По окончании школы мой путь лежал теперь только в Москву.

Там, представлялось, по-любому найдётся применение моим способностям, приумноженными во много раз, после того происшедшего опыта.

Поступать никуда особо не желал, прекрасно помня совет о самообразовании.

В школе перед выпускным вечером вручили аттестат, в нём красовалось везде графах предметов «хорошо», в том числе по «физре».

В паспортном столе выдали паспорт, от службы избавление, — оно скоро последует, — я стал свободен как птичка.

Оставалось найти деньги на проезд, на первое время житья.

Поэтому в шестнадцать лет пошел временно работать на автомашзавод, не учеником, а уже полным рабочим по третьему разряду в столярный цех.

Моя работа, да всей бригады из 10 – 12 мужиков разных лет, заключалась в изготовление упаковки.

То есть сколачивание молотком деревянных ящиков из реек, дощечек, брусков, досок, и жестяной ленты. Потом в наши ящики упаковывалась продукция, или изготовленные детали от всего завода.

В первый день показали, как делается упаковка, в каких углах цеха, где, что лежит из материала, чтобы потом брать самому, а не спрашивать постоянно других.

Потом принялся за труд.

Сама работа числилось плановой, шла в основном по отдельной сборке.

Например, для завода требовались большие прямоугольные ящики: то, кто-то из бригады собирал одни боковушки.

Они сколачиваются из толстых дощечек.

Другой, сбивал только низы ящика, они тоже состоят из толстых досок.

Один мужик собирал большие бока из широких реек.

Ещё один собирал верха, они из досок, только потоньше.

А потом другой рабочий, на специальном приспособлении, сколачивал все детали в один ящик, да еще другой работяга, затем обшивал собранное изделие полосками жестяной ленты.

Вначале мне требовались образцы по сборке, а мужики-то из бригады, работая лет по двадцать, даже с год, давно знали назубок все нюансы.

Работа была простейшей, но тяжёлой, а платили копейки, по сравнению с остальными. Обещали двести рублей в месяц, разумеется, вместе со всеми надбавками, премией, но на деле выходило на руки немногим больше ста рублей.

Другие же работяги, подрабатывали на столярных станках, к которым не допускался по возрасту.

Признаться, у меня плохо получался цеховой, бригадный план, находился на последнем месте по количеству смастеренного.

Мужики косились на то, что их подводил, но терпели.

У меня ныли руки от махания молотком.

Болели пальцы отшибленные, саднили пальцы, изрезанные краями жестяной ленты.

Честно выдержал два полных месяца.

При увольнении забрал полный расчет в заводской кассе.

Проставляться мужикам не стал, угощать за свой счет тоже.

Ведь деньги в обрез.

Заранее купил билет на поезд, распростился с родными.

В моём кармане оставалось двести рублей с мелочью.

Покидал родной город с нелегким сердцем, с таким же настроением.

Там меня никто не ждал.

Не зная о том, что больше уже не увижусь ни с бабушкой, ни с мамой, ни с братом...

Но тогда, сентябрьской осенью 1989 года, стоя в тамбуре вагона, уходящего поезда, четко понимал, обратной дороги нет, и не будет.

Мир ждал меня, ждал моих действий, ждал чего-то такого-то, не совсем обычного.

Да, будет нелегко, а разве кто-то обещал сказку?

Конечно, смотрел дома черно-белый телевизор, читал газеты: там рассказывались сладкие истории, как молодые таланты покоряли Москву, вот сейчас с нуля, без ничего.

Я не верил тем россказням.

По-любому у них имелась какая-то поддержка.

Но прошел школу, свою начальную школу.

Теперь же надо пройти средний уровень.

Иначе дальше допуска выше, никогда не предвиделось.

Столица представляла собой безнадёгу, полную нищету.

Глянец только наверху человеческой пирамиды, а всё гавно внизу, на основании. Куда оно стекалось по законам физики.

Привезённые с собой деньги очень быстро закончились.

Дело было так: по приезду, на вокзале, через бабушек с объявлениями о сдаче жилья, мне подыскали жильё в «коммуналке», на шесть комнат, соответственно на шесть хозяев. Заплатил за месяц вперед.

Всё было бы ничего, но...

В одной из комнат проживал одинокий паренёк, на два года постарше.

Как мне показался: интеллигентный, образованный. Москвич, одним словом.

Говорил, что студент, учиться в «бауманке».

Мы быстро подружились, ведь так хотелось заиметь друга.

