Кто-то поглаживал его по щеке и настойчиво звал по имени, делая ударение на последнем слоге, подражая французам. Так в детстве его окликала нянька, хотя она была родом из татар.

— Саша, просыпайся, Саша.

Не открывая глаз, Демидов улыбнулся. Екатерина Алексеевна наклонилась, поручик почувствовал легкий запах духов и тепло ее тела. После поцелуя в щеку он открыл глаза.

Зотова смотрела на него хмуро.

— Ты кричал во сне, ругал какого-то Галушкина по матери, потом звал Нину, — сказала она обеспокоенно.

По ее озабоченному виду было ясно — от рассказа о сне не уйти. Но сегодня он не помнил, что ему снилось, хотя знал этот сон. Уже не раз повторялся кошмар, в котором его рядовой подорвался на мине. Поручик тогда впервые увидел смерть с близкого расстояния, едва ли в три сажени. А безносая почему-то равнодушно обошла Александра Борисовича стороной — ни царапины. Случилось это во время перехода из Серд-Руджа в Сехенд. Прозвучала долгожданная команда «оправиться», и Петька Галушкин первым рванул из строя — видимо приспичило. Когда у него громко щелкнуло под ногами, Петька только растерянно огляделся. Но через мгновение пришло понимание неизбежного: глаза его расширились от страха, а рот раскрылся в немом крике, обнажая прокуренные желтые зубы. Время будто застыло, казалось, что крик поручика «ло-жиии-сь!» растянулся на минуты. Потом хлестко брызнула окровавленная плоть, плеснув как осколками по лицу и груди Александра Борисовича. Будто Галушкин сам был миной и взорвался он, а не та адская железка со смертельной начинкой.

Нина не снилась никогда. Если и она будет приходить в его кошмары, то впору застрелиться.

— Кто эта Нина?

Поручик отвел взгляд.

— Уже никто, забудь. Пустое, просто плохой сон.

Он притянул к себе Екатерину Алексеевну, вминая ее грудь в свою и крепко обнял. Она не обняла в ответ, но и не стала сопротивляться. Только сказала ему куда-то в шею:

— К тебе пришел Быков.

Объятия разжались.

— Я не хочу с ним говорить. Пусть он уйдет, если у него дело только ко мне.

Николай Николаевич был ни в чем не виноват, но стал невольным свидетелем глупого объяснения с Ниной. Поручику было стыдно за свое поведение. К тому же он вспомнил события прошлой ночи, после того как согласился на предложение швейцара посетить сомнительный адрес в переулках Старой деревни. Там он довел себя до безобразного состояния чекушкой горькой, так что знойная нимфа Мими даже раздевшись донага, не смогла ничего с ним сделать. Она терлась об него маленькими острыми грудками, теребила его «хорошенького Петрушку» и назойливо лезла целоваться, мешая пить. Вот вам и моралист.

— Я полагаю, дело в той Нине, которая для тебя уже никто, — Зотова мягко, но настойчиво отстранилась, сев рядом с ним на кровать.

— Хорошо. Я поговорю, — сдался поручик. И неожиданно для себя спросил:

— Ты выйдешь за меня замуж?

Екатерина Алексеевна поперхнулась, а потом громко и обидно рассмеялась.

— Дурачок! Маленький, ну зачем я тебе такая старая и испорченная? И разве так делают предложение порядочной женщине?

— Несколько лет разницы не причина отказывать. Я чувствую — ты та самая, предназначенная мне Богом женщина, которую я должен был встретить давным-давно. Или я тебе не нравлюсь?

Она раскраснелась от удовольствия и скромно опустила глаза.

— Нравишься. Но... должно быть что-то еще... что-то большее. И ты совсем меня не знаешь. Я, наверное, должна как-нибудь рассказать о себе, чтобы ты оставил эти мысли. Умывайся, а я пока напою Николашу чаем. И благодарю за цветы, мне очень приятно.

Поручика одарили коротким поцелуем в губы, после чего Екатерина Алексеевна упорхнула, заботливо прикрыв дверь.

— Николашу? Не слишком ли нежно для просто знакомого? Врешь, не заберешь! — подумал Александр Борисович, обвиняя Быкова в интрижке сразу и со Снежинской и с Зотовой, хотя причин для этого не было никаких. После всего, что он узнал и увидел, ему нет дела до Нины, а с Екатериной Алексеевной не все так определенно, как хотелось бы, поэтому ревновать — занятие бессмысленное.

