Letters to My Daughter от cookingwithgas

************************************************

Моего папу похоронили два дня назад. Прошло уже шесть дней с момента его смерти, а я все еще пребываю в тумане отчаяния. Видите ли, мой отец не был похож на многих отцов, о которых я слышала на протяжении своей жизни. Он был моим маяком надежды, моим советчиком, когда я не мог выбросить что-либо из моей головы. Мой папа был моей опорой, и на протяжении многих лет я опиралась на него, возможно, перегружая его своими проблемами. Он все это принимал, и да, я знала, что это означает, что он очень меня любил.

Я слышала хвалебные речи, но они входили в одно ухо и вылетали из другого. Мои брат и сестра говорили о нем замечательные слова; даже его приемные дети, появившиеся в его жизни позже, говорили то, что приводило меня в замешательство, восхваляя его за то, что он помог им стать цельными. Некоторые из этих слов я никогда не слышала ранее, поскольку была слишком занята собственной испорченной жизнью, чтобы обращать на них внимание.

Этот день стал очередным в череде дерьмовых дней после его смерти. Семья перебирала его личные вещи. Мой отец и его жена жили в довольно маленьком доме. Несмотря на то что это был прекрасный коттедж недалеко от озера в их родном городе, он был едва ли больше, чем двухместный дом на колесах. Мне до сих пор трудно называть ее мамой, потому что она появилась в его жизни уже после того, как я стала взрослой.

На заднем дворе находится его кабинет, еще одна пристройка площадью сорок шесть с половиной квадратных метров, и мне было поручено неприятное задание – начать с нее, перебирая ящики, где хранились его воспоминания о нас, многие из которых относятся к нашей юности.

В этом отношении мы с отцом не были похожи. Когда перебирала безделушки и хлам, мне пришло в голову, что во многом мы непохожи. Зачем он хранил все эти призы, – спрашивала я себя.

Конечно, он тренировал наши команды, и даже были сувениры от футбольной команды моей младшей сестры «сезона чудес», как мы это называли, когда я помогала как помощница тренера. Секрет успеха моего отца заключался в том, чтобы сделать каждого в команде чуть-чуть, а иногда и намного лучше, чем в начале, а не просто сосредоточиться на игроках, у которых уже есть навыки. Тот волшебный сезон закончился тем, что мы выиграли чемпионат, потеряв двух из трех лучших игроков. Этот день трудно забыть, учитывая, что я не давала нам ни единого шанса на победу.

Но раз за разом я слышала то же самое в хвалебных речах, произнесенных накануне, будь то личные или профессиональные; папа всегда, казалось, вытаскивал из шляпы кролика.

У меня вызвали любопытство завернутые в полиэтиленовую пленку бумаги и конверт. Я осторожно развернула стопку, и прямо сверху оказался конверт с пометкой «Дебре» – это мое имя, Дебра Холт, дочь покойного Роберта Холта.

Под моим именем было написано: «Письма к дочери». Из моего глаза вытекла слеза и покатилась по щеке в предвкушении того, что я найду внутри. Наверняка он сказал мне все самое ценное, пока был жив. Или все-таки не все?

Деб, – так начал он, и я чуть не потеряла дар речи. Все – слишком свежо. Сквозь затуманенные глаза невозможно было не прочитать следующие слова, не отвернувшись.

Прости, детка, – начал он, – я вспомнил кое-что из того, что осталось невысказанным. Наверное, это делает меня в какой-то степени трусом, и я лишь надеюсь, что это не заставит тебя думать обо мне хуже.

Я сложила письмо и положила его обратно в конверт. То, что в нем – семь или восемь страниц, означает, что по его меркам он и впрямь трус. Я не могу принять это прямо сейчас. Письмо пролежало в ящике до тех пор, пока не включился мой мозг, и тогда я положила его и в карман.

Я зашла в ванную комнату, чтобы меня никто не видел, и вытерла глаза. После того как сходила в туалет и нашла своих братьев и сестер, я придумала предлог, чтобы сходить за продуктами, и спросила, чего все хотят. Приняла их заказы и отправилась на улицу, чтобы наедине разобраться со своими страданиями.

И, конечно, я знала, что это будут чистые страдания. Возможно, мой отец и был моей опорой, и многое значил для многих людей в течение своей жизни, но я не была им; я была ничем иным, как разочарованием. Каждый раз, когда я опиралась на отца, он также опирался на меня, и не всегда в хорошем смысле. На протяжении всей моей взрослой жизни у нас были десятки не слишком дружелюбных семейных разговоров. Я часто жила в тени своего отца, и этот простой факт до невозможности бесил меня.

Но так было не всегда. По правде говоря, я больше видела папины недостатки, когда была еще ребенком. Это вполне логично, ведь тогда он был моложе и еще не научился на своих ошибках.

Насколько помню, моя мама была добрым и внимательным человеком. Помню потому, что к четырем годам у нее появились друзья с работы и она стала общаться с ними, а не с нами. Они оказывали на нее дурное влияние, но я поняла это только много лет спустя.

Отец ругался с ней почти каждый день, кажется, в течение года. Она была непреклонна и даже унижала его, давая понять, что она сама себе хозяйка. Помню, как однажды она сказала ему, что это – ее время и ее тело. В детстве я часто испытывала страх и тревогу. Странно, но даже в том юном возрасте я почему-то знала, что им не суждено долго оставаться вместе. После некоторых некрасивых ссор и мерзких слов мне захотелось, чтобы они расстались.

Мое желание исполнилось не сразу. И снова, уже гораздо позже, я узнала, что один из парней, с которыми она встречалась в баре, познакомил ее с кокаином, и когда отец об этом узнал, он поручил своему адвокату все ей выложить. Она исчезла из нашей жизни. Мои брат и сестра были слишком малы, чтобы помнить о ней что-то существенное, но не я.

Я заехала на парковку «Тако Белл», заняла одно из мест, где была хоть какая-то тень, и достала письмо.

Дорогая Деб, – начиналось письмо, – я простил твою маму, а если ты еще не простила, то должна это сделать. Держать в себе негативные эмоции вредно, потому что со временем они постепенно перемалывают тебя, выливаясь в особый вид страданий. Как говорится в песне: «горечь мешает летать».

Я женился на твоей маме, когда мы оба были слишком молоды. Я не оправдываю ни ее поведение, ни свое – это было бы контрпродуктивно. Всего лишь хочу, чтобы ты поняла, какие подводные камни таили в себе наши отношения. В то время как я работал слишком помногу, чтобы свести концы с концами, мы также не думали о какой-либо защите. Мы хотели детей, и я никогда не задумывался об этом, пока не понял, что мы не можем позволить себе рожать детей так часто. Уже потом до меня дошло, что твоя мама застряла, воспитывая троих детей, а я никогда не был ей особо полезен.

Конечно, – продолжал он, – я менял подгузники, готовил еду и делал все отцовские дела, но эмоционально я ей ничем не помогал. Поэтому считаю, что она искала утешения сначала у своих подруг, а потом в объятиях любовников. Чтобы быть ясным, я не принимал за нее эти неверные решения, но я бы солгал, если бы сказал, что не имею к этому никакого отношения. Помнишь, я говорил тебе, что разумно всегда брать на себя пятьдесят один процент вины за разрушенные отношения? Хочу, чтобы ты знала, что я сожалею о том, что подвел тебя.