В общем, он занял у меня сто рублей, под честное слово, что отдаст деньги через два-три дня. Естественно, наутро шустрый паренёк сбежал с вещичками, с моими деньгами, в неизвестном направлении.

За следующий месяц платить за аренду стало почти нечем.

Денег уже не хватало примерно больше половины, ещё надо иногда кушать.

Обычно питался в рабочих столовых, а в магазинах покупал хлеб или рыбные консервы, если имелись, да деньги на покупку.

В начале месяца, хозяйка квартиры, выставила меня на улицу.

А октябрь начинался холодным.

Поэтому жил в общагах на птичьих правах, жил в подъездах, жил в подвалах с бомжами, жил на хате, немного знакомых наркоманов.

Работал, где придется, кем придется.

Голодал днями, неделями не мог нормально помыться.

Одно время, стоял в метро, просил подачки.

Ходил к церквям, стоял возле них, выпрашивая милостыню.

Заходил в них, обращался к попам с просьбой о помощи.

Но те, лишь отбрехивались по-собачьи: «бог поможет, сын мой.

Иди отсюда, с богом. Не мешай служителям служить службу...»

Так получалось везде, во всех приходах.

Уходил оттуда прочь, на холодные улицы часто с дождём, высыхая душой.

Хотя куда уже бездушнее, — суше некуда, один сухой песок на душе оставался, который скрипел потом на зубах с горьким сожалением, да и только.

Отчаяние овладевало мной.

С каждым прожитым днём, моё состояние ухудшалась.

Дело не в том: иногда мог вдоволь наесться добытой шаурмы, поспать в теплом месте.

Нет, не так, — я зверел, я озлоблялся, становился как все вокруг.

Если бы за моей спиной не пройдена «начальная школа», то...

А так выживал, как мог.

Точно крыса, точнее маленькая крыска, загнанная в угол жизнью.

Однажды, уже стоял конец ноября, меня избили и ограбили, в Выхино.

Наверно только в наших доморощенных злодеях как-то взаимосвязано, — сразу делать грабеж, вместе с избиением.

Ведь все злодеи на свете, поступают цивильно, как бы по правилам игры преступного мира.

Даже в моей родной школе, негласно узаконилось правило среди хулиганов, когда жертва сама выбирало одно из двух: или избиение, или грабеж.

Вот почему нельзя обойтись, допустим, грабежом, а избиение оставить для другого, более подходящего человека.

Или же тогда конкретно избить, но не выгребать последние деньги из внутреннего кармана моего пальто.

Со мной же случилось и то, и то, одновременно.

Выбиты два зуба, сломана челюсть, нос, ребра, ушибы, так по мелочи.

Лишился заработанных денег, за последнюю неделю работы на частной овощебазе в Капотне.

Документы остались целыми, их в тайнике спрятал, так как понимал, что доверять нельзя: ни знакомым, ни людям с работы, никому.

Даже друзьям, ведь один друг, в кавычках, уже меня кинул.

Вырыл ямку в парке, завернул в целлофан, и всё.

Главное, место твердо запомнить, где припрятал.

В тот вечер из Капотни, возвращался в Выхино.

Ехал на автобусе, а потом шел пешком, срезая улицы дворами.

Там в районе Выхино, у меня свой дом.

Заброшенное двухэтажное здание, где никто не жил.

Он был предназначен для сноса.

Жильцов выселили, а дом никак не сносили.

Облюбовал одну комнатку, в которой на месте стояло неразбитое окно, скрипела на петлях кое-какая дощатая дверь.

Немного обустроил: вешалки под одежду, лежанка, стол, стул, кухонная утварь, полка с книжками, даже рукомойник.

Нет ни воды, ни газа, ни света.

Но зато не нужно платить за неё, к тому же находился один в целом здание.

Воду приносил из других домов в канистре, отопление и освещение заменила найденная керосиновая лампа, керосин приходилось покупать.

А готовил еду, кипятил чай, — на костре, в общем коридоре дома, где полы из бетона. Сделал вроде очага, из кирпичей, с подставкой под кастрюлю и чайник.

Наверно кто-то спросит, как же так: ребёнок, подросток, умеет выживать.

Ничего удивительного нет.

В детстве, скрываясь от насилия отчима, часто прятался в подвале нашего дома.

Сначала подвал был по-настоящему страшен, для одиннадцатилетнего мальчика, но гораздо страшнее оказаться в лапах отчима.

