Pathetique от chymera

**************************

– Жалкий! – услышал Джим, двигаясь по коридору мимо гостиной, как проворчала его теща. Он не стал допытываться, кто вызвал эту ее реакцию, – знал и так. Это – он. Он подслушал несколько разговоров между своей новой женой и тещей с момента приезда той из Франции. Ясно было не только то, что она не одобряет брак дочери, но и то, что она считает, что Моник не хватило жизненного опыта.

– Тебе нужен мужчина, который возьмет контроль над тобой, Моник, а не какой-нибудь приторный американец, дающий тебе все, что ты хочешь. Ты не знаешь, как чудесно испытывать оргазм насильно, в то время как твой мужчина берет тебя под контроль и делает тебя своей шлюхой. Как только ты полностью отдаешься под его контроль, это – ля мажи, волшебство. Все, как задумано природой! Ты отдаешься, и все твое тело ему отвечает!

Джим чуть не рассмеялся, услышав, как изводит его жену теща своими теориями человеческих отношений.

– Но, мамо, Джим доставляет мне много-много оргазмов, и он замечательный. Добрый, и понимающий, и... – пыталась ответить жена.

– Тогда он должен понять, что тебе нужен мужчина, который будет тебя брать, будет обладать тобой, а не целовать твой жоли кю (красивую попку – фр.) каждый раз, когда ты наклоняешься! – Ее мать была почти возмущена мыслью о том, что мужчина боготворит свою возлюбленную.

Джим познакомился с Моник во Вьетнаме во время своей второй командировки в качестве дознавателя. Французскому его научила мать из Квебека, а армия засунула на год в Монтерей, Калифорния, пытаясь научить вьетнамскому. Джим не чувствовал уверенности в азиатском языке, но зато зарекомендовал себя как отличный дознаватель на английском и французском. Моник работала во французском посольстве в Сайгоне, и их с Джимом познакомил общий друг. К концу его командировки они собирались пожениться.

Только вернувшись в Штаты и обустроившись в Форт-Холаберд (штат Массачусетс), он узнал, что ее мать во Франции не одобряет их брак, когда ей сообщили об этом уже постфактум. Джим предложил оплатить проезд тещи, чтобы та навестила дочь, уверенный, что та, увидев, насколько дочь счастлива, пересмотрит свое неодобрение.

Он не понял, почему такого не произошло – это лишь укрепило ее неодобрение и разочарование в дочери.

– Джим, мамо в большой степени на сумис (ведомая – фр.), та, над кем нужно доминировать. Раньше я очень за нее переживала, потому что мужчины пользовались ею и издевались над ней, а потом отбрасывали в сторону. Мой отец, кем бы он ни был, положил ее в больницу, когда узнал, что она беременна, и бросил ее там. Она до сих пор его оплакивает. Говорит, что он был самым сильным мужчиной, которого она когда-либо знала, и до сих пор чувствует, что принадлежит ему. – Моник покачала головой на фетиш своей матери.

Джим рассмеялся.

– Да она чокнутая!

Его не беспокоили попытки ее матери тратить время на обращение дочери в свою веру. Джим решил, что если мамо до сих пор в этом не преуспела, то все будет хорошо.

Затем Джиму сообщили, что его особый талант снова требуется в Сайгоне, и он согласился на еще одну шестимесячную командировку, хотя это означало продление срока службы на целый месяц. Теперь, женившись, он планировал уволиться, считая, что будучи на гражданке, сумеет лучше содержать жену и будущих детей.

Мать Моник вызвалась на время его отсутствия остаться с дочерью в Штатах, и поскольку это, похоже, устраивало его жену, он согласился. Кроме того, Софи нашла человека, который будет доминировать над ней в гарнизоне, – старшего сержанта Джейсона Страуда из батальона S-2. Джиму он казался настоящим ублюдком, и хотя ему не нравилось, как Страуд пялился на его жену, ее мать, похоже, умела его контролировать. Меня беспокоили синяки, видневшиеся на руках Софи и на всех остальных участках ее тела. Я опасался, что мне придется вмешаться, а со старшими сержантами такое делается на свой страх и риск.

– Нет-нет-нет, – успокаивала меня Моник, – мамо очень счастлива. Это как раз то, что ей нравится. Не знаю... я никогда этого не понимала, сколько бы она ни пыталась объяснить. Иди, выполняй свой долг. Не волнуйся за нас с мейми. У нас все будет хорошо.

***

Таким образом, Джим отправился в Сайгон и выполнил свой долг. Они с Моник переписывались, и она всегда его уверяла, что все в порядке, что она его любит и не может дождаться его возвращения.

Каждое письмо она заканчивала словами: «скучаю по твоей любви».

Джим призывался в Окленде, штат Калифорния, и, вернувшись из Вьетнама, был отправлен в Окленд для прохождения службы. По окончании отправился домой в Холаберд, чтобы перевезти жену и ее мать из их жилья на базе.

В аэропорту Моник бросилась к нему, прыгнула в объятия и обхватила ногами за талию. Их поцелуй был страстным и, казалось, длился вечно. Наконец, они перешли к багажу, чтобы забрать вещмешок Джима и дипломат.

Когда Моник наклонилась, чтобы взять последний, на ее руке задрался рукав, и Джим увидел на ней три синяка в виде колец. Ее хватали и сжимали достаточно сильно, чтобы появились синяки. Джим взял ее за руку и задрал рукав до упора, чтобы разглядеть синяки. Они были не единственными. Моник уставилась на него в ответ, затем отняла руку и одернула рукав.

– Не волнуйся, Джим, все хорошо.

