Однажды Тони появился в детдоме, сильно пьяный и без охраны.

Наступил поздний вечер. Тогда задержался после ужина, в столярном помещении, готовился к тренировке. Двери были закрыты, но его пропустили.

Потом он нашёл меня. Хотя там все знали, где можно найти.

Он вошёл в столярку, дверь нараспашку, стараясь не качаться, хотя от него так и разило перегаром, одежда растрепана, в бурых пятнах.

Тони криво ухмыльнулся, показал мне левую руку.

В области ладони, у него намотано тряпкой, там кровоточило.

Оно выглядело ужасным месивом.

Без всяких вопросов, самому пришлось быстренько идти в медкабинет, за медсестрой Риммой, которая дежурила в ту ночь.

После всего того, как ему оказали медицинскую помощь, точно не знаю какую именно, ведь ушел проводить тренировку, может зашивали, может обработали и сделали перевязку, Тони рассказал, как было дело. По его словам, он устроил с друзьями пикник, помимо этого, там были стрельбы по мишеням из боевого оружия.

Потом Тони, уже дома, решил по пьяни разобрать и почистить свой револьвер.

Как обычно бывает, подвела техника безопасности.

При разборке произошёл выстрел.

Пуля прошла навылет, проделала дыру в ладони, Тони взял водителя, прыгнул в тачку, примчался сюда.

Мы поговорили о жизни, затем он уехал.

А потом Тони, после того как зажила рука, стал приезжать каждый раз, когда захотел поесть и пообщаться. И представьте абсурдность ситуации.

Теневой король города, приезжает в несчастный приют.

Обедает в детдомовской столовой и дружит, с каким-то недоумком вроде меня.

Обычно процедура выглядела так.

Тони звонил с сотового телефона в детдом, секретарше Эльвире, говорил ей:

«Слушай милая, сегодня приеду. Пусть местный «Аль Капоне» ждет к двум часам, и «там» подготовьте».

Там, — это столовая, вымытый стол, накрытый белой скатертью.

Чистые вилки и ложки, стаканы, салфетки, приправы, хлебница, ещё графин с водой, или пустой, Тони иногда привозил собой ящик минеральный воды «Боржоми», в стеклянных бутылках. А еда вся из детдома была.

Наверно Тони привык к ней за десять лет той жизни, ему хотелось снова отведать забытый вкус детдомовской пищи. Не всегда же питаться в ресторанах.

А вот Аль Капоне, — это я, Тони так прозвал, когда узнавал о моих художествах, вытворяемых в детдоме.

После звонка Тони, Эльвира принималась искать меня, или наказывала через ребят, чтобы они передали послание. Затем бегала в столовую к шеф-повару, сказать, чтобы всё подготовили, к приходу патрона.

А мне приходилось терпеть и не кушать, до условленного часа, когда я и Тони сядем за стол, накрытый белоснежной тканью.

Ведь другие столы, вообще никогда не накрывались скатертью, даже для начальства, а для нас делалось исключение из правил.

После тех осенних праздников Тони сразу приехал в детдом.

Сам заходить не стал, а послал за мной своего «шкафа».

Меня нашли, «шкаф» пробурчал, — иди за мной, тебя шеф ожидает.

Тони стоял возле машины, о чем-то разговаривал по мини рации.

Мы подошли ближе. Он закончил переговоры, убрал рацию, сразу приступил:

— Я слышал, тут разборки устроил?

— Есть такое.

— Весь город гудит, а я ни сном, ни духом, сейчас только узнал.

— От кого?

— От того, от того... давай рассказывай, не тяни. Мало времени.

Я стал рассказывать по порядку, Тони хмурился.

Когда закончил, Тони произнёс:

— Если это так, то ты спасён. Те людишки, нажаловались большим дядям, а те дяди, нажаловались мне. Понятно?

— Понял.

— Понял он, слышь Тайсон, дай этому «Аль Капоне» мою визитку.

Тот «шкаф» достал из пиджака кусок картона, протянул мне.

Повертел в руке, разглядывая его с недоумением:

— Это что? А что за цифры?

Тони засмеялся:

— Ну ты деревня, это визитка, а цифры — номера телефонов нынче такие.

Вот для таких, — Тони достал рацию, показал.

