает клиент, хочет посмотреть на нашего жеребца, — сказал отец, потирая подбородок. — Надень что-нибудь попроще, джинсы там, рубашку. Пойдёшь с нами, поводить лошадь. Просто пешая прогулка, ничего сложного.

Марина с облегчением кивнула, стараясь не выдать паники. Но джинсы? Обтягивающие, тугие джинсы на её ещё не до конца зажившую киску? Она сглотнула, но возразить не посмела.

— Хорошо, пап, я переоденусь, — пробормотала она, чувствуя, как её щёки горят.

В своей комнате она скинула платье, оставшись в одних трусиках. Её взгляд снова упал на зеркало: упругая попка, слегка покачивающаяся при движении, выглядела чертовски сексуально, даже несмотря на все произошедшие с ней события и ещё не зажившие синяки.

Она провела рукой по ягодицам, ощущая их мягкость и упругость. В её воображении мелькнула картина: кто-то грубо сжимает её ягодицы, раздвигает их и заглядывает в её зияющую дыру. «Прекрати!» — приказала она себе, но её тело уже откликнулось на эти фантазии, источая тёплую влагу, которая пропитала трусики.

Марина открыла шкаф и достала свои джинсы — узкие, тёмно-синие. Она осторожно натянула их, ожидая боли, но, к её удивлению, ткань мягко облегала бёдра, не вызывая дискомфорта. Лишь её половые губки, длинные и мясистые, слегка тёрлись о шов джинсов, посылая лёгкие, но приятные волны возбуждения. Она повернулась к зеркалу, проверяя: джинсы сидели идеально, обтягивая её попку так, что каждая ягодица казалась выточенной.

Она надела простую белую рубашку, завязав её узлом на талии, чтобы подчеркнуть тонкую талию и округлые бёдра и скрыть уже к этому времени почти сошедший на нет синяк.

Снова посмотрев в зеркало, Марина невольно улыбнулась: она выглядела превосходно, как шлюха из её собственных фантазий, но при этом так невинно, словно ангел, что даже родители не посмеют ничего заподозрить.

***

Клиент приехал к полудню. Это был мужчина лет сорока, с лёгкой сединой на висках и цепким взглядом, который сразу же скользнул по Марине, когда она вышла во двор, держа поводья жеребца. Её ягодицы соблазнительно покачивались при каждом шаге.

— Ну что, давайте покажем коня в деле, — сказал отец, погладив жеребца по шее. — Марина, веди его, пусть клиент посмотрит, как он движется.

Девушка кивнула, стараясь сосредоточиться на лошади, но её мысли то и дело возвращались к её промежности. Каждый шаг отдавался лёгким трением губок о ткань джинсов, и она чувствовала, как её промежность медленно намокает, пропитывая трусики.

Она вела жеребца по тропинке, стараясь не оборачиваться на его мощный круп, не вспоминать, как этот самый конь, или другой, такой же, несколько дней назад разрывал её изнутри, заполняя её матку горячей спермой. Её щёки горели, а между ног становилось жарче.

Клиент ехал рядом с её отцом, о чём-то переговариваясь, но его взгляд то и дело возвращался к Марине. Он не мог оторвать глаз от её попки, которая так соблазнительно покачивалась в джинсах, от её упругих ягодиц, которые, умоляли, чтобы их сжали. Он кашлянул, стараясь скрыть своё возбуждение, и сказал:

— Хорошая у вас дочь, прилежная. Видно, что помогает по хозяйству.

Марина, услышав это, вздрогнула, но не обернулась. «Прилежная», — повторила она про себя, чувствуя, как стыд заливает её щеки. Если бы он только знал, насколько она «прилежна»! Если бы он знал, как её некогда девственная киска, «помогая по хозяйству», хлюпала под напором конских членов, и как она до сих пор мокрая от одних только воспоминаний!

