Она не хотела быть пойманной / She Never Expected to Get Caught © EdwinSx

Опубликовано на сайте LE в разделе Loving Wives 06/29/2025

Я подождал, пока дети уснут. Мои руки не могли унять дрожь, поэтому я помыл посуду, просто чтобы занять их. Она вошла после душа - волосы влажные, свободная рубашка, без лифчика, соски торчат из-под тонкой, почти прозрачной ткани, воплощение той непринужденной интимности, от которой раньше у меня щемило в груди от любви. Теперь же меня просто подташнивало.

Она подошла к холодильнику, достала бутылку вина и налила один бокал. Только для себя.

"Хочешь?" - спросила она, не глядя на меня.

"Нет", - сказал я. "Садись". Свободной рукой я сделал жест, вкладывая в него двойной многообещающий смысл.

Она обернулась, почувствовав это. Этот тон в моем голосе. Деловой тон без всякой привязанности.

"Что-то не так?" спросила. Не обеспокоенно - просто осторожно. Как будто она уже знала.

Я вытащил свой телефон из кармана и бросил его на стойку. Экран все еще был освещен. Ее переписка с Мэттом была открыта.

Ее лицо осунулось. Никакого замешательства. Никаких попыток отрицать. Ее рот слегка приоткрылся, как будто она собиралась что-то сказать, но слова не шли с языка.

"Как долго?" Я спросил.

Она медленно выдвинула стул, села напротив меня и уставилась в пол.

"Это была всего одна ночь", - сказала она.

"Чушь собачья".

"Клянусь..."

Я прервал ее, зачитывая ей в ответ особо выделенные сообщения:

"Я не могу дождаться, когда снова почувствую тебя внутри себя. Когда я вернулась домой на прошлой неделе, я почувствовала, как твой груз сбегает по внутренней стороне моей ноги, и это вызвало у меня такой восторг".

— Я прочитал все, - сказал я, и мой голос стал более глубоким, более осуждающим.

— Я знаю, что он делал с тобой... что ты делала с ним... ради него... чего ты никогда не делала для меня. Я знаю, где. Я знаю, сколько раз. Сколько раз ты называла его папочкой, а он называл тебя своей шлюхой, пока я был в командировке за три часовых пояса отсюда, недосыпал и просто хотел тебя, пытался поговорить, пытался быть близким любым возможным способом, но ты была "просто слишком усталой".

Она закрыла глаза. Ее губы задрожали. Я хотел смахнуть бокал со стола, но не сделал этого. Хотя мысль о разбившемся бокале и ее мимолетном страхе могла бы меня немного утешить, но я чувствовал, что это будет мелко. Мне хотелось кричать. Я хотел бы чтобы мое «Я» оторвалось от тела, просто чтобы быть кем-то другим, с кем бы этого не происходило. Я хотел, чтобы ее страх сравнялся с болью, которую я испытывал, но я этого не сделал. Вместо этого я наклонился вперед, поставив локти на стол, и заговорил так, словно читал некролог.

— На нашей кухне, Эмма. Где я учил нашу дочь готовить блинчики. Где я держал тебя на руках, пока ты плакала после смерти отца. А ты склонилась здесь над этим островком и позволила ему обращаться с тобой, как с игрушкой. А потом ты вытерла стол и приготовила нашим детям ужин, как будто ничего не случилось".

Тут она подняла сузившиеся глаза. В режиме защиты. Сердито.

— Мне нужно было хоть что-то. Мне нужно было снова почувствовать себя живой. Ты не прикасался ко мне несколько месяцев. Ты почти не смотришь на меня, если только речь не идет о покупках или о том, кто кого заберет из школы.

"Ты месяцами не позволяла мне прикоснуться к себе! И слава Богу, что я знаю то, что знаю сейчас!" Парировал я, мой голос звучал уверенно, но все еще спокойно. "Каждый раз, когда я пытался, ты была либо слишком уставшей, либо не в настроении, либо должна была уйти пораньше, либо еще что-то... любое, черт возьми, оправдание! И теперь ты хочешь быть жертвой? Трахни себя! О, извини, ты и так трахалась с Мэттом!" Сказал я более агрессивно, чем хотел. "Это и было твое решение? Это и было твое новое открытие себя?"

"Но тебя всегда не было!" - крикнула она. "Тебя не было дома!"

