Это был только эпизод. Всего лишь романтический эпизод. Но какое имя! Вот, вы часто встречали на своем пути девушек с таким именем? Не часто. Так разве можно ее забыть!? Даже в словари не полезу искать «что в имени тебе моём» (прости, Вильям наш Шекспир). Всем и так все понятно. Перейду к истории.

После армии решил отгулять все положенные три месяца отпуска. Первый месяц провел в своем городе, орошая плодородной субстанцией вагины давно знакомых и недавно узнанных подруг.

Началось все со встречи с однополчанами с нашего же призыва. Встретились в Юрмале в Булдури, где моему брату, работавшему тогда в министерстве лесного хозяйства, на лето конторой снималась дача. В данном случае просторная утепленная веранда и комната.

Сослуживцы рижане Вовка и Олег с радостью откликнулись на мой зов и вот уже два дня мы купались в море, гуляли по пляжу, кадрили девчонок и регулярно посещали модульные верандного типа пивные, выстроенные вдоль всего побережья.

Расскажу случай.

В один из дней мы стояли в очереди за пенным, когда барменша попросила о помощи принести новый кег и вполне определенно посмотрела в нашу сторону. Естественно мы помогли. Пустой кег пошел в подсобку, а новый к прилавку. Установили, поднимаем головы, а первый в очереди наш зам комполка по арттехвооружению. Мы чуть было руку к пустой голове не приложили, но, блин, поздоровались. Похоже и он нас узнал. Не знаю, что он мог подумать, но все выглядело так, что троица воинов драпанула в самоволку из Москвы в Юрмалу пивка попить. Он взял свое пиво и ушел на первый этаж в тенек, а мы расположились на верхней «палубе» и, отгоняя чаек от закуски, нарисовали пенные усы.

На третий день Олегу надо было возвращаться по каким-то семейным делам, а мы с Вовкой задумались, как развлекаться дальше. Бродить по аллеям и искать случайных подружек было неохота. Тем более что процент успеха в таком пикапе был невелик – в Юрмалу приезжала отдыхать «приличная» публика, не отпускавшая своих дочерей поздно гулять. И тут Вовка предложил съездить в Слоку, где живет его давняя знакомая еще по училищу. Но сначала он позвонил ей и, о радость (!), она была свободна, готова к приключениям и обещала сагитировать подружку.

Дальше все шло как по маслу. Элла (подруга Вовки) привела нас к Сильве на смотрины. Должна же она была увидеть, с кем ей предстоит провести ночь, а может и... Качество «товара» в моем лице ее удовлетворило. А по мне, она была обыкновенная крашеная блондинка с невыразительным лицом, но хорошей фигурой, где все было на месте и в достаточном объеме. То есть, для первого секса после армии то, что надо! Утром Сильве надо было на работу, поэтому у меня была только ночь.

Погуляли в дюнах, поужинали на пивной веранде, запаслись вином и пивом на ночь и... Вовке с Эллой отдал веранду, а с Сильвой ушли в комнату. Кроватка там даже не полуторная. Так себе кроватка, но на надежном деревянном каркасе. Так что скрипеть и будить за стеной бабку-хозяйку не будет. Это я так подумал тогда, но ошибся и бабка впоследствии сдала меня брату за вопли и стоны той ночи. Но брат - это же брат! Какие претензии? Парень после армейской аскезы может себе позволить!

Позволял я себе в ту ночь столько, сколько смогла позволить Сильва. «Автомат» стрелял очередями с минутными перерывами на перезарядку. Я в каком-то из рассказов уже вспоминал тот первый дембельский секс. А поводом для воспоминания стало не количество примитивно по-миссионерски «брошенных палок», а то, что в перерывах, лежа в луже расплесканного семени, Сильва читала мне наизусть «Мцыри» Лермонтова! Вот она, высокообразованная молодежь тех времен! «И мы, сплетясь, как пара змей, обнявшись крепче двух друзей»... Офигеть!

После Юрмалы был родной город, где, как я упомянул в самом начале, оросил плодородной субстанцией вагины давно знакомых и недавно узнанных подруг. Пьянки, встречи друзей, походы на танцы, где осколки моей группы, так и не воссоздавшие ее, перестроились на диджеев. Сашка спаял приличную аппаратуру, а Лёвка доставал у моряков винил или записи популярных западных групп. Из польских и немецких журналов переснимали на слайды фотографии артистов и демонстрировали во время исполнения. Публика неистовствовала, как говорил один юморист. Так прошел месяц.

В июле мы с мамой отправились «в Карпаты». Так было мне представлено это путешествие в деревню Вижница, что в Черновицкой области Украины, где жила двоюродная сестра моего отца, значит, моя двоюродная тетка. Что же, мне даже было интересно. Организм устал от разгула и тоже хотел отдохнуть на природе.

Чего-чего, а природы досталось с избытком. Целыми днями я бродил по окрестностям. Река Черемош, соседняя деревня с клубом, где, как рассказали, начинала свою певческую карьеру София Ротару в "Смеричке", кладбище с удивительной красоты склепами и памятниками родовитым жителям этого края на стыке Украины, Румынии, Польши и Венгрии. А главным моим занятием было вытачивание деревянных пуговиц из бука и акации на токарном станке хозяина дома инвалида-надомника.