— О да, наша Мариночка — золотце, — подхватила мать, улыбаясь. — Такая милая, заботливая, послушная. Всегда помогает с фермой, ни слова против не скажет.

Каждое слово резало Марину, как нож. Она стиснула зубы, стараясь не выдать себя, но её влагалище, словно издеваясь, возбуждённо содрогалось всё сильнее. Она ощутила, как её длинные губки трутся о шов, как её дыра сжимается вокруг пустоты, умоляя о заполнении.

«Послушная», — мысленно повторяла она слова матери, а перед глазами вставали образы той ночи: как она кричала, как её матку заливали литры спермы, как её пизда чавкала, принимая всё до последней капли.

Они дошли до конца тропинки и повернули обратно к дому. Клиент спрыгнул с лошади, ласково похлопав её по крупу, и снова бросил взгляд на Марину. Задерживая взгляд на её попке, когда она повернулась к жеребцу. Ягодицы Марины, обтянутые джинсами, казались ещё более соблазнительными, когда она наклонилась, поправляя поводья.

— Ну, пойдёмте, обсудим дела, — сказал отец клиенту, и они с матерью направились в дом. — Марина, отведи коня в стойло.

Марина кивнула.

— Хотя, лучше давай на нём так быстрее.

Она замерла, чувствуя, как паника сжимает грудь. «Оседлать лошадь? Но моя киска...»

Отец, заметив её нерешительность подошёл ближе, положил руку ей на талию и слегка подтолкнул к лошади.

— Я помогу.

Марина сглотнула, чувствуя, как её ягодица напрягаются под его рукой. Она поставила ногу в стремя, стараясь не думать о том, как её джинсы впиваются в промежность, как её длинные губки трутся о шов.

Клиент, стоявший неподалёку, пожирал глазами её попку, которая выгнулась, когда она взбиралась в седло. Джинсы обтягивали её ягодицы так плотно, что каждая мышца, каждый изгиб был виден, как на ладони. Он сглотнул, стараясь не выдать своего возбуждения.

Марина, наконец, села, широко разведя ноги. Она почувствовала, как её промежность напряглась, как её едва заживший вход во влагалище растянулся под давлением седла. Её пизда сжалась, выдавая резкую, но быстро уходящую боль, а затем — жар. Она стиснула зубы, стараясь не застонать, но её губки, прижатые к седлу, начали пульсировать, а влага, пропитавшая трусики, теперь сочилась прямо через джинсы.

Отец хлопнул жеребца по ляжке, и лошадь рванула вперёд. Девушка ахнула, чувствуя, как седло врезается в её промежность, как её пизда хлюпает, сжимаясь и разжимаясь с каждым толчком. Боль вернулась, острая, но смешанная с возбуждением, которое она ненавидела и жаждала одновременно.

Седло врезалось в распахнутую плоть, и вес Марины обрушился на воспаленные малые губки. Они расплющивались о жесткую кожу, как влажные лепестки под каблуком, и с каждым толчком копыт превращаясь в пульсирующую массу. Шов джинсов, впившись в нежную середину, резал и терся, как грубая наждачная бумага.

Клитор, набухший до предела, бился о седло с каждым рывком лошади. Короткие, резкие удары отдавались дрожью в животе, а ткань мокрых джинсов, обтянувшая этот тугой узел, тёрла его безжалостно. Марина ахнула, чувствуя, как внутри разливается странное тепло.

Воспалённые глубокие мышцы влагалища непроизвольно сжались в ответ на давление и вибрацию. Эти спазмы выдавили изнутри новую порцию горячей, тягучей слизи, которая смешалась с уже текущей влагой. Мокрые джинсы прилипли к коже, усиливая трение в тысячу раз.

Пот заливал её глаза, но она видела только вспышки за веками. Её ягодицы дрожали от напряжения, пытаясь удержаться в седле, но это лишь сильнее раздвигало воспалённые губы, открывая вход в её дыру ещё шире, обнажая внутренние, еще более нежные стенки для ударов седла.

