Глава 10: Потому что любишь

В августе Мария пригласила меня на свадьбу своего двоюродного брата – самое большое семейное торжество, на котором я когда-либо присутствовал. Я надел галстук и спортивный пиджак. Попросил Марию застегнуть верхнюю пуговицу на воротнике, потому что в шее было тесно, а моя правая рука не справлялась, даже спустя четырнадцать месяцев. Доктор Битол сказала, что это вряд ли сильно улучшит ситуацию. С галстуком все было в порядке, с ним я справился сам.

Август был очень теплым, до некомфортности, и я не знал ни жениха, ни невесту. Знал только родителей Марии и родственников, которых она представила мне за год. Мария была одета в светло-зеленое платье, притягивавшее взгляды. Девушки с хорошими руками должны их показывать. Трудно было не пялиться на нее, что и делали несколько мужчин. Позже я ей сказал, что записал их имена и собирался вскоре с ними разобраться.

Церемония проходила в приходе в нескольких милях к югу от Скай-Грей. Здание было небольшим, и в этом маленьком приходе не было школы. Дети ездили на автобусах в Скай-Грей в католическую или государственную школу. Войдя в церковь, Мария окунула пальцы в святую воду, перекрестилась, и я прошел рядом с ней в церковь со стороны невесты. Невестой была Тереза Грей и выходила замуж за парня из Гамильтона по имени Брайс Гаррисон. Мне было интересно, является ли Брайс католиком, ведь на этой церемонии не было мессы.

Мы сели на одну из последних скамей. Я заметил, что несколько человек поворачивались, чтобы посмотреть на Марию или на меня, обычно они улыбались. Маленькая девочка помахала ей с двух рядов выше, и Мария улыбнулась и помахала в ответ. К тому времени, когда все началось, церковь была переполнена, а кондиционер работал на пределе.

Свадебный прием проходил в помещении церкви под нефом. Присутствовало много людей, каждый стол был заполнен. Мария водила меня от стола к столу, представляя меня и наоборот. Я улыбнулся и признался, что, наверное, забуду все имена. Побывав за каждым столом, Мария рассказала о сумасшедшей тете Лорри, и тете докторе Бет, и кузене Бобе, который только что вышел из тюрьмы, и о всех других семейных сплетнях, недосказанностях, тайнах и болезнях.

Я спросил:

– Почему ты мне все это рассказываешь?

– Потому что мама всегда говорила, что не стоит выходить замуж за человека, который не знает всех семейных скандалов и сумасшедших.

Я посмотрел на нее.

– Так ты думаешь, что я могу захотеть жениться на тебе? – спросил я, как будто в этом были сомнения.

– Я знаю, что тебе стоило бы об этом подумать, – ответила она с вновь обретенной убежденностью и поцеловала меня. Это был не быстрый поцелуй. Я услышал, как несколько человек рядом начали аплодировать, и, наверное, покраснел.

Я немного посидел рядом с ней в тишине. Она разговаривала с тетей Герти или дядей Линком, а потом я подошел и взял ее руку, такую маленькую, нежную и тонкую, в свою.

– Я тоже тебя люблю, – сказал я. Она сжала мою руку.

Я хотел поговорить с ней сейчас, наедине, с глазу на глаз, о личных вещах. Хотел поговорить о браке, семье и будущем. Внезапно мне захотелось завести все те разговоры, которые должны вести влюбленные до брака: о религии, детях, доме, целях, любви, жизни. Жизнь была полна потенциала счастья, потенциала семьи, потенциала секса, потенциала того, что кто-то хочет меня. Кто-то хочет МЕНЯ. Нам нужно было поговорить, и это казалось срочным.

Я пододвинул свой стул поближе к стулу Марии. В этот момент какой-то церемониймейстер приглушил свет и начал говорить. У них был прожектор. Он указывал на самых старых присутствующих, на тех, кто проделал самый дальний путь, на самых молодых и так далее. Свет находил каждого из них. Я не обращал внимания, но потом мне пришлось поднять глаза.

– Да, с нами «Спаситель» из больницы «Милосердного Господа», Джон Бак. Встань, Джон. – Прожектор (с каких это пор на свадебном приеме стали ставить прожектора?) осветил меня и Марию, которая была гораздо более достойна внимания людей. Но нашли меня, поэтому я встал и помахал рукой, пока все хлопали, и сел. Когда аплодисменты стихли и ведущий продолжил, я прошептал Марии:

– Иногда любить тебя трудно.

Она засмеялась и сказала:

– Думаю, это мой отец.

Я сказал:

– Ты у меня в долгу, Грей. Это счастье, что ты – самая красивая женщина в комнате.

Она посмотрела на меня пристально, глубоко. Я посмотрел в ее глаза. Глубокие, темно-синие. Она прислонилась ко мне в темном зале и ввела свою руку в мою твердеющую промежность. Она держала ее там, пока не погас прожектор и не зажегся свет, и я подумал, не придется ли мне ходить в следующие несколько мгновений. Но успокоился без происшествий.

Мне нравились взгляды, которые мы получали от разных ее родственников и друзей. Я предположил, что многие из этих людей заметили ее затворничество и приветствовали эти перемены. Вероятно, она была предметом многолетних семейных забот и разговоров. Она села рядом со мной, прислонилась ко мне, медленно повернула голову, посмотрела на меня и поцеловала в губы. Это было правильное, нежное, сексуальное чувство. Таким был каждый поцелуй с ней.

– Когда-нибудь, когда ты будешь готов, когда все будет хорошо, я хочу, чтобы ты попросил меня выйти за тебя замуж, – тихо сказала она, по крайней мере настолько тихо, насколько это возможно на шумном собрании.

– Очень приятно слышать, – ответил я, касаясь губами ее уха. – Я не хочу задавать этот вопрос, заранее не зная ответа.

Диджей включил музыку, и я пригласил ее на танец. Она обняла меня за шею, и мы танцевали на медленных песнях, плохо, но близко друг к другу. На быстрых мы отдыхали, но думаю, ее родителям нравилось видеть нас так близко друг к другу, настолько открыто любящими, такой парой. Когда все почти закончилось, танцуя и почти не двигаясь, мы с ней нежно поцеловались на танцполе. Я взял ее за руку и сказал ее родителям, что мы сразу поедем домой. Ее отец кивнул после первоначального колебания, как будто задавался вопросом, почему я веду ее домой в этот вечер. Мария пошла в туалет, а я остался стоять с ее отцом.

– Я люблю Марию.

– Вижу. Мы с ее матерью довольны. И думаю, она хочет выйти за тебя замуж, Джон.

– Думаю, что сейчас она намного сильнее, чем когда мы встретились впервые.

Он кивнул, положил руку мне на плечо.

– Она особенная, и встреча с тобой – благословение. Ты готов сделать предложение?

– Я хотел через год. Год после развода. Год, чтобы узнать ее. Да. Это будет скоро. Она так много для меня значит. – Мои фразы были короткими, стаккато.

Ее отец сказал:

– Мы должны познакомиться с твоими родителями. Встретимся в следующее воскресенье днем, у нас дома?

Я кивнул. Мария и ее мать вернулись, и мы ушли, держась за руки.

Я пригласил ее в стильный ресторан недалеко от Дейтона на вечер пятницы. Я заказал столик и попросил ее красиво одеться.

Она так и сделала, а я надел костюм. Было начало сентября, еще не совсем осень. Я старался прикасаться к ней, когда видел ее. Я взял ее за руку, коснулся ее руки, придержал ее стул и позволил своей руке задержаться на ее шее и плече. От этого она задрожала, наклонила голову к моей руке, пока ее щека не коснулась ее. Я прошептал ей на ухо:

– Ты великолепна. Я не могу отвести взгляда.

Я был не одинок в оценке ее внешности, но в этот вечер я не хотел думать о других.

Свет был мягким. Я был рад. Стол был маленький, со свечой. Говоря с ней, я держал ее левую руку в своей правой.

– Мария, я никогда не был настолько влюблен.