Дядя Саша был инвалидом по здоровью, а тётя Валя работала в бухгалтерии единственного на всю округу лесозаготовительного комбината. Тогда по Черемошу и Пруту по большой весенней воде плотогоны гнали сплоченные стволы вниз по течению до больших рек, а в остальное время вели вырубку и заготовку для местных нужд. Вижница была поселком, но таким далеким от цивилизации, что телефон общего пользования был только на почте, а поселковая баня работала один день в неделю. Своей бани у родни не было. От жары и древесной пыли надо было отмываться ежедневно. Мама нагревала мне большую кастрюлю воды и я с тазиком, мылом и мочалкой шел за кусты акации во дворе и там мылся. Иногда окунался с краю между валунами в Черемош, но на быстрину выходить опасался – слишком сильное течение, аж слышно как валуны перекатываются по дну. Да и вода холодная.

Так тянулись мои дни. Прошла неделя и, признаться, захотелось домой или еще куда. Мама это почувствовала тоже и тогда тётя Валя на выходные предложила съездить в Черновцы к ее старшему сыну.

Город мне очень понравился. Уютный, очень не советский, город с красивыми старинными домами и памятником Ленину на главной площади, известному, как «Ленин – попрошайка» (да простит меня классик). Скульптор слегка развернул ладонь руки вождя, указующей в сторону «верной дороги», из-за чего она стала «протянутой». И в эту ладонь с определенными интервалами кто-то ночью умудрялся положить начищенные пятаки, которые ярко блестели в утренних лучах. Потом милиция, пожарные с лестницей и вся эта суета по извлечению пятаков из ладони. Ну, такое было местное развлечение. К нашему приезду пятаков не положили, но длань великого я видел.

От нечего делать, а пуговицы точить уже надоело, сделал себе инструмент и занялся резьбой фигурок из дерева. Забавно и неплохо получалось. Жаль ни одной не осталось – раздарил. Правда одного «Будду» мама долго хранила у себя, но потом я его не нашел. Вот так, как то раз, сидел с резцами на камнях у Черемоша. Подходит ко мне пацан такой субтильный, типичный ботаник-задрот, и говорит:

— Привет! Давай познакомимся. Меня Игнат зовут, а тебя?

— Ну, привет! Я Владимир.

Мы пожали руки. Пацан был моложе меня, наверно старший школьник. Высокий, худой, прыщавый. Пубертат, одним словом.

— Мои родственники рядом с вашим домом живут. Я тебя давно видел, но не мог подойти... не успевал... ты всегда быстро ходишь.

— А ты у родственников живешь?

— Сейчас да... мы в гости приехали. Мы каждый год здесь собираемся в это время. Завтра еще из Польши родственники приедут.

— Здорово! Много родни получается?

— Да, много. Еще в Румынии тоже есть, но они сейчас не смогут...

— А что за повод собираться?

— Поминать будем моего прадеда. Он тут похоронен. Ты на кладбище ходил?

— Да, ходил. Красиво там.

— Пойдем его могилу покажу. Там еще есть родственники.

— Давай, покажи.

Я уже говорил, что был на местном кладбище. Да, реально с типичными русскими деревенскими погостами его было не сравнить. Это был ухоженный парк с дорожками уже тогда посыпанными измельченной древесной корой (благо, этого добра в лесном краю достаточно). Мы шли среди памятников и небольших склепов, облицованных мрамором, изредка бетонных с мраморными плитами с именами и эпитафиями.

Игнат подвел меня к массивному, похожему на огромную шахматную туру, памятнику из черного мрамора. Этот мрамор, должно быть, завозили издалека. Захоронение было семейным, потому что на доске по-польски было написано несколько имен с разными датами жизни и смерти. Видимо, под основанием располагалось нечто в виде склепа. Подобные сооружения и памятники я видел на кладбищах в Латвии, но здесь они были массивнее и помпезнее, что ли...

— А кроме прадеда кто еще здесь похоронен?

— Прабабушка, их маленький сын и еще их дочь, кажется... но она не моя бабушка.

— А как их хоронили? Или памятник уже позже поставили?

— Это же склепа, - Игнат именно так назвал склеп, - Там сзади был ход, но его потом засыпали, потому что больше там нет места.

— А кто был твой прадед? Тут что-то написано, кажется по-польски, но я не понимаю.

— Он здесь был... как это теперь будет не знаю, а тогда бургомистром.

— Ого!

— Да, он был богатым. Говорила мама, что до войны у них в банке стоял мешок золота. Еще говорила, что если бы не война, то мы бы жили в Польше или Румынии.

— Ну да... - честно говоря, развивать эту тему «если бы, да кабы» мне не хотелось – воспитание в духе «слава КПСС» давало о себе знать.

— Ладно, пошли домой. А то тебя искать еще будут.

— Нет, не будут. Там все ждут тётю из Польши с подарками. Знаешь, а с тетей приедет моя кузина Богуслава. Я ее давно не видел... Тебя познакомлю.