Воздух свистел в ушах, но она слышала только шипение мокрой ткани и тихий, непрерывный плач своей промежности — хлюпанье раздавленной плоти, стон набухшего клитора под ударами. Она стиснула зубы, но стон всё же вырвался — хриплый, полный бессилия и этого грязного, всепоглощающего жара, который пульсировал в её растянутой дыре и терзаемом клиторе.

***

Марина, уже в стойле, спешилась, едва стоя на дрожащих ногах, промежность горела. Джинсы, пропитанные её собственной влагой, липли к коже, обтягивая её раздавленные губки.

Она прислонилась к деревянной стене стойла, вдыхая резкий запах сена и конского пота, который смешивался с её собственным, сладковато-мускусным ароматом. Её рука невольно скользнула вниз, к промежности, пальцы прижались к шву джинсов, чувствуя, как ткань впивается в её зияющую дыру.

«Боже, что я делаю?» — мелькнула мысль, но её пизда, мокрая и горячая, уже не слушалась разума.

Она сжала бёдра, но это только усилило давление на её клитор, который, набух до предела, выпирая сквозь ткань.

Марина закусила губу, сдерживая стон, и начала медленно тереть пальцами по шву, чувствуя, как её длинные, измятые губки трутся, хлюпая от обильной смазки. Каждый нажим отдавался электрическим разрядом внизу живота, её матка сжималась, требуя заполнения, умоляя о чём-то большем, чем просто пальцы.

«Нет, я не такая», — шептала она, но её пальцы двигались быстрее мыслей, вдавливаясь в мокрую ткань, которая теперь отчетливо обрисовывала её распухшую пещеру.

Она раздвинула ноги шире, упираясь спиной в стену, и надавила сильнее, чувствуя, как её клитор пульсирует под пальцами, а раздолбанное дупло сжимается вокруг пустоты, выпуская ещё больше влаги. Джинсы промокли насквозь, тёмное пятно расплывалось по промежности, а её рука двигалась яростно, втирая ткань в её сочащуюся щель.

Перед глазами вспыхивали образы той ночи: огромные, твёрдые члены, разрывающие её изнутри, их жар, их пульсация, липкая сперма, заливающая её матку, чавкающие звуки её растянутой, жадной пизды. Она представляла, как они входят в неё снова и снова, растягивая её до предела, заполняя каждую складку её ненасытной дыры.

— О-о-о-ох, — вырвался тихий стон, и она зажала рот рукой, боясь, что кто-то услышит.

Её пальцы теперь тёрли клитор с бешеной скоростью, вдавливая ткань в её набухшую щель, которая сочилась так обильно, что влага стекала по бёдрам, оставляя потемневшие дорожки на джинсах. Каждый нажим посылал разряды электричества, которые били в виски, заставляя её глаза закатываться. Она чувствовала, как её пизда сжимается, как её опухшие губки скользят по мокрой ткани, как её дыра, зияющая и пустая, умоляет о чём-то большем.

— Ещё, ещё, — шептала она, представляя, как её растягивают, как её матку заполняют горячей спермой до краёв, как она хлюпает, принимая каждый сантиметр.

Внезапно её тело напряглось, ноги задрожали, а из горла вырвался сдавленный крик. Мощная струя хлынула из её пизды, пропитывая джинсы, стекая по бёдрам и капая на пол стойла. Её колени подкосились, и она осела на сено, тяжело дыша, пока её скрытая под тканью развороченная пропасть продолжала сокращаться, выталкивая последние капли смазки. Мокрое пятно на джинсах блестело в полумраке, а её щеки пылали от стыда и дикой, неутолимой похоти.

Марина сидела, глядя на лужу и мокрое пятно между ног, её щеки горели от стыда и похоти. «Я конченая шлюха», — подумала она, но её пальцы всё ещё дрожали, а пизда, всё ещё содрогалась, умоляя ещё.