Она сказала:

– Я бы не хотела быть где-нибудь еще, с кем-либо другим. Мне все равно, где я, лишь бы с тобой.

Я ощупал каждый палец. Дойдя до ее безымянного пальца, я тихо произнес:

– Я тоже люблю тебя. Надеюсь, ты всегда будешь меня любить. Мне в новинку быть любимым. Я надеюсь, что ты скажешь «да».

Я достал кольцо из кармана, все еще в коробочке. Отпустил ее руку и открыл коробочку.

Я говорил тихо, уверенный, что слышит только она.

– Пожалуйста, выходи за меня замуж?

Я повернул коробочку так, чтобы она могла ее видеть.

– Да, да, – почти прошептала она, глядя сначала на кольцо, а потом в мои глаза. – Обещаю любить тебя. Я так потрясена тем, что ты меня любишь.

Я взял кольцо и надел его на безымянный палец ее левой руки, такой тонкий, нежный. Она задохнулась от этого момента.

Я улыбнулся и взял ее за руку. Ее глаза были яркими, широкими, сияющими в мерцании пламени свечи, темно-синими.

– Джон, – сказала она, как будто повторяя что-то, что она практиковала, – с того первого момента, когда мы заговорили, я хотела, чтобы ты меня любил. Я никогда не думала, что со мной это случится. Думала, что любовь, брак и семья прошли мимо. Ни один мужчина... не был хорош.

На мгновение она тихонько заплакала. Мы потягивали вино. Я держал ее руку с кольцом, радуясь, что кольцо ей подошло.

Несколько человек за двумя другими столиками увидели ее слезы, коробочку с кольцом, ее левую руку в моей с бриллиантовым кольцом, поняли наш момент и улыбнулись.

Это был сладкий и полный любви вечер. Обслуживание было превосходным, еда – потрясающей. Женщина, бывшая со мной, – прекрасной и редкой, готовой посвятить себя мне на всю жизнь. Мы вышли из ресторана около девяти, рука об руку. Время от времени она прижималась щекой к моей руке.

– У тебя есть еще планы на этот вечер? – спросила она.

– И да, и нет. Но нам нужно поговорить, поэтому я хотел бы вскоре заехать в одно знакомое мне место, где мы с тобой сможем обсудить все то, что должны обсуждать помолвленные пары.

Мы нашли это место недалеко от Скай-Грей, заповедной водной дикой местности, где в середине сентября не было ни одного жучка.

– Если мы куда-то поедем, твои родители будут возражать или разочаруются? – спросил я.

– Нет. Это будет нашим решением.

Она позвонила родителям и сказала, чтобы те не волновались, что она задержится. Ее отец сказал:

– Мы любим тебя и полностью понимаем. Ты помолвлена?

– Да!

Ее мать сказала:

– Я так за тебя рада. Приезжай завтра утром домой в целости и сохранности, дорогая.

Мы припарковались. Я достал с заднего сиденья сумку, на которую Мария посмотрела.

– Я подумал, что может стать холодно, здесь плед и стеганое одеяло.

Мы шли под прохладным вечерним ветерком. Я держал ее за руку. Почти совсем стемнело. Мы были одни. Вдалеке слышалось шоссе, но мы видели только далекое зарево. Мы сидели на скамейке в парке, глядя на болото, сверкающее в лунном свете. Она прижалась ко мне, мои руки обхватили ее, а ее – мои.

Я прошептал ей на ухо.

– Мария, я так хочу тебя. Мы не говорили о сексе... – Мои руки нашли ее маленькие груди, лаская, нежно поглаживая.

– Я боялась секса, – сказала она, повернув голову и легко поцеловав меня. – Избегала его. Только с тобой я могла представить, как наслаждаюсь твоими руками. Твоими губами, сексом с тобой.

Она тяжело дышала.

– Я хочу этого. Даже думаю, что мне это нужно, но хочу, чтобы все было правильно. Мне тридцать, я девственница, потому что... но все еще девственница. Я знаю, насколько это необычно. Пришло время, Джон. Я хочу тебя, хочу, чтобы ты был во мне, напротив меня. Я люблю тебя и верю, что ты искренен. Я никогда никому так не доверяла. И уж точно ни одному из мужчин.

Я прижал ее маленькое тело к себе, и мы сидели на скамейке в парке, глядя на луну и звезды, освещающие окрестности, сверкающие на тихой воде.

Она положила на меня свою руку, ее маленькая ладонь легла на мой растущий в одежде ствол, и я поцеловал ее приподнятые ко мне губы. Она улыбнулась, сжав меня через брюки. Я почувствовал ее руку и поцеловал ее в шею, лаская ее грудь. Она вздохнула. Это был момент.

– Я знаю одно место... – сказал я, махнув рукой в сторону тропинки, едва различимой сквозь деревья и подлесок, в сторону от ухоженной.

Она удивленно спросила:

– На улице? – улыбнулась она. – Пойдем.

Меня удивила хрипотца в ее голосе. Я поцеловал ее еще раз, сильнее, ее рука скользила вверх и вниз по мне, мои пальцы щекотали ее. Я встал, держа ее за одну руку, когда она поднялась рядом со мной.

Я кивнул.

– Здесь есть место...

Мы шли по тропинке, держась за руки, в хорошей одежде, она в платье, на низком каблуке, некоторое время шли ровно, а затем поднялись на холм. Он был травянистым, мягким, и с него открывался вид на воду. Дул легкий прохладный ветерок. Вместе с Марией мы расстелили одеяло. Ее глаза сияли, она смотрела вниз на одеяло, вверх на звезды и на топи внизу по склону.

– Идеально, – сказала она.

Я стоял позади нее. Обхватил ее руками и сжал маленькие груди. Она вздохнула и снова прильнула ко мне. Я медленно расстегнул молнию на ее платье, сдвинул в сторону бретельки и позволил одежде упасть на одеяло. Расстегнул бюстгальтер и спустил бретельки вниз по ее прекрасным рукам. Коснулся ее сисек, таких маленьких, с большими, острыми, твердыми сосками, и она вздрогнула. Ее руки были за спиной, в моих брюках, и она нашла мой член. Она повернула голову так, что наши губы оказались рядом, и прошептала:

– Ты большой.

Я целовал ее сильно, очень сильно, она хныкала, а ее руки двигались по мне. Тогда я повернул ее, нашел бока ее трусиков и потянул их вниз, и я впервые увидел ее обнаженной. Ее кустик был густым и темным, и я помог ей стянуть мои брюки и нижнее белье. Сложил всю нашу одежду в кучу. Я был голый, мой член торчал упираясь ей в живот, ее руки шарили по нему вверх и вниз. Она встала коленями на одеяло, а я сел рядом с ней, целуя ее шею и плечо.

– Скоро я займусь с тобой любовью, – сказал я.

Она посмотрела на меня, легла обратно на одеяло и раздвинула ноги.

– Пожалуйста?

Я приподнял ее ноги и засунул язык в мягкую щель, облизывая и проводя языком влево и вправо, вверх и вниз. Она издавала звуки, похожие на стоны и вздохи, и говорила очень тихо, как будто не имело значения, слышу ли я ее.

– Да... да... лижи... ешь меня... еще... сделай это еще раз... ешь меня, да!..

Я просунул нос и рот в ее вульву, нашел языком дырочку, и она ахнула. Я провел языком по ее щели к клитору, щелкая по нему, пока она извивалась, сосал его, и думаю, что у нее был оргазм, но он продолжался сквозь извивания и взаизгивания. Затем я толкнул ее на одеяло, ее голова теперь лежала на сложенном рледе, и я сказал:

– Я люблю твое тело.

В ее глазах было желание и немного страха.

– Джон, я хочу, чтобы ты был во мне. Ни один мужчина никогда не делал этого со мной. Входи, но медленно. В меня.

Слова «входи в меня» казались ей очень важными, как будто она хотела их произнести, думала о них, ждала их.