Про кузину Игнат говорил с каким-то придыханием. Мне показалось, что парень был неравнодушен к родственнице.

— А сколько ей лет?

— Не знаю, наверное, семнадцать. Да, она в последнем классе учится.

— А ты?

— Я тоже в десятый пойду, - горделиво произнес парень.

— Хорошо учишься?

— Нормально...

— А в каком городе вы живете?

— Во Львове.

Мы подошли к их дому. Сказать, что это был соседний дом, не могу. Между домами был солидных размеров пустырь с остатками каких-то построек или просто сваленного строительного мусора, заросший кустарником и высокой травой. Живописный такой уголок для игры в «казаки-разбойники». Мы распрощались до завтра.

На следующий день с утра размялся рубкой дров и заливкой воды в кухонный бак ручным насосом – отличная тренировка. Насос поскрипывал, чем вызывал возмущенное кряканье матери-утки, слышавшей в звуке насоса то ли тревогу, то ли призыв к чему-то другому. Она подходила ко мне, растопыривала крылья и крякала, вытягивая шею. Ее выводок еще желтых утят стайкой выстраивался за ней и тоже подкрякивал. Стоило перестать качать, как утиное семейство успокаивалось и шло восвояси. Но когда я возобновлял качание рукоятки насоса, стая снова возвращалась ко мне. Кстати, местные уток называли кâчки.

Тётя Валя на летней кухне уже готовила к обеду вкуснейшее блюдо из стручковой фасоли, тушеной с чесноком в сметанном соусе. Вот только название не запомнил точно. Что-то созвучное с «лапики».

Армейская привычка к утренней зарядке и пробежкам не ушла до сих пор. Поэтому, «зарядившись» топором и насосом, побежал к речке. В доме Игната было тихо. Как потом выяснилось, они всей семьей ушли на автостанцию встречать польских родственников.

На берегу еще в первые дни я выбрал и оборудовал местечко среди больших камней. С трудом приволок толстый спил какого-то дерева размером с журнальный стол. Установил его на камнях, а рядом на достаточно плоском валуне соорудил из высохших стеблей тростника что-то наподобие кресла-лежанки. Место для медитации было готово. По утрам, не боясь, что кто-то заметит, раздевался догола и окунался в холодный Черемош среди валунов у берега. Освежившись, садился с резцами и стамесками за резьбу или читать «Ариэль» Беляева. Младший сын тёти Вали и дяди Саши Володька собрал вполне приличную серию фантастики и всего Беляева. За «Ариэлем» последовала «Голова профессора Доуэля» и «Человек амфибия». Сам Володька в это время сдавал «хвосты» в Сельхоз академии в Елгаве.

В тот день я пробыл у реки почти до обеда. Часов с собой не брал. Ориентировался по тени возвышавшегося слева островерхого камня: когда тень верхушки наползала на его основание, был полдень. К тому моменту, когда я услышал приближение людей к моей «обители», тень уже изрядно сползла в мою сторону. Из-за камней, балансируя, чтобы не упасть, на площадку вышел Игнат и стройная симпатичная девчонка с корзинкой в руке.

— Вот познакомься, это Вольдемар, - нарочито медленно, растягивая слова, произнес Игнат, указывая рукой в мою сторону, и уже ко мне, – А это моя кузина Богуслава.

Я подошел поближе и протянул девушке руку. Она присела в книксене и произнесла одно только слово:

— Так...

— Она по-русски не говорит, но понимает, - уточнил Игнат.

— Так, - снова сказала девушка приветливо улыбаясь.

— Мы, это, вот, поесть принесли. Будешь с нами? – Игнат суетился, взяв на себя роль организатора этого пикника.

— А вам самим хватит еды? Вы же на меня, наверное, не рассчитывали?

— Чжестовач... угашенье...то полска кельбаса и сир, - с улыбкой сказала девушка и сняла рушник с корзины, где в ярких упаковках лежала какая-то снедь и нарезанный толстыми кусками хлеб.

— О, спасибо. Ты хорошо говоришь по-русски.

— То ние руски... то полски.

— Но все понятно, правде же, - вмешался Игнат.

— Да, вполне. Богуслава, а ты где учишься?

— Варшаве.

— А, ну, да. Я хотел спросить, в школе или в институте?

— Школа. В еденастей класе.

— Это какой? – я не понял и переспросил.

В ответ Богуслава показала мне десять пальцев и еще один. Все стало понятно. Вообще она живо реагировала и вела себя очень компанейски, несмотря на то, что только что познакомились.

— А ты уже кобьета? – вдруг вклинился Игнат.

— Гупи естешь Игнат. На певно ние мезчина, - возмущенно произнесла девушка и со всего размаха дала подзатыльник Игнату.

— Что ты такое спросил? Что такое «кобьета»?

— Я спросил, она уже женщина?

— Вот и заслужил оплеуху.

— Да чего... там у них с этим просто. Я знаю. Они там с восьмого класса уже дают. Мне рассказывали другие парни.

— Ниц ник не дае, - в голосе девушки была злость.

