Алексей толкнул дверь подъезда плечом, и ржавые петли заскрипели, будто жалуясь на холодный мартовский ветер, что гнал по асфальту клочья вчерашнего мусора. Ноги гудели после долгого дня, а в голове — мутный водоворот из обрывков разговоров, взглядов Марины и той сцены, что он видел на диване прошлой ночью. Он поднимался по лестнице, ступени скрипели под его весом, и каждый шаг отдавался глухим эхом в пустом пролёте. Куртка пахла пивом и сигаретным дымом из кафе, где он просидел с Димой, пока тот ухмылялся и разливал унижение по стаканам. Алексей сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, но жар в груди не утихал — он был одновременно злостью и чем-то другим, липким и горячим, что он не хотел называть.

Дверь их однушки была приоткрыта, и из щели тянуло теплом, смешанным с запахом её духов — сладким, с ноткой мускуса, что всегда цеплял его за нервы. Он шагнул внутрь, бросив куртку на вешалку, и замер. Марина лежала на диване — том самом, где всё случилось, — растянувшись на боку, как кошка, что греется на солнце. Красная юбка, короткая и мятая, задралась до середины бёдер, открывая полоску кожи над чулками, что она так и не сняла. Топ с вырезом сполз с одного плеча, обнажая ключицу и край груди, что блестела в тусклом свете лампы. Её длинные, вьющиеся русые волосы разметались по подушке, а зелёные глаза лениво скользнули по нему, когда он вошёл. Она не встала, только чуть шевельнула ногой, и юбка задралась ещё выше, показав край чёрных стрингов, что врезались в её кожу.

— Вернулся, — сказала она, и её голос был низким, чуть хриплым, как после долгого сна или чего-то более жаркого. Она потянулась, выгибая спину, и топ натянулся, обрисовав соски, что проступали сквозь ткань. Алексей сглотнул, чувствуя, как горло пересыхает, а ноги становятся ватными. Он хотел подойти, но что-то держало его на месте — стыд, или память о Диме, или её взгляд, что резал его, как стекло.

— Да, — буркнул он, отводя глаза к стене, где облупилась краска. Его коренастое тело напряглось под футболкой, пузо выпирало над шортами, и он вдруг почувствовал себя неуклюжим, чужим в этой комнате, где она лежала, такая открытая и уверенная. Серые глаза скользнули по её ногам, по изгибу бёдер, и он сжал челюсть, пытаясь прогнать картинки из головы — её губы на Диме, её стоны, её дрожь.

— Иди сюда, — позвала она, похлопав по дивану рядом с собой, и её пальцы с длинными ногтями, покрытыми красным лаком, блеснули в свете. Она улыбнулась — не мягко, а с лёгким вызовом, что всегда его цепляло. Алексей шагнул вперёд, но остановился у края дивана, глядя на неё сверху вниз. Её грудь поднялась, когда она вдохнула, и запах её тела — пот, секс, тот же мускус — ударил ему в ноздри. Она не ходила в душ, и это было очевидно — её кожа блестела, волосы слегка слиплись, а между ног, под юбкой, он заметил тёмное пятно на стрингах, что намекало на вчера.

— Чего стоишь? — спросила она, приподнимаясь на локте, и её грудь качнулась, выскальзывая ещё больше из топа. — Садись, Лёш. Не бойся, я не кусаюсь... пока. — Она хмыкнула, и этот звук — лёгкий, насмешливый — пробил его насквозь.

Он сел, неловко, на самый край, чувствуя, как старые пружины скрипят под его весом. Диван был тёплым от её тела, и этот жар пополз по его коже, как ток. Она смотрела на него, чуть прищурившись, и её губы дрогнули, пока она тянула руку к его плечу. Пальцы легли на его футболку, сжали ткань, и она потянула его ближе, так что он почти упал на неё, упираясь руками в подушку по бокам её головы.

— Ты какой-то напряжённый, — сказала она, и её дыхание коснулось его лица, горячее и чуть кислое от вчерашнего виски. Она легла на спину, потянув его за собой, и он оказался над ней, чувствуя, как её грудь прижимается к его груди через ткань. Его колено упёрлось в диван между её ног, и она чуть раздвинула бёдра, так что юбка задралась до талии, открывая всё — стринги, мокрые и растянутые, и кожу, что блестела от пота и чего-то ещё.

— Просто устал, — соврал он, и его голос был хриплым, сорванным, пока он смотрел ей в глаза. Она улыбнулась шире, и её рука скользнула ему на затылок, зарываясь в короткие русые волосы, что торчали от пота. Она тянула его вниз, пока их лица не оказались в сантиметрах друг от друга, и он чувствовал её запах — резкий, животный, смешанный с её духами, что делал его голову тяжёлой.

— Устал, ага, — шепнула она, и её губы коснулись его щеки, мягко, но с лёгким напором, что заставил его вздрогнуть. — Ложись ко мне, Лёш. Хватит стесняться. — Она потянула его сильнее, и он поддался, опускаясь на неё, чувствуя, как её тело принимает его вес — мягкое, горячее, чуть липкое от вчерашнего. Его грудь легла на её, и он ощутил, как её соски трутся о него через футболку, твёрдые и горячие, как угли.