"Тогда зачем ты не давала мне уйти раньше, и не жаловалась, когда я бывал дома?", - спросил я, теперь уже спокойно и с чувством завершенности.

Я встал. Она тоже. Стулья в унисон скрипнули по кафельному полу. Теперь, хотя мы были в двух шагах друг от друга, годы обиды пролегли между нами, как зажженный фитиль.

— Я воспитывал наших детей, - сказал я. - Я заботился о тебе и не давал этому дому развалиться, в то время как ты постила в Instagram свои смайлики и не игнорировала меня, разве что обращаясь ко мне с недовольством и сарказмом.

Она скрестила руки на груди и отвела взгляд. Я подошел ближе, снова понизив голос.

— Ты хотя бы думала о том, что это сделает со мной? С детьми? Или ты просто так отчаянно хотела чувствовать себя нужной, что все остальное не имело значения?

Она не ответила. Просто стояла, подбородок дрожал, глаза увлажнились.

— Надеюсь, это того стоило, - сказал я наконец. - Потому что ты только что все спалила. Мне все равно, с чем я выйду из этого, лишь бы ты получила по заслугам. Не будет твоей репутации, уважения твоей матери, твоего безупречного имиджа. Я забираю все это".

С этими словами я вышел из комнаты. Я не хлопнул дверью. Я не заплакал. Я поднялся наверх и собрал сумку со всеми необходимыми вещами, что придавало мне ясности. В ту ночь я спал на кушетке в мансарде.

Утром я отправил скриншоты переписки Эммы и Мэтта ее матери, затем жене Мэтта и, наконец, своему адвокату.

Последствия

Следующие несколько недель жизнь была напряженной. Я оплатил содержание Эммы в отдельной квартире, пока мы не начали бракоразводный процесс, справедливо полагая, что судья отнесется ко мне благосклонно за это, и что я не просто сжег ее заживо.

Дети понимали, что происходит. Будучи подростками, они были достаточно взрослыми, чтобы понимать, почему их родители не хотят жить вместе. Они на удивление спокойно это восприняли, по крайней мере на первый взгляд для них развод родителей был знаком, у них было несколько друзей с разведенными родителями. Настоящая проблема возникла, по крайней мере, для меня, когда началось судебное разбирательство.

После первоначального этапа выяснения обстоятельств судья потребовала консультации, чтобы определить, можно ли спасти наш брак. Особенности семейного права Южной Каролины в том, что судьи, в первую очередь руководствуются своими взглядами на мораль и только потом являются нейтральными арбитрами.

Наша первая встреча состоялась октябрьским днем во вторник. Из окна кабинета доктора Левина на втором этаже открывался суровый вид на пустырь с редкими соснами и однобокими лиственными деревьями, на которых еще оставались последние листья. Мы сидели на противоположных сторонах бежевого дивана, как клиенты в приемной, а не как супруги. Эмма скрестила лодыжки ног, скрестив также руки на груди. Глядя на нее, я непроизвольно повторял ее жест. Даже сейчас, даже после всего, что произошло, часть меня все еще реагировала на язык ее тела, вторила ей словно ее жалкое эхо.

Доктор Левин был мужчиной средних лет с мягким голосом, в очках, съехавших на кончик носа. У него были усталые глаза человека, который видел слишком много пар, пытавшихся спасти то, что уже сгорело.

"Дело не в обвинениях", - мягко говорил он. "Речь идет о том, чтобы понять, что произошло, чтобы мы могли решить, как двигаться дальше - вместе или по отдельности".

"По отдельности", - немедленно ответил я. "Решения нет".

Эмма не дрогнула. Это задело меня больше, чем следовало.

Доктор Левин кивнул, что-то записал, а затем спросил ее: "Эмма, когда у вас начались эмоциональные срывы? Не физические. Эмоциональные".

Она не колебалась. "Два года назад".

Я сморгнул. "Два года?"

Она посмотрела на меня, но не извиняющимся взглядом, а просто безразличным. "Я начала злиться на тебя примерно тогда. Ты поздно возвращался домой. Был замкнут во время ужина. Вся жизнь свелась к встречам-проводам на работу – с работы. Мы перестали встречаться как любовники. Я стала просто функцией - мамой, планировщицей, партнером в постели, когда это было удобно".

"Я же работал", - ошеломленно ответил я. "Для нас".

