— Теперь ты можешь.

Антон сел на постели, не отрывая от неё взгляда.

— Ты сказала… что я могу, — прошептал он, голос немного дрожал.

Марина подошла ближе. Её кожа — теплая, живая, пахнущая влажной ночью и чем-то пряным. Она села рядом, коснулась пальцами его плеча. И сказала просто:

— Сейчас не бойся.

Он наклонился к ней, губы коснулись её шеи. Она не отстранилась. Наоборот — чуть выгнулась, подставляя себя под этот робкий, но жадный поцелуй. Его руки медленно скользнули по её спине. Она была тёплая, живая, настоящая. Всё происходящее больше не было фантазией.

Марина вздохнула — негромко, но глубоко. Провела ладонью по его груди, медленно расстегнула пуговицы рубашки. Её пальцы двигались уверенно, неторопливо, словно она смакует каждое движение.

— Ты дрожал раньше, — сказала она, не отрываясь от его взгляда. — Сейчас ты горишь.

Он не ответил. Просто накрыл её губы своими. Поцелуй вышел мягким, но насыщенным. Она отозвалась — легко, без сопротивления, впуская его глубже, открываясь шаг за шагом.

Её ладони обвили его лицо, а потом скользнули вниз — к его талии. Ткань шорт сдалась быстро. Он задыхался от близости. От осознания, что вот — она, перед ним, реальная, и он может прикасаться. Исследовать. Быть с ней.

Они легли. В темноте шептались. Она направляла, подсказывала, помогала. В её голосе не было торопливости — только тепло и страсть, которая наконец нашла выход. Они не спешили. Каждый сантиметр кожи становился территорией прикосновений. Каждое движение — медленным, глубоким актом приближения.

Эта ночь была не про спешку. А про первую близость. И оба знали — после неё всё изменится.

— --

Её дыхание стало чаще. Антон чувствовал, как её грудь поднимается и опускается прямо под его ладонью. Он целовал её шею, плечо, ключицу — медленно, настойчиво. Каждое её движение было ответом: лёгкий изгиб бедра, прикушенная губа, ногти, оставляющие след на его спине.

Он боялся быть неловким. Но Марина вела. Не словами — телом. Она то сжимала его ближе, то отстранялась, будто дразня. Но каждый раз возвращалась, с улыбкой, с тихим "да" в глазах.

В какой-то момент он опустился ниже, и её пальцы вцепилась в простыню. Он увидел перед собой её киску: влажную, сочащуюся соками, немного пульсирующую. Перед ней невозможно было устоять, и Антон начал целовать её.

Он услышал тихий стон — сдавленный, но такой живой. Он знал, что делает правильно. Она позволяла ему быть мужчиной рядом с собой — сильным, внимательным, горячим.

— Ты чувствуешь меня? — прошептала она.

— Каждую клеточку, — ответил он, прижимаясь губами к её животу.

А дальше они слились не вдруг, а будто растворились друг в друге. Медленно. Влажно. Тепло. Он входил в неё так, как она учила его глазами, дыханием, телом. И в этот момент не было страха, неуверенности — только желание быть внутри, быть с ней, слышать, как она зовёт его по имени, чуть дрожащим голосом.

Темп был мягким, но нарастающим. Он чувствовал её — тесную, влажную, горячую. Она двигалась под ним, обвивая ногами, будто не хотела отпускать. Её пальцы скользили по его шее, губы ловили его ухо.

— Не спеши, — шептала она. — Я хочу тебя дольше. Глубже. Сильнее.

Он старался — не терять ритм, не отпускать. И каждый её стон, каждое прикусывание губ были для него наградой.

— --

Когда всё закончилось, они лежали молча. Он чувствовал, как её сердце колотится рядом. Она гладила его по затылку, по спине, не говоря ни слова. И в этой тишине было больше смысла, чем в любом разговоре.

— Ты теперь другой, — сказала она наконец. — И я тоже.

Он только кивнул. В груди всё пульсировало — не только от сброшенного напряжения, а от того, что они открылись друг другу полностью.

— --

Прошло два дня. В доме было тихо, почти подозрительно спокойно. Марина стала отстранённой. Не холодной — но сдержанной. Она улыбалась, как всегда. Говорила, как обычно. Но Антон чувствовал: что-то изменилось.