Он лежал, придавливая её к дивану, и его руки дрожали, пока он держался за подушки, не решаясь обнять её полностью. Её ноги раздвинулись шире, обхватывая его бёдра, и он почувствовал, как его член напрягается в шортах, упираясь ей в живот через ткань. Она выдохнула, тихо, но с лёгким стоном, что пробило его до костей, и её пальцы сжали его шею, теребя кожу.

— Вот так лучше, — сказала она, и её голос стал ниже, с той хрипотцой, что всегда его заводила. Она шевельнулась под ним, и её грудь качнулась, трусь о него, пока юбка окончательно сползла к талии, открывая всё, что он хотел видеть и не хотел одновременно. Её кожа была влажной, пахла сексом — Димой, собой, всем, что было вчера, — и этот запах ввинтился ему в мозг, как дрель.

— Марин... — начал он, но она оборвала его, притянув его лицо к своему и впившись в его губы. Поцелуй был резким, голодным, её язык толкнулся ему в рот, и он почувствовал вкус её — виски, соль, что-то терпкое, что осталось от ночи. Его руки сами легли ей на бёдра, сжимая кожу, и он застонал, когда она прижалась к нему сильнее, её грудь вдавилась в него, а бёдра задвигались, теребя его через шорты.

Она отстранилась, глядя ему в глаза, и её губы блестели от слюны, пока она дышала тяжело, неровно. Её пальцы скользнули ему под футболку, царапая кожу на спине, и она шепнула, почти касаясь его губ:

— Лёш, нам надо поговорить.

Он замер, чувствуя, как её слова бьют в голову, как холодная вода, но жар в теле не утихал. Она лежала под ним, горячая, мокрая, растрёпанная, и он не мог отвести взгляд от её груди, что вздымалась под его руками, от её ног, что обхватывали его, от её лица, что было так близко.

— О чём? — выдавил он, и его голос был грубым, сорванным, пока он пытался держать себя в руках. Она улыбнулась, чуть прищурившись, и её рука легла ему на грудь, чувствуя, как сердце колотится под её пальцами.

— О деньгах, — сказала она, и её тон стал серьёзнее, но глаза всё ещё горели, пока она смотрела на него, лёжа под ним, открытая и бесстыдная.

Алексей замер, его серые глаза сузились, пока он пытался вникнуть в её слова. Пот стекал по его шее, капая на её ключицу, и он видел, как капля скользит вниз, к ложбинке между её грудей, что блестели в полумраке. Её запах — резкий, животный, с примесью пота и секса — кружил ему голову, но её слова выбивали почву из-под ног.

— О каких деньгах? — выдавил он, и его голос был грубым, сорванным, как будто кто-то выдернул его из того жаркого угара, что уже затягивал их обоих. Он чуть отстранился, упираясь руками сильнее, и её грудь качнулась, когда она выгнулась, пытаясь вернуть его ближе.

Она хмыкнула, лениво, будто он спросил что-то очевидное, и её рука скользнула ему на затылок, зарываясь в короткие русые волосы, что торчали от пота. Её ногти прошлись по коже, оставляя лёгкие царапины, и она потянула его вниз, пока их лица не оказались в сантиметрах друг от друга.

— О тех, что Дима на меня спустил, — сказала она, и её тон стал твёрже, но глаза всё ещё горели, пока она смотрела на него, лёжа под ним, растрёпанная и бесстыдная. — Семьдесят тысяч за вечер, Лёш. Семьдесят. Ты представляешь?

Он моргнул, чувствуя, как её слова врезаются в мозг, как гвозди в доску. Семьдесят тысяч? Его разум затормозил, пытаясь сложить это в голове, но жар её тела, её дыхание, что касалось его губ, мешали думать. Он покачал головой, отстраняясь ещё сильнее, и его колено соскользнуло с дивана, разрывая их контакт.

— Ты о чём вообще? — буркнул он, и в его голосе мелькнула тень раздражения, смешанная с растерянностью. Он сел на край дивана, глядя на неё сверху вниз, и его руки сжались в кулаки, пока он пытался прогнать картинки — её с Димой, её стоны, её дрожь. — Это что, шутка?

Марина вздохнула, закатив глаза, и села, подтянув колени к груди. Юбка задралась до предела, открывая всё — стринги, мокрые и растянутые, и кожу, что блестела от пота и вчерашнего безумия. Она потянулась к сумке, что валялась у дивана, и рывком вытащила оттуда ворох вещей — шёлковый шарф, золотые серьги, браслет с блестящими камнями, что сверкнули в свете лампы. Она швырнула всё это на диван между ними, и её губы растянулись в кривой ухмылке.

— Вот, смотри, — сказала она, и её голос стал резче, с лёгким напором, что бил ему в грудь. — Это всё он мне купил вчера. И это ещё не всё. Обещал больше — шубу, машину, что угодно, лишь бы я... ну, ты понимаешь.

Алексей уставился на вещи, чувствуя, как кровь стучит в висках. Шарф был мягким, красным, как её юбка, серьги — длинные, с подвесками, что качались, когда она двигалась, а браслет — тяжёлый, с камнями, что выглядели слишком дорогими для их однушки. Он протянул руку, коснулся шарфа, и ткань скользнула под его пальцами, как её кожа, когда он трогал её вчера. Семьдесят тысяч. Это было больше, чем он зарабатывал за два месяца, больше, чем они могли скопить за год.

— Ты серьёзно? — выдохнул он, и его голос дрогнул, пока он смотрел на неё, пытаясь найти в её глазах хоть намёк на шутку. Но она была серьёзна — её скулы напряглись, губы сжались, и только зелёные глаза горели, как угли, пока она ждала его реакции.