— Ты строил жизнь, о которой мы должны были мечтать, но это по твоему мнению. Ты же ни разу не спросил меня, счастлива ли я по-прежнему. Ты просто предполагал, что у меня все в порядке.

"Я же спрашивал тебя!" Огрызнулся я. - Ты просто говорила, что устала, или "все в порядке", или начинала говорить по телефону, пока я с тобой разговаривал. И не делай вид, что я тебя игнорировал!

Доктор Левин поднял руку, чтобы разрядить обстановку.

Эмма резко выдохнула. Затем спросила: "Хочешь честности, верно? Полной честности?"

"Я хочу, чтобы ты, наконец, сказала правду", - сказал я.

Она повернулась к психотерапевту. "Ночь с Мэттом... была не первой".

В моих ушах внезапно взорвалась и оглушила тишина.

«Что?»

Она посмотрела мне прямо в глаза. Не дрогнув. Без слез. "Это сообщение, которое ты нашел в телефоне, было даже не самым худшим. Которое ты нашел".

У меня сжались челюсти. Руки сжались в кулаки.

Ручка доктора Левина замерла.

Я проглотил. "Сколько?"

"Это имеет значение?"

"Сколько, Эмма?"

Она опустила глаза, поправляя выбившуюся нитку на свитере.

"Трое. В течение двух лет".

Я рассмеялся. Один горький, недоверчивый вздох. "Они все были женаты, или это был просто приятный бонус для Мэтта?"

Она не ответила.

"А как насчет того, что ты с ними делала?" Спросил я срывающимся голосом. "Ты давала им то, чего никогда не давала мне? То, что ты называла странным или отвратительным, или говорила, что тебе это "не нравится". Ты позволяла трахать тебя в задницу – и я этого не понимаю! Ты позволяла ему кончать тебе на лицо – а мне говорила, что это унизительно. Ты вообще не позволяла мне кончить тебе в рот, но вдруг твоя дырочка в заднице для него открыта? И ты делаешь это у нас дома? В нашей постели?

Эмма, наконец, подняла глаза. "Потому что мне было все равно, как он на меня посмотрит".

Это поразило меня сильнее всего.

"Мне не нужно было показывать им, какая я есть на самом деле в их глазах. Мне не нужно было беспокоиться о том, чтобы быть "хорошей женой" или о том, что они подумают обо мне утром. С ними я могла быть эгоисткой. С тобой же... Я не могла."

Я откинулся назад, ошеломленный. Опустошенный.

"Значит, я был всего лишь сделкой... но с ним ты могла быть честной? Я... твой муж, черт возьми? Ты хоть представляешь, насколько это хреново?" Теперь мой голос был полон недоверия, словно рухнула плотина, сдерживающая гнев, слезы и неверие.

"Ты видел во мне своего партнера, свою команду. Это звучит мило, - добавила она, - но это означает, что я перестала чувствовать себя женщиной. Я чувствовала, что за мной... наблюдают. Хвалят, когда я правильно играла роль. Наказывают молчанием, когда что-то делаю не так".

Я уставился на нее, во рту у меня пересохло. - Значит, ты хотела почувствовать себя шлюхой?

Она и глазом не моргнула. "Да. И я не хотела, чтобы мне было стыдно за это".

Терапевт что-то нацарапал в блокноте, потом что-то сказал, такое, что можно было тут же забыть. Я не слушал.

Все, что я считал священным - близость, границы, то, что принадлежало нам, - было отдано даром, как будто это ничего не стоило. Она не просто изменяла мне. Она нашла какую-то частичку себя, к которой никогда не подпускала меня близко. А потом поделилась этим с незнакомцами.

Больше нечего было спасать. Я не мог сохранить ее образ. Это была не та женщина, на которой я женился. Не мать моих детей. Просто незнакомка, которая прожила рядом со мной много лет, скрывая свое лицо.

Когда мы уходили с сеанса, она слегка коснулась моей руки.

"Ты просил правды", - сказала она. "Я дала тебе ее".

Я оттолкнул ее.

"Ты ничего мне не дала", - сказал я. "Ты окончательно забрала все".