Когда он хотел задать ей вопрос, она покачала головой и сказала:

– Поговорим дома.

Поездка домой была спокойной. В голове Джима проносились сценарии, главным из которых было предположение, что старший сержант мамо хватал его жену. В мозгу Джима закипал гнев. К тому времени как они добрались до дома, он был готов убить этого ублюдка Страуда.

Войдя в дом, Джим мгновенно бросил вещмешок и развернул жену лицом к себе.

– Итак, теперь рассказывай.

– Джим, я тебя люблю. Все в порядке. Давай присядем.

Моник потянула его к дивану и села, затем подождала, пока Джим присоединится к ней.

– Джим, я люблю тебя. Мне нравится, как ты занимаешься любовью, но, – она сделала паузу, и в ее взгляде появилось чувство вины, от которого у Джима замерло сердце, – но мамо права: есть что-то в том, чтобы тебя брали без согласия...

Джим вскочил.

– Этот ублюдок, которому подчиняется твоя мать, трогал тебя?! – крикнул он.

– Нет-нет. мами никогда бы этого не позволила, – нервно улыбнулась Моник. – Но у него есть друзья...

Эта фраза пронзила его сердце. Он подхватил вещмешок и дипломат и, пошатываясь, вышел к своей машине. Моник следовала за ним, клянясь, что все еще любит его, и что мамо заверила ее, что это не повлияет на их брак.

Джим сдерживался, сжимая ключи в руке до тех пор, пока те не впились в его плоть. Он хотел убить свою жену, ее любовников и ее проклятую мать. Он стремительно поднял руку, но остановил ее движение вниз, когда его жена съежилась. Сел в машину и быстро уехал.

***

Первые четыре месяца командировки Джима Моник игнорировала настоятельные просьбы матери куда-нибудь сходить и развлечься, но однажды вечером сдалась. Ей было скучно. Другие жены военнослужащих ей не нравились, и, не имея ни детей, ни работы, ей нечем было занять свое время. Какой вред может принести вечер вне дома?

Как оказалось, большой. Любовник мамо привел с собой друга, «чтобы сопровождать ее», – таково было оправдание, и тот стал ее партнером по танцам. Ей было приятно, когда ее обнимал мужчина. Она очень скучала по своему Джиму.

Напитки лились рекой, Моник распустила волосы, а мать ее поощряла. Руки партнера по танцам дико блуждали по ее телу, и опять это было приятно. Когда он предложил выйти на улицу, чтобы охладиться, она согласилась. Когда он ее поцеловал, это не показалось ей чем-то особенным. Когда он отодвинул лифчик и приласкал ее соски, те набухли и затвердели, посылая по ее телу волну возбуждения. Что было дальше, неясно, но сержант внезапно сорвал с нее трусики, и она оказалась на крыле припаркованной машины. Когда он вошел в нее, первой мыслью было, что ее насилуют, но потом она задумалась – ведь она с ним целовалась, наслаждалась его ласками... Говорила ли она вообще «нет»? Или каким-то образом согласилась?

И тут начало отвечать ее тело. Джим никогда над ней так не издевался. Никто и никогда так не делал. Он вонзался в нее, опять и опять ударяя по шейке матки, шлепая ее по заднице, дергая за волосы. Когда он полностью вошел в нее и задергался, эякулируя в ее лоне, подступил оргазм, причем сильный. Она не любила издавать звуки во время секса, вернее, никогда ранее не любила. Теперь же она завыла. Она толкнулась навстречу и застонала, когда последовавшие за этим толчки заставили ее пошатнуться.

Когда она спустилась с высоты и почувствовала, как из нее вытекает сперма, ее «любовник» застегнул штаны и снова шлепнул по оголенной попке.

– Давай, детка, вернемся.

Она чувствовала себя виноватой и пыталась возражать, когда оба сержанта проводили ее мать и ее саму в дом при возвращении домой. Мать смеялась, когда ее тащили в спальню. Утром мать смеялась еще сильнее, вспоминая, к стыду дочери, тот вой, что слышала всю ночь.

После этого она обрела удовольствие, которое находила ее мать в подчинении. Она любила Джима, но ее тело реагировало на доминирование. Ее возбуждало, когда с ней обращались как со шлюхой. В течение следующих двух месяцев Страуд и мамо приводили разных мужчин, и все они доминировали над молодой женой. Иногда одного, иногда нескольких.

Сержант ее матери никогда не занимался с ней сексом, но Страуд заставлял мейми связывать ее будучи голой, а потом порол. Было больно, но каким-то образом возбуждало ее. После порки она лежала, отчаянно желая освободиться, все еще связанная, пока двое любовников неистово совокуплялись. Наблюдение за ними усиливало ее желание, и когда те приводили мужчин, она испытывала оргазм, снова и снова, пока они ее не развязывали. Тогда она подчинялась тому, кого приводили.

Она понимала, что мыслит неправильно. Знала, что любит Джима, но даже его сладкие ласки не могли дать ей таких оргазмов, как этот, и уж тем более таких, какие она испытывала после хорошей порки. Она позволила мамо убедить себя в том, что Джим ее поймет, что ее спокойный муж хочет, чтобы она была счастлива. Все будет хорошо, если она объяснит это Джиму.

И вот Джим вернулся из Вьетнама, но когда она попыталась ему все объяснить, его уже не было.

***

Джим получил деньги за участие в боевых действиях и определился с местом назначения. У него нет семьи – он был единственным ребенком, а родители умерли во время его первой командировки. Он унаследовал их дом в Окленд-Хиллз и сдал его в аренду подруге детства и ее семье. Он заранее позвонил из Сент-Луиса, и Фелиция заверила его, что комната для гостей всегда открыта для него.