— Сотовый телефон, называется. Когда заработаешь много денежек, возьми себе. Не пожалеешь.

Я усмехнулся. Он что, шутил? Иногда было непонятно по выражению лица, по словам: шутит, или говорит всерьез.

— Если что, звони в любое время, через «восьмерку» как в межгород, понял, «Аль Капоне»?

— Разберусь, не маленький.

— А ты молоток, одобряю. Давно надо было устроит здесь чистку.

Короче: с теми, вопрос закрою, кому ты руку сломал тоже.

— Вадик заводи, поехали, — кинул он водителю.

Тони пожал мне руку, сел в тачку, они все уехали.

Потом он узнал, что открыл карате, вечером он специально заехал, посмотреть на тренировку. Ему понравилось, он похвалил, обещал помочь со снаряжением: перчатки, капы, шлемы, лапы, новый боксёрский мешок.

Даже достать несколько штук настоящих кимоно, из Японии.

Обещание сдержал потом, доставил и подарил.

Экипировку мы потом использовали в особо зрелищных поединках.

Бойцы в кимоно, в зубах капы, на ладонях перчатки, — полный восторг!

Потом узнал, про мою разборку с ларьками. Откуда, кто его знает.

У Тони существовала сотня ушей и глаз в городе.

Он приехал, пожурил меня, сказал, что нельзя устраивать такие вещи по беспределу, чтобы впредь не был в действиях полным отморозком.

А лучше, звонил бы ему, хотя бы набирал через пейджер, — Тони подарил свой.

Проницательный Тони знал всё, мне казалось, даже наперед, что произойдёт дальше. Ещё раз повторюсь: почти всегда невозможно понять, оценить сразу в данный момент настоящий смысл его изречения, высказывания, мысли.

В том числе и шуток. В каждой шутке, есть только доля шутки.

Однажды Тони, разоткровенничаясь, сказал странную вещь:

«Понимаешь, мне сейчас 47, скоро стукнет полтинник. Заработал кучу болезней, но я своё прожил, дай бог каждому. А ты молодой, но глупый, потому что молодой. И вот представь себе ситуацию: что было бы, если бы мою голову пересадили бы в тебя, в твое тело? Вот существовала бы на свете такая операция... да что с тобой говорить, всё равно не поймешь правильно, тебе не дано. Пока не дано...»

Уже потом понял, через много лет, истинный смысл его слов.

А в тот день, я такой наивный, — да что тут непонятного: твой ум, мое тело, да мы горы свернем с такими возможностями.

Тони лишь грустно усмехнулся, — нет, не то.

Не стану объяснять здесь, зачем? Кто поймет, тот поймет.

Тогда почему-то обиделся на него, ушёл к себе сразу, мы не общались с неделю.

Тони всегда говорил со мной по-умному, хотя толком нигде не учился.

Заявлял, это лишь самообразование и жизнь.

Каждая встреча с ним превращалась в маленькую лекцию.

У писателя М. Горького есть книжка «мои университеты», а это были, — университеты от Тони. Он учил логически мыслить, рассуждать с помощью психологии, делать правильные выводы, вдалбливал разные житейские премудрости в молодую голову.

Приучил к основам самообразования, самоорганизации.

А вы думаете, чего тут стою перед вами весь такой умный? Заслуга Тони.

Для детдомовских ребят, я являлся учителем, а для меня учителем, — сам Тони.

Тони не звал к себе напрямую, — приходи, и ты станешь бандитом.

Он был гораздо хитрее, приучал к себе, к своим делам.

Обеспечивал подработками.

Куда-то съездить на шикарном авто, установить несколько розеток в новом коттедже. Подключить джакузи с подсветкой на вилле, сделать теплые полы, электроподогрев в сауне, подсоединить светодиодную ленту на натяжных потолках, в шикарном пентхаузе.

За выполненную работу, получал живые деньги, потом меня привозили обратно.

Выходили копейки, но всё же, без которых невозможно прожить человеку в мире ушедшего социализма. На них покупал новые трусы, носки, футболки.

Ведь на копейках не особо разгуляешься в ресторанах и в ночных клубах.

На одной из таких подработок, пересекся с человеком, имеющим под началом маленькую фирму. Он занимался пожарной сигнализацией и безопасностью: монтаж, установка, обслуживание, — все дела.