Встав на колени между ее ног, я приблизился к ее входу. Положил левую руку на ее правое бедро, и она раздвинулась еще шире. В моей памяти навсегда остался этот образ: она, обнаженная, с широко раздвинутыми ногами, в мягком, неземном сиянии звезд и луны. Я толкнулся, головка моего члена была обхвачена ее губами, а затем он был поглощен. Она задыхалась и говорила:

– Ты такой большой!.. Я не знала...

Я подождал, ввел еще немного, и она начала извиваться. Теперь она сказала:

– Еще, Джон...

Я вводил до тех пор, пока она не стала задыхаться, а мне больше нечего было вводить. Она двигалась как угорь, вокруг моего вставленного члена, словно это была ось. Сказала:

– Я не знала, что это будет так. Я заполнена. Ты во мне настолько далеко.

Она открыла глаза, посмотрела в мои и сказала:

– Делай так сильно, как ты хочешь. Я люблю это... Люблю тебя...

Я начал двигаться, медленно, в то время как она все еще извивалась, затем сильнее, когда она перешла от широко расставленных коленей к согнутым коленям и к коленям вместе. Я входил в нее, она хрипела, я замедлился, развел ее ноги и повалил ее на бок.

Она тихо произнесла.

– Я так полна тобой.

Затем она посмотрела на меня, когда мы были в миссионерской позе, и сказала:

– Кончи в меня. Я этого хочу.

– Ты можешь забеременеть, ты ведь знаешь, – тихо предупредил я, приблизив губы к ее уху.

– Нет, не сейчас. Пожалуйста, я хочу это почувствовать.

Я погрузился в эту маленькую женщину, она хрипела при каждом сильном толчке, а затем я почувствовал, как мой набухающий член кончает в нее, и из него выплескивается сперма... Она сказала:

– Да, малыш, я чувствую его в себе, чувствую, что он приближается.

Я напрягся, сделав еще один толчок, и иссяк.

Я был на ней полулежа, целуя ее грудь, губы, плечо, в то время как через меня проходило теплое изнеможение. Ее рука была на моих плечах, другая – на моем животе. Отдыхая, мы развернули плед и укрылись от прохладного ветерка, глядя на вселенную. В небе было столько звезд, сколько позволял рассмотреть Огайо.

Затем я некоторое время спал или просто грезил, наслаждаясь ощущением ее головы на моей руке и ее тела, касающегося моего. Возможно, она и спала, но недолго. Несколько минут я гадал, не проснулась ли и она, чувствуя каждый ее вздох. После полуночи я почувствовал ее губы на своем мягком члене – ощущение, не похожее ни на какое другое, и она сосала и облизывала меня до твердости. Затем она взобралась на него, повернувшись ко мне лицом в слабом свете, ее тело было словно неземным, и я увидел, как ее лицо скривилось, когда она ввинчивала меня в себя. Когда она наклонилась вперед, я потянулся вверх и слегка ущипнул эти замечательные заостренные соски, и ей, похоже, понравилось, когда я потер их большими пальцами. На мгновение я приподнялся, взял ее острый сосок в рот, и она крепко прижала меня к своей груди.

– О, я думаю, я сейчас кончу! – сказала она, и тут несколько легких спазмов прошли по ее телу, казалось, на некоторое время.

– Джон, я чувствую себя такой любимой, – сказала она.

Я начал двигаться, толкаясь в ее маленькую сущность, поднимая ее все выше с каждым более сильным толчком, слыша ее «ох», повторяющееся каждый раз, пока она не сказала:

– Ты набухаешь, я чувствую, что он становится больше, – и когда я извергся, она сказала, как бы про себя:

– О, Боже, да!..

Потом эта маленькая женщина отдыхала со мной, пока я сокращался внутри ее влагалища. Ее голова лежала на моей груди, на губах играла улыбка. Возможно, час спустя мы уже проснулись, прижавшись друг к другу на фоне резкого воздуха, глядя на ярко освещенное ночное небо. Она прошептала:

– Это было прекрасно, Джон.

Через несколько минут я встал и посмотрел вниз на ее прекрасную фигуру. Я покачал головой и сказал:

– Прежде чем умереть, я поцелую каждую твою родинку.

Она засмеялась.

– В этом свете ты даже не сможешь их увидеть, но я с нетерпением этого жду.

Затем мы оделись, смахнули с себя листья и ветки, как могли, и вернулись к машине. Я отвез ее домой, проводил до двери, поцеловал и позволил ей войти одной, чтобы увидеть родителей, показать кольцо и, возможно, обсудить наши новые отношения. Позже она сказала, что они были шокированы тем, что она вернулась домой в три часа ночи. Они решили, что мы поехали в мотель.

Мария сказала, что она просто улыбнулась, покачала головой и сказала:

– Все было лучше.

Некоторые вещи были слишком важны, чтобы делиться ими, или не заслуживали этого.

***

На следующее утро я позвонил родителям и сказал, что сделал предложение, а Мария согласилась. Мама завизжала; я подумал, не прыгает ли она вверх-вниз. Папа только хмыкнул и сказал:

– Хорошо. Хорошо. – Я не мог вспомнить, как они вели себя, когда я сделал предложение Карен Энн.

На следующее утро я заехал, чтобы отвезти их на пикник. Когда мы приехали, я представил маму и папу Греям, и улыбки казались искренними. Мама и папа обняли Марию и воскликнули по поводу кольца, и я подумал, что мама нашла в моей будущей жене родственную душу. Возможно, так оно и было.

Греи и Баксы были легкими собеседниками. Казалось, между ними образовались дружба и интерес:

Краснокожие, город, история, мы, все. Мистер Грей приготовил на гриле гамбургеры. Вино было хорошим. Это был мягкий и дружеский пикник.

***

Я послал Карен Энн СМС, в котором предложил ей оставить дом себе, поскольку она, похоже, в нем обосновалась, и что если она когда-нибудь его продаст, я буду рассчитывать на половину капитала на дату развода, что по современным расценкам составило бы $5, 000. Это было не так уж мало, но мне не нравилось ощущение, что я на нее давлю, а у нее нет средств для переезда без использования денег ее детей. Детям требовались был дом и будущее. Развод сделал наш брак для нее неподъемным грузом. Я пошел дальше.

Через три дня она ответила, что поговорила со своим адвокатом и скоро я должен получить на подпись бумаги. Через два дня они пришли, и я их подписал.

***

Мы назначили дату свадьбы на март. Это позволило мне освоиться в новой ситуации на работе, которая росла вместе с моим офисом. Теперь у меня было два помощника и три специалиста с высшим образованием. Я задавался вопросом, не возражают ли они против работы на наименее квалифицированного администратора в нашем отделе, но никто ничего не говорил, потому что я был единственным, кто принимал на работу.

Я начал обучение по магистерской программе, разработанной для меня отцом Майком и профессором Медицинского колледжа Университета Цинциннати. Работал в офисе по утрам или после обеда, а во второй половине дня или утром, в зависимости от дня недели, посещал занятия или семинары в различных колледжах или больницах. Мои записки отцу стали записками и эссе для доктора Лорена Фортнера по обучению больничной администрации. Университет Цинциннати за сто лет до этого стал пионером концепции кооперативного образования, поэтому с пониманием отнесся к моим обстоятельствам и был готов работать со мной, когда вызвался доктор Фортнер. Это должно было продлиться год, возможно, восемнадцать месяцев, в зависимости от моих успехов. Больница оплачивала расходы, и каким-то образом я получил федеральный грант.

Желание Марии венчаться в католической церкви означало, что мне требовалосб преодолеть одно препятствие. Я должен был подать заявление на получение Декларации о недействительности, аннулирующей в глазах церкви мой первый брак. Это оказалось не так сложно, как я думал, но потребовалось время. Неверность Карен Энн была доказана: Рождение Дилана через восемнадцать месяцев после нашей свадьбы было расценено как доказательство того, что она не была искренней в своей клятве даже с самого начала брака, тем более что в первые десять месяцев мы прожили раздельно восемь месяцев, что было, как бы это сказать помягче: «нам не следовало вступать в брак». Несколько человек написали эссе – падре Майк, падре Фил, Мария – о моем характере и отвечали на вопросы, поставленные Церковью. Через несколько месяцев совет одобрил заявление, и я был свободен для Марии. По иронии судьбы, этой декларации больше всего была рада именно моя мать-протестантка.