В тот вечер, после всего, они не говорили ни слова. Только тёплая рука на груди. Только её дыхание на его шее. И утро — где она встала раньше него, оделась, ушла, не оставив ни взгляда, ни намёка на продолжение.

Он метался. Внутри — буря. Желание снова прикоснуться к ней. Убедиться, что это было не сном. Что она всё ещё хочет его так же, как он — её.

— --

Днём появился Слава. Друг. Тот самый, чей дом, по сути, и был.

— Ну как тебе отдых у нас? — спросил он, хлопнув Антона по плечу. — Мать, надеюсь, не строит из себя генерала?

Антон едва справился с выражением лица.

— Всё хорошо. Она... гостеприимная.

Слава хмыкнул:

— Она всегда такая. Ходит босиком, всех сводит с ума, а потом делает вид, что ничего не происходит.

Он сделал глоток сока.

— Хотя я бы, будь на твоём месте, держался подальше. Мама она только по паспорту — а в остальном... ты понял.

Слова кольнули. Антон отвёл взгляд. Что-то в голосе Славы звучало странно — ревность? Недосказанность?

— Ты её... — начал было Антон.

— Я? Да ты чего. — Илья резко засмеялся. — Это же мать. Хотя, скажу честно, в школьные годы у меня были по ней сны. Долгие, липкие. Но я вырос.

Антон сжал зубы. Что-то в этих словах будто вытащило наружу всё, что он сам ещё не осознал. Он был не единственным, кто смотрел на неё иначе. Не единственным, кого она зацепила.

— --

Вечером он снова увидел её — на террасе. Она курила. Непривычно. В чёрном тонком халате, волосы распущены. Лицо — задумчивое, даже усталое.

— Тебе не стоило, — сказала она, не оборачиваясь.

— Чего?

— Пускать чувства. Это было моментом. Слабостью. И всё.

— А тебе не стоило заходить в мою комнату, — ответил он. — Но ты зашла.

Она не ответила. Только потянулась руками. Потом выдохнула — и наконец посмотрела ему в глаза.

— Я не жалею. Но я не могу позволить себе ошибку. Особенно рядом со Славой.

Он шагнул ближе. Сердце билось в висках.

— Ты боишься его?

— Я боюсь себя, Антон.

Пауза.

— Слишком легко было с тобой. Слишком хорошо.

Они стояли молча. Между ними — напряжение, густое, как воздух перед грозой. Он хотел прикоснуться. Но не сделал этого. Только посмотрел — долго. Глубоко.

— Тогда скажи мне: это конец? — тихо спросил он.

Марина долго молчала.

— Это пауза, — наконец ответила она. — И если ты сможешь выдержать... может быть, я снова открою дверь ночью.

— --

Пауза затянулась. На следующее утро она вела себя отстранённо, будто ничего не было. Антон ловил её взгляд — случайный, ускользающий — и чувствовал: она помнит. Она всё чувствует. Но держит дистанцию с железной решимостью.

Слава, напротив, стал появляться чаще. Вечерами они втроём сидели в гостиной. Иногда он ставил старые пластинки. Иногда включал фильмы. И каждый раз, когда Антон ощущал тепло её бедра рядом — даже через одежду — в нём что-то сжималось.

— --

В одну из таких ночей Марина вышла на кухню за вином. Слава был в душе. Антон встал и пошёл за ней. Он не собирался ничего говорить. Просто... не мог не пойти.

На кухне пахло вином и чем-то пряным — может, её духами. Она стояла у окна, опираясь на подоконник.

— Ты хочешь меня снова, — сказала она, не оборачиваясь.

— Хочу, — ответил он. Голос был сдавленным.

— Но не можешь. Не сейчас. Не здесь.

Он подошёл ближе. До неё — всего полшага. Её волосы были чуть влажные, распущенные.

— Почему ты дразнишь? — спросил он.

— Потому что сама сгораю. Но у меня хватит сил не позволить нам сгореть до конца.

Она развернулась, и их взгляды встретились. Он увидел: её глаза блестят. Не от вина. От желания. От борьбы.

— А если я прикоснусь — ты оттолкнёшь? — прошептал он.

Она не ответила. Только смотрела. Он потянулся к её щеке, коснулся губами уголка её рта — осторожно, жадно. И в этот момент послышался хлопок двери душевой.