— Все, хватит, - я поднял руки в примирительном жесте, - Давайте поедим тогда.

Богуслава хорошо все поняла, расстелила на пне рушник и стала выкладывать одну за другой упаковки с колбасой, какими-то копченостями, сыр, хлеб, варенье и еще что-то.

— Игнат! Гдже ест термос?

— А, не знаю... ты разве не взяла?

— Запомнялеш го в дому? Забыв... дурак...мама дала цего в ржече.

Мало что из слов понял, но «термос», «дурака» и «мама дала» уловил – видимо, она ругала парня за то, что забыл термос дома.

— Ничего, у меня здесь есть вода.

Еще в самом начале, когда только оборудовал себе местечко, принес сюда трехлитровую банку воды и оставлял между камнями в воде, чтобы не нагревалась. В банке еще оставалось примерно на половину. Только стаканов или кружки не было.

Богуслава ловко орудовала, распаковывая диковинные для советского времени вакуумные упаковки, поворачиваясь и наклоняясь к импровизированному столу. Любовался ее подвижностью, особенно при наклонах, когда в довольно широкой горловине ее платья мелькали остренькие груди с очень крупными и яркими сосками. Игнат стоял сзади нее и не видел этого, а то бы обкончался. Хотя, возможно, сзади он тоже наблюдал что-то интересное.

Заметил, что Богуслава периодически ловит мой взгляд и делает нарочито глубокие наклоны к столу. Баловница! Она еще и улыбается. Вовремя выглянувшее солнце подсветило сзади, показав сквозь ткань платья стройные ножки. Моя, почти двухнедельная аскеза дала себя знать: в штанах началась борьба плоти и ткани не в пользу последней. Не стесняясь уселся на камень напротив девушки, непроизвольно широко расставив ноги. Специально проследил за ее лицом и увидел, как поднялись ее брови, когда взгляд выхватил бугор на моих плавках.

Честно говоря, никогда не стеснялся этой вполне физиологичной реакции на красивую самку. Еще в незрелой юности на городском пляже обратил внимание на парней постарше, которые специально встраивались вдоль перил маленького мостика через протоку, отделявшую пляж от зоны буфетов. Не в том дело, что они там стояли рядком, а в том, что на них были такие узкие плавки, что все их первичные признаки были, что называется, на виду. Ну, не видны, конечно, но очерчены так, что писюны античных Апполонов «курили в стороне». Потом этих же парней встречал в городе на местном «бродвее» (улица Ленина, между прочим) с самыми красивыми девушками. Так что «ловля на «живца» себя оправдывала.

Вот и теперь заметил, что Богуслава стала чаще поглядывать на «бугор» неизменно сопровождая взгляд смущенной улыбкой. Не знаю, что ее смущало больше - вид контуров члена, или ее собственное возбуждение?

Устроились у стола. Мы с Игнатом на камнях, а Богуславе предложил устланное тростниковым матрацем каменное ложе. Не смогу воспроизвести тот поток явно хвалебных слов, выплеснувшийся из милого ротика после того, как Богуслава попробовала попой мягкое и даже слегка пружинящее покрытие. Она явно оживилась, нахваливая еду, предлагая то одно, то другое и периодически «стреляя» взглядом на мои плавки. За трапезой отросток подвял, но все равно оставался в приподнятом состоянии.

Игнат постоянно пытался «выступить» со всякой ерундой, пытаясь привлечь к себе внимание. То вдавался в какие-то воспоминания детства, когда они с Богуславой играли «в доктора» и трогали друг у друга письки. Богуслава, когда что-то понимала, била ладошкой по его затылку. Но при этом смущенно смотрела в мою сторону. Другой темой Игната были расспросы, как рано в Польше школьники начинают заниматься сексом и каким. Здесь Богуслава серьезнела и только повторяла «незнам, незнам», скромно глядя под ноги.

Кстати, ножки ее, красивые и стройные, не ускользали из-под мужских взглядов и ласки солнечного луча. Член снова напрягся. Как бы избавиться от этого надоедливого Игната – было моей главной мыслью.

Утолив голод «заморскими деликатесами» предложил искупаться. Богуслава только пожимала плечами, а Игнат засуетился, отказывался из-за отсутствия плавок. Тогда предложил ему сбегать домой и вернуться в «экипировке». Неожиданно он принял идею и рванул было к дому, но девушка остановила его и велела унести с собой корзину с остатками еды. Она быстро собрала поклажу и толкнула в спину долговязого юношу. Только он скрылся за камнями, она потянула верх подол платья и предстала передо мной во всей своей красе в одних только трусиках.

— Капаймо сие наго, - сказала Богуслава и улыбнулась.

Я стоял, заворожено глядя на юное тело и ничего не понимая из сказанного. Она увидела мой ступор, засмеялась и повторила, насколько могла, по-русски:

— Купайсам голи, да? Шибчей, аз пришед Игнат...

Все понял! «Голи» и «шибче» как командирские приказы привели в действие руки. Плавки долой! То же сделала Богуслава. Она посмотрела на еще не окрепший член с улыбкой восторженным взглядом и протянула мне руку, чтобы я провел ее к воде. Я не понял и полез обниматься.