Скажу сразу, что то, о чем он меня просил, выполнить будет трудно. После своего ухода Мария Граймс, моя мать, навещала меня всего три раза. В один из этих случаев она была настолько пьяна, что едва могла стоять на ногах. Я знала, что она оставила дыру в моем сердце или душе, потому что недавно смирилась с этим.

Когда я училась в средней школе, отец вновь женился. Сара была крепкой, спокойной женщиной. В предыдущей жизни она была добросовестным приемным родителем, так что, думаю, папа рассчитывал, что она прекрасно справится с его детьми. По крайней мере, он проверил ее квалификацию. Многие приемные родители пользуются дурной славой, и не без оснований. Тот факт, что многие из ее приемных детей продолжали с ней общаться после того, как достигли совершеннолетия, говорит о положительной истории.

Но дело в том, что она мне не нравилась. И на то не было особых причин, просто не нравилась и все.

Одним из моих самых важных и, вероятно, худших решений были те бурные выходные после моего совершеннолетия. Это привело меня ко многому из того, что сдерживало меня в течение многих лет после этого.

Я вернулась к письму и начала читать следующий раздел:

Деб, – писал он, – та суббота после твоего восемнадцатилетия, когда ты нам сказала, что уходишь из дома, меня потрясла. Когда ты закричала на Сару и выскочила за дверь, я последовал за тобой. Сара схватила меня за руку, сказав: «Отпусти ее». Это привело к жестокой ссоре, которую никто из нас никогда не сможет забыть. Ты же знаешь, мы редко в гневе повышаем голос друг на друга.

Я не знала об этом почти десять лет, пока мне об этом не рассказал брат. Я полагала, что отец принял ее сторону и отпустил меня. Эта идея была глупой, потому что не было никакой стороны, которую можно было бы принять. Я разозлилась и решила, что мне пора быть самостоятельной, и на этом все закончилось.

Когда ты уходила, на твоих ногах даже не было обуви, – продолжалось письмо. – Никаких сумок, только рюкзак, а потом, когда я наконец перестал кричать на Сару, я выскочил на улицу, а ты... просто исчезла. В тот день у меня чуть не случился сердечный приступ. У меня постоянно болела грудь, и я с трудом дышал. Я уже говорил тебе об этом, но так и не сказал, насколько был зол на тебя. Я чувствовал себя преданным и брошенным. После всего, что я сделал, чтобы улучшить твою жизнь, ты просто меня бросила.

Это я тоже знала. Мой брат дал мне суровую оценку оставшейся части того дня. Он сказал, что мой эгоизм в течение нескольких месяцев остро сказывался на всей семье. А мне было плевать. В те выходные оставалось всего несколько месяцев до окончания школы, и моя подруга, закончившая школу за год до этого, хотела, чтобы я переехала к ней. Меня одолевала мысль о независимости, и подруга делала все возможное, чтобы удовлетворить мои желания. Как оказалось, она была ко мне неравнодушна. А узнав, что я не играю по эту сторону забора, выгнала меня.

Я перечитал его последнее предложение. То, что осталось за кадром, было так же больно, как и то, что он сказал: «Ты просто бросила меня...» – но на самом деле имелось в виду: «так же, как твоя мать». Это было больно, и я невольно вытерла глаза. За все время, что я планировала той весной, я никогда не думала о том, что мои действия могут причинить боль человеку, которого я любила больше всего на свете.

Я принял слова Сары за ее безразличие к тебе, а на самом деле она дала мне один из лучших советов за все время наших отношений. Когда в тот первый месяц я не смог найти тебя, я выместил все на ней, что привело к нашему расставанию и чуть не положило конец нашим отношениям.

Об этом я знала мало. В то время я наслаждалась свободой. В моих глазах папа был замечательным человеком, но в душе он был довольно суров со мной в детстве. Как и большинство детей, я, вероятно, слишком преувеличивала его твердость. Оглядываясь назад, могу сказать, что он относился ко всем нам одинаково. Признаюсь, я была довольна собой, узнав, что они с Сарой расстались. Не ожидала, что они помирятся. То, что Сара в конце концов меня простила, впоследствии еще больше усугубило мое положение.

Когда я наконец понял, что твой уход не был виной Сары, – продолжала я читать. – я стал делать все, что в моих силах, чтобы показать ей, насколько мне жаль. Но даже несмотря на это, ей потребовалось много времени, чтобы поверить и простить меня. Я не использовал этот период нашей жизни, чтобы научить прощать и раскаиваться тебя, поэтому снова тебя подвел.

Я никогда не считала своего отца неудачником и не была уверен, что хочу и дальше читать это письмо. Я подъехала к кафе и сделала заказ по списку, который дал мне брат. К тому моменту я дочитала лишь первые полторы страницы.

По дороге к дому я ненадолго задумалась о своем первом дне в детском саду. Марии, как обычно, нигде не было, и мы с папой остались вдвоем. Я нервничала, но в то же время радовалась началу занятий. Отец представился моей воспитательнице, стоявшей у входа и здоровавшейся со всеми. Затем он поздоровался с несколькими соседями. Когда он пошел обратно к машине, крепко поцеловав и обняв меня, я увидела сильно плакавшую девочку моего возраста. Она была напугана.

Сначала я не знала, что делать. Никто из взрослых не подходил, чтобы ее утешить. Я подошла и обняла ее, и она обняла меня в ответ. Я слышала, как взрослые говорят что-то вроде «ну разве это не прелесть» и «какая милая девочка».

Когда я ее отпустила, она сказала, что ее зовут Лори, а я назвала ей свое имя. К нам подошел некто с огромной камерой и попросил меня обнять ее за плечи. Он опустился на одно колено и сфотографировал нас. На следующий день я узнала, что нас напечатали в газете, но была слишком мала, чтобы понять, что это значит.

После фотографии я случайно посмотрела в ту сторону, куда ушел папа, а он там смотрел на меня. Его гордый взгляд проник в мое сердце и душу, и, клянусь, это был первый день, когда я осознала, насколько много значу для него.

Остальная часть моей школьной жизни была ничем не примечательна. Отец записал меня в софтбол, но у меня ничего не получалось. В следующем сезоне он вызвался стать тренером, надеясь помочь мне. Это не помогло. Потом был футбол с теми же результатами. Когда я училась во втором классе, учительница на родительском собрании отвела папу и Сару в сторону. Через неделю я была у педиатра на осмотре, и мы ушли с маленькой пачкой таблеток. Я должна была принимать их дважды в день.

Через месяц в дверь, пыхтя и отдуваясь, вошел папа. Я поняла, что что-то случилось. После нескольких разговоров с Сарой он посадил меня к себе на колени.

– Деб, – попросил он, – расскажи, что именно ты чувствуешь, когда принимаешь лекарство. Опиши ощущения и свои мысли.

Больше я никогда не принимала эти таблетки, которые, как я позже узнала, назывались «Риталин».

