Санкт-Петербург, 18 сентября 1874 г.

Всё кончено, дочь моя, теперь вы замужем, вернее, вскоре окажетесь в этом статусе и положении. Час тому назад я дала согласие отдать вас за одного достойного дворянина, и всё это согласно вашему настойчивому намерению, о котором вы не раз изъявляли желание. Сегодня утром его сиятельство граф Головинский пришёл в мой дом, чтобы попросить, как выяснилось, вашей руки. Он начал с того, что отвесил двадцать с лишним комплиментов моей красоте, хотя я и была одета и причесана настоль просто, насколь только это возможно в моём собственном доме и в этот неурочный час, а плечи мои и шея в этот момент были немного обнажены… ну лишь слегка больше обычного. Добравшись, наконец, до конца своей похвалы, граф оказался немного смущен, тем более, что отказавшись от моего приглашения сесть, он так и остался стоять передо мной… сидящей в кресле. Наконец, он опустился на одно колено и изложил мне одно смелое предложение таким дрожащим голосом, как будто был жалким юнцом-плебеем, а не зрелым мужчиной-дворянином, который, кажется, всего лишь на несколько лет моложе меня. Я успокоила графа, сказав, что этот союз удовлетворит как ваше сердце, так и интересы наших двух семей. При подобных словах он настолько обрадовался, что, как вы можете себе представить, немедленно обрушился всем своим существом на мои колени, сотни раз целуя мои руки от мизинца до локтя. Я даже не смогла поверить в то, что граф, немного поцеловав меня в колени, едва ли не больше двадцати-тридцати раз, сразу станет называть меня, в промежутке между двумя поцелуями, самой лучшей, самой щедрой и самой очаровательной из тёщ на всём белом свете.

Я, слегка усмехнувшись, ответила графу Головинскому, что согласно старинному русскому поверью, прежде чем жениться на девушке, следует поначалу угодить её матери, но… не стоит, пожалуй, следовать этому поверью с таким усердием и рвением. Граф ответил мне, что находит этот обычай вполне справедливым, и встал, чтобы снова поцеловать меня сто и один раз в обе щёки, то есть немного ниже моих щёк, точнее в шею, то есть в зарождение моего горла, или, скорее, в краешек моей груди или, по крайней мере, на всем её протяжении, что всеглядно показывал мой лиф. Достигнув завершения своего сотого поцелуя, он оказался подобен завоевателям, которые скучают по новым землям, если не расширят в тот же самый миг театр своих завоеваний. Поэтому он расшнуровал мой лиф и раздвинул полы моей рубашки, всё время, вероятно, думая о том, что хорошо было бы воскликнуть: «О, блаженно лоно, вскормившее мою возлюбленную». Конечно, это было бы смешно в мадригале и, тем более, в прозе, тем более что, как и у всех в нашем мире, у тебя была кормилица и моя грудь к твоему скармливанию не имеет ровным счётом ни малейшего отношения. Наконец, мои плечи и благословенная богом грудь были полностью обнажены. Конечно, такая старуха сорока двух лет, как твоя мать, несомненно, уже не так красива, как вы в вашем юном возрасте, однако искусство наших мастеров корсетов и та смесь душевной и физической пульсации, равно как и скованности, в которую меня ввергли ласки вашего жениха, позволили мне предстать перед ним в самом лучшем свете.

Он, казалось, был очарован этим пейзажем, и тут же показал мне искренность своих чувств, положив свои руки туда, где никогда ранее не было других мужских рук, кроме пальцев покойного господина Дурнова, вашего отца, и... боже мой, если бы вы только знали некоторые из других моих слабостей. Граф положил на неё не только пальцы, но и рот… и рот до зубов, так что на мгновение я подумала, что, если у меня вдруг не станет дочери, я буду кормить грудью своего зятя. По крайней мере, он оставил на мне несколько отметин, которые заставят меня отказаться до конца дня и вечера носить лиф с глубоким вырезом, как на тайных сборищах поклонников янсенистов.