Так подвал дома, стал моим вторым домом

Темные толстые трубы, окутанные желтой стекловатой, по которым вечно что-то бежало, с урчанием двигалось, мрачные потолки, кирпичные стенки, где шныряли бродячие кошки и крысы.

Так же обустроил, свой личный уголок безопасности, в котором мог спрятаться от безумного ужасного мира.

Проблемы в школе с учителями, издевательства одноклассников, притязания отчима, — всё уходило куда-то... не мог выразить, объяснить даже себе.

В общем, мне становилось спокойно, безопасно, только одному находиться в полном одиночестве.

Тогда мог мечтать о разном, фантазировать о чем-либо; кем стану, или чем буду заниматься, когда стану взрослым человеком.

Немногим позже, Илья Кормильцев напишет песню для «Нау».

Где строчки: «я укрылся в подвале, я резал, кожаные ремни, стянувшие слабую грудь...»

Не знаю, может она пророческая, взятая с меня.

Только не укрывался от какой-то несчастной любви.

А просто прятался. От всех людей.

Можно сказать от жизни самой, тоже.

Мягкая лежанка, из старого матраса, нескольких досок снизу, кипятильник вместе с тусклой лампочкой, — там проведено электричество с розеткой.

Свой ключ от замка в подвал.

А самое главное свобода, книжки, которых мог читать, и никто не может меня ткнуть носом, что не сделал домашние задания!

Только поздно, перед самым сном, возвращался в квартиру.

Бабушка открывала дверь, охала, спрашивала, допытываясь:

— Где же ты ходил внучек? Есть будешь? А где же ты был всё время? воняет от тебя чем-то странным. Да лицо бледное.

— Да не, ба. Гулял с пацанами, вот они курили. Мне бы покушать, ба.

Потом быстро ел, наскоро мылся, ложился спать.

Отчим с матерью, уже спали в другой комнате, там же братик.

Я отдельно, в одной комнате, бабушка спала в другой комнате.

Когда отчим исчез, то мои укрывательства в подвале стали всё реже и реже.

Стало так, что не стало времени, на это дело.

Поэтому приспособлен к такой жизни, почти нелегальной.

Хотя да, ведь откуда у меня московская прописка?

На московских заводах, меня не брали на работу, в том числе из-за прописки.

Так же работал нелегально: на рынках, на базарах, в магазинчиках.

И вот последнее место работы, грузчиком на овощебазе, вместе с другими доходягами, которую выкупили чечены с большими деньгами.

Погрузка-разгрузка овощей в небольших мешках, в коробках, в ящиках, сортировка в тары. Как раз, в тот вечер выдали деньги за неделю.

Что злодеям мог сделать? Не знаю.

Их несколько, моя способность не стреляет пулями, она не активизируется в мгновение ока, а кулаки и ноги, вполне реальные вещи, заметно ощущая их на своем теле. Через время, когда пришёл в себя, поднялся, отряхнулся, сплюнул зубы, поискал зимнюю шапку из меха, её нигде не оказалось, видно тоже с собой прихватили злодеи, поплелся дальше, благо ноги остались целыми.

Наступило раннее осеннее утро, когда вышел на дорогу, ничего не соображая.

Потом не помню...

Я очнулся в комнате.

Понял, что очутился в больнице.

Мне показалось, что весь в гипсе.

Чуть пошевелившись, понял, что почти не так.

В гипсе одна нога, поясница, таз, туловище в бинтах.

Ещё в гипсе голова, нижняя часть.

Меня здесь врачевали, — понял, — и буду жить дальше, вполне возможно.

Тоже понял.

Не сопротивлялся уколам, кормления одной кашей через трубочку, капельницам, туалетным «уткам».

В палате было скучно, одновременно хорошо.

Прошел день, два, или неделя, не знаю.

Мне делали уколы, после которых хочется спать

Прежде чем в палате появился мужчина.

Нет, заходили медсестры, врачи мужчины.

А этот же выглядел посторонним, просто одетым в белый халат.

Я лежал, так как не мог встать, а он стал расхаживать по палате.

Говорить при этом:

— Моя жена сбила тебя на дороге, парень. Вот отвезли в больницу.

Эта больница, самая лучшая, дорогая в городе.

Тебе сделали полный рентген. Где надо, загипсовали.

Тебе понятно?

Чуть кивнул.

— Ты будешь писать заявление в милицию?

— Нет, — мотнул отрицательно.

— Тебе есть куда идти, после больницы?

Снова нет.