Сразу после того, как я пошла в седьмой класс, папа и Сара отвели меня в YMCA, и я начала плавать. Даже при нормальном питании дома мой вес начал расти, и они хотели, чтобы я стала заниматься спортом.

Вода – забавная штука, по крайней мере для меня, я отнеслась к ней как... ну, вы поняли. Однажды после тренировки по плаванию я подслушала разговор тренерши с моим отцом.

– Она – прирожденная пловчиха, – похвалила меня тренерша, – но я не хочу, чтобы вы возлагал на нее большие надежды. Большинство этих девочек проводят значительное время в воде с четырех лет или даже младше.

Мой отец ощерился на нее.

– Мне нужно, чтобы вы изменили свое отношение, – почти приказал он. – То, что она – мой ребенок, вовсе не означает, что она станет олимпийской чемпионкой или даже просто добьется успеха, но моя дочь преодолела все трудности, которые когда-либо выпадали на ее долю. Вы будете ее тренером, а мотивацию оставьте мне, ладно?

К девятому классу я легко попала в команду новичков по плаванию и часто выигрывала заплывы на сто метров на спине и все дистанции брассом. Еще до встречи выпускников тренер по водному поло предложил мне заняться этим видом спорта зимой, чтобы поддерживать меня в форме пловчихи. Наконец-то я нашла свой вид спорта!

Папа участвовал в каждой игре, в которой мог. Я знала, что этот человек работал много, но лишь позже узнала, насколько много. Кроме того, он тренировал мою младшую сестру по футболу и занимался со скаутами вместе с моим братом. В те годы он часто выглядел измученным, и у него появлялось раздражение, когда кто-нибудь из нас давил на него слишком сильно.

Вернувшись с едой, я села за старый кухонный стол, ела вместе с братьями и сестрами и предавалась воспоминаниям о нашем детстве. Мой брат рассказал историю о том, как скаутский отряд искал окаменелости в предгорьях и наткнулся на гремучую змею. Мой брат, Рассел, говорил о том, как он оцепенел, и тут, в самый последний момент папа обхватил его за грудь и оттащил назад. Я вспомнила, как Рассел и папа внезапно и окончательно рассорились сразу после того, как Рассел женился. Из разговоров я поняла, что отец был этим совершенно разбит, не представляя, как все исправить.

День был долгий, и моей младшей сестре Кристи, а также брату и мне требовалось побыть со своими семьями. Мы договорились встретиться у нас дома к десяти утра.

У дверей меня встретил Бейли, мой муж, протянув руки для объятий. Он хорошо меня знает, и не нужно было быть стипендиатом Родса, чтобы понять, насколько тяжелый день был у меня. Он крепко обнял меня, помогая расслабить спину и плечи. Не успел он начать разговор, как на меня набросились два наших непоседливых мальчугана.

Наш разговор за ужином перешел на другую тему. Дети, Крис и Нельсон, переходили от добрых воспоминаний о дедушке к мрачным минутам, когда все молчали. Меня осенило, насколько сильно и на их жизнь повлиял папа. Все мы чувствовали огромную потерю.

В тот вечер Крис гостил у друга, и после того как его младший брат Нельсон отправился спать, Бейли поинтересовался, как прошел мой день. Он – хороший человек, всегда говорит правильные слова или задает правильные вопросы. Он очень заботится обо мне и мальчиках, хотя они и не его. Я вскользь упомянула о письме, а позже, когда он намекнул, что пора идти спать, сказала, что скоро приду. Он знал, что мне нужно остаться наедине с собой.

Я взяла свой второй, с тех пор, как вернулась домой, лимонад Mike's Hard и села одна в гостиной, чтобы продолжить чтение. Оглядевшись, я увидела все новыми глазами. Все то, что мы накопили со временем, – ничего из этого не было бы возможным без моего отца. Он любил меня, но также знал, когда нужно вытащить мою голову из задницы. Я снова достала письмо.

Ты ведь знаешь, я всегда гордился тобой, детка, – начинался следующий абзац, – за исключением того дня, когда мне хотелось тебя задушить.

Боже, зачем он это сделал? Я прочитала всего одно предложение и уже очень хотела сложить письмо обратно в конверт. Мои мысли вернулись к тому ужасному дню.

Дэвид, мой первый муж, был хорошим человеком и отцом двух моих сыновей. Я познакомила с ним своего отца через год и несколько месяцев после того как съехала от него. Наша входная дверь не закрывалась, потому что отвалилось что-то в нижней ее части. Я попросил папу встретиться со мной в магазине «Хоум Депо», чтобы не ошибиться.

Его имя «Дэвид» запутывало других. Большинство, впервые встретивших его, ожидали увидеть англосакса, но мать Дэвида была чистокровной латиноамериканкой, и Дэвид определенно был похож на мать. Отец, похоже, тоже был удивлен. До этой встречи он знал только его имя. Дэвид также любил одеваться как гангстер, что вызывало еще больше жалостливых взглядов в мою сторону. В тот день папа встретился со мной, Дэвидом и его кузеном Хосе. Хосе и мой парень использовали бандитский сленг с большим количеством бранных слов. Я буквально чувствовала, как внутри отца сгущается пороховая бочка.

Наконец, после одного из многих слов на букву «Е» папа посмотрел на Дэвида и спросил его:

– Ты что, крутой парень, да? – Его голос был настолько серьезным, что заставил и Дэвида, и Хосе остановиться, уставившись на него.

– Мы просто играем, падре, – сказал Хосе так, словно хотел запугать моего отца, но тот ничуть не поколебался.

– Ты либо имеешь отношение к какой-то банде, либо нет, – ответил отец.

Он молчал, просматривая секцию в шкафу в поисках нужного. Первым заговорил Хосе, что стало ошибкой.

– Йо, я был в банде, но потом отсидел. – Отец не обратил на него внимания, продолжая просматривать полку. Потом хихикнул.

– Ты никогда не сидел, – сказал он, по-прежнему не глядя ни на одного из них. – Между тюрьмой и заключением большая разница. Вы – парочка желающих стать членом уличной банды. Может быть, мексиканской.

Дэвид надул грудь, и мне захотелось куда-нибудь спрятаться. Никто не разговаривал с Дэвидом в таком тоне. Но с другой стороны, я никогда не видела, чтобы кто-то так разговаривал с моим отцом.

Папа повернулся лицом к Дэвиду, искоса взглянув на Хосе, а затем сосредоточил все свое внимание на Дэвиде.

– Хочешь узнать, на что похожа тюрьма, – заявил он, вместо того чтобы спросить, – тогда прояви неуважение к моей дочери.

Мое сердце подпрыгнуло в груди. Оба они были достаточно близко, чтобы дотянуться друг до друга.

– Хочешь узнать, что такое больница или морг, тогда только тронь ее. Скажи «есть, сэр», если компрендо. В ее жизни и так было достаточно такого, и я больше не потерплю этого от какого-то фальшивого бандито.