Он не мог понять, что делать. Жена призналась, что изменяла ему, но доказательств у него нет, так, может ли он развестись на основании супружеской измены? Он так не думал. С другой стороны, у них и не было никакого имущества, кроме дома его родителей, что его до их брака, так что, нет острой необходимости в каких-либо юридических действиях. Моник и Софи могут идти к черту. Пусть сами разбираются.

Он поселился в гостевой комнате и вскоре чем-то вроде члена семьи. Охотно нянчился с двумя девочками Фелиции и Марка, которые в свои шесть и четыре года обожали лазить по всему дому «дяди Джима». Он использовал закон о реинтеграции военнослужащих, чтобы опять поступить в колледж (где до службы успел отучиться два года), и система колледжей штата Калифорния была достаточно дешевой, чтобы выплат по программе оказания помощи ветеранам хватало на жизнь, а к ним добавлялась арендная плата от Фелиции (хотя он урезал ее, поскольку те его приютили). Он всегда хотел изучать инженерное дело, и наконец, у него появился шанс.

На свидания он не ходил, хотя Марк и Фелиция постоянно поощряли его, вплоть до приглашения на ужин красивых женщин. Он объяснял, что все еще женат и что это неправильно.

Когда Фелиция спросила насчет развода, он объяснил, что у него нет доказательств супружеской измены, и на данный момент его это не волнует. Он думал (надеялся), что в конце концов Моник подаст заявление по причине его ухода. А пока он не хотел, чтобы она знала, где он находится.

Фелиция покачала головой.

– Ты больше не в Мэриленде. Ты – в Калифорнии. В 1969 году Рейган подписал акт о семейном законодательстве. Здесь можно развестись на основании «непримиримых разногласий» – это может быть что угодно, и не требует никаких доказательств.

Используя свои армейские связи в Мэриленде, он смог разыскать Софи, все еще жившей со своим доминирующим старшим сержантом. Оттуда легко было найти Моник, сожительствовавшую с другим сержантом. Там ей вручили документы на развод.

***

Получив документы о разводе, Моник плакала. Она надеялась, что когда-нибудь Джим поймет, что любит ее, и вернется, чтобы спасти ее. Она хотела оспорить развод, но ее хозяин Марти это пресек.

– Ты будешь моей, сучка. Пусть этот гаденыш с тобой разведется.

Возбуждение от того, что над ней доминируют и обращаются как со шлюхой, после ухода Джима рассеялось. Другой «любовник», которому Страуд подарил ее, вколачивал ее в матрас, когда она поняла, что он даже не поговорил с ней, плевал на ее чувства и даже не попытался сделать ее влажной, прежде чем овладеть.

Она поняла, что над ней не доминируют, что с ней не обращаются как со шлюхой, а она и есть шлюха. Шлюха, которая теперь раздвигает ноги для любого, кто захочет ее. Тогда она решила, что изменится, будет работать над тем, чтобы вернуться к Джиму, чего бы ей это ни стоило. Как она могла быть настолько глупой, чтобы отказаться от него. Она легла на кровать и заплакала, оплакивая то, что было и то, что должно было случиться. Она все еще ощущала Джима, ощущала, каким был мир с ним. Должен же быть способ вернуться назад, до всей этой тупости и перенастройки, какой-то способ вернуться к Джиму.

Но тут появился Марти. Она ходила с ним на свидание пару раз. Он был более сильным и физически более одаренным, чем другие ее «любовники». Когда она попыталась объяснить ему, что больше не свободна, он схватил ее за волосы и отвесил пощечину. Ранее она думала, что это – просто выражение. Оказалось, что нет.

Марти заставил ее переехать к нему. Теперь он был ее доминантом, ее «хозяином», как он настаивал, чтобы она его называла. Она принадлежит ему… об этом свидетельствует даже татуировка на ее лобке. Он ясно дал понять… он не любил ее… она ему принадлежит. Она принадлежит ему, чтобы он мог использовать ее как хочет… делиться ею, как хочет… злоупотреблять ею, как хочет.

Пока не получила документы, она мечтала, что Джим ее спасет. Теперь же она была уничтожена.

***

Когда Джим окончил Калифорнийский государственный колледж в Сан-Франциско, лучшим подарком к его окончанию стало решение о разводе. Он решил, что, прежде чем остепениться, отправится путешествовать по Европе. Он понимал, что проездной на Европейский проездной стоит недорого и что, останавливаясь в хостелах, он сможет увидеть Европу по дешевке. Собрал необходимый минимум вещей, поцеловал на прощание свою приемную семью и вылетел из международного аэропорта Сан-Франциско.

Через два месяца он был в Амстердаме, почти без денег и готовый вернуться в Штаты. Европа стала для него настоящим приключением, а хостелы были заполнены девушками из США (и других стран), у которых были свои приключения и которые охотно соглашались на постель. Началась его новая холостяцкая жизнь, и он был эмоционально готов снова начать жить.

Он купил назавтра обратный билет. На последние деньги, что были у него (их хватило лишь на последнюю ночь в хостеле и поездку на автобусе в аэропорт утром), он ходил по магазинам. То, что у него осталось, он потратил на подарки для Фелиции и девочек. Игрушечные ветряные мельницы, куклы Миффи и сырные шарики – вот и все, что он мог себе позволить, но он знал, что девочки будут рады этому. Прогуливаясь вдоль канала, он помахивал пакетами и вдруг услышал крик. На другом берегу маленькая девочка подкатила свой игрушечный самокат слишком близко к краю канала и, потеряв равновесие, скатилась с каменной насыпи в воду.