— Может, деньги ты хочешь?

— Нет, — также мотнул.

— Тебе что-то надо здесь? Может фрукты там, шоколад, сладкое, или что-нибудь?

— Нет, — помотал головой. Ведь не мог изъясняться словами из-за сломанной челюсти.

— А что тогда?

Жестом показал, что не могу говорить, нужна бумага, чем писать на ней: ручку, или карандаш. Он сразу догадался, в чем тут дело.

У него с собой нашлась авторучка, листок бумаги с папкой в твердом переплете.

Так получилось даже удобней, писать лежа.

Стал черкать слова на листе, а мужчина читать их, участвовать голосом:

— Мне нужен шанс. И книжки.

— Шанс? Книжки?— он удивился.

— А какие тебе книжки нужны?

— Что-нибудь из нового, — написал.

— Ладно. Будут тебе книжки. И телевизор цветной.

— А что ты умеешь делать?

— Я крой...., — голова закружилась, ручка выпала из пальцев.

— Кто, кто ты, крой... чего? — принялся спрашивать мужчина.

Но уже погрузился в сон.

Мне снились пальмы, почему-то фиолетовый фламинго.

Он стоял возле моря, смотрел одним выпуклым глазом на белого голубя, который куда-то летел высоко в голубом небе.

Через день в палате появился цветной телевизор, две стопки книг на тумбочке со специальной подставкой, чтобы их мог брать рукой, класть обратно, без посторонней помощи.

Теперь не было скучно, а только хорошо.

Сон, еда, лечение, быстро привели меня в норму.

Через неделю, мужчина появился снова.

Открылась дверь в палату, он вошел.

Как всегда работал телевизор, читал очередную книжку, по-моему, Полякова «100 дней до приказа», про армию, про службу.

— Привет парень.

— Здравствуйте, — с трудом выговаривал слова, у меня получилось произнести «здраст».

— Значит, поговорим.

Сначала он присел на стул, возле койки, внимательно осматривая меня как доктор.

— Знаешь кто я?

— Нет, пока нет.

Он усмехнулся. Люди часто так делают.

— Я Фишман, Лев Янкелевич.

— Из «Менатепа»?

— Да, из того самого.

Так как у меня находился цветной телевизор, то весь день смотрел новости, разные передачи. Поэтому был в курсе, что в Москве есть сейчас банк «Менатеп», а главный в нём, какой-то банкир Фишман.

Вообще тот телевизор сыграл со мной злую шутку, даже несколько шуток, навевая потаённые желания, ведь сначала он изменит мою жизнь.

Кстати, тогда же увидел ученого Сахарова, автора учебника по физике.

Он выступал с речами на съезде народных депутатов СССР.

Фишман встал, отошёл к окну, стоя спиной, стал спрашивать;

— Что ж, ты знаешь, кто я. Теперь давай поговорим о тебе.

Кто ты, что ты, откуда. И так далее. Кстати: при чем тут «крой»? Ты тогда написал об этом, в прошлый раз. Ты что, швея?

— Нет, не швея. Я не умею шить.

— Тогда как понимать?

Вот что ему сказать, весь такой поломанный, красивый в бинтах, на больничной койке: что, мол, герой, всё такое, приехал покорять Первопрестольную, имея при себе лишь черт знает что?

— Мне трудно объяснить, на словах.

— А ты попробуй.

— В общем; влияю на мозги людей, переделываю их, в лучшую или в плохую сторону. По моему желанию. Так сказать, перекраиваю заново.

— Заново?! А это интересно, очень, очень, интересно.

Стал нервно бормотать он, непрерывно расхаживая по палате.

— Хорошо, хорошо, ну допустим, ты такое умеешь. Допустим; у меня есть, один товарищ, которому, кхм, требуется, что-то поправить в голове, чтобы он, то есть он, своей рукой, подписал одну бумажечку. Возможно?

— В принципе, да. Нужно находиться возле него, или общение с ним.

— Понятно, понятно.

Конечно, еврей, к тому же банкир из московского банка «Менатепа», Лев Янкелевич, сразу просёк фишку, на чем можно поиметь выгоду.

Разумеется, используя меня, в своих интересах.

— А-а, а вот, это вот....., — стал сбивчиво говорить, не решаясь идти дальше.

— Говорите смелей, — приободрил его. — А то непонятно в чем дело.

Он успокоился, подошел к крану, из-под него выпил воды.

Затем присел на койку, осторожно, аккуратно, чтобы не задеть мою ногу.