В тот день Дэвид завоевал гораздо больше моей любви, но, по правде говоря, также и потерял часть моего уважения. Я изучала его выражение лица в те несколько секунд, прежде чем он заговорил, и видела нерешительность. Он хотел броситься на отца и нанести ему удар. Он, конечно, знал, что случится, если он этого не сделает; его кузен был рядом как свидетель. Вероятно, позже тем же вечером его зажарят живьем, а Хосе будет рассказывать о своем курином дерьме, попивая «Корону» с другими их друзьями.

Но мой парень меня удивил. Он посмотрел моему отцу прямо в глаза и слишком громко сказал:

– Есть, сэр.

– Хорошо, – сказал отец, сохраняя жесткое выражение лица, – извинись перед моей девочкой за то, что ругался на людях и выставил себя полным идиотом.

Дэвид посмотрел на меня и извинился. Я была потрясена.

***

Прошло пять с половиной лет и двое детей. У нас с Дэвидом все очень хорошо. И его отец, и мой внесли первый взнос за двухсекционный передвижной дом для нас. Я работаю в известной всем компании по доставке товаров. С деньгами все хорошо, но мы с Дэвидом стали немного расходиться. Не могу понять, в чем дело. Наше повседневное общение – в порядке, но интимная жизнь значительно снизилась. Я списала это на нашу занятость и требования времени.

Тем не менее у меня есть все, о чем я когда-либо мечтала.

На складе компании, где я подрабатывала, во вторую смену работает Ави Олбрайт (это не настоящее его имя). Он – наполовину египтянин, наполовину ливанец. Для меня и моих коллег он – бронзовый бог. У Ави есть такая... ну, не знаю, наверное, уверенность и способность совершать правильные поступки в социальной ситуации. Он все делает с блеском. Его смех заразителен, как и улыбка. Он может заставить меня растаять, говоря мне что-либо.

Он не напыщенный, отнюдь нет. Люди в его команде его уважают, и его результаты это подтверждают. В бизнесе я вижу в нем того, кому можно подражать. Когда Ави начал ко мне приставать, стыдно признаться, но я почти не сопротивлялась. Мое сопротивление длилось всего несколько недель, и я видела, что он знает, когда именно я окажусь в его объятиях. Я создавала в мыслях все обычные оправдания.

Долгое время в том, что изменило мою жизнь, я винила телефон, а не себя. Все равно Дэвид ждал меня домой поздно. Много раз мне приходилось оставаться на вторую смену из-за того, что кто-либо звонит, но секс был настолько невероятен, что я засыпала с выключенным звуком на телефоне. Остаток ночи мы с Ави проспали.

Когда в половине девятого я проснулась от того, что мой телефон вибрирует на тумбочке в мотеле, меня охватила паника. На экране было более двадцати СМС, и экран заполнило лицо моего отца, от которого шел входящий вызов. В том состоянии, в котором я находилась, я не могла ответить.

Я вымарала из памяти многое из того, что случилось тем утром. Если бы на экране телефона было лицо Дэвида, а не моего отца, я бы потратила время на переодевание, чтобы придумать еще одну ложь, дабы прикрыть первую. Что отзвонился один из сотрудников, подбирающих товары по телефонному заказу в третью смену, и у нас была исключительно тяжелая ночь. Что я слишком устала, чтобы вести машину, и спала в ней. Что у одной из моих подруг большие проблемы дома. Дэвид настолько мил, что, скорее всего, поверил бы в любую из этих причин.

Но только не мой отец. Глядя на его лицо на экране, я поняла, что вляпалась по уши. Он уже знает, что я сделала. Даже если бы и не знал, то понял бы в тот же момент, когда я попыталась солгать. Если Дэвид позвонит моему отцу и станет меня искать, я окажусь на дне. Мой брак, скорее всего, не восстановится. И все это ради ночи тупого, великолепного секса.

***

Я даже не осознавала, что плачу. Эту часть своей жизни я не люблю вспоминать, и мне требовалось пережить то, что пытался сказать отец.

Тебе следует знать, – говорилось в письме, – что я отдал часть наших денег в фонд колледжа для детей. Ты все равно узнаешь об этом во время оглашения завещания, вот почему я назначил его прочтение через месяц после похорон. Я вложил их в траст на имя Дэвида. Этот парень мне нравится. Он оказался намного лучше, чем я мог предположить после того дня в «Хоум Депо».

Меня это не удивило. С годами отец увидел Дэвида в гораздо лучшем свете. Думаю, что в итоге Дэвид устроил отца по всем параметрам. Вероятно, к этому большее отношение чем что-либо еще имело то, насколько он преуспел в роли отца.

Мы много раз говорили о твоей неосмотрительности, – он старался быть добрым даже в смерти. – Я часто думал, не испортила ли отношения между вами моя реакция на Дэвида в тот первый день. Тем не менее, у тебя была возможность научиться уважать мужчину. У тебя была Сара, хотя Мария не смогла бы уважать никого, даже если бы от этого зависела ее жизнь.

Я должен был убедиться, что ты учишься, а не принимаешь на веру, – писал он своими словами. – И мне не следовало бросать вызов Дэвиду при первой же встрече. То, что ты сделала не так, ты сделала сама, но, повторюсь, я считаю, что подвел тебя.

Если все его письмо такое, то я не хочу его читать. Он не подводил меня. О чем, черт возьми, он говорит? Он был самым лучшим отцом на свете.

Я попыталась полежать на диване. Несколько раз я почти засыпала, но меня не покидали мысли о том, что я сотворила с Дэвидом и моей семьей. Когда я подъехала, Дэвид и мой отец стояли на подъездной дорожке. Оба разговаривали по телефону. Первым меня увидел папа и отключился. Как и предвидела, я увидела его обеспокоенное лицо, когда он подходил к моей машине, то есть до тех пор, пока он не увидел мое. И все понял.

Он был не единственным. Позже я поняла, что потратила недостаточно времени, прежде чем покинуть квартиру Ави, на то, чтобы привести в порядок лицо и волосы или попытаться скрыть следы своего поступка. Дети были в торговом центре с Сарой, вероятно, по предложению отца.

Когда Дэвид увидел, как я выхожу из машины, он смотрел на меня всего секунду или две, после чего повернулся ко мне спиной и ушел. Я не говорила с ним четыре дня, хотя каждый из этих дней по нескольку раз писала ему.

Наконец, мы поговорили, встретившись в колоритном мексиканском ресторанчике неподалеку от нашего дома. Я узнала, что он живет у своих родителей, а с детьми встречается у моих. Сама же я была в таком замешательстве, что едва обращала внимание на то, кто приходит и уходит.

Дэвид удивил меня тем, что задавал вопросы, а не выдвигал требования. Я ожидала, что он явится с конвертом. Он всегда очень решителен. Я отвечала на его вопросы с полной откровенностью. Нет, я не люблю Ави. Нет, я не разлюбила Дэвида. Главный вопрос, на который я не могла ответить: «почему?».

Я вышла из ресторана с чувством... ну, экзальтации. Впервые я увидела путь к спасению нашего брака и, возможно, даже к укреплению наших отношений. Мы с Дэвидом не спешили. В течение следующих четырех месяцев мы много раз встречались и обсуждали некоторые глубокие, истинные чувства. Оглядываясь назад, могу сказать, что они были не столь уж и глубокими, как казалось на первый взгляд.