— Не тераз. Сходзим до води, - она отрицательно помотала головой и глазами указала в сторону реки.

— Только вода холодная... ну, как это по-вашему (?) а, студеная что ли...

— Нэ студена, - она засмеялась, - зимна! Зрозумьялам. Ходзи...

Только мы сделали первые шаги в воде, как Богуслава съёжилась от холода, прильнула ко мне всем телом и стала целовать. Все, что происходило сейчас, было непривычно мне, но одновременно волновало так сильно, что я не удержался, подхватил девушку под ягодицы, сел на валун и попытался усадить ее на торчащий член. Она не разжимала рук, целуя меня и шепча что-то нежное по-польски. Не сразу, но очень быстро, буквально за два-три касания головка члена попала в горячее и мокрое межгубное пространство. Немного поскользив вдоль щели головка нашла нужное углубление и плавно нырнула внутрь.

— Чекай... чекай, - девушка скривилась от боли.

Это слово я помнил еще с «Четырех танкистов и собаки». Помните, был такой польский сериал? Портрет Поли Раксы, вырезанный из какого-то журнала, лежал у меня под стеклом на письменном столе. И вот теперь другая полька просит меня «почекать». Чего же тут непонятного. Провел ладонью по ее лицу, откинул в сторону прядь волос. Она улыбнулась и сказала:

— Зробе то сама, - медленно опустилась на член и замерла в крайней точке. – Мажь го огромний!

Чего там «мажь» не понял, но про «огромный» сообразил по широко распахнутым глазам юной любовницы.

Просто фантастика - в первый день знакомства сразу дала. Да еще как! Со всей раскрепощенностью... я бы даже сказал, распущенностью развратной девки, в советском понимании правил поведения. Но! Как она это красиво сделала!

Она плавно круговым движением повела попой, вращая внутри себя член. Застонала. Обняла меня покрепче и ускорила движения. Стоны усилились. Влагалище было тесным, но далеко не девственным, коль с первого раза приняло в себя моего почти двадцатисантиметрового «недоросля». Сколько же до меня у нее было партнеров? Надо бы спросить... А пока она с энтузиазмом наездницы «брала барьеры» поднимая и опуская попу, вращая ею, ёрзая на моем лобке вперед-назад.

Разглядывал ее, отвлекая себя от острых ощущений в мошонке. А то! Уже чуть больше недели не баловал себя пиздой.

Красивенькая. Не то, чтобы очень, но хороша. Волосы темно русые до плеч. Лицо чистое, слегка удлиненное. Глаза выразительные подвижные, кажется, зеленые. Бровки выщипаны дугами. Красиво. Ротик маленький с ровно очерченными губами. Таким будет трудно обхватить мой прибор. Но, посмотрим. Тело белое незагорелое. Но кожа тугая натянутая и, что самое важное для белокожих – не прозрачная, когда видны синие вены и сосуды. Как из мрамора фигура и эти остренькие груди с яркими ареолами и достаточно крупными, с вишню, сосками. Животик, играющий мышцами пресса, когда она крутится на члене. Лобок с коротко и рельефно постриженным треугольником.

Отвлекся и немного оттянул концовку. Надо бы спросить, куда кончать. Школьного английского мало. А, была - не была, спрошу по-русски, авось поймет!

— Богуслава, я скоро кончу... ты понимаешь? Финиш... куда можно?

— Розумьем те. В мние кончич сие ние можна... Вода...

Ну вот, все понятно - концы в воду!

Ох, как она закрутилась после этого на хую! Жуть! Видать, она тоже давно не еблась. А то как же это понять? Вихрь какой-то. Но, как красиво!

— Ах... добже як... ящще, ящще...аххх... коханы мое...

Ну, тут тоже все понятно. Полонез сыгран. Девка польку станцевала. Она задрожала и попыталась вытянуть ноги, но я вовремя подхватил под ягодицами, а то бы так в воду и плюхнулась. Да и мне еще надо было хотя бы минуту до «разрядки международной обстановки». До камышового матраца было всего пара шагов, которые, с трудом ступая по камням, преодолел с девицей на руках. Уложил на «мягкое», ноги себе на плечи и на финишную прямую. Она опять застонала и, мне показалось, что еще раз кончила. Такое разве возможно? (Тогда я так удивился. А в последствии наблюдал несколько случаев цепных оргазмов у некоторых моих подруг). Тут кончил и я. Правда, в воду не получилось, а вот камень оплодотворил изрядно.

Только я открыл глаза от оргазменного спазма, как девицы перед собой не увидел. Она уже сидела на корточках в воде и подмывала пизду. Вот это скорость. Пошел и я. Окунулся, прополоскал чресла. Поворачиваюсь, а Богуслава уже в платье и кричит мне:

— Поспешьсе, бо Игнат идзе...

Ну, и тут все понятно. До прихода отрока успел одеться и даже нацеловаться с девицей. Она так сладко и страстно отвечала. Было видно, что ей понравилось наше приключение.

— Я вечером еще сюда приду. Приходи и ты. Поняла?