Стал ее почему-то гладить.

— У меня в семье, личное горе. Есть дочь, она здоровая, хорошо растет, танцует, плавает, бегает. Но с головой что-то не то, понимаешь?

— Понимаю. Что ещё с ней?

— Она не ходит в обычную школу, учителя приходят к нам домой, но наверно это не так важно?

Я отрицательно покачал головой, он продолжил:

— У неё есть разные девочки подружки. Они нам говорят в последнее время, что Люсьен не такая, она изменилась..! Да сам замечал...

— А что врачи, доктора, вы обращались к ним?

— Ну конечно, водили к докторам, ничего не нашли, кроме булемии.

Вроде такой болезни, от нервов. Когда ешь и рыгаешь, ешь и рыгаешь, не можешь остановиться. Понимаешь?

— Понятно, — сказал, хотя ничего не стало понятно.

— Я попробую вам помочь, но... Но ничего не обещаю.

Он цокнул языком:

— В том то проблема: как я тебе могу довериться? На словах ты говоришь правильно, вроде «лев толстой», а на деле что, «хер простой»? Чем подтвердишь, скажем так, дарование?

— И вот это, — он показал указательным пальцем вверх. — Твой шанс. Только один.

— Я понял. Хотите на вас, попробуем. Хотя вряд ли вы желаете. Давайте на другом человечке, мне как раз, сосед бы не помешал, а то скучновато.

— Сосед? Ладно. Будет тебе сосед.

— А что с ним сделать?

— Что угодно. Хотя, сделай лучше его, — кинул он, уходя и захлопывая дверь.

За ней послышались шаги многочисленной охраны банкира.

На следующий день, в моей палате появился новый пациент.

Санитарки ему притащили другую койку, тумбочку.

Он слабоумный дурачок, парень лет 25, широкостный, полнотелый, специально присланный мне из «Кащенко», для опыта.

И для моего шанса.

Что про него, — типичный ипохондрик, гидроцефалия, шизофрения, присутствует слабоумие, невнятная разговорная речь.

Но уже потом стал так разбираться, сыпать терминами.

Тогда же, в палате, приходилось действовать по мере ощущений, на ощупь.

Он выглядел не очень буйным, а так, чуть помешенным, а медсестры сказали, что он будет на таблетках.

— Ну ты понимаешь, для твоей же безопасности, — медсестричка сделала лукавый вид, как бы стала заигрывать.

— Нет, давайте без таблеток. Он мне нужен как есть. Понимаете?

— Понимаем, Лев Янкелевич, предупредил об этом. Под твою ответственность, рыженький.

Кокетливо виляя задом под коротким халатиком, молоденькая медсестричка вышла из палаты.

Вот так дела! Мне 16 лет, только что вылез из подвала, а доверяют жизнь человека. Полностью. Правда, не совсем полноценного, но все же.

Уже потом с возрастом пришла такая мысль:

А что если человек проживает жизнь не совсем корректно.

То есть: когда человек уже взрослый, ему наплевать, сколько ему лет: 51, 52, или 53. С точки зрения совершенных действий.

Имеется в виду обычный человек.

Допустим мужчина, слесарь на заводе.

Ему без разницы, типа день прошёл и ладно.

Год прошел, ну ближе к пенсии.

А если взять мальчика: допустим меня.

С десяти лет, каждый прожитый день казался мне адом.

За один год в детстве, я бы взял как на войне, за сто обычных лет.

То есть за один детский год совершал столько, сколько не мог совершить ни один взрослый мужик за всю свою жизнь.

Эта гипотеза казалось абсурдной, но в тоже время правильной.

Ведь не зря доверили жизнь другого...

Тут покосился на «другого», который сбивал мои мысли громким храпом, на соседней койке.

Стал мысленно готовиться к процессу.

Что думал? Много чего.

Я повидал тогда: как бомжи мочатся, после на асфальте, растекается лужа мочи.

С маслянистой пленкой сверху.

Которая играет всеми цветами радуги, означая скорую смерть.

Когда цирроз, распад печени после распития «паленки».

Как люди живут на свалках, как люди живут возле мусорных баков.

Как они живут в подъездах. Как живут в метро.

Как живут на вокзалах. Как живут на кладбищах.

Как живут на рынках, в торговых палатках.

Всё знал, то есть познал, сам на себе.

Когда день, или ночь, сплетаются в один комок сжатого отрезка времени.