Развод

После консультации доктор Левин пришел к выводу, что нашему браку пришел конец. Развод был оформлен в конце апреля, через шесть месяцев после консультации, которая незаметно разрушила все, что от нас осталось. Судья предоставил мне совместную юридическую опеку и основную физическую опеку над детьми. Я сохранил дом. Она получила машину, которую хотела, скромный чек на выплату алиментов и право на свидания каждые выходные. Это не была чистой победой. Но это было больше, чем я ожидал - мой адвокат показал суду скриншоты, которые, я уверен, помогли. Те, на которых указаны даты. Временные метки. То, что она писала о том, что ей нравилось и когда. От этого не было возврата.

Эмма едва смотрела на меня во время слушаний. Когда она это делала, на ее лице не было ни сожаления, ни гнева. Просто... пустота. Как будто она была опустошена и пыталась вспомнить, как притворяться, что это не так.

Ее история не попала в заголовки газет, но и не осталась тайной. Она потеряла трех своих самых близких подруг, включая Рейчел, которая вернулась в Коннектикут со своим сыном и не общалась с Эммой, пока не пересекла границу штата. Мать Эммы, вечно все осуждающая матриарх, перестала приходить к ней без предупреждения. Эмма назвала ее лицемеркой. Ее мать назвала ее "безрассудной" и "вульгарной". Она была слишком порядочной, чтобы использовать слова "шлюха" или "потаскуха-развратница".

Слухи распространились. Такой городок, как наш, не жесток, но наблюдателен. На родительских собраниях и на общественных мероприятиях ходили слухи. Внезапно Эмма перестала выглядеть хорошо одетой, обожающей вино богиней пригорода, которой восхищались люди. Она стала поучительной историей. Та, которая переспала с мужем своей подруги, а потом пытается восстановить жизнь из руин, цепляясь за неуравновешенных мужчин и дизайнерскую сумочку.

Я держался на расстоянии.

Я убеждал себя, что у меня все в порядке. Я улыбался, когда дети были рядом. Я чаще ходил в спортзал, поддерживал чистоту в доме, научился готовить не только макароны и замороженные блюда. Но за закрытыми дверями я слишком много пил. Не доводил себя до состояния алкогольного опьянения. Просто постоянное, тихое пьянство. В основном виски. Иногда ром. Никогда пиво. Пиво казалось мне слишком развлекательным напитком. Мне же было не весело.

Ночи без детей были самыми ужасными. Тишина не была мирной. Она была обвиняющей. Поэтому я наполнил ее шумом - музыкой, подкастами, людьми, с которыми мне не следовало спать. Их было немного – из тех, кто был доступен в Tinder, Bumble (интернет-сайты для знакомств), ночные знакомства в баре. Некоторые из них были матерями-одиночками, другие - просто... скучающими женщинами за тридцать-сорок, которым не нужны были имена, только подтверждение их прав. Однако из-за угрозы ЗППП пришлось начать пользоваться презервативами, что значительно сократило любое мимолетное удовольствие.

Я почти ничего им не рассказывал. Они и не спрашивали. У нас был ничем не примечательный секс в темных спальнях, мы шептались о наших детях, работе или сожалениях, а затем расставались, как на сделках. Без беспорядка. Без следов. Без осуждения.

И все же каждое последующее утро я чувствовал себя человеком, вылезающим из ямы только для того, чтобы провалиться в нее еще глубже.

Я снова увидел ее на вечеринке по случаю дня рождения: подруге моей дочери Миле исполнилось семь лет. Дженна. Мама Милы. Эмма была с ней знакома. Они вместе были волонтерами на школьном благотворительном вечере за год до "последствий". Я вспомнил, что Дженна была тихой. Высокая, темноволосая, темноглазая. Та грациозная красавица, которой не нужно было заявлять о себе. Из тех, кто не флиртует - она просто была такой.

— Привет, - сказала она, раздавая кексы. - Ты отец Сэди, верно?

«Да. Майкл, - сказал я. – А ты мама Милы?

Она улыбнулась. "Дженна".

Последовала пауза. Я ожидал, что она оглянется по сторонам, может быть, не станет вдаваться в подробности. Но она смотрела прямо на меня. Никакой жалости. Никакой ухмылки. Просто... узнавание.

"Я слышала", - сказала она. "Я имею в виду... не все подробности. Ровно столько, сколько нужно.

Я сухо усмехнулся. "Значит, нас двое".

Дженна наклонила голову. "Звучит холодно".

"У меня было время все обдумать", - ответил я.