А в детдоме, отродясь не было таких вещей.

Из пожарного оборудование в детдоме имелось несколько просроченных огнетушителей, оставшихся ещё со врёмён брежневского застоя, пара пожарных стендов, наверно все видели такие.

Красный щит, на нём висят топор, багор, лопата, ведро в форме пирамиды.

Всё выкрашено в красный цвет.

Ещё внизу находится вроде ящика с песком, для тушения тлеющих очагов возгорания.

Сказал тому человеку, — что у нас полный швах, беда и проблема с ней, может, он и его фирма, возьмутся за работу в большом объеме.

Он ответил, почему нет, — надо встретиться с начальством, посчитать рабочую смету по деньгам, потом конкретно договариваться.

На следующее утро заходил, к Игорю Валентиновичу.

У меня появился свой интерес, ведь тот человек, обещал взять к себе на монтаж сигнализации, к тому же мне капал процент от сделки, как посреднику.

Директор внимательно выслушал мое предложение, затем сказал, пусть тот человек подходит и считает объемы. Я передал, они встретились.

Считали-считали, пытались договориться, но ничего не вышло, не сошлись в сумме. Тому человеку, было очень не выгодно браться за меньшую сумму, а у директора таких денег не оказалось в его распоряжении.

Почему Игорь Валентинович не попросил тогда денег у Тони на новую пожарную сигнализацию, установку гидрантов, специальных шкафов с пожарными рукавами, с современными огнетушителями, — кто его знает.

Существовало даже помимо денег Тони, куча возможностей проплатить работу фирмы: через аванс на предоплату, через бартер, взаимозачет, через налоги, прочие и прочие финансовые схемы, — но это осталось для меня вечной загадкой...

Тут Тони предложил съездить на «стрелку», поручая серьезное и циничное дело.

Поначалу отнекивался от того предложения, думая, что предстоит бандитская разборка.

Но Тони стал объяснять ситуацию на пальцах.

Я слушал его, не перебивая, иногда кивал, в знак согласия.

Как обычно мы сидели в столярке после обеда, когда никто нас не мог потревожить.

— Слушай брат. Тут такое дело. Ладно, начну сначала. В России есть рынки, есть торговые, есть рынки политиков, торговля наркотой. Рынки живым товаром.

И есть рынки инвалидов. Да, да, не удивляйся. Хороший инвалид, знаешь, сколько стоит? В баксах? Короче: инвалид сам по себе ничего не стоит, но.

— Но, — тут Тони выдержал паузу, отпивая коньяк. — За каждого инвалида, государство платит деньги, тем или иным способом. Есть три вида инвалидов, с которых мы, получаем свою долю. А доля, это святое, знаешь?

Так вот три типа: первый, — вполне здоровые и ходячие; второй, — попросту калеки, без рук или ног, они жрут, срут, лежат, портят воздух.

Ну а третий — живые трупы, как овощи. Как понимаешь, все они возникают не из воздуха, а из детских домов.

Короче: ты был на войне?

Нет, а я бывал в Афгане. Дело не в этом.

Как поступает командир с тяжелоранеными в окружение, когда нет вообще вариантов?

Не знаешь? А я знаю.

Пристреливает их.

И знаешь почему?

Да чтобы они не попали в плен, не мучились дальше.

Понимаешь мысль?

Тот третий тип, мы, их пристреливаем, Убиваем без мучений. Один укол и всё.

Хочешь спросить какой смысл в этом?

Деньги. Деньги и надежда на будущее.

Мы забираем у них органы для трансплантологии больных людей, которые действительно нуждаются в этом.

Пойми! Мы как бартер: они дают нам органы, а мы им лёгкое избавление от этого ада в кровати.

Первый тип, на них дают разные квоты и скидки, кроме выделяемых денег.

Ну а второй тип, просто никчемный: ни рыба, ни мясо.

Самый доход, с первого и третьего типа.

Короче: ситуация такая, — в соседнем городе есть детдом инвалидов.

Я в нем имею свои интересы.

Скоро в него прибудет новая партия детей инвалидов, из Подмосковья, из Переделкина, если ты знаешь.

А не знаешь? Это хорошо, меньше знаешь, лучше спишь по ночам.

Но перед этим, в тот детдом приедет человек, чиновник из Минздрава, распределяющий инвалидов.