В подвалах, в заброшках, на теплотрассе, не имеет никакого значения.

Темно, значит ночь.

Немного светло, — значит день. Новый день.

Новые проблемы, как достать еду, как достать воду.

Как согреться. Как помыться, как подстричься

В свои 16 лет выглядел дедом обросшим.

Только бороды не хватало.

Теперь тот «другой», являлся для меня простой подопытной мышью, над которой должен совершить опыт.

Не знаю, человек падает, падает, как я, потом опускается на самое дно.

А потом бац. Какая-то невесомость, последний шанс.

То ли от бога, то ли от банкира.

Хотя какая разница, тот и другой еврей.

Вот и всё. Такая психология.

Фишман собирается использовать меня?

Добро. Только использую тоже его, для себя лично.

Не желал жить дальше с бомжами.

В заброшку в Выхино, мне уже не хотелось.

Хотелось жить как все нормальные люди.

С туалетом, с ванной, с нормальной едой.

Видимо повлияло мое пребывание в очень комфортных условиях, и телевизор.

Наступила ночь, «другой» храпел.

С ним не общался в тот день, когда его доставили в палату.

Он все время спал и спал.

Наступила ночь, «другой» храпел, медперсонал затих, тогда приступил к работе....

Я в скафандре, опускаюсь на чужую планету.

Ее поверхность изрыта червоточинами, изъеденными плотоядными червяками.

Мне нужно зачистить поверхность, от них, своим мощным лазером.

Надо мной парит мой космический корабль, в форме голубя.

Так почему-то надо, чтобы он выглядел именно таким.

Поверхность планеты, вскоре стала выжженной пустыней с песком и барханами, вместо извилин. Теперь нужно посеять семена на планете, чтобы она не осталась совсем пустой, из моего заплечного ранца. Семена новой жизни...

— То есть, ты как бы высадился, просто посадил семена?!

Недоумевал Фишман, когда появился вместе с каким психиатром, через пару дней.

Тот врач, сначала осмотрел моего подопытного, а он стал связно говорить, отвечать на вопросы из тестов, выказывая некоторую логику.

Психиатр удивился заметным превращениям, при этом сообщив об тех фактах банкиру, затем забрал пациента, обратно, с собой.

— Ну да.

— Когда же в основном проявиться, до конца?

Я пожал плечами.

— Не знаю. У всех по-разному. Он будет вполне обычным человеком, конечно не профессором, а вроде слесаря, грузчика, ну или сантехника. Ведь они тоже нужны в повседневной жизни.

— Но разве так можно поступать с человеком?

— Не знаю, когда как, — решил схитрить.

— Иногда не получается. Вот хоть тресни, а не получается.

Продолжал врать.

— Может с вами не получится. С дочкой вашей. Это ж то дело такое, сами понимаете.

— Богоугодное, — с трудом выговорил слово.

Хотя при чем тут бог.

Способность моя, основана на науке.

Никакого тут бога, или дьявола, нет и в помине.

Одна наука, физика, еще так сказать, моя уникальность.

Но людям нравится, когда поизношу слово «бог», они тут же суют мне деньги. Будто я мессия. Хотя был бы мессия, то есть Христос, взял бы он бумажки?

Думаю, нет. А я брал.

Потому что без денег нельзя прожить.

Без любви можно. А без денег нет.

Деньги у людей, новый бог, которому они готовы служить вечно.

Понимаете, в чем дело: зачем человек живёт, если он не помнит, не знает, или всё же забыл.

Вот один мой главный секрет: Нужно посмотреть на себя как со стороны.

Нет, в зеркало смотреть не надо. А со стороны. С другой стороны.

Надо выйти из тела, посмотреть на себя, дальше управлять самим собой.

Примерно как в игре, когда смотрите на любимого персонажа, управляете им сверху, уже вне игры.

Захотели, чтобы он пошел, вот он пошел в том направление куда указали.

Захотели, чтобы он сделал то и то, он тогда станет выполнять ваши команды.

Нет, не можете? тогда, увы. Поздравляю, Вы не кройщик.

Даже не пытайтесь им стать, никогда.

С наступлением весны 1990 года, после выписки из больницы, поселился в коттедже, у Фишмана, с семьей

Лечение дочери, плюсом подписание какого-то важного документа от его знакомого, требовало такого шага.

Но вышло плохим решением, для нас двоих.

Банкир, после обработки своего компаньона, всё время подозрительно косился.

Приставил человека из охраны, чтобы он постоянно ходил, следил за мной.