Мы проговорили двадцать минут, пока наши дочери бегали по заднему двору. Это не было флиртом - по крайней мере, не поначалу. Просто по-настоящему. Без фильтра, так, что казалось опасным и успокаивающим одновременно.

В какой-то момент я спросил: "Ты все еще общаешься с Эммой?"

Дженна издала короткий, сухой смешок. "Нет. Я прекратила после сбора средств. До того, как все стало известно. Она так и не сказала "спасибо". Только критиковала украшения и приписывала себе все заслуги".

Я рассмеялся. "Звучит знакомо".

Она протянула мне коробку сока из холодильника. "У тебя все в порядке?"

"Нет", - сказал я и сам себе удивился. "Но, кажется, у меня начинает получаться".

Первая ночь

Это началось две недели спустя. Дженна со своей дочерью пригласила меня с детьми на вечер кино. Все было как обычно. Девочки смотрели "Энканто"(компьютерно-анимационный музыкальный фэнтезийный фильм 2021 года, студия Walt Disney) в сотый раз, а мы сидели по разные стороны их, обмениваясь сухими комментариями и тихими улыбками.

После того, как девочки отключились, мы прибрались. Я остался, чтобы помочь. Она налила вина. Я взял виски. Я не хотел говорить то, что сказал, но это вырвалось само собой.

"Она делала с ним то, чего никогда не делала со мной. Она заставила меня почувствовать, что причина во мне. Как будто я не заслуживал этого от нее."

Дженна долго смотрела на меня. Потом сказала: "Может быть, это был ее стыд, а не твое отсутствие".

И тут что-то изменилось. Она не двинулась ко мне, а я не набросилась на нее, но расстояние между нами словно само собой сократилось.

"Я еще не готов", - сказал я ей.

Она обошла журнальный столик и встала передо мной. "Я тоже".

Мы поцеловались. Сначала медленно. Примериваясь. Но все быстро закончилось - ее руки были в моих волосах, мои ладони обхватили ее талию. Не было ничего из того, что я чувствовал с другими. Только тепло, напряжение, честность.

Она прошептала: "Наверх".

Я последовал за ней.

Пока мы поднимались по лестнице, я любовался ее формами, покачивающимися передо мной в шортах. Она была в хорошей форме, но ничего выдающегося. Секс не был грубым, громким или показным. Он был настоящим. Местами беспорядочным. Голодным, но не отчаянным. Ее кожа была теплой и нежной.

Наши движения были обдуманными и согласованными, направленными на то, чтобы доставить удовольствие друг другу. Когда я потер ее клитор, сохраняя тот же ритм, я почувствовал, как ее тело начало напрягаться. Она выгнула спину подо мной и схватила подушку, чтобы закричать в нее, когда ее настиг оргазм. Когда она спустилась с вершины, я понял, что я не просто тень, которая исчезнет утром. Я почувствовал себя нужным. Впервые за много лет я не притворялся, что все в порядке. И не пытался забыть. Я просто... присутствовал.

Она выскользнула из-под меня и встала на четвереньки, расположив свою упругую попку прямо передо мной. Я медленно вошел в нее, зная, что она все еще чувствительна после оргазма. Я просунул руку ей между ног и нежно погладил ее губки. Я знал, что долго не продержусь. Она велела мне не кончать в нее, а кончить ей в рот. Когда я вышел, готовый кончить, она быстро перевернулась и схватила мой член. Я почувствовал, как ее губы мягко, но твердо обхватили головку моего члена. Она усердно сосала и в одно мгновение опустошила мои яйца. Трудно описать, как сильно я кончил. Это было так, словно мой мозг на мгновение перестал работать, мир повернулся вокруг своей оси, а затем вернулся в нормальное русло, оставив меня дезориентированным.

Когда я пришел в себя после лучшего оргазма в моей жизни, она мило улыбнулась и заметила, что хотела бы помочь мне испытать больше того, чего я не смог испытать со своей бывшей женой. Я привлек ее в объятия и нежно поцеловал в губы. Она лежала у меня на груди, ее волосы веером рассыпались по моей руке, и я ожидал обычного посткоитального молчания или вежливого отстранения. Вместо этого она сказала: "Знаешь, тебе не обязательно победить чью-то темноту, чтобы быть любимым".

Я не ответил. Я просто поцеловал ее, и мы заснули.