— Так, розумьем. Тылько не вием як позбычсе Игната...

— Нет, Игнат нам не нужен!

— Так. Розумьем...Игната ние тржеба.

— Ага, не треба Игната.

— Спробуе, але не обесцуе. Ютро... паруски затра цели дзень вспоминачь...

— А, понял, поминки.

— Так, поминьки... так.

— Я завтра тоже на целый день в горы за грибами. Понимаешь?

— В гори по гржиби?

— Точно. Так! Вечером снова сюда приду. И ты приходи.

— Спробуе... жестешь добрим коханкем

— Ты тоже добрая коханка.

Мы еще говорили и смеялись, коверкая слова, но понимали друг друга. Когда вернулся Игнат, мы как будто даже не заметили его. Он что-то бурчал, суетился, раздевался, лез в реку. Главное, что он принес термос с классным травяным чаем. Пока парень плескался в воде, мы пили из крышки термоса, обжигаясь и смеясь. Нам было очень хорошо!

— Ты что? Выебал ее? – раздался сзади голос Игната.

— С чего ты взял?

— А это что на камне? – он вперился взглядом в повисшую на камне сперму.

Богуслава тоже взглянула, куда указывал Игнат, и тут же затараторила что-то по-польски с гневным выражением лица. Из ее тирады понял только три слова «соус» или «сос», «разлился» или «розланьи» и «дурак» или «дурень». Ну, дурень, он и в Польше дурень, как оказалось. Игнат тоже что-то ей пытался отвечать по-польски, но перебить «поток сознания» девицы ему не удалось. Я же, уловив эти важные слова из речи Богуславы, пожал плечами, как будто в первый раз вижу эти потоки и, как будто между прочим, сказал:

— Не знаю, возможно, что-то из пакетов с едой. Она тут стряхивала их, когда тебе корзинку собирала.

Не знаю, удалось ли убедить парня, но подставляться было опасно. У таких, отравленных спермотоксикозом задротов, язык обычно за зубами не держится. Еще сболтнет ее матери и прощай «нежданное счастье». А повторить вечером очень хотелось. Да что там вечером, прямо сейчас хотелось. Ведь я так и не очухался от такого неожиданного везения. Вот так, чтобы в первый же день и секс! Бывало с фанатками, что знакомились уже в процессе ебли. Но они-то меня уже давно знали и хотели. А тут! Да еще и иностранка! Да, ну и нравы у них там на Западе!

Только вы, мои читатели, не подумайте, что я именно так тогда подумал, но подспудно и неосознанно перекладывал ситуацию именно на то, что Богуслава – цветок из чужого сада и распускается (в прямом и переносном смысле) не как наша ромашка полевая белая несмелая.

Игнат, как будто успокоился и не дергался больше от догадок, хотя периодически поглядывал на присохшие капли. Да, вовремя мы все успели сделать.

Вечером после ужина я снова ушел на реку. От ожидания и нетерпения резать фигурки не получалось. Стамеска и нож срывались, да и сумерки уже были близко. Там в долине темнеет сразу, как только солнце скрывается за макушкой горы. Просидев до темноты пошел домой.

На утро мы с тетей Валей и мамой погрузились у проходной комбината в фургон с другими работниками и поехали на перевал Немчич за грибами. Карпаты в волнах утренних туманов оставили во мне впечатление полета над морем. Мы сидели у самого края у бортика фургона. И я, и мама впервые в жизни были в горах. Тоже мне, скажете, что это за горы? А вот, не надо! Горы! Не сопки какие-то. Как в песне: «...весь покрытый зеленью, абсолютно весь...» только не про остров, а целое море волнистого леса. Словами, однако, не опишешь.

Сбор грибов тоже был специфический. Надо было карабкаться по склону – ровных мест не найти. Разве что рядом с дорогой, но это метра три, не больше. Так что мама ходила внизу с корзиной, а я, цепляясь за стволы деревьев, лазил по склону, собирая грибы в пакет. Потом спускался к маме, сдавал добычу и снова по склону. Набрали две огромные ведерные корзины отборных, похожих на стоячий мужской член, подосиновиков.

Вернулись в поселок перед самым закатом. Пока еще было светло, согрел себе воды и с тазиком пошел за кусты мыться, предупредив всех, чтобы не ходили туда. Хотя никто и не собирался. Я уже смыл с себя пену, как за кустами с другой стороны от дома услышал шорох. Повернулся. Она смотрела на меня и беззвучно смеялась, прижимая к животу ладони. Да, видок был тот еще!

Повернулся к ней и прижал палец к губам, давая понять, что шуметь не надо. Язык жестов оказался международным - она кивнула. Жестом показал, чтобы она оставалась там, где стоит. Там, в глубине кустов, нас никто не увидит, рассудил я и, как был нагишом, шагнул к ней.

— Яки естежь смешни.

Конечно, я был смешной! Стоять голым у тазика среди кустов, разве это серьезно? Только не до смеха было сейчас. От одного вида девицы у меня взыграло ретивое. Казалось бы, что может быть сексуального в темном длинном ниже колен простом платье, похожем на школьную униформу, с белым воротничком? А я возбудился больше, чем если бы она была в мини, или вообще голой. Ух, как захотелось выебать ее прямо в этом наряде. Да, именно так, задрав на голову эту рясу, выебать как монахиню.