Оттуда граф Головинский встал передо мной на колени, но на этот раз для того, чтобы поцеловать не мои руки, а мои ступни, затем мои лодыжки, затем мои ноги, подворачивая мои юбки по мере того, как он неторопливо поднимался вверх. Восхождение было стремительным, и он нигде не задерживался, разве что чуть выше моих подвязок, потому что даже не удосужился снять с меня туфли или чулки. Вы можете себе представить, что именно он спешил поцеловать у меня вместо лодыжек! Граф действительно сделал это, и я немного помогла ему, откинувшись на спинку стула. А под поцелуем я подразумеваю, что у меня на горле и во рту были не только губы, но и язык, снаружи и внутри, и даже несколько зубов в него вставили, что в том месте не так уж и неприятно. Эта доброта очаровала меня сверх того, что можно сказать, тем более что редкие мужчины думают о том, чтобы уважать этот орган вашего удовольствия, вероятно, не считая его достойным и беспокоясь лишь об удовлетворении своих желаний.

Тем не менее, вы увидите, что граф Головинский не забыл свой главный интерес, потому что привстав, он расстегнул свои панталоны и показал себя в такой прекрасной форме, какую любая дама нашего круга, мечтающая стать бабушкой, желает своей дочери и её мужу.... Хотя граф уже пребывал в хорошем расположении духа, как и должно быть, прежде чем отправиться туда, где ему место, я не находила ничего плохого в том, что прежде мой рот уделял ему немного внимания по сравнению с тем, что он проявлял ко мне. Граф выглядел несколько удивленным, увидев, что я наклонилась вперед, чтобы сделать это! Правда, сей жест, пожалуй, редкая манера в нашем свете, ибо все знакомые мне дамы клялись мне, что ненавидят это действо, с отвращением относятся к нему и не хотят даже слышать о нём, ни со своими мужьями, ни со своими любовниками. Но я думаю, что мои подруги немного лицемерят, если только они не судят об этом, ничего не зная о практике, которая действительно не лишена удовольствия для тех, кто в ней активен. Мне всё же придется рассказать вам об этом более подробно и лично, потому что такая манера обращения с мужчиной требует осторожности и умения ювелирно владеть губами, языком и даже зубами. Что же касается меня, то я, кажется, применила столько же старания, сколько применил ко мне граф Головинский; однако ни он, ни я не начали, таким образом, заканчивать на этом этапе, и вскоре мой рот отодвинулся, чтобы освободить путь для места, куда направляются самым обычным путем. И граф действительно отправился туда, и очень быстро, так сильно его прежнее обращение со мной и состояние духа, в котором я находилась, подготовили меня к этому бесцеремонному вторжению и уже достаточно смягчили моё тело. Любая девственница, каковой я считаю и тебя, если её кавалер использует это с тобой так же, как со мной, то ты должна достичь той же точки наслаждения с как можно меньшей степенью боли.

Однако дело было не в том, что твой будущий супруг был слишком медленным или осторожным в своих движениях, или в том, что я была в наиболее удобном положении, чтобы ответить ему. Вы должны себе живо представить, как я снова откинулась на спину в своём кресле, которое, к счастью, оказалось очень глубоким, и мои руки буквально пристали к подлокотникам, чтобы не упасть на ковёр, а граф Головинский стоит передо мной и держит меня за бедра, так что я больше и не сидела вовсе, а как бы подвисла в воздухе, мои ноги и ступни двигались, словно я ими и не управляла. Одним словом, положение, в котором я оказалась, не являлось ни самым легким, ни наименее утомительным для того, чтобы делать то, что мы делали с графом, и последствия которого я, без сомнения, почувствую в течение дня или двух последующих. Тем не менее я считаю, что так называемые удовольствия в алькове никогда не бывают больше, лучше или острее, чем когда вы принимаете их где-либо ещё, кроме как в супружеском алькове, и кресло графа Головинского, одиноко стоящее посреди моей гостиной, поднимало их способом, который стоит нескольких болезненных ощущений, которые я испытала поначалу. Со своей стороны, вы, дочь моя, моложе и гибче меня, так что для вас эта необыкновенная поза не составит никакого труда, лишь доставить необычное наслаждение; что же касается кресла, то оно было прислонено сзади к перегородке дивана, и это один из наших хороших английских предметов мебели, но после которого я позже обнаружила, что ни один сустав мой не мог двигаться без болезненных ощущений.

