С тех пор, как дядя Юра увел у Вовки Макарова Наталью Пантюшкевич, прошел целый год. Вовка и дядя Юра этот вопрос не то что не обсуждали, даже не затрагивали. Так, перезванивались время от времени. А тут и лето наступило.

Написал Макаров заявление на отпуск и понес его подписывать. «Знаешь, Володя», – прочувствованно сказал шеф. – «Я, конечно, подпишу, мне не жалко, да только ты меня пойми тоже».

Вовка насторожился, значит, будет условие. И не ошибся.

— Присядь-ка...

Макаров присел на краешек стула, держа в руках заявление на отпуск.

— У Лены Бородиной скоро защита, меньше года осталось, а с измерениями у нее беда. Не дружит она ни с датчиками, ни с тензоусилителями, ни с компьютерами. Ты уж ей помоги, а она обещала коньяком залить.

— Ну, коньяком не надо, – сказал Вовка. – Меня от коньяка на землю закорачивает.

— Ты уж сам реши, чем с нее взять, Ленка скоро придет, а я на дачу поеду, Нина Сергеевна заждалась. Давай заявление.

Виктор Петрович подписал заявление, а Макаров вышел в «предбанник» и уселся рядом с телефоном ждать Лену Бородину.

Вскоре телефон зазвонил.

— Да?

— Мне Виктора Петровича.

— А его нет. Это Макаров.

— Володя?

— Володя. Виктор Петрович перепоручил Вас мне.

— В каком смысле?

— В смысле помощи Вашей диссертации.

— Хорошо...

— Тогда надо встретиться и все обговорить.

— Я сейчас не могу. Ко мне мама приехала.

— Вы сейчас где?

— В общежитии.

— Каком? У нас их три.

— На Донской.

— Я подойду, и мы все обсудим. Хорошо?

— Да, хорошо.

— Буду, ждите.

Через десять минут Макаров был уже в фойе общежития на Донской улице. Возле стойки, где сидел вахтер, стояли стулья, а на них сидела Лена Бородина и дама благородного вида с двумя чемоданами. Когда Вовка подошел ближе, дама осмотрела его с головы до ног и благосклонно улыбнулась.

— Вот, юноша. Этот цербер не пускает к дочери погостить! – сказала дама, указуя перстом на вахтера.

— И не пущу! – устало ответил вахтер. – Потому что без пропуска не положено. А пропуск посторонним не дают!

— Так какая же я посторонняя! – всплеснула руками дама. – Я – Ленина мама!

— Хоть Ленина, хоть Сталина, без пропуска пускать не положено! Общежитие – не проходной двор!

По всему было видно, что они препирались давно и все аргументы друг друга давно изучили.

— Что же, мне обратно ехать? – возмутилась дама. – Только с поезда, и опять на поезд?

— Это я не знаю. Хоть на поезд, хоть на самолет, мне все равно.

Вахтер взял черную кепку и напялил ее по самые глаза, как бы говоря: «Век бы вас не видеть!».

— Мне бы хоть до утра! – несколько театрально взмолилась дама, и Макаров принял решение:

— Переночуете у меня, мадам, – предложил Вовка. – Особых условий не обещаю, но комната, кровать и кое-какая еда у меня найдется.

— Дорого?

— Мама! – сказала Лена Бородина. – Владимир Макаров – наш завлаб, и три шкуры он драть с тебя не будет. Правда, ведь?

— Не буду.

— А, ладно! – обрадовалась дама. – Где я только не ночевала за свою театральную жизнь!

— Тогда вперед! – воскликнул Макаров, подхватил тяжеленные чемоданы и устремился к выходу.

— Я Вам позвоню! – крикнула ему вслед Лена Бородина.

Через пять минут Макаров и дама, Серафима Николаевна Бородина, ехали в такси. Сима, как она просила себя называть, держала Вовку за руку и убеждала, что Иваново – вовсе не захолустье. Макаров слушал ее болтовню и улыбался.

— Вы зря смеетесь, Владимир Анатольевич. У нас – три театра! Ивановский областной драматический театр, Ивановский музыкальный театр и Ивановский областной театр кукол, что оставляет по театру на сто тридцать три тысячи восемьсот тридцать пять человек.

— Ну, надо же! – восхитился Вовка. – У нас в Москве меньше! А Вы в каком театре, э, служили?

— А во всех! В музыкальном – буфетчицей, в драматическом – билетершей, а театре кукол – гардеробщицей.

— Я тоже постоял на сцене, – сказал Макаров, чтобы поддержать разговор. У нас группа была «Арпеджио», не скажу, что залы были большие, но во дворце энергетиков тысячи полторы собирали регулярно.