В гостиной он застал идиллическую картину — Зотова сидела напротив Николая Николаевича, мечтательно подперев рукой подбородок. Счастливая семья, да и только! Екатерина Алексеевна улыбалась, наблюдая, как Быков, раздувая толстые щеки, вкусно пьет чай, сербая из блюдечка. Он взял из вазочки сухарь, обильно смазал вареньем и стал грызть, широко открывая рот, чтобы не пачкать губы.

Поручик сдержано кивнул, усаживаясь на свободной стороне стола, где хозяйка уже поставила для него приборы и принесла завтрак. Он собрался извиниться за вчерашнюю размолвку, но гость его опередил.

— И вам доброго утра, Александр Борисович, — виновато улыбнулся Быков.

Он кряхтя наклонился, раскрыл свой бессменный саквояж.

— Вот-с, принес вам должок. Коньяк, как и договаривались.

Бутылка из саквояжа перекочевала на стол к вазе с пионами, которые Александр Борисович принес Зотовой после своих ночных похождений. В столовой сразу появилось ощущение праздника.

— Прошу прощения, но вчера я не мог оставить даму в таком состоянии.

Николай Николаевич замолчал, подумав, что высказался как-то двусмысленно.

— Я имею в виду.... Эти женские слезы, понимаете? Надо было утешить и вот я...

— Утешили, — обреченно обронил Демидов.

— Да... то есть, нет. Не в том смысле. Я остался, но потом вскорости ушел. Прошу прощения, что бросил вас одного. Нина Александровна наговорила вам колкостей — это все от такой неожиданной встречи и старой обиды. Она не хотела вас задеть или унизить, поверьте. Она раскаивается...

— Мне все равно, — перебил поручик.

Екатерина Алексеевна озадачено переводила взгляд с одного мужчины на другого, пытаясь вникнуть в суть разговора. Быков с надеждой посмотрел на нее.

— Вот, если бы Кити могла дать совет. По-женски взглянув на вашу проблему, так сказать.

Александр Борисович кивнул.

— Рассказывайте уж, нет тут никакой тайны.

Пока Быков описывал вчерашний выезд, поручик успел позавтракать. Подкурив папиросу, он уютно устроился в кресле у открытого окна, задумался и не заметил, как в комнате стало тихо.

— Что вы хотите от меня услышать? — помедлив, спросила Зотова. — Что любовь не задуешь как свечку? Что Нина-Адель до сих пор любит, но обижена и оскорблена? И вы, Александр Борисович любите ее до сих пор! Сны не лгут.

Поручик обернулся, удивленно приподнял брови.

— Я? Никогда в жизни не буду иметь ничего общего с этой...

— С кем? Камелией? Куртизанкой? Или просто отчаявшейся женщиной? — мягко спросила Зотова.

Александр Борисович не ответил, снова отвернувшись к окну.

— Благодарю, что навестил, Николаша, но тебе пора, — строго сказала Екатерина Алексеевна. — Нам с господином Демидовым нужно побеседовать тет-а-тет.

Поручик почувствовал, как они за его спиной обмениваются жестами и перемигиваются без слов, но обернуться не захотел.

Они оба встали, задвигали стульями, и вышли в прихожую. Демидов остался сидеть с каменным лицом, позабыв о тлеющей папиросе. Послышались мягкие шаги, зашуршало платье, и снова настала тишина. На его плечи легли мягкие ладони.

— Бедный мальчик.

— Не называй меня так.

Он отложил потухшую папиросу и взял ее ладони в свои.

— А как тебя называть, если ты бежишь от первого же вызова, который бросает тебе жизнь? На войне ведь тоже не было просто — вот белое, вот черное, стреляй, пока черное не падет?

Он пожал плечами.

— Более или менее. Там были приказы, я обязан их выполнять.

— И никаких сомнений? За теми, кто был на другой стороне, тоже была правда. Своя, чуждая тебе, но правда. Они так видели. В их глазах они были белыми, а вы черными. У твоей Нины правда своя. Почему ты считаешь себя лучше нее?

— Не лучше. Я другой. Совсем другой. Я никогда не пойму как женщина может продавать себя, свое тело.

Зотова обошла кресло и села поручику на колени. Александр Борисович не задумываясь, положил руки на ее широкие бедра и погладил, наслаждаясь их восхитительной упругостью.

— Тебе приятно?

— Да.

— Я чувствую, что приятно. Она игриво поерзала. — А если я сделаю это на людях? Ты будешь смущен, не так ли?