За несколько недель до свадьбы мы купили дом, готовый к заселению, менее чем в миле от больницы «Милосердный Господь». От него было рукой подать до мотеля, где работала Мария, и почти на равном расстоянии до церкви «Милосердного Бога» и начальной школы. До государственной школы тоже недалеко, напомнил я ей. Это будет обсуждаться и решаться в будущем. Она хотела продолжать работать, пока не найдет более подходящую ситуацию. Все свободное время уходило на уборку, покраску, покупку мебели и вообще приведение дома в порядок. Он не был готов до конца, нам нужно было еще много мебели, покраски и замены сантехники, но кто же заканчивает работу над своим домом?

Во всяком случае, после медового месяца мы вернулись в свой собственный дом. Ранее я жил со священником, она – со своими родителями. Теперь, через тринадцать месяцев моей новой работы, у нас имеется достаточный доход, и мы живем в старой части Скай-Грей. В доме есть крыльцо, три спальни, две ванные, кухня/столовая и гостиная. Деревянные полы и старые, но работающие приборы: для нас это – новое начало отношений друг с другом. Мы слышим удары биты по мячам, когда дети играют на полях позади, но нам приходится мириться с пылью на всем, когда поля чистят. В дальнем конце парка имеются баскетбольные площадки, теннисный корт и общественный бассейн.

Мы должны были пожениться в «Милосердном Боге» с отцом Майком в качестве священника. Поскольку у меня не было формальной связи с церковью, а Мария была католичкой, священники решили, что им следует изучить мои убеждения. Они настаивали на том, что в наших планах должны быть дети, и хотели, чтобы я гарантировал, что они будут воспитываться в католичестве. Католические организации или чиновники создали мне работу, нашли мне дом, помогли пережить развод, свели меня с Марией и познакомили с моими лучшими друзьями. Я с радостью согласился. Поскольку сам я не исповедую никакой религии, но, возможно, не лишен веры, это решение далось мне нелегко.

Мы ходили на серию встреч супружеских пар под названием Pre-Cana, которая, как я думаю, была призвана заставить пары взглянуть на реалии брака. Некоторые из пар не задумывались о религии своих будущих детей или даже о том, сколько детей они хотят. Думаю, Мария была удивлена тем, что другие никогда не обсуждали, как в их браке все будет на самом деле.

У нас была небольшая свадьба, по некоторым меркам. На церемонии присутствовало около ста человек. Мария была одета в светло-голубое платье, волосы в рюшах обрамляли ее бледное лицо, и я подумал, что она похожа на святого Иоанна из «Тайной вечери» да Винчи, только гораздо красивее. Я был одет в черный смокинг. В качестве подружки невесты у нее была Ева с работы, а у меня – отец Фил. Он был одет в официальную темную рясу с воротником. Когда отец Майк сказал, что мы можем поцеловаться, Мария протянула левую руку и коснулась моего лица, а я наклонился, чтобы нежно прижаться к ее губам, и моя мама сказала, что это был самый трогательный поцелуй, который она когда-либо видела. Я помню ощущение ее пальцев, касающихся моей щеки в тот момент.

Мы уехали с приема около девяти и проехали немного по дороге, проведя нашу первую ночь в маленьком мотеле. Мария поцеловала меня, обняв за шею, сказала, что мне нужно устроиться поудобнее и что она хотела бы надеть для меня какую-то особенную одежду, если я уделю ей минутку. Я расстегнул вещи и лег на кровать, оставив свет включенным, потому что хотел все видеть.

Она появилась совершенно голая, волосы на лобке подстрижены, но густы, грудь маленькая и острая. Она шла с уверенным и похотливым взглядом.

– Готов ли ты заняться любовью со своей женой? – Она легонько провела руками по моей груди, по моей попе и легла на кровать рядом со мной. Кто эта женщина? Большая часть ее застенчивости исчезла.

Мой член был твердым, и я начал снимать одежду.

Она смотрела на мою твердость. Будучи сексуально возбуждена, она была откровенна, почти настолько, что казалась другим человеком. Она положила свои руки на меня и посмотрела в мои глаза.

– Я хочу попробовать тебя на вкус. Не хочешь ли ты в то же время полизать меня?

К этому времени мы уже сняли с меня брюки, рубашку, и она взяла меня в рот, поворачиваясь, чтобы поднести свою киску к моим губам. На мгновение она отстранилась от меня, чтобы сказать:

– Мне это нравится, – вдавливая свой бугор в мое лицо. Я лизал и сосал, и чувствовал, как она исследует мой член и яйца, и все больше и больше, и я предупредил ее, что моя страсть сейчас вспыхнет. Она взяла его в рот, и я почувствовал, как она дрожит от моего языка. Она на мгновение оседлала мою голову, и я продолжил, а она сказала.

– Мне нравится твой рот на мне. Я... О, твой язык.

Я притянул ее к своему рту, и мои глаза почти касались ее попы. Я положил туда руки и сжал эти круглые белые шары, провел пальцами по ее спине. Затем приподнял ее, она была такой легкой, и, не отрывая от нее рта, положил ее на спину.

– О, Джон.

Я снова напрягся при мысли о том, что она со мной, и приподнялся, чтобы посмотреть на нее. Она медленно раздвигала ноги все шире и шире, до 180 градусов.

– Прибей меня к кровати.

Я снова был почти твердым, и ввел его в нее, почувствовал, как он там затвердел, и услышал ее вздох. Я медленно погружал его, а затем, достигнув прочной твердости, входил в нее опять и опять, пока она что-то тихо говорила.

Она сказала, когда я снова готов был взорваться:

– Мне нравится то, что ты делаешь со мной.

Это была ночь страсти и секса, местами жестко и требовательно, а местами мягко и тепло, очень легко. Удивительно, что любящий секс может быть то жестоким, то мучительно нежным, и при этом всегда заботливым и ласковым.

На следующий день она дала мне прийти в себя, а потом делала со мной такое, что мне нравилось не потому, что она это делала, а потому, что это делала ОНА.

Когда мы с ней оставались наедине, исчезали все колебания и промедления, вся застенчивость. Однажды она посмотрела на меня, когда мы любили друг друга, и сказала:

– Я так рада, что ты появился в моей жизни. Когда я с тобой, мне становится лучше.

Возможно, она забеременела в ту первую ночь, а возможно, это случилось позднее. Она занималась любовью с такой отдачей, которая меня удивляла, как будто ей нужно было наверстать десятилетие. Иногда она затаскивала меня в нашу комнату и бросалась в мои объятия, требуя, чтобы мы трахались, не снимая одежды. В других случаях играла со мной в течение часа, медленно, прежде чем подтолкнуть к кульминации или половому акту. Однажды она посмотрела на меня, обнаженного, с руками, сцепленными за моей шеей, и сказала:

– Надеюсь, у нас будет мальчик, чтобы он был больше похож на тебя.

Я целовал ее, наслаждаясь ее маленьким и милым телом, ее руками, обнимающими меня, и желал, чтобы это счастье длилось каждый миг, каждый раз.

– Ты хочешь сказать, что дочь не может взять пример со своего отца? – спросил я, когда мы ехали к дому.

– Нет, просто думаю, что ты должен принять комплимент и позволить мне любить нашего ребенка, надеясь, что он будет таким, какой ты.

Учитывая, как относилась ко мне моя первая жена, я решил, что спорить глупо.

– Ну, я думаю, что ее мама довольно замечательная, так что, я не расстроюсь, если она будет похожа на тебя.

В дальнейшем я называл ребенка «она», а она его – «он». Впоследствии это смущало некоторых людей в разговорах, но мы наслаждались их замешательством.