Они отпрянули.

— Уходи, — прошептала она. — Пожалуйста. Я не хочу лгать Славе. Не так. Не сейчас.

— --

Следующие дни он чувствовал себя взведённым, как пружина. Вечера стали пыткой. Каждое её движение — каждое случайное касание — отзывалось в нём жаром. Он смотрел, как она моет посуду, закидывает волосы, смеётся над шутками Славы — и не мог забыть, как она звучала ночью, в темноте, когда он был внутри неё.

— --

И вот однажды, ночью, дверь в его комнату снова открылась.

Без слов. Без прелюдий.

Она вошла. Закрыла за собой. Встала у кровати.

— Сегодня ты молчишь. И делаешь со мной всё, о чём мечтал.

Он не поверил сначала. Она сняла халат — медленно, не отрывая от него взгляда. Под ним — ничего. Только её. Настоящая. Женщина, которую он больше не мог не желать.

Груди, так манящие все эти дни, были прямо перед лицом. На них хотелось смотреть бесконечно, как будто это произведение искусства.

Она села верхом, прижалась губами к его шее, потом к губам, глубоко, голодно. Он впивался в неё руками, губами, всем телом — не сдерживаясь, не спрашивая.

Он быстро разделся и насадил её на свой член. Марина шумно вздохнула от такого напора, но не отстранилась, а наоборот, начала сама двигать бёдрами. Она двигалась жадно, тяжело дыша, позволяя ему быть грубым, страстным, настоящим.

Эта ночь не была похожа на первую. В ней не было страха. Только голод. Желание. И отпущенные тормоза.

Первой кончила Марина. Антон понял это, когда она начала двигаться быстрее и прикусывать себе руку, чтобы не выдать громкие стоны.

От того, как сжималось во время оргазма всё внутри, Антон тоже почувствовал приближение. Он собирался вытащить член, но Марина прижала его к кровати, упала ему на грудь и тихо шептала ему что-то на ухо, пока он кончал прямо в неё.

— --

Они больше не говорили. Только смотрели. Изредка касались. Но в этом молчании было больше, чем в словах.

Каждую ночь, когда дверь открывалась, Антон замирал. И каждый раз она возвращалась — в нём, в себе, в их общем наваждении. Это стало ритуалом: её шаги, шорох простыней, тепло кожи.

Слава не замечал. Или делал вид, что не замечает.

Но в один из дней всё изменилось.

— --

— Слушай, а ты не замечал, что мама как-то странно себя ведёт в последнее время? — спросил Слава. Они с Антоном сидели на крыльце. Пили пиво.

— В каком смысле? — спросил Антон, делая вид, что удивлён.

— Ну, не знаю... Вроде спокойна, но глаза — будто где-то далеко. Ночью просыпаюсь — её в комнате нет. Может, переживает что-то. Или кто-то у неё появился.

Эти слова ударили по Антону, как по нерву. Он отвёл взгляд.

— Может, просто бессонница, — пробормотал он.

— М-да. Может. Хотя знаешь, — Слава хмыкнул, — если у неё и появился кто, я только порадуюсь. Пора уже снова стать женщиной, а не просто матерью.

С этими словами он хлопнул Антона по плечу и ушёл внутрь. А у Антона всё внутри будто сорвалось. Он почувствовал, как в горле пересохло.

— --

Вечером он не ждал её. Он сам пришёл к ней. Постучал — один раз. Открыл дверь.

Она сидела у зеркала. В лёгком платье. Волосы заплетены. Сигарета в пальцах. И зеркало, в котором отражалась вся она: усталая, прекрасная, внутренняя.

— Я больше не могу, — сказал он.

Она не обернулась.

— Я тоже.

— Тогда почему ты всё ещё уходишь по утрам, будто ничего не было?

Тишина. Потом она сказала:

— Потому что если останусь — сломаюсь. А я не хочу ломаться. Ни перед тобой. Ни перед Славой. Ни перед собой.

Он подошёл. Осторожно положил руки ей на плечи. Она не оттолкнула.

— Тогда позволь мне остаться до утра, — прошептал он. — Без обещаний. Без слов. Только ночь. Только мы.

Она встала. Медленно повернулась. И в её глазах была та самая боль, которая всегда рождает настоящую близость.

— Только ночь, — сказала она.