— В меру своего воспитания.

— Постараешься сделать так, чтобы никто этого не увидел, иначе на нас будут косо смотреть и даже осудят такое поведение. Поэтому я не делаю это у всех на глазах. Так чем же отличается поведение Нины от моего? Она не делает ничего предосудительного на людях, все в рамках устоявшихся правил. То, чем она занимается это плод внешней порядочности и этики. А этика — великое изобретение ханжей. Ханжа двуличен, он склонен порицать других за те же поступки, которые совершает сам. Поверь, когда-нибудь сидеть на коленях у мужчины на людях не будет считаться моветоном. И показ обнаженного тела, в предназначенных для этого местах, так же как и сейчас не будет вызывать отторжения у простых людей. Они этого не видят, это игрушки для небольшой прослойки ценителей.

— Я ханжа?

— Конечно. Но не ты в этом виноват. Виновато общество, навязавшее тебе правила. Не обижайся. Ведь, по-твоему, я еще хуже — я шлюха, если не ошибаюсь в определениях.

Демидов болезненно скривился.

— Я никогда так не думал. Мне казалось, между нами что-то есть. Что-то особенное, какая-то искра. Поэтому мы без слов согласились на то, что между нами произошло.

— Ничего нет, Саша. Два нуждающихся в ласке человека помогли друг другу. Это все. Не скрою, я сделаю это еще не раз, если и ты не против. Поверь мне, твоя Нина по сравнению со мной ангел. Ну, или меньшее зло.

— Почему ты так к себе относишься? Я вижу перед собой совершенно нормальную женщину, — запротестовал Демидов. — Конечно, у тебя, мягко говоря, передовые взгляды, но... — он смутился и замолчал. — Я не знаю, как к этому относиться. Не понимаю. Но чувствую что ты та самая.

— Ты ошибаешься.

Екатерина Алексеевна встала, оказавшись меж раздвинутых ног поручика. Она опустилась на колени и стала возиться с крючками на поясе его штанов.

— Что ты делаешь? — Демидов попытался закрыться, но ее ловкие пальцы уже забрались под исподнее.

— Ничего особенного. Расстегнула тебе штаны и хочу кое-что сделать, чтобы ты увидел меня с другой стороны. Расслабься.

Зотова наклонила голову, закрыв обзор медовыми кудрями. Александр Борисович почувствовал щекотное прикосновение влажного языка к туго натянутой коже. Он запрокинул голову, часто и глубоко задышал. Такое не могло ему привидеться и во сне! Екатерина Алексеевна женщина из приличного общества, но она стоит перед ним на коленях и faire des minettes, как говорят французы. От осознания этого поручик испытал ни с чем несравнимое наслаждение и стыд. Он поддался сладким мукам, пробирающим до дрожи из-за неловкости за женщину, которая допускает такое, и стыда за себя, что не стал этому препятствовать.

Как только ему позволили проникнуть в тепло женского рта, его семя хлынуло, забило прерывистым фонтаном в нёбо и самое горло Екатерины Алексеевны. Наверное, господин Толстой и представить не мог, что его героиня способна на такое, — подумалось поручику.

Зотова не отстранилась — проглотила все, что поручик выплеснул, и подняла голову. Показав свою самую развязную улыбку, она застегнула Демидову штаны, не отводя глаз от его лица. С серьезным теперь уже видом Екатерина Алексеевна покачала головой.

— Я сомневаюсь, что твоя Нина делала это хоть раз в жизни. То, что я умею, она не сможет даже представить.

— Где ты такое... такому научилась?

Она вздохнула, вернулась за стол и допила остывший кофе, прополоскав рот.

— Я старая женщина, Саша, хотя мне всего тридцать. Но не будем обо мне. Скажи, хочешь ли ты стать человеком свободных взглядов? Я говорю не о противопоставлении себя обществу, а об изменении здесь, — она постучала себя пальцем по лбу. — И об этом обществу знать совсем не обязательно.

— Что ты предлагаешь?

— Если согласен, полезай под стол.

Александр Борисович усмехаясь встал на четвереньки.

— Это что, ритуал? В ползании под столом мне нет равных. Никогда не везло в картах.

Он откинул скатерть, а потом открыл рот, не веря тому, что видит. Зотова подняла платье до пояса и широко расставила ноги.

— Сделай мне так же хорошо, как и я тебе.