— Серьёзней некуда, — ответила она, и её рука легла на его колено, сжимая его через шорты. Она наклонилась ближе, и её грудь качнулась, почти касаясь его руки, пока она шептала: — Лёш, ты подумай. Нам такие деньги не светят. А он готов платить. За меня. За это.

Он отшатнулся, будто она ударила его, и встал с дивана, чувствуя, как жар в теле сменяется холодом, что лез под кожу. Его член, что ещё минуту назад рвался из шортов, теперь обмяк, и он сжал кулаки, глядя на неё сверху вниз.

— Ты хочешь, чтобы я это принял? — рявкнул он, и его голос сорвался, пока он шагал к окну, где ветер гнал тени по стеклу. — Чтобы ты с ним... за бабки? Это что, теперь твоя работа?

Марина не ответила сразу, только откинулась назад, глядя на него с лёгкой насмешкой. Её ноги раздвинулись, и он увидел, как стринги врезались в кожу, как её бёдра блестят, и этот вид ударил ему в голову, как выстрел. Она потянулась, выгибая спину, и её грудь поднялась, пока она говорила:

— А почему нет? Мы в жопе, Лёш. Ты сам знаешь. А тут — шанс. Реальный.

Он отвернулся, чувствуя, как её слова жгут, как унижение смешивается с чем-то тёмным, что он не хотел признавать. Он стоял у окна, глядя на улицу, где фонари мигали в темноте, и пытался дышать ровно, но её запах — пот, секс, Дима — всё ещё висел в воздухе, ввинчиваясь ему в мозг. Семьдесят тысяч. Шуба. Машина. Это было безумие, но в этом безумии был смысл — холодный, расчётливый, как лезвие ножа.

Он обернулся, медленно, и увидел, как она смотрит на него — не с вызовом, а с чем-то мягким, почти умоляющим. Она встала, шагнула к нему, и её юбка сползла ещё ниже, открывая живот, пока она подходила. Её руки легли ему на грудь, пальцы сжали футболку, и она прижалась к нему, её грудь ткнулась ему в рёбра, а бёдра толкнулись в его пах.

— Лёш, это не так страшно, — шепнула она, и её губы коснулись его шеи, горячие и влажные, пока она говорила. — Это просто деньги. А мы... мы останемся собой.

Он сжал её плечи, чувствуя, как её кожа горит под его пальцами, и жар, что ушёл, вернулся, ударив ему в пах, как молния. Он рванул её к себе, прижимая так, что она ахнула, и его губы нашли её, впиваясь с голодной злостью. Она ответила, толкнув язык ему в рот, и её ногти впились ему в спину, рвя ткань.

— Ты сумасшедшая, — выдохнул он, отрываясь от её губ, и его руки скользнули ей под юбку, сжимая её задницу так, что она застонала, прижимаясь к нему сильнее. — Но, чёрт возьми, это... это работает.

Она рассмеялась — низко, хрипло, — и потянула его назад к дивану, падая на спину и таща его за собой. Он рухнул на неё, придавливая её своим весом, и его колено раздвинуло ей ноги, пока она рвала его футболку, сдирая её через голову. Её грудь выскочила из топа, и он схватил её, сжимая так, что она выгнулась, кусая губу до крови.

— Расскажи, — выдохнул он, и его голос был грубым, сорванным, пока он тёрся о неё через шорты, чувствуя, как её стринги липнут к его коже. — Как это было с ним вчера.

Она застонала, когда его рука скользнула ей между ног, сдвигая стринги в сторону, и её пальцы вцепились ему в волосы, пока она шептала:

— Он был грубый, Лёш. Брал меня на столе, в машине, везде. Трахал, как будто я его вещь.

Он рыкнул, рванув её юбку вниз, и вошёл в неё одним движением — резко, глубоко, до упора, так что она закричала, вцепившись в его плечи. Её тело было мокрым, горячим, пахло Димой, и это сводило его с ума, пока он долбил её, вбивая её в диван. Её грудь прыгала под его руками, соски горели, когда он кусал их, и она стонала, громко, без стыда, пока он говорил:

— Ты меня бесишь, Марин. Ты такая... такая шлюха последнее время. И это меня с ума сводит.

Она выгнулась, кончая под ним, и её ногти рвали ему спину, пока она кричала, сжимая его внутри. Он не остановился, продолжая трахать её, грубо и быстро, и его голос сорвался, когда он рычал:

— Рассказывай ещё. Как он тебя брал?

— На коленях, Лёш, — задыхалась она, пока он вбивался в неё, и диван трещал под ними. — В рот, потом сзади. Кончил мне на грудь. А я... я хотела ещё.

Он кончил, резко, с хриплым стоном, заливая её, и рухнул на неё, чувствуя, как её тело дрожит под ним, как её грудь вздымается, липкая от пота и его слюны. Они лежали, тяжело дыша, и он понял — здесь без него было безумие, и он теперь часть этого.

Алексей лежал на Марине, его тело — крепкое, горячее, влажное от пота — прижимало её к дивану. Пружины под ними поскрипывали, не выдерживая движений. Его грудь вздымалась, футболка прилипла к коже, дыхание было тяжёлым, рваным. Её ноги, обхватившие его бёдра, слегка дрожали, грудь — голая, блестящая — тёрлась о него с каждым вздохом. Её стоны ещё висели в воздухе — громкие, резкие, совсем не такие, как раньше с ним.