На пятом месяце Дэвид согласился переехать домой и попробовать еще раз. Мальчики были в восторге и тосковали по прежней жизни. Я провела десятки бесед с папой и Сарой о том, как будут выглядеть прощение и раскаяние. Я чувствовала, что он полон решимости меня исправить.

В тот день, когда Дэвид снова вошел в нашу парадную дверь, я была на седьмом небе от счастья – это был лучший день в моей жизни, или так мне казалось. Но не прошло и половины дня, как я поняла, что он пришел не ради меня. Он здесь ради нас, то есть ради своих детей. О специальном блюде, которое я приготовила, и пироге, который я испекла, чтобы отпраздновать воссоединение нашей семьи, почти не упоминалось. Я не очень хорошо готовлю и еще хуже пеку. Я сказала себе, что нужно расслабиться, что мальчики предназначены для монополизации его времени.

Та первая ночь оказалась хуже предыдущих часов. Дэвид перебрался на свою половину кровати, после того как сделал свои вечерние дела. Наблюдение за тем, как он готовится ко сну и к следующему дню, – знакомая картина – вызывало у меня улыбку и внутреннее тепло.

Забравшись в постель, он взбил подушку и потянул одеяло. Я была так заворожена, наблюдая за ним, что даже забыла, как планировала отблагодарить его за милость и прощение. Но Дэвид резко остановился, держа в руках простыню и одеяло. Он... смотрел на меня, пристально, его взгляд был неузнаваем.

– Спокойной ночи, Деб, – без эмоций произнес он. Затем поцеловал меня в щеку, после чего перекатился в противоположную сторону, повернулся ко мне спиной и натянул одеяле до шеи.

Этот второй день я никогда не смогу забыть, а, видит Бог, я пыталась. Я сдерживала слезы и рыдания, пока его дыхание не подсказало мне, что он спит. Возможно, он слышал мои всхлипывания перед тем как задремать. Убедившись в этом, я вылезла из постели, прокралась в ванную и сползла по стене между унитазом и раковиной.

Я не раз мучилась, когда мы ссорились по телефону. Я понимала его боль и гнев, который это вызывало, или, как минимум, думала, что понимала, но, видимо, я так и не поняла, насколько по-разному мужчины и женщины относятся к неверности. Для меня, поскольку я не люблю Ави, это был просто отличный трах. Когда все закончилось, все стало кончено. Мы решили жить дальше и вместе восстанавливать то, что было испорчено. Мой муж смотрит на это совсем иначе, и я поняла это только после того, как мы расстались. По его мнению, доверие ко мне исчезло, обязательства безвозвратно разрушены моей неосмотрительностью. Видимо, у мужчин более долгая память или они не готовы просто двигаться дальше.

Каждый раз, когда мне казалось, что у нас наметился прогресс, он обрушивал на меня новый поток оскорблений. Я чувствовала его разочарование и разочарование во мне. Когда мы разговаривали после этого, папа всегда пытался успокоить мои страхи. Говорил, что мне стоит научиться понимать, к чему привели мои действия, а затем придумать, как сделать так, чтобы Дэвид опять почувствовал себя целым. Но я так и не смогла этого сделать, несмотря на то, что считала, будто делаю все, что в моих силах.

Мне только казалось, что я знаю, что такое сокрушение. Когда я сидела, обняв руками колени, я поняла, насколько это разные вещи – чувствовать его гнев и боль, а не слышать о них. Мужчина в нашей постели был другим, более решительным, равнодушным и холодным. Его ненависть было бы гораздо легче пережить.

***

В течение следующей недели все мои опасения, возникшие в ту первую ночь, подтвердились. С детьми он обращался как всегда – тепло и с любовью, но, когда те выходили из комнаты или из дома, он просто смотрел на меня так, как смотрят в людном месте на незнакомку, столкнувшуюся с тобой, расплескав повсюду горячий кофе.

Нет нужды говорить, что у меня так и не было возможности «загладить вину» перед ним. Начиная со следующего вечера, я объявила, что иду спать. Я уже засиделась на полчаса позже обычного, надеясь, что он со мной поговорит. Он сказал, что планирует встать чуть позже и увидится со мной утром. Я просто стояла, как идиотская статуя.

Он смотрел на меня, скорее сквозь меня. Затем на его лице появилась легкая улыбка, словно он был доволен собой. Он встал и подошел ко мне, еще раз поцеловав в щеку.

В ту ночь мне не пришлось плакать за закрытыми дверями. Дэвид так и не пришел ко мне в постель, а спал на нашем диване. Больше Дэвид никогда не приходил ко мне в постель. Мы больше не спали вместе. Каждый вечер, приходя с работы, он занимался с детьми. После того как те ложились спать, Дэвид либо смотрел по телевизору спортивные передачи, либо проводил время в нашем маленьком кабинете с закрытой дверью.

Я не пыталась вызвать его на разговор, но, возможно, мне следовало это сделать. Может быть, мне следовало заставить его участвовать в разговоре, а не просто позволять ему расслабиться. Сначала я молила Бога, в которого не была уверена, что верю, помочь ему найти дорогу назад и дать мне мудрость, чтобы это понять. Я также просила подсказать, что мне нужно делать. Я не боялась мужа, но его поведение было настолько чуждым, что я должна была признать, что я – просто в ужасе от того, что он может сделать, если я смогу вызвать у него какие-либо эмоции.

Я также никогда не говорила об этом папе и не знаю, почему. Это – не вся правда. Я все еще поражалась тому, насколько легко было лгать самой себе, несмотря на то, что я узнала за прошедшие годы. Мне было стыдно. Я чувствовала неослабевающее чувство вины. Но мне было так стыдно, и я не хотела... нет, не могла смириться с тем, что потеряю любовь или уважение отца после того, как стало ясно, что я потеряла мужа.

По выходным все было еще хуже, если такое вообще возможно. В тот первый месяц стало очевидным, что Дэвид строит планы исключительно с мальчиками, без меня. Они вставали рано и уходили из дома в каждую из первых трех суббот после его возвращения. Все они возвращались домой иногда в полдень, а иногда на несколько часов позже. Мальчики вводили меня в курс своих приключений, в то время как Дэвид занимался двором или возился с ремонтом по дому.

Не прошло и восьми недель, как он вернулся домой с работы, а я уже ждала его. Спиртного не было, на столе лежала чуть теплая еда на вынос. Он заметил меня за кухонным столом, не удосужившись поднять глаза, когда вошел.

Я велела ему сесть и, не теряя времени, сообщила, что подаю на развод.

– Ты со мной разводишься? – недоверчиво спросил он. – Это круто.

В тот странный момент я поняла, что он впервые проявил ко мне хоть какие-то эмоции после своего возвращения. Это подтолкнуло меня к решимости покончить с нашим браком.