Поручик гулко сглотнул. Да, он представлял, как делает это, но сейчас не мог избавиться от... чего? Страха? Нет. Отвращения? Нет, напротив, ее раскрывшийся, истекающий соками бутон выглядел красивым и соблазнительным. Наверное и правда дело было в его взглядах. Ему казалось, что это унизит его как мужчину.

— Я не могу. — Он поднялся и с позором ретировался к себе в комнату.

— Ведешь себя как древний грек! — крикнула ему вдогонку Зотова.

Александр Борисович обернулся.

— Почему?

— Потому что, Саша, в древней Греции в семейных отношениях такие ласки допускалось делать только мужу. Жена была обделена этим удовольствием, чтобы не унижать положение своего супруга. Ты древний, дремучий грек. Жаль.

Поручик, к сожалению Екатерины Алексеевны, все-таки скрылся за дверью. Зотова так и не опустив платье, осталась сидеть с задумчивой улыбкой.

***

Сегодня ночью Екатерина Алексеевна не пришла. Поручик ждал ее до полуночи, усмиряя свое мужское начало, а оно все настойчивее требовало выхода. Он подумал о том, что сбежав, поступил не по-мужски, но согласиться на эту фривольность тоже по его мнению не было мужским поступком.

Хорошо было бы тихо выскользнуть на улицу, нанять извозчика и заявиться к Мими по известному ему теперь адресу. Почему-то хотелось доказать совершенно незнакомой женщине, пусть она и проститутка, свою мужскую состоятельность. Александр Борисович махнул рукой на эту затею — это тоже бегство. И мальчишество. Да и лень выбираться из теплой постели, одеваться, ехать черт знает куда.

Он спустил кальсоны до колен и предался одной из самых приятных и легкодоступных процедур для мужчины. За столько лет службы, армия научила его пользоваться правой рукой в совершенстве — если захотеть, он мог бы спустить пар за несколько секунд. Но сейчас поручик не торопился. Он представил волнующую кровь сцену: Зотова стоит на четвереньках, а он вонзается в нее сзади со скоростью пулемета Хайрема Максима. Грудь Екатерины Алексеевны аппетитно болтается и раскачивается, а она стонет и кричит от горящего в ней желания, крутит бедрами и трясет головой в сладком исступлении.

Демидов представил, как он держит ее за широкий зад, как от бешеных толчков под нежной кожей желейно перекатываются упругие волны. Будто бабушка взбивает масло. Персидская бабушка с волосатой родинкой на лице. Он всегда представлял эту старуху, чтобы вовремя остановиться и продлить удовольствие. Очень уж она была некрасива и даже страшна.

Поручик прекратил строчить кулаком, расслабился, сбивая нестерпимую волну возбуждения. Легко поглаживая и сжимая «Петрушку», как называла его мужское достоинство Мими, он снова вернулся к грезам.

На сей раз он поставил Зотову такой раскорякой, что ему во всех подробностях открылся вид на отвисшую под своей тяжестью грудь, на маленький сморщенный вход в афедрон и между ног блестящие от влаги пухлые губы в обрамлении коротких золотистых волосков. Александр Борисович мысленно пожирал глазами изящные изгибы тела, предназначенные создателем только женщинам, и готов был уже сделать то, что не смог сделать за завтраком, как вдруг распаленное воображение сыграло с ним злую шутку: Екатерина Алексеевна повернула голову и голосом Нины проворчала:

— Долго мне еще так стоять? Ноги затекли. Делай уже что хотел или уходи. Ненавижу тебя!

Пышнотелая Зотова в один миг превратилась в стройную Нину.

— Цахре мар! Сиктир! — сдавленно выругался Демидов. Он научился бегло говорить на фарси уже после двух лет службы, чтобы понимать, что говорят пленные. А крепкие словечки он стал применять и дома, без риска задеть чьи-то чувства. Кто в Петербурге умеет говорить на фарси?

Александр Борисович усилием воли заставил себя не думать о своей первой любви. Тот час в мысли вернулся желанный образ Екатерины Алексеевны, и он не выдержал — тело свело короткой судорогой, а на живот и грудь брызнули густые белые капли.

Поручик вытер следы греха полотенцем и погрузился в расслабленное оцепенение.

— С Ниной надо поговорить еще раз. Мы не должны быть врагами, это не война. Так получилось, — подумал Александр Борисович, проваливаясь в сон.