Джим, не раздумывая, бросил пакеты и, стряхнув куртку, побежал по мосту, чтобы приблизиться к девочке, а затем прыгнул с моста в воду.

Мост оказался выше, а вода не такой глубокой, как ожидал Джим, и он плюхнулся в воду, в грязь на дне. Его ноги погрузились в воду, и грязь облепила его, пока он пытался освободиться и добраться до девочки. В конце концов, его перестало засасывать, и он сумел вырваться, потеряв один ботинок в грязи. Вынырнув на поверхность, он оказался рядом с девочкой, лежавшей в воде лицом вниз. Перевернув ее, он увидел, что она ударилась головой о каменную стенку и истекает кровью. Он вытащил ее на лестницу, где в панике кричал какой-то старик. Протянулись руки и забрали у него девочку. Прежде чем выбраться, он увидел, как медленно тонет самокат, и поплыл, чтобы забрать его. К нему протянулись руки, чтобы помочь выбраться.

По каменным ступеням девочку нес, как потом оказалось, шофер, а старик, прихрамывая, поднимался вслед за ними. Пока Джим смотрел, они погрузились в лимузин и уехали. Джим улыбнулся, оставил самокат людям на лестничной площадке и пошел за своими пакетами и курткой.

Их не было. Вместе с билетом на самолет, бумажником, деньгами и паспортом. Он прислонился к перилам моста и задумался, как ему добраться домой. Единственное, что приходило в голову, – обратиться в посольство США и узнать, не смогут ли там помочь. Но он не знал, где находится посольство – в Амстердаме или Гааге? Может быть, там есть консульство? Он решил вернуться в хостел, чтобы забрать свой рюкзак и узнать, не сможет ли он хотя бы принять там душ. Прихрамывая, он понял, что помимо прочих проблем, ему нужна обувь. А как купить обувь без денег?

Сейчас он жалел, что не обзавелся одной из этих новомодных кредитных карточек – American Express или Mastercard, но никогда раньше не испытывал такой необходимости. Сама мысль о том, чтобы влезать в долги, покупать вещи, за которые он еще не заплатил? была ему ненавистна. Но потом он рассмеялся. Даже если бы у него и была одна из этих карт, она лежала бы в бумажнике, в куртке, и ее бы украли вместе с наличными.

Когда, прихрамывая и истекая водой, он шел по тротуару, то заметил, что рядом с ним остановилась машина. Она остановилась, и из нее вышел человек в шоферской ливрее. Он обратился к Джиму на голландском языке, и Джим покачал головой.

– Английский или французский, – ответил он.

– Екскюзе муа, мсье, вы не тот джентльмен с канала? – В своем ответе шофер использовал оба языка.

Джим рассмеялся.

– Как вы меня нашли?

Он рассмеялся в ответ.

– Мне сказали искать кого-нибудь в одном ботинке и мокрого.

– Ну, это я и есть.

Джим неохотно сел в лимузин, но не потому, что понятия не имел, кому тот принадлежит, а скорее потому, что с него все еще капала грязная, вонючая вода из канала. Ему очень хотелось вернуться в хостел и принять душ, пока не подхватит конъюнктивит или какую-нибудь иную инфекцию от грязной воды. Но Альдерт, шофер, настоял. Он отвезет Джима в хостел за рюкзаком, а затем – в дом своего работодателя, чтобы он смог принять душ и поужинать. Поскольку тот факт, что Джим не включил в свой бюджет ужин, и тот был сведен на нет кражей его денег (в украденной куртке), Джим согласился на этот план.

Когда Альдерт въехал на широкую подъездную дорожку, Джим понял, что это – не дом, а дворец. Это был один большой отдельно стоящий особняк с прилегающими садами. Джим и не думал, что в Амстердаме существует такая роскошь. На ступеньках главного входа стоял тот самый старик, что был с маленькой девочкой. Когда Джим вышел из машины, старик подошел и обнял его, несмотря на сопротивление Джима. Видимо, голландцев не беспокоит вонючая вода из канала.

Мужчина заговорил по-голландски, когда Альдерт деликатно кашлянул и сказал: «Американец», после чего старик с легкостью перешел на английский.

– Мой дорогой мальчик, как я могу тебя отблагодарить. Ты спас Аннелиз, мою внучку! Ты был так быстр, так храбр! Так великолепен!

Джим был смущен суетой, которую поднял старик.

– Я ничего не сделал, сэр. Просто оказался рядом и прыгнул в воду, вот и все, мистер...

– Ван Ойен, Ларс Ван Ойен, – представился тот, пожав руку.

– Я – Джим, Джим Мидоуз. Как там маленькая… как вы сказали… Аннелиз?

– Да, Аннелиз. С ней все хорошо, на голове небольшая шишка, но, благодаря вам, ничего серьезнее.

Он взял Джима за руку и повел его к дому.

– Но давай отправим тебя в душ и переоденем в чистое!

Позже, одетый в свою единственную запасную одежду (без обуви – другой пары ботинок у него не было, и он решил, что надевать единственный оставшийся промокший ботинок будет хуже, чем просто остаться в носках), он чувствовал себя явно недостаточно одетым в официальной столовой, в своих поношенных джинсах и белой футболке, когда ужин подавала пара… лакеев, что ли? Джим чувствовал себя так, словно вернулся в эпоху Регентства, хотя официанты(?) были одеты в простые черные брюки, белые рубашки и, как ему показалось, черные пиджаки от Айка. Еда, приготовленная шеф-поваром Ларса, была самой вкусной из всех, что он когда-либо пробовал.

Ларс посочувствовал потерям, понесенным Джим на канале.