Мы вернулись в Скай-Грей счастливые, переполненные сексом и возбужденные: влюбленные женатики, живем в доме, достаточно большом для нескольких детей, рядом – любящие родители, и мы готовы к жизни. На одном из полей за нашим домом, несмотря на угрозу дождя, проходила тренировка по игре в мяч. Было прохладно как в марте. Мы слышали крики детей, звон металлических бит по мячам, аплодисменты. Это было бы хорошим местом для обзаведения детьми.

Когда мы приехали, я внес Марию и нашего еще не родившегося ребенка в дверь,. Пока мы обнимали друг друга и дремали в своей постели после долгой поездки, начался дождь, и весь багаж на крыльце промок.

Глава 11: Женщина с характером

Полиция и новостные сводки предали огласке мое имя за мои действия в «Милосердном Господе». Википедия отвела мне несколько строк за резню в больнице. Моя плагиат-цитата стала популярной в Интернете, некоторые комментаторы хотели подать на меня в суд, другие защищали меня за горячность момента. Одна тема с почти сотней тысяч комментариев была посвящена тому, что я ДОЛЖЕН был сказать после того, как застрелил двух парней. Больше года я был поводом для легких спекуляций.

Были сайты, осуждающие меня; большинство из них – на арабском языке.

Не знаю, заметила ли мама мою известность. Она никогда не упоминала о моем заявлении; в нем было одно плохое слово, и я уверен, что ее это смущало. Она не часто пользовалась Интернетом, но, наверное, видела мои пятнадцать минут славы. К счастью, та сильно уменьшилась после первого интервью Сьюзан, а затем, когда прошла годовщина нападения.

После финального события я получил копии основных отчетов. Эрик Ремарк сказал, что основным автором одного из них был он. Ему казалось, что к тому времени он очень хорошо знает террористов.

Двумя убийцами в «Милосердном Господе» были Ибрагим Аджаа и Юсеф Талиб. Они остановились на ферме в Индиане, примерно в шестидесяти милях от города, и на арендованной машине приехали в Скай-Грей для совершения теракта. Хотели произвести фурор в сельской местности, чтобы все знали, что это может произойти где угодно, а не только в большом городе. Судя по всему, они обсуждали нападение, планировали его в течение нескольких месяцев, а за три месяца до этого въехали в страну, чтобы подготовить дело в больнице и собрать оружие. Обо всем этом планировании они оставили какие-то записи, возможно, электронные письма или чаты, что привело к арестам после нападения на больницу.

Я не знал, были ли у них похороны или кремация, или что-то еще.

Позднее расследование ФБР и Национальной безопасности привело к определенным выводам. Ясин Талиб, младший брат Юсефа, находился в США по студенческой визе, но предположительно уехал до приезда брата. Видеозапись показала его в аэропорту за несколько недель до нападения в больнице, хотя из рейса, на который он якобы сел, не было видно его высадки. Он не был известен как член IWC, поэтому не сразу вызвал беспокойство. Когда его брат и Аджаа совершили нападение, он находился в мотеле под Индианаполисом, вероятно, одобряя их. Когда нападение было совершено, он, должно быть, был разочарован масштабами убийства: они рассчитывали бесчинствовать в больнице, убивая пациентов в палатах, оставив сотни трупов. Специальный агент Ремарк отметил, что в их переписке прослеживалось презрение к сельским жителям, они использовали арабские термины, которые можно перевести как «простаки», «жлобы» или «пентюхи».

Его брат, как и ожидалось, погиб, Ясин ушел в подполье, и никто не знал, что с ним стало, пока он не появился в Скай-Грей спустя столько месяцев, почти два года. Он собирал новости об атаке в «Милосердном Господе», распечатывая их из Интернета, если они были написаны, или записывая, если их показывали по телевидению.

В конце концов, он узнал, что стрелков убил я. Видел интервью Сьюзан Даггерс по крайней мере по одной кабельных сетей, и должен был услышать, что я не хочу поощрять будущие нападения.

Ремарк сказал, что в CD-плеере Ясина было записанное на диске интервью Сьюзан на CNN, когда Родин нашел его. Он слышал о моем разводе (от Сьюзан и других).

В ходе допроса Ясина была получена информация, которая не была засекречена. Он сложил два и два и решил, что я боюсь возмездия и развелся с женой вскоре после нападения, чтобы пощадить ее и детей. Возможно, видел единственное интервью Карен Энн, где она сказала, что мои действия были совершенно не в моем характере. Она сказала, что была шокирована тем, что я сделал, потому что обычно я – тихий и непритязательный. Она удивилась «суматохе», подразумевая, что та не могла быть значительной, потому что это сделал Джон. Ясин, возможно, покачал головой на эту неумелую попытку ввести его в заблуждение; он никогда не думал о том, что семья Бакса распадалась изнутри.

Ясин (некоторые источники утверждают, что Яссин) не был обучен, не был хладнокровен и не был опытен. По словам Ремарка, отсутствие подготовки помогло ему спрятаться, но его гнев кипел в течение многих месяцев, а подготовка не была профессиональной. Он был зол на то, что во время атаки его брат погиб так рано и что позже многие были захвачены в плен. Он чувствовал себя брошенным. Его брат был его связным в организации, и ФБР так и не нашло никаких признаков того, что остатки IWC на Ближнем Востоке хотя бы знали о его небольшом участии в этой бойне.

В течение нескольких лет он находился в США, посещал школу, разведывал места, о которых его брат сообщал организации, и в целом избегал участия. Он был зол на провал миссии, но он был студентом и фиктивным лицом, а не профессиональным убийцей. Его мучил кризис совести, и он не знал, что ему делать. Он застыл на долгие месяцы.

В конце концов, он пришел к цели, и он узнал врагов после многих лет жизни среди них. Он хотел причинить им боль. У неверных есть одна добродетель: они умеют любить свои семьи. Поэтому он хотел причинить боль «Спасителю», убив его семью у него на глазах, и таким образом преподать Америке урок. Возможно, после этого ему даже удалось бы сбежать. Он рационализировал свое выживание: он будет жить, чтобы убить в другой день. Возможно, сможет вернуться домой, чтобы получить признательность.

Он колебался, переписываясь с друзьями и родственниками на Ближнем Востоке. Жил в Интернете. У него было мало контактов, если не считать его работы клерком и редких посещений магазинов. Он больше молился в уединении. Очевидно, кто-то (служба национальной безопасности не установила, кто именно) подтолкнул его к тому, чтобы отомстить прославленному, но затворническому «Спасителю из Милосердного Господа». У него был старый адрес – он был уверен, что сможет заманить меня в этот дом или обмануть, несмотря на фиктивный развод. Было найдено электронное письмо, из которого следовало, что он принял миссию – по случайному совпадению, отправленное в день нашей свадьбы. Наша свадьба прошла практически незамеченной для СМИ; мое желание уединиться было известно, и интерес к моей жизни ослаб.

Он привел свой план в действие в тот день, когда Мария узнала, что беременна.

***

Это случилось поздно вечером в апреле, примерно через пять недель после нашей с Марией свадьбы, в тот день, когда Мария сообщила мне о своей беременности. Он действовал в одиночку, так как после бойни жил без тесного контакта с другими. У него был один пистолет и несколько магазинов с патронами. А также пять четырех-с-половиной литровых канистр с бензином. Его план, похоже, состоял в том, чтобы связать всех в доме, попросить одного из них позвонить мне, если меня не будет дома, а когда я появлюсь, перестрелять всех нас. Затем он бы поджег дом. Он рассчитывал сбежать, когда убьет нас четверых и подожжет дом.

После наступления темноты он припарковался на улице перед домом Карен Энн, используя машину, которую незадолго до резни дал ему Аджаа. Карен Энн и двое детей находились в спальнях. Дилан спал в своей кровати, а Хэнли – в новой, напротив него, но все еще бодрствовал и ворковал. Карен Энн читала в кровати, на тумбочке стояло спиртное, но она еще не была пьяна. Было около 10:30 вечера.