Затем случайно, подслушал разговор, как Фишман, распорядился, тому охраннику, чтобы он меня «убрал». После излечения дочки, чисто, без свидетелей.

Я почувствовал прямую угрозу своей жизни.

Конечно, понимал, что теперь либо он, либо я его.

Это только вопрос времени.

Предпочел тот вариант событий. Где, чтобы я его.

Так сказать, устранил. Без стрельбы. Без крови.

Вскоре «оно» произошло: незаметно для него провел сеанс над ним.

Банкир превратился в маленького ребёнка, в умственном плане.

Всех такой расклад устроил; тайных конкурентов, его знакомых, того охранника, супругу с дочкой, ведь все капиталы переходили к ним, меня тоже.

Его дочь вылечил, как он хотел.

Контракт выполнен, в полном объеме.

Всё же так не хотелось покидать тот великолепный дом, но приходилось.

В мае окончательно съехал.

Дальнейшие события требовали этого, иначе был бы связан по рукам, а я предпочитал быть свободным художником, как папа.

В начале 90-ых годов, окружающие люди смотрелись слишком юными, роковые события проистекали быстро, а время шло достаточно медленно, именно для вечно торопящейся жить, молодежи, последнего потерянного советского поколения.

В 17 лет, мы ощущали себя взрослыми, чтобы действовать вполне логично и ответственно, разумеется, по нашим меркам сумасшедшего времени перемен.

Нам казалось, что у всех людей достигавших тридцатилетний возраст, начинается седая невесёлая старость. Такое загадочное обстоятельство тогдашней реальности.

Чумак, Кашпировский, Джуна, — они сделались первооткрывателями в новой области психотерапии, которой называл «кроением», через экран телевизора.

Разумеется, они обладали зачатками некоторых способностей влиять на мозг человека, пусть даже посредством гипноза, действующего в первую очередь на медицинские показатели.

На вырученные деньги от гонорара банкира и его знакомых, над которыми тоже проводил небольшие лечебные сеансы, от головных болей, мигрени, всего такого, по объявлению в газетке, снял кое-какое жилье.

Конечно, не в центре, а так, скромную комнату в «коммуналке».

Купил новую одежду на рынке, записался в библиотеку, ещё на коммерческие курсы по психологии, они оказались платными, но мог пока себе позволить.

Ходил на выставки, в музеи, на концерты, старался завязывать полезные знакомства, для поиска подходящей для меня работы.

Находился в раздумьях, в какой новой области приложить свои руки и ум.

Еще дома на родине, понял, что сейчас существуют огромные возможности, для молодых творческих людей, которые самонадеянны, полны сил, мечтаний, желаний прожить жизнь как можно ярче.

Я считал себя тоже таким же, насмотревшись цветного телевизора в моей палате.

Кроме психотерапии, можно пойти в игорный бизнес, повсюду открывались казино, игровые дома. Там требовались портье, крупье, прочие.

Стать трейдером, брокером, или дилером на торговых биржах: в газетах уже печатали биржевые сводки.

Но как понимал, для этого надо учиться на какого-то «менеджера».

Ещё появились маркетологи, промоутеры.

Пойти в сетевой маркетинг по продажам «гербалайфа», других БАДов.

Благо не надо учиться, хотя для этого нужно внести первоначальный взнос за распространяемый товар.

Или податься в рекламу, создавать рекламное кино, сочинять крутые слова.

Уже тогда по телевизору стали показывать рекламу.

Это были простые заставки, между передачами, появляющимися на экране секунд на двадцать.

Заставка, на нашем мутном черно-белом телевизоре выглядела примерно так: большими буквами сверху написано «реклама», какие-то расплывчатые картинки, сами слова в середине: «мы продаем памперсы», или: «мы продаем сникерсы», или же: «мы продаем сникерсы и памперсы».

Мелким текстом внизу, — «товары из Германии», неразборчивые адреса, телефонные номера, ещё какие-то цифры.

Мне самому, маме, бабушке, другим, непонятно: что такое памперсы?

А что такое сникерсы? Это еда? Бытовая техника, а может автомобили?

Честно говоря, думал, что какие-то игрушки, вроде детского конструктора.

В советской глубинке, простые люди не знали непостижимые слова: майонез, кетчуп, тостер, или блендер.

Поэтому досадовал: зачем нельзя, понятно объяснять зрителям?

Например, снять красочное кино, только коротенькое, как музыкальный клип?