Но это была развратная монашка. Раскачивая бедрами из стороны в сторону, она потянула подол вверх, обнажая ножки в белых чулках. Чем выше поднимался край платья, тем выше поднимал голову член, пока не прижался к животу. Я стоял, наблюдая за действиями Богуславы. Да, она была в белых чулках на подтяжках, какие я видел только на порно снимках у Витьки. Таких кружевных трусиков я тоже еще не видел ни на ком из моих подружек.

Дойдя до талии, руки остановились, перехватили ткань и одним движением стащили платье через голову. Девица ловко отбросила одежду на ветку и замерла в позе, говорившей мне: «Ну, что стоим? Кого ждем?» Все мои фантазии о насилии над монашкой улетучились. Подошел и обнял. Поцелуй был долгим. За это время смог расстегнуть бюстик и снять трусики. Дотянулся до полотенца, которое висело рядом на ветвях. Бросил его на траву и нажал на плечи, призывая девицу опуститься на него.

Опускаясь, она провела ладонью по вздыбленному органу. Это сейчас, как бы выразиться (?), «с развитием сексуальных отношений» мое принуждение «пасть на колени» означало бы желание минета. А тогда, ни я, и, как оказалось, ни она не подумали об этом. Девица посмотрела на меня снизу вверх как бы спрашивая, какую позу принять, и легла на спину.

Тихо у нас не получилось. Она стонала, кусая ребро ладони. Я тоже пыхтел громко. Эта девчонка была ненасытна. Она так работала бедрами, идя навстречу члену, что мне едва удавалось сдерживаться, чтобы не кончить раньше времени. Но и времени было мало. Вот-вот мама могла позвать на ужин. По времени я мог уже трижды помыться.

Но Богуслава была неутомима. После миссионерской классики мы перешли на боковой вариант, а потом девица встала на четвереньки. При этом она сказала что-то похожее на «то моя улубьёна позиция». Вот здесь уже ей было нечем сдерживать стоны, и мы оторвались... в прямом смысле оторвались, когда она упала на живот, судорожно трепыхаясь в конвульсиях, а я выстреливал семя куда-то в темноту кустарника, подвывая от кайфа.

И вот тут раздался голос мамы:

— Володя, ты что там так долго?

— Ма, я сейчас... покурю только...

— Ох, бросил бы ты эту соску свою, - мама была очень против этого моего пристрастия.

— Да, я скоро... ты мне там рубашку свежую выложи, пожалуйста.

— Давай, не задерживайся и тазик не забудь занести.

Пока я говорил с мамой Богуслава оделась. Подошла ко мне и тихо сказала:

— Пржиджь рано над рекие.

— А, рано на реку? – я повторял за ней.

— Так! Ютро выезджам до Львова. Разумешь?

— Ты уезжаешь во Львов? Да?

— Так!

— А во сколько утром? – для лучшего понимания бил себя по запястью, намекая на часы.

— Рано. Киеды всходже слонце. Разумешь?

Понял и стало грустно. Значит завтра будет все в последний раз. Я крепко обнял девицу и поцеловал мучительно сладко, вложив в тот поцелуй чувство пусть мимолетной, но любви, тоску и благодарность за эти короткие яркие встречи.

Она ушла так же тихо, как появилась.

Ночью спал урывками, то и дело просыпаясь и выглядывая в окно – не взошло ли солнце. Было около четырех, когда лучи осветили верхушки ближних гор. В доме все еще спали. Еще вечером, сославшись на жару, лег на веранде, чтобы «без шума и пыли» улизнуть из дома. Выпил молока. Из рукомойника во дворе плеснул себе на лицо воды. Размялся, помахав руками, и побежал.

Богуслава еще не пришла. Разделся и окунулся в реку. Холодная вода взбодрила все тело и чресла. У меня всегда так. Холодный душ – лучший стимулятор эрекции. Встал на камень лицом к солнцу обсыхать. Сзади услышал шаги. Повернулся. Смеется, глядя на меня и особенно на бодро торчащий отросток. В том же коротком платье, как в первый день. Волосы распущены. Красотка!

— Естежь таки забавни, укочаный мой.

— Укачаный? Не очень-то я накачанный. Нормальный...

— Нормалны... так, - смеется, заливается, - Укочаны то значит паруски лубимый.

— Ты тоже любимая.

Мы обнялись и, целуясь, подошли к тростниковому ложу. Подхватил подол ее короткого платьица и потащил наверх. Она послушно подняла руки. Под платьем другой одежды не было. С меня еще скатывались капли речной воды. Богуслава немного отстранилась, улыбнулась и языком остановила одну, бежавшую от плеча вниз. Потом еще одну на животе, потом нашла каплю, убегавшую вниз от пупка... Она с улыбкой посмотрела мне в глаза, присела и поймала каплю на лобке перед тем как ей скрыться в зарослях волос. Ее щека коснулась головки. Вместо того чтобы отпрянуть, девица еще сильнее прижалась щекой к члену, повернула голову и ее губы прикоснулись к головке. Я дернулся, а ее пальчики обвили член, направив его глубже в рот.