Талиб подошел к задней двери, обнаружил, что она заперта, и рванул ее. При этом разбил стекло в окне и слегка порезал плечо. Он побежал по коридору, заглянул в спальню и обнаружил Карен Энн, нащупывавшую свой мобильник. Она закричала и пожалела, что у нее под рукой нет телефона. Талиб схватил ее за руку, направил на нее пистолет и заставил лечь на кровать лицом вниз. Вероятно, в этот момент она боялась изнасилования. Он приставил пистолет к ее голове, велел ей скрестить запястья за спиной, а затем связал ее длинными пластиковыми кабельными стяжками. Они были эффективны.

Карен Энн умоляла его не причинять вреда детям. Он потащил ее в гостиную и усадил в кресло, привязав ноги скотчем. Она была спиной к переднему окну. Он нашел двух детей и, взяв каждого подмышки, усадил кричащих детей на диван. Он использовал кабельные стяжки на их запястьях и лодыжках, но они не были привязаны к дивану.

Дети притихли, когда в качестве кляпа он намотал ленту на голову Карен Энн. Он попробовал наложить только полоску на ее рот, но она смогла отлепить ее при дыхании, поэтому ему пришлось наматывать ее несколько раз. Они все сидели некоторое время. Он ждал, когда дети затихнут. Они не хотели, поэтому он намотал несколько витков ленты и на их головы.

Было около одиннадцати часов вечера.

Когда все были устроены и затихли, он размотал ленту с головы Карен Энн, причинив ей некоторую боль, так как лента попала на ее волосы и потребовал мой номер телефона. Карен Энн отказалась, но быстро назвала ему номер, когда он направил пистолет на Хэнли. Он сказал, что хочет, чтобы она позвонила мне и потребовала немедленно приехать. Он сам набрал для нее номер.

Согласно данным моего мобильного телефона было 11:13 вечера, когда она позвонила.

– Алло? – ответил я. На экране я увидел номер Карен Энн. Мы с Марией подходили к нашему дому после посещения родителей с нашими хорошими новостями.

– Джон, это Карен Энн. – Она говорила громче, чем я когда-либо слышал ее по телефону. Она перевела дыхание. – Ты должен немедленно приехать, Дилан, он пропал, и я не могу его найти.

Я замер на мгновение, думая, что это, наверное, какая-то ерунда. Она вдруг обратилась ко мне за помощью? Она была явно неспокойна, прогоняя слова.

– Ты осмотрела все комнаты и за диваном?

Куда мог пойти трехлетний ребенок в таком маленьком доме?

– Да, и его нет. Просто исчез. Он был здесь, а теперь его кровать пуста, поторопись, Джон, он никогда раньше так не делал, будь осторожен.

Щелчок. Я снова набрал номер, но мне не ответили и отправили сообщение.

Мария увидела мое беспокойство.

– Что случилось?

Мы стояли на крыльце.

– Это Карен Энн. Говорит, что Дилан ушел, и она не может его найти. Я думаю, мне нужно туда пойти. Ей требуются люди, которые будут искать, я думаю.

Я повернулся и начал возвращаться к машине, и, конечно, рядом со мной была Мария.

– Я тоже пойду. Двое смогут искать лучше, чем один, особенно если в темноте.

Я принял это как само собой разумеющееся из-за беспокойства за Дилана и замешательства по поводу Карен Энн, но этот немедленный выход в темноте должен был означать больше уверенности для Марии. Я мимолетно подумал, не беспокоится ли она о том, что я буду рядом с Карен Энн.

Я подумал о том, чтобы позвонить в полицию, но быстро решил, что она уже позвонила. Полиция может и не начать беспокоиться о подростке, пропавшем в одиннадцать лет, но трехлетний ребенок получил бы быстрый ответ в Скай-Грей.

Почему она сказала быть осторожным?

– Мария, она сказала нечто странное. Сказала, что я должен быть осторожным. Разве Карен Энн когда-нибудь, за то время, что ты знаешь о ней и обо мне, проявляла обо мне заботу?

Мария подумала: Нет, но это может означать, что она просто беспокоится о нем.

– Да. А может, это – послание, – подумал я вслух. Независимо от того, было это оно или нет, оно что-то значит?

Я решил принять это как сигнал, не настолько, чтобы вызывать полицию, но чтобы подойти с некоторой осторожностью.

– Давай проедем, но будь осторожен, как она сказала.

Мы припарковались дальше по улице и сразу за поворотом, под острым углом к передним окнам. С расстояния в сто метров мы увидели перед домом незнакомую машину. Возможно, она позвонила кому-то еще, и они пришли на помощь, или в доме могло что-то происходить. В доме было темно.

Я сказал Марии:

– Свет на крыльце не горит. Изнутри не видно света. Тебе не кажется это странным? Когда пропал ребенок, а вы зовете людей на помощь?

– Очень, – сказала Мария. – Ты бы включил все светильники, чтобы найти пропавшего ребенка.

– Возможно, что-то происходит в доме, – сказал я Марии. – Я не знаю эту машину. Может, это друг, а может, и нет. Иди за мной, не отставай, хорошо?

Я посмотрел на нее в слабом свете, и она улыбнулась и сжала мою руку. Мы трусцой обошли соседские дома, прошли через их задние дворы и обнаружили новый забор у дома Мерфи, к счастью, с незапертыми воротами. Мария держалась за меня, и мы подошли к моему старому дому сбоку. Я двинулся вдоль боковой стороны, чтобы увидеть входную дверь. Посмотрел на нее, и она оказалась закрытой и запертой. Затем мы перешли к задней двери, которая была поломана и явно взломана. В доме свет не горел, но луна уже взошла и была почти полной. Перед домом горел уличный фонарь.

– Нам нужна полиция, – сказала Мария.

Я отошел от дома и позвонил в 911.

– Сообщаю о взломе и проникновении. – Я назвал адрес. – Возможна ситуация с заложниками.

Я повесил трубку.

– Оставайся здесь. Возможно, мне придется драться, и я не могу беспокоиться о тебе. Если подумаешь, что их больше одного, просто убегай, хорошо? – сказал я. Она посмотрела на меня и кивнула. Она знала, что я не могу беспокоиться о детях, Карен Энн и о ней.

Я подошел к кухонной двери, толкнул ее, и та распахнулась, издав легкий хруст стекла, но открылась достаточно, чтобы впустить меня. Я шагнул как можно дальше и почти не задела стекло.

Я остановился и прислушался. Из гостиной доносился приглушенный плач. Это была Хэнли или, может быть, Дилан. Я медленно, осторожными шагами направился к дверному проему, из которого открывался вид. Я медленно оглядел дверной косяк. Свет был тусклым, в основном от уличных фонарей снаружи, проникающих через дверные окна, но его было достаточно, чтобы разглядеть фигуры и, возможно, даже больше, поскольку в середине на несколько сантиметров были открыты шторы. Там была Карен Энн, с заклеенным скотчем ртом и клейкой лентой, несколько раз обмотанной вокруг головы. Ее руки были за спиной. Она находилась по диагонали через комнату от меня, сидя на мягком стуле у окна. Я посмотрел налево и увидел Хэнли, связанную на диване, через комнату от ее матери, а чуть дальше в поле зрения был Дилан, тоже на диване. Затем я уставился на парня, выглядывающего из переднего окна.

Я переместился на открытое пространство; Карен Энн смотрела прямо на меня, но в темноте было трудно различить людей. Парень у окна посмотрел вниз на нее, сказав:

– Бак уже должен быть здесь, не так ли?

У него был сильный акцент. Он говорил сам с собой или с Карен Энн. Дом был небольшим, единственные звуки доносились из гостиной, и парень не вел себя так, будто работает с кем-то еще. Я был уверен, что он – один.

Карен Энн издавала звуки, но кляп не давал ей говорить, или она хотела, чтобы он так думал. Он снова повернулся к окну. Мне показалось, что в правой руке, рядом с головой Карен Энн, у него был пистолет, хотя он просто болтался. Левая рука откинула портьеру, чтобы он мог видеть в окно.