– Я облажалась, Дэвид, – теперь я была стоически спокойна, – и не могу этого исправить. Ты не можешь простить, и у меня сложилось впечатление, что о прощении даже речи не идет. Я буду вечно сожалеть о том, что сделала с нами и нашей семьей; это – полностью на моей совести, но никто из нас не заслуживает такой жизни. Я не могу говорить за тебя, но лично я отказываюсь прожить всю нашу жизнь как две воюющие стороны из-за всего одной ночи секса. Это даже не война. С ней я могла бы смириться до тех пор, пока мы не сможем ее преодолеть, но между нами ничего нет, и это не значит, что я не пыталась. Очевидно, что ты здесь только ради мальчиков, что достойно восхищения, да, но я больше не могу так жить. Раз уж ты оставляешь меня ни с чем в отношениях... Я знаю, в тех, которые разрушила я... Я больше не позволю тебе подрывать мое самоуважение, да и свое собственное, если уж на то пошло.

Его последний ответ – два единственных слова – выжжен в моей душе.

– Как скажешь, – сказал он, оставив меня сидеть на месте. Все мои сомнения по поводу того, насколько безразлично он ко мне относится, теперь исчезли. Мне хотелось заплакать прямо сейчас. Я хотела позвонить отцу и спросить, нельзя ли мне приехать? Внезапно на меня обрушилось суровое осознание того, что я натворила. Не была ли я Мари? Когда она бросила нас одних, мои действия, хотя и не были бросанием, по мнению Дэвида, означали полное пренебрежение ко всему, кроме себя, как и у Мари. Я сидела неподвижно, не в силах говорить, когда он ушел.

Я была не настолько глупа, чтобы думать, будто у разведенных нет своих проблем, и они живут хорошей, если не лучшей жизнью. Я просто не хотела быть такой. Той, кто облажался, а потом и бросил. Я не была слабачкой, независимо от того, была ли я шлюхой.

Я сказала себе, что с этим надо смириться. Вспомнила, что говорил мне папа во время игры на региональном чемпионате, когда мы оба смотрели на игрока другой команды. Она не была человеком, она была безволосой гориллой, безнадежно превосходящей меня в росте и весе. Мне принадлежали рекорды по обоим наборам в нашем школьном дивизионе – очкам и передачам. Ариана – так звали монстра родители – была рекордсменкой по обоим показателям в своем округе. Мне придется играть с ней на обоих концах бассейна.

– У тебя все будет хорошо, – подбадривал он. – Она – большая, но используй свою голову. Думай. Она похожа на неандертальца, который не может много думать. Она хватает, а ты крутись, хорошо?

Отец знал о водном поло меньше, чем о любом другом виде спорта, где он когда-либо играл или тренировал. К счастью, я училась в школе, а он был зрителем. По привычке я внимательно слушала его.

– Она попытается запудрить тебе мозги как можно раньше, – продолжал он. – Не позволяй этого. Просто дай себе обещание прямо здесь и сейчас и придерживайся его. Если она тебя переиграет, так тому и быть. Не смей позволять ей запудрить тебе мозги, ладно?

Крутиться на месте было бы неправильно, но папа дал мне ту жемчужину мудрости, что была необходима, чтобы проявить себя с лучшей стороны. Мы проиграли игру в двух дополнительных периодах, но Берта, как называли ее мои подруги по команде, провела свою худшую игру в сезоне. Его слова означали, что я могу выйти из бассейна с чувством собственного достоинства, неважно, выиграв или проиграв, и именно так я и сделала.

Мне нужно было отпустить Дэвида, но при этом сохранить хотя бы часть своего достоинства. Так я и поступила. Я потеряла свою первую любовь лишь потому, что была глупа, эгоистична и все испортила.

Когда через три дня после разговора с будущим бывшим мужем я наконец рассказала обо всем отцу, он был в ярости. Я не винила его в том, что он не понял моих чувств или моей позиции. Я не винила его в том, что он вообще не понимает женщин. Очевидно, что я плохо разбираюсь в мужчинах, а он в женщинах, – по крайней мере в Мари, – еще хуже. Наконец, я задремала.

***

Утро выдалось торжественным. Я несколько раз ловила себя на том, что Бейли изучает мое лицо, а когда дети вышли из-за стола, чтобы собираться в школу, муж спросил, что случилось.

Я рассказала ему, что, помимо того, что мне удалось немного поспать, отец оставил мне очень личное письмо. Он спросил о нем, но я отмолчалась, сказав, что осилила лишь несколько страниц. Бейли был совсем другим, нежели Дэвид. Черт возьми, он сильно отличается от моего отца. Мой муж обладает чутьем, шестым чувством, когда дело касается моего настроения, несмотря на то, что я изо всех сил пытаюсь его скрыть.

Папа, на мой взгляд, не научил меня многому, что имеет значение: например, управлению своими финансами. Я слышала, что детям нужны жизненные навыки, чтобы быть продуктивными во взрослом возрасте в суровом мире. Он же пытался сделать мою жизнь лучше, потому что ему было не по себе от того, как началась моя, но это означало, что он слишком легко уступал моим желаниям и притязаниям. Сара делала то же самое, только она пыталась вести со мной глубокие, содержательные разговоры, чтобы заставить меня взглянуть на все с ее точки зрения.

Когда ушла из дома, я жаждала свободы. За все прошедшее время я могла гордиться лишь одним: я сделала все по-своему. Конечно, не все получалось так, как я хотела, но, по крайней мере, я была хозяйкой положения. У Бейли есть терпение, надо отдать ему должное. Он не читает мне нотаций, не подталкивает. Он говорит что-то вроде: «Возможно, это – один из вариантов, но что будет, если ты сделаешь... то или это?» Иногда я с ним даже соглашался.

Со временем он преодолел некоторые из моих барьеров, и я уважаю его за это. Чем лучше он меня узнавал, тем сложнее было скрывать от него свое истинное «я». Более важным вопросом было то, почему я прячусь от мужа, который до сих пор только и делал, что старался завоевать мое полное доверие.

– Ну, что ж, – сказал он с легкостью и легкой усмешкой, – дай мне знать, когда будешь готова к разговору. Мне не терпится услышать все об этом.

В наших отношениях такое взаимодействие было обычным делом. Во многих отношениях мне трудно избегать постоянных переживаний. Иногда я даже скучаю по ним.

После того как из дома все ушли, я приняла душ и приготовилась к новому дню в папином доме. Письмо так и манило меня, поэтому я позвонила брату и сказала, что приеду примерно на час позже.

Я села на диван с большой чашкой кофе, потому что мне требовался кофеин. Минуту-другую я изучала почерк отца, боясь снова погрузиться в чтение.

Когда я была маленькой, почерк отца был аккуратным и четким, печатным, где все буквы – заглавные. Здесь буквы тоже были заглавными, но нацарапанными с видом «наплевать». Его «Е» выглядело как две или три разные буквы, и их было трудно различить.

Почерк же Бейли, напротив, был более женственным, скорописным и творческим. Я, конечно, далеко ушла от таких мужчин, как мой отец и Дэвид. Возможно, именно поэтому смерть отца была для меня столь тяжела. Я больше никогда не смогу увидеть его, обнять, поговорить или поспорить с ним.