Состояние Эммы ухудшилось

Две недели спустя Эмма не приехала на выходные, чтобы забрать детей. Не позвонила, не написала. Дети ждали на крыльце с упакованными рюкзаками, их волнение сменилось замешательством. Я придумывал оправдания. "Она опаздывает". "Может быть, она застряла в пробке". Через час я пригласил их поесть мороженого.

В тот вечер она написала сообщение в 23:38.

“Прости. Кое-что произошло".

Никаких извинений перед ними. Только минимум, как будто ставишь галочку.

Рейчел написала мне два дня спустя.

"Ты видел Эмму в последнее время? Она не в порядке. Много пьет. У нее есть парень, который практически переехал к ней - ему 26. Он ездит на мотоцикле и продает курительные смеси".

Я не ответил. Мне не нужно было знать.

Но какая-то часть меня все еще беспокоилась. Не в романтическом смысле. Даже не в плане защиты. Скорее, это было похоже на наблюдение за тем, как кто-то, кого ты когда-то любил, медленно исчезает из-за чьей-то ошибки.

Она перестала посещать школьные мероприятия. Ее звонки детям стали менее частыми. Дни рождения проходили неловко. Наша дочь спросила меня, почему "у мамы всегда сонный голос".

Я больше не выгораживал ее. Я просто сказал им, что у их мамы трудные времена, но мы всегда будем рядом.

И так и было.

Новый ритм жизни

Дженна не переехала к нам. Мы не хотели навешивать ярлыки. Но она стала приходить к нам чаще. Дети полюбили ее. Она сумела вписаться в наш домашний ритм, ничего не навязывая.

Мне нравилось, что по вечерам, когда дети были со своими бабушкой и дедушкой, Дженна отдавала мне всю себя. Она давала мне все то, чего Эмма никогда бы не дала... все. Мы были честны в своих желаниях и пристрастиях и позволяли друг другу исследовать себя и друг друга не только в сексуальном плане, но и в эмоциональном.

Мы мало говорили об Эмме. Однажды она спросила, думал ли я когда-нибудь о том, чтобы вернуть ее.

"Нет", - ответил я. - Даже в той ее версии, которая была раньше. Эта версия никогда меня по-настоящему не привлекала.

Дженна кивнула. - Это справедливо.

Секс с Дженной стал для меня чем-то большим, чем разрядкой. Именно тогда я перестал притворяться. Я позволил своим ранам проявиться. Ей не нужно было, чтобы я лечился. Она не хотела, чтобы я сверкал. Она хотела, чтобы я был честным. И я дал ей это.

По-прежнему случались плохие ночи. Ночи, когда я слишком много пил, когда я чуть не написал Эмме что-то горькое, просто чтобы почувствовать, что меня услышали. Но таких ночей становилось все меньше. А когда они наступали, Дженна не пыталась меня исправить. Она просто оставалась. Поддерживала меня, если мне это было нужно. Давала мне пространство, если я хотел одиночества.

И постепенно крушение перестало определять меня.

Эпилог Эммы

В последний раз, когда я видел Эмму лицом к лицу, было на родительском собрании. Она выглядела похудевшей. Постаревшей. Осталась одна ее тень в дизайнерских солнечных очках и натянутой улыбке.

Когда она увидела Дженну рядом со мной, ее лицо вытянулось.

Мы не обменялись ни словом. Только взглядами.

Позже тем же вечером Дженна спросила: "Как ты думаешь, она сожалеет обо всем?"

Я подумал об этом же.

"Я думаю, она жалеет, что ее поймали. Но я не думаю, что она когда-либо по-настоящему хотела вернуть то, что у нас было. Она просто не знала, как уйти, пока не взорвалась.

Дженна кивнула. Взяла меня за руку. "А ты?"

"Я сожалею, что не ушел раньше".

Затем она поцеловала меня, медленно и уверенно, как будто знала меня дольше, чем знала на самом деле.

И впервые за два года я поверил, что снова смогу стать целым. Не потому, что кто-то исцелил меня. А потому, что я, наконец, перестал отдавать свои осколки не тому человеку.

TBC. .. (TBC – аббревиатура «to be confirmed», т.е. сообщим позже)

Взгляд от переводчика:

Это первая публикация автора на сайте LE, НО... заканчивая рассказ аббревиатурой ТВС, автор обещает продолжение, если не данного рассказа, то темы, как минимум...