Я не мог сделать к нему шаг, не подвергая ее опасности, не с этой точки зрения; я был в четырех или около того метрах от него, а на пути стоял журнальный столик; но был еще один дверной проем, с другой стороны дивана, рядом с тем местом, где лежал Дилан. Я тихо вернулась через кухню к другому дверному проему.

Я подал знак Марии, все еще стоявшей на ступеньке у двери в кухню, что там – один парень. Она кивнула.

Я осмотрел другой косяк. Там снова была Карен Энн. Парень смотрел в окно. Я был достаточно близко к Дилану, чтобы схватить его. Тем не менее, пистолет в правой руке парня был направлен вниз, рядом с головой Карен Энн.

Он стоял ко мне спиной. У него есть жилет? Упакованный жилет смертника убьет нас всех, если взорвется. Я не видел никаких признаков наличия такового, только хлопчатобумажная куртка, а его руки – на виду, и никакого очевидного спускового крючка.

Когда он опять выглянул наружу, я услышал вдалеке сирены. Он был очень сосредоточен, в двух с половиной или трех метрах от меня, напряженно всматриваясь. Когда станет ясно, что сюда едет полиция, он может начать стрелять. Я перевел дыхание и двинулся.

Я сделал три шага и изо всех сил ударил его правым плечом, обхватив правой рукой, чтобы не дать ему поднять пистолет. Я вспомнил, как футбольный тренер говорил:

– Все, о чем ты думаешь, это ХРЯСЬ!

Я крикнул это, ударив его:

– ХРЯСЬ! – Мы оба вылетели через окно в клубок из портьер, стекла и старого дерева с двойными створками.

Мы оказались на крыльце, а он – подо мной. Я не хотел, чтобы парень вставал, поэтому колотил по нему, и мне показалось, что я выбил у него пистолет. Я был в ярости, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы сориентироваться, но он схватился со мной.

Он был больше, сильнее, и моя правая, естественная рука никак не имела справиться с ним. Он был тверд. Он перевернул нас на бок. На крыльце зажегся свет. Я бил его левой и правой руками, пару раз ударил его головой о крашеный деревянный пол крыльца, кричал и злился, но моя правая рука была слабой и бессильной, и я знал, что когда он придет в себя, то выиграет эту схватку. Я впадал в отчаяние, в голове мелькали надежды на полицию, Бога или что-либо еще. Он давил на мой подбородок, откидывая мою голову назад и причиняя боль.

Потом появилась Мария с пистолетом в руках. Она упала на колени на разбитое стекло за его головой, я услышал, как она задыхается от боли. Она направила пистолет в потолок обеими руками и "бах! – выстрелила в крышу крыльца, звук разорвал ночь. Мы остановились перед ним. Я почувствовал, что он заколебался, и наступила тишина, кроме воя сирен в нескольких сотнях метров от нас. Затем она приставила дуло к его макушке и сказала громко, с силой, почти крича:

– Мистер, если вы шевельнетесь, я пристрелю вас насмерть!

Он слегка пошевелился от глубокого вдоха, тогда она сильно ткнула его стволом в голову и заявила:

– Не трахайся со мной!

Мария.

Весь ветер улетучился из его парусов. Моя левая рука легла на его голову, вдавливая ее в деревянный пол. Он перестал бороться и погрузился в дерево. Он был в сознании, но оглушен; из его головы, куда я его ударил, струилась кровь. Он выглядел побежденным, но мне было плевать на внешний вид. Я отстранился от него, левой рукой толкая его голову в пол, поспешно поднялся на колени рядом с Марией и почувствовал ту же острую боль, которую, должно быть, ощущала она, ударившись коленями о битое стекло. Часть моего веса пришлась на его голову через левую руку, рядом с оружием.

– Мария, я возьму пистолет.

Я старался говорить спокойно, по существу, контролируя ситуацию. Она передала его мне, не глядя никуда, кроме как на нападавшего, с некоторой силой прижимая дуло к его голове. Я держал его против парня левой рукой, правая слабо поддерживала, и я бы нажал на курок, если бы он дернулся. Мария встала и пошла в дом, как раз в тот момент, когда подъехала полиция.

– Помогите, офицеры. Помогите мне, пожалуйста, – сказал я, взывая в ним.

Они подошли с пистолетами и приказали мне бросить оружие. Это были мужчина и женщина.

– Не там, где он может его достать, – громко сказал я. Я опустил оружие и бросил его на пол. Я поднял руки.

Мне было больно. Я был порезан и в синяках, но все мы были живы.

Вышли Мария и Карен Энн, каждая несла ребенка, Мария – Хэнли, Карен – Дилана, когда подъехало еще больше полицейских машин и появились офицеры. У Карен Энн на волосах висела лента, у Дилана и Хэнли тоже. Карен говорила, что они должны арестовать парня на полу, один офицер узнал меня, и, наконец, я смог опустить руки.

Карен Энн и Мария с детьми обнимали меня, а мои руки были вокруг них.

– Ты в порядке? – спросил я Марию.

Она прислонилась ко мне. Я почувствовал, как она кивнула.

Карен Энн, справа от меня, быстро заговорила с волнением и облегчением:

– Я думала, он собирается нас убить. Я не могла придумать, как сказать тебе.

Она прижалась ко мне, по ее лицу текли слезы, но она не была ослаблена. Ее глаза были открыты и ясны от решимости защитить своих детей и себя.

– Ты и сказала. Ты сказала мне быть осторожным.

Она посмотрела на меня, наклонив голову. Она не помнила, что говорила такое.

Тогда я обнял Хэнли, тоже зажатого в объятиях Марии, и Дилана, но не отпускал Марию. Она дрожала, и я подумал, что она может заплакать, но она не плакала.

– Хорошая была ночь, – тихо сказал я ей в волосы.

Она ответила:

– Я не хочу видеть мир без тебя.

– Ты спасла нам жизнь, – сказал я.

Я почувствовал, как она кивнула. Я не хотел двигаться.

– Я больше не больна.

– Нет, не больна.

Она сделала паузу, когда полицейские переводили заключенного в наручниках.

– Думаю, я стану хорошей мамой.

Я вздохнул и прижался к ней, зная, что она еще немного поборола своего демона. Возможно, она улыбнулась, но ее лицо было прижато к моей груди, поэтому я не мог этого видеть.

Глава 12: Развязка

В течение недели я беспокоился, что от волнения и стресса, связанного с захватом заложников, у Марии случится выкидыш. Не случился.

Через три недели после этого зазвонил мой мобильный телефон; я увидел номер, и меня охватил ужас. Я заставил себя ответить. Со мной была Мария и слышала мою сторону разговора.

– Джон? Это Карен Энн.

– Да, Карен?

– Я бы хотела пригласить вас с Марией на ужин. С детьми, хотя я бы предпочела, чтобы они дремали. Есть кое-что, что я хотела бы с вами обсудить.

– Карен Энн, я не... – сказал я.

Она была настойчива.

– Мне нужно еще раз сказать вам спасибо, и у меня есть проблема. Я бы очень хотела поговорить с вами. С вами обоими.

– Я не хочу видеть твоих родителей. Ты понимаешь это? Никогда, – подчеркнул я.

– Конечно. Только я и дети.

– Хорошо.

Я положил трубку. Мария сидела напротив меня за кухонным столом.

– Почему, – спросила она, – ты так злишься на ее родителей?

Я на мгновение задумался об этом. Действовал инстинктивно, просто зная, что не хочу, чтобы они были в моей жизни. Это пришло ко мне после того, как я подумал о надеждах и мечтах, которые я возлагал на Карен Энн в самом начале нашей совместной жизни. Я видел в ее родителях помощь, поддержку.

– Я думаю, это потому, что они отдали ее на свадьбе. Мне. Это стало моей работой – обеспечивать ее, моей работой – защищать ее. Они же должны были защищать наш брак до тех пор, пока я буду ему верен.