Он уткнулся лицом в её шею, вдыхая её запах — терпкий, с ноткой дешёвого парфюма и чем-то чужим. Волосы липли к его губам, пока он пытался отдышаться, но мысли уже лезли наружу. Она никогда не вела себя так с ним — не извивалась, не кричала так яростно, не дрожала всем телом. Их секс всегда был спокойным, а тут — как буря, дикая и необузданная.

Он приподнялся, посмотрел на неё. Её глаза — зелёные, мутные от страсти — блестели в полумраке, губы — припухшие, покусанные — дрожали на выдохе. Пот стекал по шее, бёдра лоснились — она была другой, не той мягкой Мариной, а какой-то бесстыдной, живой. И это жгло его, потому что он понимал: это из-за Димы.

Рядом валялись подарки — платок, серьги, браслет, а среди них — прозрачный пакетик с белым порошком, чужой в этом бардаке. Алексей нахмурился, жар в теле сменился холодком.

— Марин, — голос его был хриплым, он опёрся на локти. — Это что такое? — кивнул на пакетик, взяв его пальцами.

Она моргнула, глянула на пакетик, потом на него. Скулы напряглись, в глазах мелькнула тень. Сев, она отодвинула его руку, забрала порошок.

— Это... — голос её дрогнул, стал тише. — От Димы. Вчера заезжали к его корешу. Я ждала в тачке, он сходил туда. Принёс это.

Алексей смотрел, как она теребит пакетик, как её грудь вздымается. Холод пробрал его.

— Он сел ко мне, — продолжила она, глядя в окно. — Сказал, что ночь будет жаркой. Я была в хлам, Лёш, пьяная совсем. Мы встали у забора, на пустой стоянке. Он показал эту хрень и сказал: "Давай попробуем".

Горло сжалось, её слова били по нему. Он взял её за запястье — не сильно, но твёрдо. Она ойкнула, пакетик упал.

— Попробуем что? — выдавил он, голос стал грубее.

Её глаза округлились, губы задрожали. Она прикусила их.

— Наркоту, Лёш, — выдохнула она, голос сорвался. — Что-то сильное, от чего крышу сносит. Я не врубилась сначала.

Алексей смотрел, как она говорит, и её слова резали его. Она сидела перед ним — растрёпанная, уязвимая.

— Ты... серьёзно? — голос его стал тяжёлым, кулаки сжались. Он встал, ноги дрожали. Её топ валялся рядом, юбка сползла к щиколоткам, стринги еле держались.

— Я была пьяная, — сказала она тихо, голос дрожал. — Он дал мне это, сказал, что будет круто. Я не соображала. Попробовала, и потом всё закрутилось.

Алексей шагнул к ней, злость кипела. Её кожа блестела, на бёдрах остались красные пятна — его или Димы. Дима дал ей эту дрянь, и она стала такой — ненасытной, дикой.

— Закрутилось? — бросил он, голос сорвался. Он сжал её плечи, она вздрогнула, пакетик соскользнул на диван. — Что закрутилось, Марин? Он тебя трахал после этого?

Она задрожала, посмотрела ему в глаза. Медленно кивнула, вцепившись в его руки.

— Да, — шепнула она. — Сначала в тачке... отсосала ему. А потом дома, у нас, он меня трахал. Грубый был, жёсткий. И я... я хотела этого, Лёш. Эта хрень сделала меня такой — шальной, голодной.

Он оттолкнул её — не грубо, но резко. Она упала на диван, ноги разошлись, тело пахло вчерашним угаром. Злость мешалась с чем-то другим — острым, тёмным. Его Марина отдавалась другому, и это злило, но тянуло.

— Ты дала ему, — сказал он, голос стал ниже. Отвернулся, ударил по стене, штукатурка треснула. — Он тебя накачал, а ты под него легла?

Она молчала, глаза блестели, но слёз не было. Ногти впились в колени, она покачала головой.

— Я не хотела так, — голос её был хриплым. — Пьяная была, не поняла, что он мне сунул. А потом... он меня трахал, как хотел. И я текла, не могла остановиться.

Злость бурлила, но под ней горело желание. Её слова, её вид — растрёпанная, с задранной юбкой, с влажной кожей — сводили с ума. Он хотел её сейчас, сильно, как никогда.

— Ты злишься на него? — спросил он тише, шагнув ближе.

Она кивнула, в глазах мелькнула обида. Грудь поднялась, кожа дрогнула.

— Да, Лёш. Злюсь. Но... он меня зацепил. Его напор, грубость — это било током. Он такой — резкий, опасный. Меня это сломало. Злюсь, что он так подставил, но всё равно... вспоминаю его и горю.

Алексей замер, её слова хлестнули. Она злилась на Диму, но тянулась к нему, и это рвало его. А он? Злился, но где-то завидовал — Диминой силе, его умению брать.

— А я? — выдавил он, голос хрипел.

Она посмотрела на него, в глазах мелькнула теплота. Пальцы сжали диван.

— Ты со мной, Лёш. А с ним... это было как вспышка. Не знаю, что дальше. Эта дрянь ещё во мне, я сама не своя. Давай завтра думать, а?

Он кивнул, злость утихала. Они недавно получили бабки, лежали в ящике, и зависимость от Димы вроде ослабла. Но оба знали — дело не в деньгах. Ей нравилось быть такой — желанной, дикой. А ему — видеть её такой.