– Альдерт сказал, что на канале тебя ограбили. Ты должен позволить мне возместить свои убытки.

– Ну, там было не так уж много. Самая важная потеря – мой паспорт и билет на самолет на завтра. Думаю, завтра мне потребуется сходить в посольство. В остальном, я потерял немного денег, лежавших в куртке, и подарки, купленные для друзей. Вам не о чем беспокоиться, сэр.

Джим сделал паузу.

– Может, Альдерт отвезет меня завтра в посольство? Здесь или в Гааге?

– Ваше посольство находится в Гааге, но здесь, в Амстердаме, у нас есть консульство. Уверен, что там смогут тебе помочь. Я позвоню и договорюсь о встрече на утро, – уверенно ответил Ларс.

В комнату вошла женщина в строгой коричневой одежде, держа за руку маленькую девочку Аннелиз. Девочка улыбнулась, увидев дедушку, и отпрянула от женщины, чтобы побежать и запрыгнуть к нему на колени.

– Дедушка! – крикнула она.

С широкой улыбкой на лице дедушка обнял девочку, а затем, посадив ее к себе на колени, представил ее Джиму, рассказав, что именно он – тот храбрец, что прыгнул в канал, чтобы ее спасти. Джим опять смутился от похвалы, но девочка спрыгнула с колен дедушки и побежала к Джиму, чтобы крепко его обнять. Затем, пристально глядя на него, она очень взрослым голосом сказала:

– Спасибо, сэр.

Джим рассмеялся и сказал:

– Не за что, мисс. Вы говорите прямо как американка.

Она возмущенно ответила:

– Я и есть американка! Я живу в Делавэре.

Вдруг раздался звук захлопнувшейся двери, и кто-то позвал Аннелиз. Лицо девочки засветилось, она завизжала:

– Мама! – и выбежала из комнаты. Вслед за этим послышался звук упавшей сумочки и громкие поцелуи. Вскоре Аннелиз вернулась, держа за руку молодую женщину лет двадцати-тридцати. Ларс поднялся и пошел обнимать свою дочь.

Когда с приветствиями было покончено, Ларс подвел женщину к Джиму, который тоже поднялся и встал рядом со своим креслом.

– А это – Джим Мидоуз, которому мы обязаны спасением нашей Аннелиз. Джим, это – моя дочь и мать Аннелиз, Мила Борден.

Мила протянула руку Джиму и принялась горячо его благодарить, а Джим опять стал настаивать на том, что на самом деле он сделал не так уж много. Наконец, все снова сели за стол, где теперь ужинали Мила и Аннелиз.

– Завтра Джим должен пойти в консульство, чтобы заменить паспорт, но думаю, что сначала мы завтра должны отвезти его в Паккенд, купить новые ботинки. Свои он потерял в канале. Не может же он ходить в одном ботинке, правда? – поддразнил Ларс.

Мила рассмеялась.

– А я-то удивлялась носкам на ногах! Даже для американца это выглядит слишком легкомысленно.

Джим покраснел.

– Паккенд? Это – обувной магазин?

– Ну, они шьют всю нашу обувь. У них найдется пара для тебя, прежде чем мы поедем в консульство. У меня есть пара тапочек, которые ты сможешь носить до тех пор.

После чего Ларс добавил:

– Джим также потерял билет на самолет домой. Кто-то украл его вещи, пока он был в канале.

– Билет на самолет – не проблема. Он может вернуться на корпоративном самолете со мной и Аннелиз. Это – самое малое, что мы можем сделать для нашего героя, не так ли, Аннелиз? – спросила она свою дочь, которая с энтузиазмом кивнула. – Ты не против отложить свое возвращение на неделю, Джим? Перед возвращением я бы хотела провести некоторое время с отцом.

– Конечно, сейчас меня никто не ждет. Но мне нужно в Калифорнию, а не в Делавэр. Хотя уверен, что оттуда смогу добраться домой, – признался он.

Вмешался Ларс:

– Уверен, что мы сможем доставить тебя домой. А пока останешься с нами в качестве гостя.

Когда Джим попытался возразить, он продолжил:

– И это окончательно. Никаких споров.

***

На следующий день Джиму в Паккенде взяли заказ на пошив обуви, но дали пару его размера, чтобы удовлетворить насущные потребности. Он был поражен как та сидит. Это – самая лучшая обувь, которую он когда-либо имел. Когда уходил, служащий заверил его, что другие туфли будут готовы через три дня. Когда он возразил Ларсу, что это слишком дорого, Ларс просто сказал:

– Чепуха, мой мальчик.

Джим был удивлен, когда в консульстве Ларса принял сам генеральный консул. Его же взял под руку атташе, и ему в срочном порядке был выдан паспорт на замену с новой фотографией, сделанной консульским фотографом. Генеральный консул заверил Ларса, что паспорт будет готов и доставлен ему на дом на следующий же день. По дороге домой Ларс заехал в несколько магазинов и купил дорогие подарки для Фелиции и девочек взамен украденных. Когда Джим понял, во сколько обойдутся подарки, он запротестовал, но Ларс настоял. Ожерелье для Фелиции и браслеты для девочек. Игрушки, которыми был заполнен большой багажник лимузина. Не забыли и Марка, подарив ему часы «Патек Филип».

Джим опять возразил. Он подумал, что на стоимость этих подарков Фелиция и Марк могли бы купить в Окленде несколько домов. Но ничто не могло переубедить хозяина.

– Для друзей героя моей внучки ничего не может быть слишком много.

Наконец, Джим достучался до Ларса, пригрозив, что уйдет, если Ларс не сбавит обороты. Ларс был заметно потрясен этой угрозой.