Наконец, обстоятельства, о которых я только что упомянула, способствовали наполнению моего тела давно забытой необыкновенной сладости, и вскоре я получила величайшее удовлетворение, какое только можно получить от мужчины, находящегося в таком положении. Я почувствовала, с тем небольшим чувством, которое у меня к тому времени осталось, что он был очень близок к тому, чтобы испытать то же самое, что в мужчине является тем же моментом, что и в женщине, и в заключение я могла наяву наблюдать, что тело и душа графа остались чрезвычайно удовлетворены единением наших тел. Хотя и запыхавшись, я нашла достаточно аргументов, чтобы представить ему доказательство того, что в наш просвещённый век джентльмен женится, чтобы иметь приданое и детей, а не тёщу, который будет оспаривать его наследство. Граф очень хорошо понял, что я имела в виду, и, всё ещё держа меня за бедра, спустил с кресла и заставил опуститься коленями на ковер. Согласитесь, что это может быть поза зятя перед свекровью, но никак не свекрови перед зятем. У меня возникло некоторое желание сопротивляться этому, и, может быть, я бы сделала это, несмотря на мою слабость, если бы он, вместо того, чтобы стоять передо мной, не встал позади меня и не опустился, в свою очередь, на колени, поддерживая мои подвернутые юбки. У меня тогда возникло хорошее предчувствие в отношении предстоящих событий, поскольку граф, как солдат, давно привык к жизни в армейских бивуаках, где женщин не всегда найдешь, да и те, что подвернутся, сплошь и рядом избалованные. Такой образ действий, даже если я уже и успела в какой-то степени им воспользоваться в добрые старые времена, поначалу причинял мне некоторую боль, тем более что граф вошёл в меня так же весело, как если бы это был обычный способ проникновения в женщину, и я сначала непроизвольно выдавила из себя несколько криков, которые, боюсь, могли услышать мои слуги. Но мы, женщины, должны терпеть такую малость, говоря себе, что это сладкая победа, которая не оставляет ни малейшего шанса мужчине покинуть нас в поисках другой женщины, которая, несомненно, окажется менее искушённой в любовных утехах и не сможет, безусловно, удовлетворить его подобным образом, не будет иметь возможности предложить мужчине не только всё то, что обычно предлагает ему женщина, но и всё остальное, что он может получить от меня, и, надеюсь, от вас.

К тому же, обращаясь со мной таким образом сзади, граф одной рукой впереди снова обратил внимание на то место, где он только что так хорошо меня удовлетворил. Должна также сказать, что при всём этом действе он немного позабыл придворный и куртуазный язык и сказал мне, что, без сомнения, я очень скоро привыкну к таким вольным выражениям и обычаям, принятым во время достижения наивысшего сексуального наслаждения. Это язык, общий для людей в таких случаях, и мы должны принять его как комплимент и знак довольства тому, что мы им даём.

Наконец, хочу вас успокоить, что всё это продолжалось недолго. Как я уже сказала, граф был уже близок к завершению, которое было настолько продолжительным и полным, насколько это может быть в мужчине в расцвете лет и сил. В то же самое время его рука впереди завершала то, что она начала немного раньше, так что я нашла, во что вам трудно поверить, что это оказалось даже лучше и приятней, чем его прежний подвиг. Но я предоставляю нашим парадоксальным поэтам доказывать, что смесь удовольствия и дискомфорта превосходит чистое наслаждение.

Закончив, граф гордо встал и выпрямился, предоставив мне сделать то же самое с моей стороны, после чего ещё десять и один раз поцеловал мои руки и двадцать раз поблагодарил меня, прежде чем уйти, сказав в завершение, что немедленно посылает своего нотариуса для согласований и подписания контракта. Это, дочь моя, человек, за которого вы собираетесь выйти замуж, и я думаю, что могу сказать, что он никоим образом не обманет ожиданий вашего сердца или кого-либо другого органа вашего корпуса, и что ваше счастье исполнит желание вашей матери, которая вас любит.