— Ладно, — сказал он, голос стал ровнее. — Завтра решим.

Она слабо улыбнулась, грудь поднялась с глубоким вздохом.

— Расскажи ещё, — попросил он, наклоняясь ближе. — Как это было с ним?

Её взгляд дрогнул, в нём смешались стыд и жар. Она заговорила, тихо, с дрожью:

— В тачке я ему отсосала, Лёш. А дома он меня... трахал, грубо, на столе, на полу. Я орала, текла, хотела его. Это было как огонь. Но теперь понимаю — это не я, это порошок.

Он смотрел на неё, её слова жгли. Образ Димы — резкого, властного — стоял перед глазами, и это только разжигало его. Он схватил её за талию, притянул, её грудь прижалась к нему. Она подалась навстречу.

Он стянул её стринги, она вцепилась в его плечи. Он скинул шорты, вошёл в неё — резко, глубоко, — она вскрикнула, впиваясь в его спину. Её грудь дрожала под его руками, он двигался сильно, яростно, её стоны заполнили комнату, смешиваясь с его дыханием.

— Ты круче его, Лёш, — шептала она, задыхаясь, ногти царапали его. — Давай так.

Он кончил с хрипом, упал на неё, чувствуя, как она дрожит. Они лежали, тяжело дыша, её обида на Диму тлела в глазах, но сейчас она была тут.

— Пойду в душ, — сказала она тихо, поднимаясь. Ноги дрожали, она собрала волосы и ушла в ванную.

Алексей смотрел ей вслед, в голове мешались облегчение и тревога. Через пятнадцать минут она вернулась, в полотенце, кожа ещё блестела.

— Иди ты, — бросила она, падая на кровать.

Он кивнул, прошёл в ванную, пустил холодную воду, смывая пот и мысли. Вернулся, лёг рядом — она уже дремала, свернувшись под одеялом. Он смотрел в потолок, думая о Диме, о завтра. Оба хотели продолжения — она, чтобы гореть, он, чтобы видеть её такой. Но сейчас они уснули, оставив всё на утро.

Алексей открыл глаза, веки тяжёлые, будто налитые свинцом, а тело ныло, как после долгой пьянки или драки в подворотне. Но внизу живота пылал жар, член стоял, твёрдый, как стальной прут, натягивая ткань шорт до предела — будто ему снова шестнадцать, и он только что стащил с дружка журнал с голыми бабами. Он лежал на спине, уставившись в потолок, где пятно сырости расползалось, как чёрная карта чужой страны, и пытался поймать ускользающие куски вчерашнего. Ночь была как пожар: её стоны, хриплые, рвущиеся из горла, её ногти, что цеплялись за его кожу, её тело, горячее, мокрое, податливое под ним. Они ебались так, будто мир вокруг рушился, и он спал после этого, как младенец, уткнувшись в подушку, пока её запах — резкий, с кислинкой пота и чем-то животным — обволакивал его, как дым от костра.

Он повернул голову — Марина лежала рядом, свернувшись в комок под простынёй, что сползла, обнажив её плечо с багровым пятном от его пальцев. Её грудь чуть виднелась через тонкую ткань старой футболки, соски проступали под ней, как два тёмных узелка, и он почувствовал, как слюна скапливается во рту. Она зашевелилась, потёрла лицо ладонью, села, волосы торчали в разные стороны, как у девчонки после урагана. Её глаза, ещё мутные от сна, блуждали по комнате, пока не остановились на нём. Она потянулась, футболка задралась, оголив полоску живота с лёгким следом от резинки трусов, и выдохнула, голос сиплый, с лёгкой дрожью, будто горло пересохло:

— Лёш, эта дрянь от Димы... она выветрилась, кажется. Я вчера была не я, понимаешь? Как будто в башке чужой кто-то сидел, а я только смотрела.

Алексей напрягся, простыня смялась под его локтем, когда он приподнялся, глядя на неё. Её слова резанули, как нож по сухому хлебу, и он почувствовал, как внутри всё сжалось — не от злости, а от чего-то другого, тёмного, горячего. Ему захотелось схватить её за запястья, прижать к матрасу, вытрясти из неё этот стыд, но вместо этого он только хмыкнул, голос низкий, с хрипотцой:

— Чё, правда? А мне вчера зашло, знаешь. Ты орала, как сучка в течке, а я... я спал потом, как в детстве, когда мамка сказки читала. А утром — вот, смотри, — он откинул простыню, показывая, как шорты обтягивают его стояк, пульсирующий, живой, готовый к бою. — Это после того, как мы ебались полночи, прикинь? Как будто я пацан, который ещё ни одной дырки не видел.

Она посмотрела на него, губы дрогнули, но вместо улыбки на лице мелькнула тень — стыд, смешанный с чем-то, что он не мог уловить. Её пальцы сжали край простыни, суставы побелели, и она отвела взгляд, уставившись в угол, где валялась её вчерашняя юбка, мятая, с пятном от пролитого пива. Голос её был тихим, почти шёпотом, но в нём дрожала нота, от которой у него мурашки побежали по спине:

— Да, Лёш, было пиздец как жарко. Я сама себя не узнавала — текла, как шлюха, кричала, пока горло не содрала. Но это не я была, понимаешь? Эта хрень от Димы... она меня в мясо размазала. А теперь я сижу тут и думаю — какого хуя я вообще это сделала?