В это время в спальне Екатерины Алексеевны тоже было жарко. В обоих смыслах. День был солнечный, а вечер выдался теплым, поэтому, чтобы не впускать ночную прохладу, Зотова затворила все окна и села у трюмо расчесать волосы перед сном. Настроение было томным, ей чего-то хотелось, но чего именно она не могла понять.

— Почему он такой робкий? Неужели надо всему учить?

Она всмотрелась в свое лицо, выискивая видимые только женщинам морщинки, но не преуспела и осталась довольна результатом.

— Совсем еще не старая! — весело сказала она своему отражению. Настроение поднялось, но мысли о молодом поручике не давали покоя.

— Неужели он... не может быть!

Зотова вскочила, стянула через голову ночную сорочку, взлохматив только что расчесанные волосы, и стала оглядывать свое ладное тело. Поворачиваясь к зеркалу то так, то эдак, она пыталась разглядеть на боках безобразные складки жира, но и там все было прекрасно. Ее фигуре позавидовала бы и Венера, встреть ее Екатерина Алексеевна в таком виде.

— Разве что тут немного обвисло, но ничего не поделаешь. Тяжела, — вздохнула она, взвесив на ладонях внушительную грудь.

Внизу живота заныло, сладко потянуло, пробуждая где-то глубоко внутри спящий вулкан. Она прислушалась к этому зову.

— Хочу, — кивнула она себе, наконец, определившись с желанием. — Только сегодня уж сама. Ох уж эти мужчины!

Зотова была так же нетороплива в получении удовольствия, как и Александр Борисович. Для начала она капнула на запястья модного в этом году аромата «Нильского лотоса», мазнула им в ложбинке между грудей. Потом настала очередь крема. Екатерина Алексеевна не поскупилась — взяла дорогущий французский «Симон» для увлажнения кожи. Зачерпнула немного. Ее руки заскользили по телу, забираясь в самые укромные места. Это распалило ее еще сильнее.

Она не спешила лечь и начать игру, ей хотелось полюбоваться собой еще. Из зеркала на нее смотрела взлохмаченная молодая женщина с горящими глазами и поблескивающей в электрическом свете кожей. Екатерина Алексеевна пошлепала себя по заду, он тот час порозовел, как девичьи щечки на морозе. Она погладила треугольник волос внизу живота и улыбнулась. То, что она видела в отражении, ее умиротворяло и радовало. Старость и даже увядание еще так далеко!

— Где ты, мой солдатик? — нежно проворковала она. Можно было подумать, что она зовет молодого поручика, но Зотова открыла ящик трюмо и выудила оттуда странную вещь. Это была изогнутая на манер сабли ребристая толстенькая и длинная палочка вырезанная из слоновой кости и тщательно отполированная.

— Вот ты где! Поиграй со мной.

Екатерина Алексеевна любовно погладила гладкую кремовую поверхность и засунула «солдатика» в рот едва ли не наполовину. Вытащила, осмотрела и медленно провела им от груди к животу. На коже заблестела мокрая дорожка.

— Ох... — выдохнула она, когда костяная палочка проникла в горячее нутро между ног. Зотова ухватила ее покрепче и протолкнула на всю длину.

— Боже мой! Как же хорошо! — воскликнула она, двигая кулаком вверх-вниз.

Палочка двигалась все быстрее и быстрее. Быстрее и быстрее. Екатерина Алексеевна, не сдерживая себя, широко открыла рот и закатила глаза. Она часто задышала, щеки ее стали ярко красными, а на лбу и над верхней губой выступили капельки пота.

Тело перестало слушаться — она беспорядочно хваталась свободной рукой то за стул, то за трюмо, то мяла в кулаке сброшенную ночную рубашку. Ноги подкосились, Зотова почувствовала, что больше не выдержит. «Солдатик» выскользнул и бесшумно упал на ворсистый ковер, а следом на него опустилась Екатерина Алексеевна. Она повернулась на бок, поджала ноги. По телу прошла мелкая дрожь. Всхлипывая и морщась, будто от боли, Зотова застонала сквозь плотно сжатые губы.

Через полминуты наваждение прошло. Она еще немного полежала, потом перевернулась на спину и раскинула руки в стороны.

— Ух, как меня сегодня разобрало! — сказала она, мечтательно глядя в потолок. — Теперь хочу медленно и нежно.

Екатерина Алексеевна на четвереньках перебралась на кровать, прихватив с собой скользкую палочку, но продолжить не смогла — сон сморил развратницу уже через несколько минут. Зотова уснула, не выпуская из рук своего костяного любовника.