Он привезёт документы на них.

Мне нужно чтобы мой человек, появился там.

Отсортировал тех инвалидов по типам.

Нужны годные: первый тип и третий, ведь за них плачу бабки.

И очень хорошие бабки.

Понимаешь, тут не пошлешь абы кого, вроде Боба или Тайсона, нужен человек с понятием, вроде тебя. Ты же детдомовский, разберёшься на месте, что, да как.

Да нет, детдомовский раз ты здесь, в детдоме, то можешь считаться таковым. Отныне посвящаю тебя в детдомовского пацана.

Согласен? Вот и хорошо.

Завтра приходишь сюда, прыгаешь в тачку с Вадиком, едешь в Эн-ск.

Далее сортируешь типов, платишь бабки из «дипломата».

Моего «дипломата», не забывай. И можешь валить назад.

Да, оденься приличней. Пиджак, галстук с рубашкой

— Вот аванс, — Тони достал из пиджака толстую пачку денег, положил на стол, пальцем медленно придвинул ко мне. — Зайди в бутик. Тут хватит на всё.

С твоим директором разберусь, прогула не будет.

Тогда не знал, что это элементарный распил бюджета государства, и черный рынок торговли органами. Я сидел и попросту охреневал от всего услышанного.

Хотя, что тут говорить, Тони всегда меня чем-то ошарашивал.

Рассказами, про постель.

Он мне предлагал девушек, — отказывался, ведь верил, в двадцать лет в непродажную любовь.

Тони в особняке, он сам рассказывал, устроил оргию.

Несколько красивых обнажённых девушек становились раком, в круг.

Чтобы их попы были совсем рядом. Их десять, или больше.

Посередине этого круга Тони, и его друзья, банкиры и бизнесмены, — сношали в разные места тех девушек.

Смысл был в том — кто быстрее кончит, тот проиграл.

Сама игра называлась «одуванчик».

Кстати, как узнал потом, даже в советские времена, столичные метрдотели и мажордомы, — знали, что это такое; игра в «одуванчик».

Наверно мода пошла оттуда: вызывать десять женщин на двоих богатеньких «буратин». Не осуждаю, всех, кто участвовал в оргиях: каждый живет, как может.

На «лекциях от Тони», он приводил реальные примеры из жизни, вроде таких: один чиновник кинул банкира, или: один бизнесмен заказал убийство другого бизнесмена, притом, что они оба были друзьями, но не поделили молодую любовницу в итоге.

Или: двое городских драгдилеров попались на крупном сбыте товара, теперь они требуют, чтобы их вытащили из СИЗО любой ценой, иначе они сдадут всё, что знают, и кого знают.

Тони раскрывал подробности и детали каждой ситуации, описывал характеры, давал предварительную оценку действий, выдавал секретные расклады и пружины взаимодействий таинственного устройства под названием «преступный мир».

После, говорил, представь, что ты на моем месте, — как ты, именно ты, а не я, поступил бы?

Немного задумывался, меня начинал разбирать смех, — где я, и кто такой?!

Смешно представлять самого себя на месте короля Тони.

Но Тони не сдавался, — давай, привыкай, не стесняйся, побудь на моем месте, хоть немного в мыслях.

Мне волей неволей приходилось признать его откровенную правоту в совершении справедливости, пускай жестокой и не совсем гуманной, — я поступил бы точно так же, как ты, Тони. Они не должны жить...

В тот раз, тоже так вышло, Тони убедил меня, и на следующее утро, отправился в краткосрочную командировку, в костюме бренда «Версаче», в белой рубашке от «Армани», сжимая в руках черный «дипломат».

В нём лежал миллион рублей. По нынешнему курсу, почти 25 миллионов.

*

Детский дом инвалидов, оказался почти такой же копией нашего детдома, как тысячи других детдомов по всей России. Имею в виду не внешний облик зданий, время постройки, количество этажей, бытовые условия, цвет крыш.

Дело вовсе в ином.

Что его тут описывать: вокруг детдома забор, пусть он выкрашен в приятный красный цвет. Двухэтажные здания из КПД, на въезде и на входе установлены оптимистические плакаты, вроде таких, которые призывали: «человек, всегда остается человеком!», «инвалид — будь сильным и мужественным!»