Её слова ударили его, как пощёчина, но член всё ещё стоял, и он чувствовал, как кровь стучит в висках, как желание — тупое, животное — лезет наружу. Он вспомнил, как она извивалась под ним, как её бёдра дрожали, как её сиськи подпрыгивали в такт его толчкам, и ему захотелось сорвать с неё эту футболку, бросить её на пол и взять прямо сейчас, пока она ещё тёплая от сна. Но он только сглотнул, горло пересохло, и пробормотал, стараясь не смотреть на её грудь, что колыхалась под тканью:

— Ну, если это порошок, то хрен с ним. Но мне-то пох, что там было, лишь бы ты так ещё раз... — он осёкся, чувствуя, как голос предательски дрогнул.

Она подняла глаза, зелёные, с красными прожилками от усталости, и в них мелькнуло что-то — то ли страх, то ли остатки того огня, что горел вчера. Между ними повисла тишина, липкая, как пот на её шее, и он заметил, как капля скатилась по её ключице, оставив блестящий след. Неловкость была густой, как утренний воздух, пропитанный их запахами — её кислинкой, его мускусом, вчерашним угаром.

Он встал, шорты натянулись ещё сильнее, и он почувствовал, как ткань трётся о головку, посылая электрический разряд по хребту. Марина тоже поднялась, футболка задралась выше, показав край чёрных трусиков, что врезались в её кожу, оставляя тонкий рубец. Она прошла к окну, отодвинула занавеску, и свет упал на её ноги — длинные, с лёгкими царапинами от его рук. Он смотрел, как она стоит, чуть покачивая бёдрами, и вспомнил, как эти бёдра обхватывали его ночью, как она стонала, выгибаясь дугой. Его пальцы сжались в кулак, ногти впились в ладонь, и он отвернулся, борясь с желанием подойти, задрать ей футболку и засунуть руку между ног.

Телефон на тумбочке завибрировал, разрывая эту тишину, как выстрел. Марина шагнула к нему, босые пятки шлёпнули по линолеуму, экран засветился — "Мама". Она ткнула в кнопку громкой связи, и голос Лизы, тёплый, с лёгкой хрипотцой, хлынул в комнату:

— Мариш, доброе утро, доченька! Мы с отцом решили заехать к вам, через пару часиков будем. Хотим глянуть, как вы там, соскучились.

Марина замерла, глаза расширились, будто она только что очнулась. Голос её был всё ещё сиплым, с ноткой паники:

— А, ну ладно, мам. Заезжайте, чё.

Она бросила телефон на кровать, экран мигнул и погас, и посмотрела на Алексея. Тот уже стоял у стола, потирая шею, где мышцы затекли от сна, и буркнул, голос низкий, с лёгким раздражением:

— Надо прибраться, мать их. Не хватало ещё, чтобы они увидели эту хуйню.

Квартира была не ахти — диван с выцветшей обивкой, на котором они вчера ебались, стол с облупившейся краской, где стояла пустая бутылка пива, пара ламп из дешёвого магазина у дома. Но бардака не было, и это их выручило. Марина начала заправлять постель, простыня натянулась, скрыв пятна от их пота, а Алексей схватил тряпку, смахивая пыль с полок. Его стояк всё ещё не отпускал, шорты тёрлись о кожу, и он чувствовал, как каждый шаг отзывается пульсацией в паху. Он бросил взгляд на неё — она нагнулась, подбирая юбку с пола, и трусики натянулись, обрисовав её задницу, круглую, упругую, с лёгким следом от его ладони. Он сглотнул, слюна была густой, как сироп, и отвернулся, но образ её жопы, что покачивалась перед ним, застрял в башке.

Он вспомнил, как пару месяцев назад они с Мариной пили дешёвое вино на этом самом диване, и она, захмелев, полезла к нему, расстёгивая ширинку прямо через штаны. Тогда она была другая — мягкая, игривая, а не такая, как вчера, когда её глаза горели, как у зверя, и она шептала ему в ухо: "Ещё, Лёш, глубже". Это воспоминание ударило в него, как ток, и он почувствовал, как рука сама тянется к шортам, чтобы поправить член, что уже болел от напряжения. Марина поймала его взгляд в зеркале — она стояла, скрестив руки, кусая губу, и её грудь поднялась, когда она вздохнула. Её соски торчали под футболкой, тёмные, зовущие, и он представил, как срывает с неё эту тряпку, хватает за сиськи и валит её обратно на кровать.

— Лёш, — сказала она тихо, голос дрогнул, — ты чего такой... напряжённый?

Он хмыкнул, отводя глаза, и пробормотал:

— Да хуй знает, Марин. Ты вчера была как огонь, а теперь... вот, сама видишь.

Она шагнула к нему, босые ноги оставляли влажные следы на полу, и остановилась в шаге, так близко, что он чувствовал её тепло, её дыхание, что пахло кофе и вчерашним пивом. Её рука потянулась к его плечу, пальцы коснулись кожи, и он вздрогнул, как от удара током. Она хотела что-то сказать, но замолчала, и неловкость между ними стала острой, как лезвие, готовое разрезать их на куски.