– Пожалуйста, не делай этого. Миле и Аннелиз будет больно, если ты их бросишь. – Его брови поднялись. – И они станут винить меня!

Джим улыбнулся, глядя на ошеломление старика.

– Ларс, пожалуйста, больше никаких слов о «геройстве» и никаких наград. Помочь мне получить паспорт, поселить меня в своем доме и помочь вернуться домой – этого более чем достаточно. Пожалуйста, верни все эти подарки. В них нет необходимости.

Ларс согласился, но не понял этого американца. Он спас самое дорогое, что есть в жизни Ларса, – Аннелиз, но отказался от благодарности. Согласившись вернуть экстравагантные подарки, он втайне планировал отправить их Марку и Фелиции по адресу, указанному в паспорте Джима.

Джим узнал, что Ларс владеет компанией LVO Holdings, которая была семейным бизнесом, но занимала двенадцатое место в списке крупнейших голландских компаний. Мила вышла замуж за американца, Джона Бордена, отца Аннелиз, и руководила американскими операциями LVO из Делавэра. Хотя она вернулась домой из беспокойства за дочь, теперь ей приходтся заниматься делами в штаб-квартире, пока она находится в стране. Но у нее оставалось достаточно времени, чтобы провести остаток недели, показывая Джиму свою страну, водя его вместе с Аннелиз по Амстердаму, Гааге, пляжам Зеландии, Гауде, Эдаму и Лимбургу, пока Аннелиз не взмолилась больше не смотреть, как делают сыры. Мила рассмеялась и отметила, что для их страны, богатой молочными продуктами, сыр очень важен.

Джим нашел Милу удивительно легкой в общении, особенно учитывая ее воспитание в богатстве и положение в корпорации. Он расспросил Ларса о ее положении в компании, и Ларс с гордостью рассказал о достоинствах и деловой хватке своей дочери. Джим был впечатлен.

В последний вечер в Голландии Ларс и Мила усадили Джима за стол и спросили, какие у него планы на будущее. Он честно ответил, что пока не определился. Он только что окончил колледж, но после восьми лет службы в армии и четырех лет учебы в колледже ему тридцать лет, и у него нет никакого опыта работы в инженерной сфере. Он не ожидает, что работодатели станут ломиться к нему в дверь, но его план состоит в том, чтобы поискать себе работу, как только вернется в Калифорнию.

Конечно же, Ларс и Мила предложили Джиму работу. Они владеют заводами в Делавэре, где им пригодился бы надежный инженер. Джим подумал. Они – хорошие люди, и, насколько он понял их корпоративную философию, эта доброта распространяется и на их сотрудников. Он уже собирался согласиться, когда Мила добавила:

– Зарплата будет составлять сто пятьдесят тысяч долларов в год плюс льготы.

Джим был ошеломлен. Хорошая зарплата для инженера, вероятно, составляла бы менее семидесяти тысяч долларов. Черт, – подумал он, – это просто еще одна взятка герою. На самом деле я им не нужен. Они просто чувствуют необходимость меня вознаградить.

Джим встал.

– Я устал, и завтра будет долгий день. Пойду-ка я спать. – Он посмотрел на Ларса и Милу и покачал головой. – Нет. Спасибо за предложение работы, но нет. Думаю, мне стоит поискать работу самому.

С этими словами он повернулся и вышел.

Ларс и Мила изумленно смотрели друг на друга. Они постарались сделать предложение о работе как можно более привлекательным. Они и представить себе не могли, что Джим откажется от такого предложения.

Ларс покачал головой.

– С чего бы ему отказываться? Разве мы не предложили достаточно? Он – хороший человек, я очень надеялся, что он к нам присоединится.

Мила вздохнула.

– Нет, папа, думаю, мы предложили слишком много. Джим – человек, желающий, чтобы его ценили таким, какой он есть. Он не хочет, чтобы его покупали, и ему кажется, что мы слишком щедры на благодарность и признательность за спасение Аннелиз. – Она вздохнула. – Мне нравится этот человек. Он напоминает мне Джона.

Зять Ларсу нравился. Сам по себе он был не слишком богат, но по-прежнему отказывался принимать какую-либо помощь или финансовые доходы от родственников жены. Гордился тем, что обеспечивает жену и ребенка всем чем нужно. Джон считал, что деньги Милы – это ее деньги, и она может делать с ними все что пожелает, а его обязанность – обеспечивать то, что необходимо для жизни. И Мила, и Ларс считали его смешным, но Ларс вынужденно уважал своего независимого зятя. Когда у него обнаружили рак пищевода, Ларс потратил целое состояние, пытаясь обеспечить Джону лучшее лечение, но безрезультатно. Он скончался два года назад. Ларс, Мила и Аннелиз до сих пор скорбят о нем.

***

Софи потрясенно смотрела на дочь. Ее сержанта перевели в Форт-Уачука в Аризоне, когда туда была переведена разведывательная школа армии США (USAINT). Софи не виделась с дочерью уже больше года. Теперь же она была потрясена.

– Что ты наделала?

Моник стояла со слезами на глазах. На ее шее красовалась татуировка в виде рабского ошейника, а на обеих лодыжках и левом плече красовались карточные пики. На правой груди было написано имя Марти, и Софи заметила, что в сосках ее дочери без лифчика были вдеты большие кольца.

– Как ты могла так с собой поступить?

Моник смотрела на мать сквозь слезы.

– Ты же, мама, сама мне сказала, что я должна «отдаться» доминирующему мужчине, что только так я смогу по-настоящему реализоваться. Заставила меня отказаться от любящего мужчины ради того, кто меня бьет и занимается сутенерством.