Во дворе проложены асфальтовые дорожки и площадки для прогулок «колясочников» и ходячих ребят, которые передвигались с помощью костылей, опор, тростей. На входе в главную дверь, сделан специальный подьем, без ступенек, с поручнями, — пандус. На окнах решётки, внутри по коридорам полы выстланы керамической плиткой, а по лестницам проведены также пандусы со стойками перил и держателей.

С первого шага за забор, а потом за порог, меня охватила гнетущая атмосфера безысходности и отчаяния. Хотя тут чистенько, довольно уютно, ведь для кого-то из людей этот дом служит обычным местом работы.

Мы подъехали к детдому, когда у них наступило время завтрака.

Вадик припарковался, вышли из авто, пошли к входу, сквозь аллею деревьев.

Стояла осень, но все дорожки чисто подметены от упавших листьев дворником.

Зашли в двери, возле входа была вахтёрская комнатка, заглянул туда, в ней никого не оказалось. Тогда, я и Вадик, отправились дальше по коридорам, бродить в поисках директорского кабинета. Вокруг царило чувство медленной смерти.

Это трудно объяснять другим людям, которые никогда не бывали в таких местах.

Оно что-то вроде невидимого облака, втягивает в себя окружающих как в болото.

Мне стало интересно здесь немного осмотреться, своего рода провести самостоятельную экскурсию, Вадик не возражал, поэтому мы не стали спрашивать у проходящего мимо нас персонала, где находится приёмная.

Просторный коридор первого этажа, здесь отделение «колясочников», судя по названию.

По обоям сторонам коридора выкрашенного в салатный цвет, комнаты, называемые палатами, — палата номер четвёртая.

Прочитал на одной из открытых дверей в неё.

Заглянул туда. Несколько кроватей, на которых лежали дети разного возраста.

Кто-то под одеялом, кто-то поверх него.

У всех лежащих не хватало каких-то конечностей: рук или ног.

На постели у некоторых в беспорядке валялись отстегнутые протезы.

Возле них инвалидные коляски, туалетные судна.

Окно немного приоткрыто, для проветривания от неприятного запаха.

Один из них, увидел меня, стал угугать: «угуг, угу, угуу...»

Наверно он не мог выговаривать слова и вообще говорить, хотя он выглядел большим мальчиком.

В ответ помахал ему рукой, он продолжил угугать дальше, ещё чаще и громче.

Показал знаками, что не понимаю.

От того, что его не понимал, тот мальчик задергался под одеялом как червяк, вдруг заревел и зашёлся в плаче.

— Что вы тут делаете?! — раздался возмущённый голос сквозь плач возле меня.

Низенькая женщина, с хмурым и раздражённым выражением на лице, одетая в белый халат, наверно прибежала нянечка или санитарка.

— Ничего. У нас назначена встреча с вашим начальством.

— Так идите! Второй этаж направо. Нечего тут шляться посторонним!

Я развернулся, пошёл назад, Вадик за мной.

А та санитарка ещё долго ворчала нам вслед

По дороге, всё равно заглядывал в палаты, не хотелось, но глаза всё равно неосознанно проникали внутрь, двери были наполовину прозрачными, с окошками из стекла. В некоторых палатах возле кроватей копошились нянечки, они кормили из мисок с ложечки ребятишек без рук, переносили детей в коляску или укладывали их на каталку, меняли им постельное белье, санитарки швабрами мыли полы.

Не хочу об этом долго рассказывать...

Мы поднялись на второй этаж, зашли через девушку секретаря к директору.

В кабинете нас уже ждали.

Располневшая женщина в кресле, мужчина сидел на стуле сбоку стола.

У него была довольно необычная внешность, на носу роговые очки, на голове обширная лысина, лишь по бокам к ушам спускались густые пучки темных волос.

Он выглядел каким-то доктором или учёным, или похожим на милого дядюшку с добрым характером, который придавала ему лёгкая улыбка. Едва заметная.

Ведь он серьезный человек, приехал издалека не шутки шутить.

А до нашего прихода наверняка они разговаривали о чем-то смешном или забавном, вроде пересказа какого-нибудь забавного случая.

Как понял, женщина директор этого детдома, а мужчина поставщик свежего «товара». Я начал первым:

— Здравствуйте. Мы от То...