Его письмо было предзнаменованием, возможно, в некотором роде апокалиптическим. Конечно, он никак не мог этого знать. Нет, он избавлялся от чувства вины, разъедавшего его изнутри, и все из-за никчемной, авантюрной дочери, которую он не мог понять. Он никак не мог знать о Хуане.

Меня всегда привлекали смуглокожие мужчины, независимо от того, откуда они родом. Хуан – последний, кто вошел в сюжет моей жизни. Как и многие другие, он был уверенным в себе, мужественным и агрессивным, но при этом не перегибал палку. Мы были в долгом танце соблазнения, когда мне позвонили и сообщили об отце.

Хуан – очередной управляющий в транспортной компании. С первого дня он ясно дал понять о своих намерениях в отношении меня. Прямо в лицо мне сказал, что хочет меня. Конечно, я подумала о Бейли, и мне сразу вспомнилось фиаско с Дэвидом. К тому времени, когда мне сообщили, что отец находится в хосписе и жить ему осталось меньше недели, я уже убедила себя, что смогу заполучить Хуана, тихо, осторожно, так, чтобы Бейли ни о чем не узнал. В тот момент мне пришлось поставить свою жизнь на паузу.

Я подняла письмо, ища то место, на котором остановилась.

...Я тебя подвел. – Это точно. По крайней мере, ему хватило мужества, чтобы это признать. – Но теперь все кончено.

Конечно, кончено, потому что ты ушел, ты бросил меня, – подумала я. Через несколько недель мы с Хуаном возобновим наши танцы, и по этой единственной причине я была рада, что отца больше с нами нет. Мне было бы невыносимо смотреть папе в глаза, если бы нас с Хуаном поймали. Я снова посмотрела на письмо и начала читать.

Деб, – слова отца звучали как лекция, – моя самая большая неудача в том, что я не рассказал тебе все о твоей матери. Думал, что этим защищаю тебя. Если бы ты не знала, каким дьяволом человеком она была, у тебя бы не было причин становиться такой же, как она.

Но я ошибся, – говорилось в письме. – К моему огорчению, ты неплохо ей подражаешь. Пойми меня правильно, я сильнее разочарован в себе, чем в тебе. Помнишь, я говорил тебе о пятидесяти одном проценте вины? Так вот, именно настолько я разочарован в себе.

Ладно, это – другое дело. Возможно ли, что он специально ждал, когда не сможет смотреть мне в глаза, чтобы отчитать меня? Я никогда не считала своего отца трусом.

Видишь ли, – продолжила я читать, – твоя мама была не шлюхой, она была потаскухой. Настоящей дешевой легко раздвигающей ноги потаскухой, на которой я по ошибке женился. Позже я совершил еще одну ошибку, оплодотворив ее. Впрочем, ошибка не этом, потому что родилась ты. Ты создала меня и придала моей жизни смысл. Ошибка в том, что мы произвели на свет детей, о которых она никогда не смогла бы позаботиться, а я был не в состоянии помочь ей.

Я совершил и другие ошибки, которые теперь планирую исправить. Я слишком сильно привязал тебя к себе. Это потому, что любил тебя и чувствовал себя виновным за твое детство, за все то, что ты, твои брат и сестра пережили из-за моих грехов с Марией. Мне следовало быть с тобой строже; на самом деле я должен был обращаться с тобой именно так, как ты того заслуживала. Но ведь никогда не поздно поступить правильно.

Я не была уверена, что хочу читать дальше. Неужели он и впрямь сравнивает меня с ней? Я ненавидела свою мать, эту суку. Она нас бросила и сделала нашу жизнь несчастной в течение нескольких лет, пока отец не нашел Сару.

Дебра, у тебя огромная проблема, – сказал он своими словами, – ты столь же упряма, как твой отец, и столь же беззаботна, как твоя мать, а это – очень плохое сочетание. Плохое, потому что ты никогда не сможешь успокоиться. Ты не сможешь остановиться и перевести дух. Всякий раз, когда кто-то советует тебе это сделать, ты вздыхаешь и думаешь: «Да что ты знаешь?».

Именно по этой причине, – сдался папа, – я сделал несколько шагов, прежде чем покинуть этот мир, чтобы обеспечить своей семье достаточную безопасность. От имени твоего мужа не только был создан траст для колледжа, но и необычный брачный контракт. Если ты когда-нибудь изменишь Бейли, мои внуки наполовину достанутся Дэвиду, а вторая половина – твоему нынешнему мужу. Если же ты откажешься подписать этот документ, то останешься полностью вне моего завещания.

Какого черта?!

Дело в том, моя дорогая, любимая дочь, что я тебе не доверяю. – Слова отца резанули меня до глубины души. – Недавно я узнал, что ты, возможно, планируешь изменить и Бейли.

Черт. Как он мог это узнать?

Да, я подвел тебя, – повторил он, – но тебе нужно выслушать меня в последний раз, потому что жизнь станет лишь хуже, если ты не примешь мои слова близко к сердцу. Бейли – не Дэвид. Если ты разобьешь его сердце, оно будет разбито навсегда и никогда не восстановится. Ради своих эгоистичных желаний ты погубишь хорошего человека.

Мне противно, – на этом слове у меня перехватило дыхание, – знать, что мой первый ребенок, моя родная плоть и кровь может быть настолько эгоцентричной. Любовь здесь ни при чем. Я всегда любил тебя и всегда буду любить.

Ты должна усвоить, что каждое действие имеет равную, иногда болезненную реакцию. Должна узнать о последствиях и о том, что они означают для всех, кого затронул твой эгоизм. Должна научиться этому быстро, потому что я не вынесу мысли о том, что ты станешь разбивать сердца других так же, как и мое.

Комок в моем горле вырос, и теперь я не могла даже дышать. Задыхаясь, я отправилась на кухню за стаканом воды. Не успела я дойти до раковины, как мне пришлось сесть, подтянуть колени к груди и попытаться глубоко и долго дышать через нос.

Каким-то образом мой отец узнал о Хуане. Он сошел в могилу, зная, насколько распутной я была. Я не распутная, но он, конечно, думал именно так. Это знание вывело меня из равновесия, и я разрыдалась, причем гораздо сильнее, чем в тот день, когда отпустила Дэвида. Впервые в жизни меня охватило чувство вины, причем физически, так, что я не была к этому готова. Наверное, почти час я пролежала на полу в кухне в позе эмбриона.

Самым непостижимым было то, что у меня нет возможности все исправить и никогда не будет, потому что его больше нет. Что он думал обо мне, когда я сидела у его постели? Как вообще он сумел скрыть от меня это разочарование? Через что я заставила его пройти в последние дни жизни.

Мой разум окутали мрачные мысли, словно черный, демонический дым. Я увидела на столе набор столовых ножей и подумала о том, чтобы воткнуть один из них себе в сердце. Тогда я смогу попасть туда, где находится он сейчас, и попытаться все объяснить.

Не успела эта мысль покинуть меня, как другая, зная, что я слишком труслива для этого, вызвала у меня сильную тошноту, и меня вырвало, заляпав весь пол.

Наконец я взяла себя в руки, чтобы встать и посмотреть на время. Я никак не могла пойти сегодня к папе домой. Написала брату, сообщив, что возникла небольшая чрезвычайная ситуация.