– Я сказала тебе подчиняться, а не быть порабощенной, глупая девчонка! – возмущенно ответила Софи.

Как смеет ее дочь обвинять ее в том, что она испортила ей жизнь? Она всю жизнь была примером для девочки, но та не видит разницы между их ситуациями.

– Чушь! – прошипела она.

– Когда я сопротивляюсь Марти, он меня бьет. От его ударов у меня синяки и шрамы. У меня сломаны ребра в тех местах, где он пинал меня, и дважды он намеренно ломал мне пальцы. Я его ненавижу! Но у меня нет денег, мне некуда идти, нет ничего! НИЧЕГО! – Моник потянула себя за волосы и застонала в отчаянии.

– Ты поедешь со мной. Страуд переводится в Форт-Мид, чтобы поступить на службу в Командование разведки и безопасности армии США. Если Марти станет возражать, я попрошу Страуда донести на него командованию армии, и его вышвырнут.

Она позвонила Страуду и попросила его приехать, чтобы помочь перевезти дочь.

***

Джим был впечатлен корпоративным самолетом «Лир Джет», который нес его, Милу и Аннелиз обратно в Штаты. Экипаж – три человека: пилот, второй пилот и стюард, три отдельных спальных каюты, а также главная каюта, где находятся министерские кресла, диван и бар с полным набором напитков. Настоящая роскошь.

Они взлетели после 18:00, перед этим попрощавшись со слезами с Ларсом, после чего Альдерт отвез их в частный ангар. Поужинали в самолете и планировали лечь спать, проспав весь полет. Аннелиз настояла на том, чтобы после ужина посидеть на коленях у Джима, чтобы как можно дольше оттянуть момент отхода ко сну. Когда она задремала, Джим осторожно отнес ее в отведенную ей каюту и оставил Милу укладывать ее в постель.

Вернувшись, Мила предложила Джиму выпить на ночь, что он с удовольствием принял. Он уже успел оценить вкус Ларса в виски. Передавая Джиму бокал, она извинилась.

– Прости за предложение о работе. С нашей стороны это было неуклюже, но мы и впрямь хотели, чтобы ты присоединился к нам. Ты произвел впечатление на моего папу, а этого старика, – хочешь верь, хочешь нет – впечатлить нелегко.

– Я ценю это. Мне он тоже очень понравился. И он, и его семья – все очень впечатляющие.

Джим улыбнулся Миле, явно восхищаясь ею.

– Но вы все настолько потрясающие, что я просто не могу понять... Я бы потерялся в вашем мире.

С этими словами он осушил свой бокал, поставил его на место и потянулся к руке Милы. Не задумываясь, поднес руку к губам и поцеловал. Затем опять улыбнулся и пошел к своей койке.

Прошла минута, прежде чем Мила поняла, что не дышит и вдруг резко вдохнула. Что-то в Джиме есть...

Час спустя Джим проснулся от того, что чья-то рука убрала волосы с его лба, а губы мягко коснулись его губ. Открыв глаза, он увидел, что на него смотрит задумчивая Мила, одетая в черный пеньюар.

– Не смогла тебя отпустить, не сказав, что ты тронул мое сердце.

– Что? – Джим потер лицо, пытаясь прийти в себя настолько, чтобы понять эту женщину.

– Ик хау ван яу (я тебя люблю – голл.), – прошептала она, наклоняясь вперед и вновь целуя его.

Это Джима разбудило. Потрясенный, он откинулся назад к переборке. Он не понял, что она сказала, но это прозвучало слишком интимно, чтобы быть невинным, особенно в этом черном пеньюаре.

– Ты замужем! А как же твой муж!

О его жене она уже знала. Он ей рассказал. Как она может подумать, что он так поступит с другим мужем?

– Джим, мой муж умер два года назад. Рак, – тихо прошептала она.

Джим сидел неподвижно, впитывая новую информацию. Правда, в то время как он рассказал ей о Моник и Софи, она не говорила о своем муже. Он наблюдал, как в глазах Милы появилась слезинка и побежала по щеке. Протянул руку и пальцем поймал ее. Она сжала его руку и прижала к своей щеке.

– Но ты же меня почти не знаешь. Как ты можешь?.. – Джим остановился. – Что ты сказала. Что?

– Я люблю тебя, – прошептала Мила, перебираясь на кровать…

***

Два года спустя Аннелиз поцеловала папу на ночь, когда Мила и Джим готовились к ужину и спектаклю в Балтиморе с деловыми партнерами Милы. В отличие от Джона Бордена, Джим понимал, что не может финансировать образ жизни на том уровне, которого заслуживали Мила и его дочь (каковой он считал Аннелиз). Он смирился с роскошью, но ограничил то, что могли дать ему жена и тесть. Его соблазнили чудесные туфли Паккенд (он не понимал, как вообще мог ходить в другой обуви), и из-за ужинов и встреч, на которые сопровождал жену, позволил ей приобрести себе гардероб. Теперь к туфлям добавились костюмы от Сэвилл-Роу, рубашки на заказ из Гонконга, шелковые галстуки из Японии и повседневная одежда, стоившая больше, чем все вещи, что Джим мог припомнить за всю свою жизнь.

Но он решил, что в браке необходимы компромиссы и жертвы, так что, придется смириться и терпеть.

