Я шёл по Садовой, ветер гнал по асфальту окурки, обрывки газет, воняло мокрым псом и гнилью из подворотен. Магазин этот — «Модный силуэт» — торчал на углу, вывеска висела криво, буквы облупились, будто кто-то их выгрыз зубами и бросил. Внутри было душно, пахло старыми тряпками, прогорклым потом и дешёвым одеколоном продавщицы, которая сидела за стойкой, уткнувшись в журнал. Лицо у неё было серое, как у дохлой рыбы, глаза пустые, даже не подняла башку, когда я вошёл. Я сразу её заметил — бабу с большими сиськами, в тонкой блузке, через которую проступали соски, тёмные, крупные, будто нарисованные. Бёдра широкие, жопа мягкая, с такими складками, что сразу видно — рожала, но ещё держится. Она рылась в вешалках, выбрала платье — чёрное, блестящее, липкое на вид, как кожа после дождя. Мужик рядом — пузатый, с кислой рожей, в мятой рубашке — схватил костюм, серый, заношенный, вонючий, как сундук в деревне. Они разошлись по кабинкам, и я понял: сейчас или никогда.

Я стоял у входа, смотрел, как она зашла за занавеску. Руки чесались, в штанах зашевелился член, толстый, с венами, которые всегда вылезали, когда я злился или хотел кого-то взять. Я давно не трахался, недели три, может, больше, и эта баба с её сиськами и жопой прямо кричала мне: бери. Я дождался, пока её мужик скрылся в соседней кабинке, услышал, как он там пыхтит, возится с пуговицами. Занавеска у неё колыхнулась, я шагнул ближе, ботинки скрипели по грязному полу, сердце колотилось — не от страха, а от того, как кровь пошла вниз, наполнила член, сделал его твёрдым, тяжёлым. Я отдёрнул занавеску, тихо, но резко, и замер.

Она стояла там, голая по пояс, платье задрано до талии, болталось на бёдрах. Сиськи её висели, большие, мягкие, соски тёмные, торчали, будто набухли от холода или от мыслей о чём-то своём. Живот чуть дряблый, с растяжками, кожа бледная, потная, между ног — тёмная тень, влажная, манящая. Она обернулась, думала, это её мужик, даже улыбнулась, мелко, криво, чуть приподняла сиськи руками, выставила их вперёд, как будто хотела, чтобы он завёлся, глядя на неё. Дура, не знала, что это я, чужак с жёлтыми ногтями и пустыми глазами, который уже представлял, как её возьмёт.

Потом она меня увидела. Глаза расширились, рот открылся, дыхание сбилось, она хотела заорать, но голос пропал, как у рыбы на берегу. Я шагнул к ней, схватил за сиську, сжал крепко, пальцы костлявые, ногти впились в кожу, сосок выскользнул между ними, красный, твёрдый, горячий. Она дёрнулась назад, спина влипла в зеркало, стекло было холодным, я видел, как кожа её покрылась мурашками, но она не кричала. Страх бил ей в грудь, я чувствовал, как сердце её колотится под моей рукой, но между ног у неё уже текло — я видел, как бёдра блестят, как пизда набухла, раскрылась, готовая, несмотря на всё. Меня это завело до чёртиков, член в штанах рвался наружу, головка пульсировала, вены вздулись, как канаты.

— Ты кто? — выдохнула она, голос слабый, дрожащий, почти шёпот.

Я не ответил. Зачем слова? Я задрал ей платье до шеи, рванул так, что швы затрещали, ткань чуть не порвалась. Сиськи вывалились полностью, задрожали, соски покраснели, кожа блестела от пота, грудь ходила ходуном от её дыхания. Она смотрела на меня, глаза мокрые, злые, но ноги не закрывались — раздвинулись сами, чуть-чуть, но мне хватило. Я расстегнул штаны, вытащил член — длинный, твёрдый, с багровой головкой, вены проступили под кожей, ствол чуть кривой, но толстый, готовый. Она глянула вниз, сглотнула, колени задрожали, но вместо того чтобы оттолкнуть, подалась вперёд — чуть, почти незаметно, но я понял: хочет, боится, но хочет, и это её ломает.

Я схватил её за бёдра, пальцы вмялись в мягкую кожу, оставили красные следы, задрал одну ногу, прижал к стенке кабинки. Она всхлипнула, тело напряглось, но тут же обмякло, сдалось. Я приставил член к её губам — мокрым, горячим, блестящим, — головка коснулась, раздвинула их, вошла медленно, растягивая. Пизда её была тесная, горячая, обхватила меня, сжала, как будто ждала этого всю жизнь. Я чувствовал, как стенки её дрожат, как она течёт, как складки обнимают ствол, пока я проталкивался глубже. Она стонала — тихо, с болью, но с кайфом, который она не могла спрятать. Я двинулся рывками, загонял член до конца, вены тёрлись о её внутренности, хлюпало громко, мокро, ритм бил по перегородке, и я знал, что её мужик там, за стенкой, слушает, пыхтит, но ничего не делает.

Я трахал её минут пять, может, больше, время тянулось, как пот на её коже. Бёдра мои шлёпали о её жопу, сиськи тряслись, соски тёрлись о мою куртку, она хрипела, стонала всё громче, «ах-ах», пока голос не сорвался на хрип. Я слышал, как её мужик за перегородкой сопит, как фанера дрожит, и это подливало масла — пусть знает, пусть давится своей беспомощностью. Я ускорился, член входил и выходил, мокрый, тяжёлый, пизда её текла, сжимала меня, пока жар не ударил в голову. Я кончил — рыкнул низко, влил в неё всё, густое, горячее, почувствовал, как она сжалась последний раз, всхлипнула, когда я вышел. Между ног у неё текло белое, моё, капало на пол, ноги дрожали, платье лежало комком у зеркала.

Я застегнул штаны, ушёл, занавеска качнулась за спиной. Её мужик влетел к ней, я слышал его хриплый голос: «Это что было?» Она буркнула что-то про платье, голос злой, растерянный. Я вышел на улицу, ветер бил в рожу, холод пробирал до костей, но внутри было тепло, липко, сладко. Хороша баба, подумал я, жалко, что с таким тюфяком — пузатым, слабым, который только слушать и умеет, пока я её брал.