Со звуком, с музыкой, с понятным текстом, который произносит диктор, или красивая девушка в кадре волнующим голосом.

Ещё можно пойти в шоубиз, там делать поп-звёзд, организовывать концерты для них, снимать музыкальные ролики.

Но всё для меня пока оставалось темным лесом с волками, в который боялся соваться без нужных связей.

Я не старался афишировать самого себя, только при случайных встречах с интересными людьми лишь намекал, что обладаю некоторыми способностями, поэтому могу оказать полезные услуги состоятельным господам, за определённую сумму. Разумеется, приличный процент от суммы пойдет тем, кто нас сведёт.

На одной из таких встреч узнал концепцию отношений под названием «друго–меры», глубоко повлиявшую на мою дальнейшую жизнь.

Произошло в ходе беседы со встречным, о ценностях западной жизни.

Как-то раз один человек, которого считал своим другом, позвал меня прогуляться на бесплатный концерт каких-то рок-групп, выступавших в местном «ДК»

А после, товарищ пригласил к его знакомым девушкам, они тоже оказались на концерте. Сначала мы их искали в одном месте на крыльце, когда их там не оказалось то пришлось идти в другое место, на автобусную остановку.

Товарищ заприметил свою девушку, с подружками.

Их оказалось две, одна из ничего такая блондиночка, высокая стройная.

Товарищ с девушкой шел впереди, подружки отстав и сбоку, я же плелся позади всех. Потом мы вернулись назад, оказались на крыльце «ДК».

Там оказался ещё один крендель, сидящий на ступеньках, парень с длинными волосами, похожий по образу на хиппи, он курил сигарету.

Тут увидел, как друг тоже курит рядом с кренделем.

От неожиданности подскочил к нему:

— Ты что, друг хороший, куришь? Не знал.

— Да нет, так, балуюсь.

Крендель тут произнес, затягиваясь сигаретой:

— Есть друзья, а есть другомеры.

— А это как? — обратился к патлатому кренделю.

У нас завязалась беседа.

— Ну как, примерно так, — стал он объяснять. — Вот есть друг, но со своей меркой. Типа ты мне друг, но есть строго определённые границы, за которые не стоит переходить. Затем второе: друг, но который якобы находиться в другом измерении. Вроде как он обладает другим менталитетом. Вроде европейца, или гея, или еще лучше, когда субъект состоит в шведской семье.

— В Европе это нормально, но в России. Боже упаси.

Есть ещё третье: друг, когда он совсем другой, поэтому меряет ваши отношения в дружбе своей мерой. Отличные от того, что вы, допустим, имеете в виду в данный момент. Поэтому в нашей жизни не существует больше друзей, а есть только другомеры.

— И как их распознать?

— Да никак, нет способов уберечься от них. Только, так сказать, познавая на своем опыте.

После этого общения, в уме принялся развивать мысль дальше: а что если вокруг меня больше нет; ни друзей, ни подруг, ни людей, ни знакомых, ни коллег.

Ни даже родственников, а есть только сплошные другомеры.

Которые что-то постоянно меряют и отмеряют.

Пришлось пересмотреть свое отношение к дружбе, к знакомым, теперь стал оценивать людей, от степени полезности или неполезности, для меня, в конечном счёте. А тот друг вскоре выбыл из моего круга общения, ведь он стал для меня абсолютно неполезен, у него на уме остались одни гулянки, к которым скоро добавились азартные игры на деньги в споро открывавшихся казино.

Когда предоставлялась возможность, то ходил на выступления всевозможных экстрасенсов, прорицателей, колдунов, магов, ведунов, шаманов, гипнологов, парапсихологов, в том числе грамотных шарлатанов, именитых и не очень.

Их афиши, рекламные листовки, клеились на каждом углу.

Подмечал, ни сколько за тем, что они умеют делать, или не умеют, для меня не важно, а как они делают: как двигаются на сцене, какие применяют жесты, какие слова выговаривают. Такие наблюдения выходили школой хороших манер, как подать себя будущим клиентам.

Выступающие мастера, бывало, практиковали массовый гипноз на зрителях, иногда у них получалось, иногда нет, так происходило от силы способностей, вогнать сразу хотя бы несколько людей из зала в лёгкий транс, похожий на сон.

Во время этого, сам пробовал вмешиваться в процесс, в одном случае желая воздействовать на окружающую публику, в другом, повлиять каким-то образом на самого экстрасенса. Но ничего не удавалось.