В то время как его жена обладала властью в корпоративном мире, а ее семья стоила больше, чем ВВП некоторых стран, Джим с удовольствием работал инженером на заводе в окрестностях Уилмингтона, зарабатывая семьдесят семь тысяч долларов в год. Свою зарплату он использовал, чтобы брать жену и Аннелиз в отпуск и однодневные поездки (хотя пользовался корпоративным самолетом). Он был хорошо трудоустроен, работал там, где ему нравится и дела то, что понимал, у него есть жена и дочь, которых он любит, и он был безмерно счастлив.

Марк и Фелиция считали его сумасшедшим. В качестве запоздалого свадебного подарка он подарил им свой дом и прислал подарки их дочерям. Но не мог соперничать с их приемным дедушкой. Несколько раз в год Ларс вместе с Аннелиз приезжает в Европу. Все три девочки были словно сестры, и Ларсу нравилось баловать их всех.

Особенно считал Джима сумасшедшим Марк. Он без проблем носил свои часы Патек Филип, а Фелиция обожала свое ожерелье, хотя, когда узнала, сколько оно стоит, надевать его стала редко. Оно хранится в банковской ячейке.

***

Когда Джим и Мила выходили из ресторана «Мартик» в Балтиморе, Мила почувствовала, как Джим неожиданно притянул ее к себе. Посмотрев, в чем дело, она увидела, что он смотрит на двух женщин, идущих по тротуару. Увидев Джима, те тоже резко остановились. Младшая из них ахнула:

– ДЖИМ!

Мила почувствовала, как ее муж сделал усилие, чтобы расслабиться.

– Моник, – ровно и без выражения произнес Джим.

Мила вздрогнула, узнав имя бывшей жены Джима. Она пристально посмотрела на женщину, разглядывая татуировки на шее и лодыжках. По описанию Джима она ожидала увидеть совсем другое. На Моник было бесформенное платье с длинными рукавами и лифом, застегнутым до самой шеи. Она выглядела измученной и несчастной, возможно, еще больше после встречи со своим бывшим мужем, но морщины от горя на ее лице не были чем-то новым.

– Красивая татуировка, – Мила удивилась мелочности, которую проявил Джим, – надеюсь, ты нашла ту радость, что искала в доминировании?

Мила поняла, что ее Джим не мелочный – он в шоке.

Лицо Моник осунулось, она повернулась и, всхлипывая, побежала в обратном направлении. Софи смотрела вслед дочери, а потом повернулась к Джиму.

– В этом не было необходимости, ты, жалкий человек.

Мила, зная историю этой женщины, выпалила:

– Нет, не жалкий! Чуткий! Сочувствующий! Джим – хороший человек! Это вы и ваша дочь жалкие, – она приподнялась и притянула Джима к себе, – а не мой муж! И он доминирует надо мной! Он доминирует надо мной с нежностью, с любовью, с заботой! Пошла прочь, злая, мерзкая женщина!

Пока Мила затаскивала своего ошеломленного мужа в лимузин, Софи могла лишь изумленно смотреть на нее, а затем, наконец, повернулась, чтобы найти свою дочь и позаботиться о ней.

***

Когда они отъехали от тротуара, Мила прижалась к мужу, заключив его в свои объятия.

– Что скажешь, если мы пропустим спектакль? Я могу принести Браунмиллерам свои извинения завтра.

Джим прижался к жене и, тяжело дыша, подавил всхлип.

– Я ее любил. Как она могла так поступить с собой? Почему? Почему, Мила? – Ее сильного мужа сотрясали рыдания. Мила крепко обняла его, глубоко переживая за мужа. – Надо ли было мне уходить? Неужели я так поступил с ней? Смог ли бы я спасти ее, если б остался?

Мила оттолкнула мужа от себя, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Нет! Как ты можешь так думать? Ты в этом не виноват – виноваты лишь она и ее мать. Если бы ты остался, это погубило бы и тебя. Ты сделал единственное, что мог.

По его глазам она поняла, что он все еще ощущает себя виноватым. Он – счастлив, но Моник – уничтожена. Это не доставляло ему удовольствия… ему было больно видеть, как страдает та, кого он любил. Сердце Милы разрывалось от любви к этому человеку.

– А что, если мы ей поможем? Может быть, к психиатру? Может, кто-то сможет удалить эти отвратительные татуировки? Что бы ей ни понадобилось, мы ей поможем, хорошо? Что скажешь? – Она снова притянула Джима к себе и положила голову ему на грудь, слыша его дыхание и стук сердца. – Ты хочешь это сделать?

– Да, пожалуйста, – вздохнул Джим. – Можем мы пойти домой, сейчас же? Хочу обнять тебя и Аннелиз. Мне требуется вспомнить, как хороша жизнь.

Мила решила придержать сюрприз, который запланировала для Джима, на другой вечер. Слишком долго она ждать не может, иначе станет очевидно, что у Аннелиз будет братик или сестричка.

***

В конце концов желание Моник исполнилось. Джим пришел ее спасти, хотя больше они никогда не виделись. Мила поручила все третьим лицам, и благодаря консультациям, удалению татуировок и пирсинга, а также некоторым пластическим операциям по устранению шрамов на теле и ягодицах Моник начала обретать если не счастье, то равновесие в своей жизни.

Замуж она так и не вышла, больше не ходила на свидания. Она вернулась к работе и устроилась в Вашингтоне переводчиком, занимаясь, в основном, юридическими документами. Это было очень похоже на то, что все эти годы она делала в сайгонском посольстве. В свободное от работы время она работала волонтером в благотворительном фонде для женщин, пострадавших от насилия.

Никого не удивляло, что она не ходит на свидания и ни с кем не общается на работе. Все считали, что одинокая женщина ее возраста – между сорока пятью и пятидесятью годами – уже давно превратилась в старую деву.

Никто бы не поверил, что ей едва за тридцать.