Мария кивнула.

– Печально. Все это.

***

В следующее воскресенье около двух часов мы постучали в дверь старого дома. Окно было отремонтировано. Мне было интересно, покрывает ли это страховка домовладельца.

Карен Энн поприветствовала нас, пожала руку Марии и сразу пригласила нас за стол. Дети дремлют, сказала она. Мы ели лазанью и пили кофе. Мария отказалась, сказав Карен Энн, что она на втором месяце беременности и избегает кофеина, получила поздравления и стакан воды.

– Это хорошие новости, – сказала Карен Энн. Она говорила искренне, но я слышал, как однажды она сказала «согласна», и это тоже звучало искренне. Она сказала:

– Ты узнала, что беременна, когда...

– Да в тот же день, когда здесь был террорист, – сказала Мария.

Карен Энн слегка кивнула и вздохнула.

– Джон, Мария, у моей мамы не все в порядке со здоровьем. Мой папа в порядке, но ты знаешь, Джон, что он не из тех, кто любит тепло. После нашего развода мои родители были моей защитой, но мама, вероятно, не сможет позаботиться о детях, если я стану недееспособна. Вот о чем я хочу тебя спросить.

Я посмотрел на Марию, ища подсказку о ее чувствах. Она смотрела на Карен Энн, глаза светились. Это очень страшный взгляд для любого мужа, который он может увидеть в своей жене. Она знала, что я чувствую по отношению к Карен Энн. Мне было интересно, как Мария будет чувствовать себя после этого разговора.

– Ты беспокоишься о детях, если заболеешь, умерешь или что-то в этом роде? – спросил я.

Она кивнула.

– Мои родители понимают, почему ты не хочешь их видеть, Джон, и они согласны, что на это есть веские причины...

Она была расстроена, и ей потребовалась пауза.

– Но они предложили тебя.

Она встала, подошла к холодильнику и взяла сверху запечатанный конверт.

– Они попросили меня передать это тебе. Надеются, что ты его прочтешь. Это для вас обоих, я знаю, что ты никогда не встречала их, Мария. Может быть, когда-нибудь.

Она протянула конверт Марии через стол.

– Позже, – сказала она и снова села.

– Это просто предвидение или есть причина, по которой что-то должно случиться?

Я хотел знать, не больна ли она.

– Мне нужно пойти на программу, – начала говорить она, уставившись в стену. Она остановилась и посмотрела прямо на нас. – Мне нужно пройти реабилитацию. Я пила, и мне нужно уехать. Мой директор поставил мне ультиматум. Моя работа под угрозой, я перегружена, и не могу остановиться. Я больше не могу оставлять детей с мамой. Не больше чем на день. В общем, после истории с заложниками я решила, что если со мной что-то случится, я хочу, чтобы дети были у тебя. Тебя и Марии. Обоими. Я буду благодарна, если ты согласишься. Понимаю, после того, что я сделала...

Она лишь покачала головой и больше ничего не сказала.

Мария сказала:

– Ты просишь нас присмотреть за твоими детьми, пока будешь проходить реабилитацию? А потом хочешь назначить нас опекунами своих детей, если с тобой что-нибудь случится?

– Да. Я в вас верю. В вас обоих. Я видела, как ты прорывалась через ту комнату, Мария, и ты спасла нас... И то, как ты держала Хэнли, после того как разрезала стяжки. Пожалуйста, подумай об этом.

Я сказал первое, что пришло мне в голову:

– Если это когда-нибудь случится, я никогда не отвезу их к бабушке и дедушке.

Мария посмотрела на меня, и впервые за все время наших отношений я подумал, что она разочарована.

Мария обратилась к Карен Энн:

– Твои родители живут в городе, верно?

– Да, – ответила Карен Энн, – недалеко.

Мария уже строила планы, планы, как обойти меня. Она сама отвезет детей к бабушке и дедушке, если этого не сделаю я. Она знала, что я не перестану любить ее за то, что она делает то, что считает хорошим. Даже я думал, что это хорошо, но просто не стал бы этого делать. Я понял, что она не боится оставлять Карен Энн со мной. Не боится любви, которую я испытывал к Хэнли и Дилану. Она была уверена в моей любви к ней.

У меня была самая страшная из жен – равная.

Глубоко вздохнув, Карен Энн сказала:

– Если они когда-нибудь осиротеют, я прошу тебя воспитывать их так, как тебе подскажет твой разум. Все их наследство будет в твоем распоряжении. Сейчас я прошу тебя позаботиться о них в течение нескольких месяцев, пока я буду приводить себя в порядок. Мои родители в этом не участвуют. Это мой выбор, и если вы не захотите навещать моих родителей, то и не надо.

Мария посмотрела на меня.

– Они – дети, Джон. Ты мог бы иметь с ними более близкие отношения.

Она осознала мою душу и мой разум раньше меня. Я ненавидел это. Сохранял мрачное, серьезное выражение лица.

Карен тихо проговорила:

– Мне некуда идти, в моей жизни больше никого нет. Я не прошу вас их усыновить, если случится худшее. Это будет зависеть от вас. Я знаю несколько хороших родителей на работе, но... Я хочу, чтобы мои дети были хорошими. Не такими, как их отец. Не такими как я. Хорошими. Вы двое – мой первый выбор, но и единственный, кого бы я выбрала. Вас обоих. Если бы не вы, то это был бы просто жребий.

Говоря это, она переводила взгляд с одного из нас на другого.

Она изменилась. Она была распутной, а теперь, по ее признанию, стала алкоголичкой. По ее словам, она почти не встречалась с мужчинами, потому что на ней лежала вся ответственность за воспитание двоих детей, содержание дома и работу. Возможно, из-за всего этого у нее проявилась одна добродетель: она любила своих детей. Возможно, это привело бы к появлению и других. Она была уверена, что одна вещь во мне никогда не изменится: я лучше буду катать мячик по полу с малышом, чем заниматься чем-либо другим. Я никогда не отвернусь от ребенка, который нуждается в помощи.

Карен Энн пыталась спасти свою жизнь. Сколько сил, сколько отчаяния потребовалось, чтобы признать свои ошибки по отношению ко мне? Она умоляла нас. Мне помогли два священника, врач, адвокат, целый класс людей в Кливленде. Меня благодарили эмоционально благодарные муж и отец, школьный писатель, полицейские, заложники. Возможно, это будет нелегко. Я улыбнулся про себя, глядя на свою руку в руке Марии, вспоминая парня, который преподавал философию, но не носил носков. Чего я заслуживаю?

Я посмотрел прямо на Карен. На мгновение я помолчал, а затем спросил:

– Сколько времени займет реабилитация?

– Возможно, два месяца, но в каждом конкретном случае это по-разному, так что... лето.

Она пожала плечами, смутившись, но обрадовавшись. Она знала, что я раздумываю.

Я видел в ней решимость, сосредоточенность на моих словах. Она беспокоилась о своих детях и только о них. Она слушала только одно: сделаем мы это или нет?

Я сказал:

– Мы никогда не будем близки, Карен Энн. Ты и я. Я – не твой друг. Некоторые вещи остаются навсегда, а то, что ты сделала, было... незабываемо, если не непростительно. – Я заколебался, обдумывая, что мне сказать. Покачал головой, когда она кивнула своей. Она всегда будет чувствовать себя неловко, и, возможно, дети это увидят. Может быть, она найдет парня, и вся эта подготовка отойдет на второй план в нашей жизни.

Я чувствовал маленькую женщину слева от себя, чувствовал ее уверенность во мне. Она знает меня и любит. Байрон был прав: самая большая радость – это знать, что тебя любят. Было бы страшно не жить. Может быть, я смогу быть достойной этого.

Я увидел в глазах Карен Энн надежду, когда замолчал. Она не услышала «нет».

Я повернулся к жене.

– Нам надо поговорить.

Мария посмотрела на меня, сжала мою левую руку своими маленькими пальчиками и улыбнулась.

– Да. Надо.