— Никаких имён! — тут же замахал руками мужчина. — Ни ваших, ни наших.

Боже, с кем приходиться работать!

— Да понял я, — раздраженный из-за того, что меня пристыдили как мальчишку, с решимостью сел за ближайший стул, Вадик вышел к секретарше, наверно разводить с ней шуры-муры, хотя он улыбнулся мне при уходе, мол, не дрейфь, всё нормально.

— Миша, успокойтесь, молодой человек проявляет вежливость, — вмешалась женщина.

— Господа, давайте приступим к делам, — я постучал пальцами по «дипломату», который водрузил прямо на стол, возле себя.

Тут произошло нечто неожиданное: вместо добряка учёного с улыбочкой, внезапно возникнул совсем другой человек. В глазах появилась сталь, губы твердо сжаты в полоску. Мужчина резко пригнулся к столу, расположил локти на столе, сцепив ладони, застыл в напряжённой позе.

Выражение его лица стало хищным, жестким и пугающим, одновременно.

Он уставился на меня, не моргая, точно сова, огромными белками глаз, которые ещё увеличивали линзы очков. Я совсем поник от страха, точнее от такого превращения из нормального человека в прожорливую акулу.

Ещё успел подумать, — какой тут нафиг дядюшка, это же самая настоящая акула.

Она любого сожрёт и не поморщится.

Поэтому стал его называть про себя Акулой, вместо Миши.

Так я думал, неотрывно глядя, не в глаза, нет, а куда-то ему в лицо: на переносицу, или на чисто выбритый подбородок.

Прямо взглянуть Акуле в глаза, не решался.

— Миша, ну хватит пугать мальчика, — томно протянула женщина.

Конечно, от её взгляда не укрылась борьба наших лиц и выражений.

Акула вновь переменился в дядюшку.

— Ладно, что ж, приступим, так приступим, — он расслабленно откинулся на спинку стула. Рядом с ним на соседнем стуле находился кожаный портфель.

Он раскрыл его, достал несколько папок, аккуратно положил на стол стопкой, затем придвинул ко мне. На первой папке вверху той стопки, была надпись: «Личное дело № 1677/141».

— Для начала, дальше как пойдёт, — проговорил Акула, наслаждаясь победой, точнее тем устрашающим впечатлением, которым произвёл на неопытного пацана, коего он считал меня. Это ясно читалось на лице, по его выражению во взгляде.

Директриса нажала кнопку на аппарате:

— Верочка, если будут меня спрашивать и звонить, то я в администрации.

Взял в руки ту первую папку, раскрыл, попытался сосредоточиться на выполнении поставленной задачи.

Задачу ведь передо мной поставил Тони, я пообещался её исполнить.

Если её не выполню как надо, то...

Тони, конечно, не убьёт, но последствия будут не очень хорошими. Для меня.

Поэтому погрузился в изучение личного дела.

На первой странице, анкетные данные: фото, ФИО, возраст, рост, вес.

Инвалид, мальчик подросток, 14 лет.

На второй краткая биография: где родился, где жил, есть ли родители.

На третьей, диагноз: ДЦП в средней форме, ходячий, имеются умственные способности.

На следующих листах, были вклеены и подшиты: справки, выписки, описания диагноза, развитие болезни. Эти пролистал, не особо вчитываясь в разные термины. Так, этот подходит под первый тип, значит берём.

Откладываю папку в сторону, говорю, — берем этого.

Дядюшка тут же превращается в деловую Акулу, он достает из пиджака блокнот, сверяется с ним и номером дела, сухо и чётко говорит:

— За этого — пятьдесят тысяч. Торга нет.

И я понимаю, что его метаморфозы происходят из-за денег.

— Окей, — теперь я открываю «дипломат», достаю журнал и одну пачку.

В ней ровно пятьдесят тысяч, кладу её на стол.

В журнал вписываю под цифрой один, номер личного дела, все данные.

Прошу расписаться:

— Распишитесь, для, эмм, . .. для моего шефа, — показываю пальцем наверх.

Акула сердито хмыкает, но берет журнал, расписывается в графе напротив.

Его глаза блестят хищным блеском. На лбу выступает мелкая испарина.

Он передает журнал женщине, та тоже расписывается, потом она встаёт, кладёт папку в свой сейф. Тогда передвигаю пачку денег Акуле.