Я не был избалован минетом. Сейчас, когда я наведался к подружкам после армии, многие трогали хуй губами, но того кайфа, который я в свое время испытал с Тамарой и Светкой С, я не почувствовал. И вот теперь Богуслава. Она трогала языком такие точки на уздечке и вокруг головки, что искры вспыхивали в закрытых от удовольствия глазах. Откуда у этой скромной на вид, наверное католичке, такой сексуальный опыт? Я так и не узнал. И не до того было, когда нежный красивый ротик ласкает самое чувствительное место на твоем теле.

Прошло всего несколько минут, а я уже не мог сдерживать бурлящее семя. Простонал в голос и попытался вырвать член из руки и ротика любовницы. Но она только зыркнула на меня глазами и другой рукой за ягодицу прижала плотнее. Такого я еще не испытывал – я кончал ей в рот! А она специально поддавливала языком под уздечку, зажигая во мне фейерверк ощущений.

Когда спазмы улеглись, девица выпустила член, улыбнулась и сделала шаг к реке, куда и сплюнула «головастиков».

— Что же ты сделала? А как же ты? – я досадуя разводил руками, давая понять, что теперь понадобится время, чтобы хуй снова ожил.

— Ниц... тераз ты, - она села на край камня с тростником, расставила ножки и пальчиком указала на пизду. – Цалуй там.

Указывать мне было не надо. Губы сами тянулись в это развратное гнездышко, блестевшее лепестками малых губ. Впился с такой страстью, что девица со стоном повалилась на спину да так и пролежала, вздрагивая, когда язык и пальцы касались чего-то сверх чувствительного. Я упивался процессом в прямом и переносном смысле. Из пизды толчками выделялось так много влаги, что вся щель и тростник под ней были мокрыми. Когда я засовывал в пизду пальцы, видел как поджимается при этом анус. Колечко так забавно играло, как будто подмигивало мне. Сначала просто прикоснулся к отверстию – только дышит громко. Потом надавил легонько. Тот же результат. Вот и палец прошел со стоном. А как, если один в пизду, а другой в жопу? Только громче стоны. Так увлекся, что не заметил, как боец «взял под козырек». Почувствовал, как головка больно ткнулась в камень. Пора за дело!

Сдвинул любовницу немного в сторону, чтобы самому встать повыше и войти в нее. Каким горячим было влагалище член ощутил в полной мере после прикосновений к холодному камню. Сразу и на всю глубину. Стон, стон, стон... Она отдавалась всецело. Девица жила в этом акте любви: смотрела на меня влюбленными глазами, стонала и что-то бормотала на своем, руками притягивала меня к себе для поцелуя, сжимала груди и соски своими пальчиками, подталкивала, держась за мои бока. После первой эякуляции я был уверен в себе и ждал, чтобы кончила она. Это случилось после того, как я большим пальцев тронул клитор и немного поиграл с ним. Ее дыхание прервалось и возобновилось с громким вдохом. Ножки мелко дрожали, а живот охватывали мышечные спазмы. Она легко оттолкнула меня и закрыла пизду ладонью.

Дал ей время успокоиться. Целовал колени, бедра, живот, пока она не стала дышать ровнее. И тут услышал:

— Зержни мние в дупе.

— Что?

Вместо ответа ее руки раздвинули ягодицы и пальчик указал на анальную дырочку.

— Ты хочешь в попку?

— Так... попке. Тож полски дупе.

Ох, как это было классно! Не ожидал, что сношать в жопу может быть так приятно. Раньше было, но как-то не так... Или после долгого перерыва мне так показалось, но хуй радовался тугому хорошо смазанному каналу (в промежность столько натекло, что вошел как по маслу, а потом из пизды только добавлялось смазки. Погружался на всю длину, шлепая мошонкой по краю камня. Но было не больно. Легкие удары по яйцам только добавляли азарта.

Менять позиции даже не думали. Она стонала и почти кричала так, что заглушала трели утренних птиц. Я ревел подобно зверю. Сколько это продолжалось, не могу сказать. Я кончил ей в попу, когда Богуслава уже не стонала, а обмякнув всем телом, просто лежала на тростнике.

Я поцеловал ее лобок и пошел к реке. Окунулся у камней и вернулся. В эту минуту солнце заглянуло в наше укрытие. Богуслава приподнялась на локтях и протянула мне руку, чтобы я помог ей спуститься.

На земле обнял ее и поцеловал.

— Завже бэдэ цеж памьетач. Зжегнай... пращай.

Она быстро натянула на себя платье, грустно улыбнулась и пошла. Я окликнул «подожди», но она показала запрещающий жест и ускорила шаги.

Позже, когда услышал шум мотора, вышел за калитку. Богуслава с родителями усаживалась в машину. Она увидела меня, что-то сказала и побежала в мою сторону. Обняла, чмокнула в щеку и снова повторила:

— Завже бэдэ цеж памьетач.

(следует)