Через два часа в дверь позвонили — короткий, резкий звук, как выстрел, разорвавший их неловкое молчание. Алексей бросил тряпку на стол, где она шлёпнулась рядом с пустой бутылкой пива, и пошёл открывать, чувствуя, как пот стекает по спине, пропитывая футболку. Его стояк уже утих, но в паху всё ещё тлела искра, готовая вспыхнуть от малейшего толчка. Марина стояла у зеркала, натягивая джинсы, что облепили её бёдра, как вторая кожа, и он заметил, как её пальцы дрожали, застегивая молнию. Она бросила на него взгляд — быстрый, острый, как игла, — и отвернулась, поправляя волосы, что падали на лицо, как занавес.

Дверь скрипнула, и в квартиру шагнула Лиза — невысокая, с мягкими чертами лица, в простом платье цвета выгоревшей травы, с сумкой, набитой домашними пирогами. Её улыбка была тёплой, как летний день, но глаза, чуть прищуренные, сразу заметили их усталость. За ней вошёл Геннадий — высокий, с прямой осанкой, в выглаженной рубашке, что сидела на нём, как старая форма. Его короткие седые волосы блестели в свете лампы, а взгляд — цепкий, привыкший командовать — упёрся в Алексея. Он хлопнул его по плечу, ладонь тяжёлая, как молот, и кивнул:

— Здорово, Лёш. Как дела, парень?

Голос был низким, с лёгкой хрипотцой, и Алексей почувствовал, как кожа на загривке напряглась. Он улыбнулся криво, ощущая, как этот хлопок отдаётся в костях, и пробормотал:

— Нормально, Геннадьич. Заходите, чё уж.

Марина вышла из комнаты, джинсы подчёркивали её задницу, что покачивалась при каждом шаге, а футболка, чуть задравшаяся, оголила полоску кожи над поясом. Она обняла Лизу, прижавшись к ней, и её грудь прижалась к материнскому плечу, оставляя ощущение тепла. Потом подошла к Геннадию, чмокнула его в щёку, и тот смягчился, но только на миг — его глаза скользнули по её лицу, заметив синяки под глазами и лёгкую припухлость век.

— Ты чё такая помятая, дочка? — Лиза нахмурилась, её голос был мягким, но с ноткой тревоги. — Ночь гуляли, что ли?

Марина махнула рукой, выдавила смешок, что прозвучал, как треснувшая ветка:

— Да не, мам, просто утро тяжёлое. Не выспалась, вот и всё.

Геннадий хмыкнул, его взгляд прошёлся по комнате — по дивану, где ещё пахло их ночью, по столу, где бутылка стояла, как немой свидетель. Он ничего не сказал, но Алексей почувствовал, как этот хмык резанул его, как нож по рёбрам. Лиза начала распаковывать сумку, доставая термос с чаем и пироги, что пахли дрожжами и мясом, и кухня заполнилась этим уютным ароматом, смешанным с их утренней кислинкой.

Они сели за стол, старые стулья скрипнули под весом, и Лиза разлила чай по кружкам — потёртым, с выцветшими цветами. Геннадий откинулся назад, скрестил руки, его пальцы постукивали по столу, как барабан перед атакой, и спросил, голос спокойный, но с подковыркой:

— Ну, как там ваша новая работа? Чем занимаетесь, молодёжь?

Марина отхлебнула чай, обожгла язык и поморщилась, но тут же выпрямилась, глаза заблестели:

— Нормально всё, пап. Я уже в деле, проект дали, с клиентами работаю. Там начальник новый, Александр, сразу меня в оборот взял.

Алексей стиснул кружку, чувствуя, как горячая керамика жжёт ладони. Его пальцы сжались, оставляя следы на глине, и он буркнул, стараясь звучать ровно:

— А я пока так, на подхвате. Вникаю потихоньку, скоро что-то дадут.

Геннадий прищурился, его брови сдвинулись, как тучи перед грозой, и он подался вперёд, голос стал твёрже:

— На подхвате, значит? А что, Лёш, не можешь себе место выбить? Мужик должен рвать, а не ждать, пока ему кинут кость.

Слова ударили, как кулак в солнечное сплетение, и Алексей сглотнул, горло сжалось, как от удавки. Он хотел возразить, но Марина вдруг выпалила, будто не замечая его напряжения:

— Да ладно тебе, пап. У меня всё пиздец как круто. Александр этот — мужик серьёзный, сразу видно, что знает своё дело. С ним не забалуешь, но если что-то делаешь хорошо, он прям хвалит, аж мурашки.

Её голос стал теплее, глаза загорелись, и она улыбнулась, показав зубы, что блестели в свете лампы. Алексей почувствовал, как внутри всё закрутилось — она хвалила этого хера, сидя рядом с ним, а Геннадий кивал, будто одобрял. Он вспомнил, как месяц назад они с Мариной валялись в этой же кухне, голые, после душа, и она, хихикая, лизала ему шею, оставляя влажные дорожки. Тогда она была его, а теперь её голос дрожал от восторга, говоря о другом.

Геннадий отставил кружку, стукнув ею о стол, и спросил, голос низкий, с интересом:

— Александр, говоришь? А ну, расскажи, что за мужик. Деловой, значит?

Она замялась, бросила взгляд на Алексея, но всё же начала, слова лились, как вода из крана:

— Ну, он... взрослый, опытный, сразу видно. С клиентами как царь, все его слушают. И голос у него такой, что аж внутри вибрирует, когда говорит. А ещё он... ну, прям чувствует, как людей подтолкнуть.