Он убирает её в портфель, но перед этим, рвёт банковскую упаковку, с треском раскрывает пачку.

На глаз считает банкноты, проверяет на просвет, не фальшивые ли.

Тогда ещё не имелись в широком распространении счетчики купюр, а если были, то они стояли только в банках.

Следующая папка оказалась, с девочкой «колясницей»; 12 лет, родители отказники, болезнь позвоночника, паралич ног. Тоже первый тип.

Акула продал её тоже за 50 тысяч.

Я согласился, сделал запись в журнал, деньги ушли ему в портфель, папка в сейф.

Далее последовали три папки с «делами» инвалидов второго типа: у двоих не было ног, третий оказался совсем без конечностей, вместо рук и ног, какие-то обрубки.

Сразу отложил их в сторону, — нет, не подходят.

Акуле пришлось достать новые «дела» из портфеля.

Эти, из предложенного ассортимента, были поинтересней.

Если так можно выразиться по отношению к тем, несчастным...

Открыл новое «дело», всё по стандарту.

Фото мальчика, улыбчивое личико с умными глазками, в которых затаилось страдание.

Диагноз, мудрёная болезнь, приведшая к полной неподвижности, вроде инсульта, только у детей. Третий тип, — по классификации Тони.

Значит, отмучился. Как там говорил Тони: «Мы дарим надежду...»

Полное безумие, но мне самому сильно хотелось освободить его от дальнейших мучений. Зачем вот так жить?! На этот вопрос никто не знает ответа.

За этого смертника Акула запросил сто тысяч.

У него выступает пот на лысине, когда передвигаю ему две пачки денег, он вытирает лоб платком, хватает пачки, прячет в портфель.

За сделками время шло быстро, хотелось кушать, прошёл обед.

Женщина предложила сделать перерыв, сходить в столовую, но согласился только на кофе с булочками прямо здесь.

Секретарша стала заносить в кабинет поднос с кофейными чашками на всех, к ним бутерброды. Поэтому всё-таки пришлось сделать перерыв.

Хотя уже ничего не хотелось, кроме как блевать от происходящего, бежать сломя голову в туалет, дальше улизнуть от всех, чтобы меня никто не трогал.

Каждую минуту боролся внутри себя с таким желанием.

Но Тони никуда не девался, работа никуда не пропадала, приходилось невероятным усилием воли претерпевать охоту сбежать.

За последующие часы, приобрел для Тони ещё четверых смертников, пятерых ребят инвалидов, первого типа.

Наконец в портфеле Акулы закончились не просмотренные папки, остались лишь

неходячие и калеки, все из второго типа.

Но Тони наказал их не брать, даже если будут предлагать даром.

Акула так и предложил в конце торговли, — забирай оптом четверых, за всех прошу пятьдесят тысяч.

В «дипломате» ещё остаётся одна пачка, как раз пятьдесят тысяч.

Но я отрицательно мотаю истерзанною головой, — ни в коем случае.

На сегодня всё, сделки завершены.

Быстренько собираю свои вещи, не глядя прощаюсь, хочу бежать отсюда вон, но у меня, получается, только брести измученной походкой к выходу.

Вадик заводит машину, мы едем домой. В свой детдом.

Хочется спать, уже поздний вечер, но там ждёт Тони с отчётом.

— Выпьешь? — предлагает он, после того как захожу в столярку.

Я не отказываюсь, он наливает полный стакан коньяка.

Выпив коньяк за один раз, мне тут же становится хорошо, отдаю Тони «дипломат» с деньгами, которые остались, показываю журнал, о чём-то сонно рассказываю.

Тони видит мое состояние, треплет по плечу, говорит, чтобы шёл отдыхать.

Иду к себе, в свою »берлогу». Там не раздеваясь, ложусь на кровать, проваливаюсь в сон. Мне снятся дети смертники, которых купил, и тот детдом.

В нём, они по очереди приходят, рассказывают о себе, даже те, кто не мог говорить из-за болезней.

Я прошу, чтобы они простили меня.

Ведь знаю наперед, что с ними будет: укол, смерть, отбор органов, потом утилизация.

Но они вовсе этому не печалятся.

А говорят, — большое спасибо. И уносятся куда-то далеко-далеко...

*