Я прополоскала рот и побрызгала на лицо холодной водой, прибралась на кухне и разбрызгала немного лизола, после чего заварила чашку крепкого кофе. Через полтора часа я опять лежала на диване, уставившись на это проклятое письмо, словно оно было орудием моей гибели. К счастью, там оставалась всего одна страница или около того.

Дебра, – услышала я его стоический, осуждающий голос, – тебе необходима помощь. Это не мое мнение, это – просто факт, и я собираюсь убедиться, что ты это поймешь.

Что он собирался заставить меня сделать? – подумала я.

Я записал тебя на прием к психотерапевту на двадцать третье число этого месяца. И опять же, если ты не пойдешь, я поручил тем, кто управляет моим имуществом, запереть тебя и сообщить о твоих планах Бейли и Дэвиду. Люди на твоей работе тоже все узнают. Я больше не пытаюсь и даже не могу заставить тебя слушать.

Я сам ходила к психотерапевту, после того как твоя мать бросила нас. Она – одна из лучших, кого я когда-либо встречал, и уже знает твою историю; знает ее уже много лет. Уверен, что ее навыки улучшились с тех пор, как я не видел ее все это время. Позвони по этому номеру и подтверди встречу сегодня же.

Мои подавленные эмоции взяли паузу, и внезапно я пришла в ярость. Кем, черт возьми, возомнил себя папа? Он что, хочет управлять моей жизнью с того света? Это – моя жизнь, черт возьми. Он не может этого сделать.

К тому времени, когда мне потребовалось забирать из школы мальчиков, я уже смирилась с тем, что папа и впрямь может делать то, что сказал. Большую часть дня меня переполняли самые разные эмоции, поэтому я даже не прочитала два последних абзаца его письма. моей главной мыслью было: Как он мог? Зачем ему это?

В тот вечер я держала себя в руках до самого ужина и даже после того, как дети легли спать. Бейли знает меня достаточно хорошо, чтобы оставить в покое, если я – в определенном настроении, предоставив мне самой разбираться с этим. Должно быть, он решил, что сейчас – один из таких случаев. Брат прислал СМС поздно вечером, спрашивая, планирую ли я появиться на следующий день. Я почувствовала в его словах неприятный тон.

Мои брат и сестра не вмешивались в работу, которую я проделала два дня назад в папином кабинете. Я перебирала в коробке вещи, оставшиеся с тех пор, как мы с братом учились в начальной школе. Медали за успеваемость, поделки, сделанные на уроках рисования, стопка маленьких конвертов из плотной манильской бумаги с табелями успеваемости. Все это, должно быть, имело какую-то сентиментальную ценность.

Я сняла резинку с конвертов и начала просматривать их один за другим. В одном из них оказался листок писчей бумаги, уголок которого торчал наружу. Я вытащила его и развернула. Папиным почерком была написана записка моей мачехе:

Сара, ничего не говори ее учительнице о лекарствах, если она заговорит об этом. Я не прошу тебя лгать ради нее или меня. Если спросят, просто скажи, что им необходимо поговорить со мной напрямую. Я знаю, что по этому вопросу мы не сошлись во мнениях, и я на самом деле пытался понять твою точку зрения. Пожалуйста, постарайся понять, что Деб пришлось пережить больше, чем положено ребенку. Я должен сделать то, что считаю нужным, чтобы защитить ее. Это – моя работа до конца жизни.

В конце второго класса учительница отчитала меня за невнимательность. В то время врачи, поддерживающие крупные фармацевтические компании, раздавали «риталин» как конфеты. Многие дети, как и я, страдали от побочных эффектов, которые были хуже, чем дефицит внимания. Позже, когда я училась в старших классах, в разговоре с другими ребятами я поняла, что мой отец, должно быть, изучал это расстройство и лекарства. Я даже не знала, что Сара придерживалась противоположного мнения.

Я перечитала записку. В этот момент в мой тупой мозг, наконец, проникла ясность. Для него это было личным, гораздо больше, чем на пятьдесят один процент. Он посвятил себя тому, чтобы всю жизнь все эти годы помогать мне. Не так, как некоторые родители, мечтающие о том дне, когда их ребенок сбежит из дома. Он полностью выложился, а я оказалась большим разочарованием. Я поняла, почему он был настолько суров ко мне после смерти. И, что самое важное, мне стало ясно, что он подразумевал под словом «неудача».

***

Я держала письмо нетвердыми руками. Открывать его не было смысла, ведь я знала каждое слово наизусть. Я внутренне улыбнулся, вспомнив, как насколько сделала тот звонок психотерапевту. Все это испытание было наполнено просветлением и силой.

Теперь, в возрасте шестидесяти восьми лет, передо мной стоит дилемма: включить или не включить письмо отца в мою собственную коробку с подарками для моих взрослых детей. Я решила, что пора превратить это в традицию. Я больна, но не смертельно. В последние несколько лет на меня все сильнее давит хроническая обструктивная болезнь легких.

Бейли всегда чрезмерно беспокоился обо мне, следил, чтобы у меня был ингалятор, куда бы мы ни отправились. Я успела оценить его доброту, мягкость и любовь.

Через две недели после первой встречи с папиным психотерапевтом я заблокировала номер Хуана, а через месяц уволилась с работы. Консультант посчитала это экстремальным, но она еще не знает меня достаточно хорошо. Я собиралась сделать так, чтобы отец вновь гордился мной, даже если это меня убьет.

Думая об этом, я улыбалась, хотя была единственной в комнате. Я гордилась собой за то, что достигла своей цели. Я также хотела, чтобы мои дети знали о моих ранних трудностях, как мой отец объяснял мне некоторые вещи. Возможно, это поможет им, а возможно, и нет. Они гораздо лучше приспособлены к жизни, чем я и мои брат и сестра.

На что я не решилась, так это на откровенность с Бейли. На это у меня есть свои причины. Я дала Бейли хорошую жизнь и вложила все силы в наши отношения после того дня в огромном офисе моего отца. Я посвятила себя нашим мальчикам и ему, а также тому, чтобы стать лучше. Более того, я посвятила себя тому, чтобы быть собой: быть счастливой в своей шкуре и наслаждаться результатами своих решений.

Я подумала о двух последних абзацах, которые наконец-то прочитала, и еще раз вынула письмо из конверта, чтобы взглянуть на него своими старыми глазами.

Видишь ли, Деб, – завершали его мудрые слова, – неудачи – это часть жизни, и иногда они могут стать лучшим уроком, который кто-то может преподать. Неудача – моя и твоя – не окончательна. Люди могут оценивать ее лишь по тому, насколько она влияет на них самих. Иногда наши неудачи могут быть полезными, иногда – вредными, а чаще – и теми, и другими.

Я искренне надеюсь, что ты найдешь свой путь, и очень скоро, моя дорогая дочь. Этой семье нужно больше успехов, больше улучшений, больше благословений и гораздо меньше неудач.

Положив письмо обратно в потрепанный конверт, я лишь надеялась, что наконец-то заставила отца гордиться собой.