Алексей ощутил, как кровь приливает к лицу, щёки запылали, и он сжал кулаки под столом, чувствуя, как ногти впиваются в кожу. Она говорила об этом Александре, как о боге, а он сидел тут, как лишний стул. Вдруг телефон Марины завибрировал, экран засветился — "Александр". Геннадий махнул рукой, его ладонь мелькнула, как флаг:

— Давай, ставь на громкую. Хочу послушать, что за тип твой начальник.

Марина замерла, её щёки вспыхнули, как спички, и она пробормотала, голос дрогнул:

— Да ну, пап, неудобно же...

— Ставь, говорю, — Геннадий повысил тон, глаза сузились, как у ястреба.

Алексей стиснул зубы, челюсть заныла, но он промолчал. Марина вздохнула, ткнула в экран, и голос Александра — низкий, с хриплой ноткой, как утренний ветер — хлынул в кухню:

— Марин, привет, красотка. Ты сегодня, уверен, выглядишь так, что все пялятся. Слушай, ты мне нужна на встрече с заказчиками. Через полчаса заеду, собирайся быстро, а? Без тебя там никак, ты мой козырь.

Пауза повисла, как дым, и он добавил, голос стал гуще, почти осязаемым:

— Ты вообще огонь, знаешь? Вчера на собрании все мужики шеи свернули, глядя на тебя. Хочу, чтобы ты была рядом, ты их всех затмишь.

Тишина в кухне стала тяжёлой, как бетонная плита. Геннадий кашлянул, Лиза поперхнулась чаем, её ложка звякнула о кружку, а Алексей почувствовал, как жар заливает шею, как член снова напрягается в штанах — не от её слов, а от этого голоса, что лился, как масло. Марина пробормотала, голос дрожал, как струна:

— Ладно, Александр, я... буду готова.

Она сбросила звонок, встала, её джинсы скрипнули, обтягивая ноги, и она ушла в комнату, не глядя на них. Лиза тут же подскочила, платье зашуршало, и сказала:

— Пойду помогу ей собраться, а то мало ли.

— Мам, не надо, я сама, — голос Марины донёсся из коридора, но Лиза уже топала за ней, оставив мужчин одних.

Геннадий откинулся на стуле, его пальцы сжались в кулак, и он посмотрел на Алексея, взгляд острый, как штык:

— Ну и что это за хуйня, Лёш? Этот Александр — кто он ей? Начальник, говоришь? А чего он так с ней сюсюкается, как с бабой своей?

Алексей сглотнул, горло было сухим, как песок, и выдавил:

— Да просто начальник, Геннадьич. Работа такая, с клиентами надо быть... ну, вежливым.

— Вежливым, — Геннадий хмыкнул, и в его тоне сквозило презрение, как ржавчина. — А ты сидишь тут, краснеешь, пока он твою девку чуть ли не в койку зовёт. Мужик должен держать своё, Лёш, а не сопли жевать.

Слова жгли, как кислота, и Алексей опустил взгляд, чувствуя, как пот стекает по вискам. Он вспомнил, как неделю назад они с Мариной трахались в ванной, стоя, пока вода лилась по её спине, и она шептала ему: "Ты лучший, Лёш, давай ещё". А теперь она собиралась к этому Александру, и его член снова встал, пульсируя от этой мысли — от унижения, от её ухода, от этого голоса, что звучал в голове.

Через полчаса в дверь постучали — три резких удара, как молотком. Марина выбежала из комнаты, в обтягивающем платье, что липло к её телу, как краска, подчёркивая каждый изгиб. Губы были накрашены алым, волосы уложены, и она пахла чем-то сладким, как цветы после дождя. Она открыла дверь, и в квартиру шагнул Александр — высокий, в тёмной рубашке, что обтягивала грудь, с лёгкой щетиной и взглядом, что пробивал насквозь. Он кивнул Лизе, улыбнулся, как кот, что поймал мышь, и протянул руку Геннадию:

— Здравствуйте. Александр, начальник Марины. Рад вас видеть.

Геннадий встал, пожал ему руку — крепко, с хрустом, и ответил, голос глубокий, с уважением:

— Геннадий. Слышал о вас. Серьёзный человек, значит?

— Стараюсь, — Александр усмехнулся, бросив взгляд на Марину, что стояла рядом, теребя сумку. — Нам пора, дела ждут. Марин, ты готова?

Она кивнула, её бёдра качнулись, платье задралось чуть выше колен, и Алексей заметил, как её ноги блестят от крема, как её жопа обрисовалась под тканью. Он сжал кулаки, чувствуя, как ногти режут ладони, и представил, как этот Александр хватает её за талию, валит на стол в офисе, задирает платье и... Его член дёрнулся в штанах, и он отвернулся, пряча лицо.

Александр хлопнул его по плечу, рука тяжёлая, как гиря, и сказал:

— Держись, Лёша. Увидимся.

Они ушли, дверь хлопнула, и в кухне повисла тишина, густая, как нефть. Геннадий смотрел на Алексея, как на пустое место, Лиза собирала кружки, стараясь не шуметь, и через полчаса родители попрощались. Лиза чмокнула его в щёку, Геннадий кивнул холодно, и они ушли, оставив его одного. Алексей стоял у стола, чувствуя, как запах её духов смешивается с чаем, как его член всё ещё стоит, а в голове крутится её задница, что ушла с другим, и это рвало его на части — от злости, от желания, от тёмного, грязного кайфа.