— Страшно было? Я бы умерла со страху!

— Совсем нет. Хорошо было! Полное единение публики и артистов.

— У Вас театральное образование?

— У меня инженерное образование. Я в клуб ходил, там с дамами познакомился, и Ирина Георгиевна Засадина взяла меня в группу. Сначала вел концерты, стихи читал, а когда немного пообтерся, петь начал, дуэты, трио, квартеты.

— А Вы какие стихи читали? Лирику или, скажем, гражданского звучания?

— Я Ахматову люблю, Пастернака, Блока. Ну, и свои, конечно.

— Так Вы и стихи пишете?

— Писал. Теперь на прозу перешел.

— Прочтете что-нибудь из своего?

— Вам грустное, веселое, детское?

— Мне вдохновляющее, концептуальное.

— Тогда «Свеча на столе».

Я настольную лампу разбил невзначай,

За листком заполняя листок,

И теперь на столе догорает свеча,

Я ее вместо лампы зажег.

Все короче ее светонос-стебелек,

За слезой набегает слеза-

Стеариновый след вдоль подсвечника лег,

И едва различают глаза,

То, что пишет рука – надо несколько строк,

(Я застрял на последнем листке),

И сгорая, трещит у свечи фитилек,

Наклоняясь к подставке-руке,

Что поддерживать свет со свечою взялась,

Что держала ее, как могла,

Разгоняя всесильную темную власть,

И свеча догорела дотла.

Все. Дописано. В ящик скрипучий стола

Новый листик. На ощупь. Легко.

А свеча на столе между тем умерла

И душа отлетела дымком.

Только стоила ль жизнь, что сгорела дотла,

Превращенья в последний листок?...

А в оконных глубинах ночного стекла

Кто-то новую свечку зажег!

— Ой, как грустно и, одновременно, оптимистично! – воскликнула Сима.

Она выхватила из рукава блузки платочек, промокнула глаза и подтерла носик.

— А еще?

— Еще потом, – сказал Макаров. – Подъезжаем!

Шофер, выхватывая из багажника чемоданы, тихо спросил:

— И кто она Вам?

— Теща. Будущая. Возможно.

— Понимаю, – кивнул шофер. – Не любо, да улыбайся!

Макаров кивнул в ответ, подхватил чемоданы и потащил их на второй этаж в свою старую квартиру.

Сима, как показалось Вовке, была одета в высшей степени просто и практично. «Это платье-пиджак», – пояснила гостья. – «Держится всего на трех пуговицах спереди. Я сама сшила!».

Она показала, как это платье-пиджак расстегивается и застегивается, показав на мгновение кружевную комбинацию.

— Правильно это называется повседневный двубортный блейзер, удлиненный, – пояснила Сима. – Как Вам такое?

— Главное, быстро снимается, – ответил Макаров.

Сима понимающе улыбнулась и погрозила Вовке пальчиком.

Вовка внес чемоданы и взгромоздил их на диван, а Серафима Николаевна прошла на кухню, надела фартук и собралась хозяйничать. Вот только готовить ей не пришлось, потому что из еды оказался только чай, упаковка крекеров и коробка китайской куриной лапши. «Я дома почти не ем», – смущенно пояснил Макаров. – «На работе хороший буфет».

— А в выходные? – поинтересовалась Сима.

— В подвале – кафе. Я там обедаю по субботам и воскресеньям. Дорого, но вкусно. А главное, пока не отравили.

Чайник закипел, и Вовка заварил лапшу в коробочке крутым кипятком. Серафима Николаевна смотрела, как он это делает, и вдруг вскинулась.

— Что это я сижу? – задала риторический вопрос гостья. – У меня же всего полно! Я же Ленке везла!

В ту же минуту убогий «стол» пополнился сельским изобилием. Китайскую лапшу удачно дополнили вареная картошка в полиэтиленовом пакете, жареная курица размером с небольшого страуса, баночки с огурцами, томатами, грибами, а также лучок, чесночок и хрен в маленькой баночке. И самое главное – смородиновая настойка рубинового цвета в пузатой бутылке.

В конце обеда, плавно перетекшего в ужин, Вовка сказал, поглаживая выпуклый, как футбольный мяч, живот и облизывась:

— Да, это вам не китайская лапша!

К тому моменту, когда он погасил свет, Макаров и Бородина-старшая стали совершенными друзьями. Он называл ее Симочкой, а она его – Вовочкой. И спать они легли в одной постели, и Вовочка несколько раз входил в Симочку...

Утром Макарова разбудил противный зуд. Это под боком звонил Симин мобильник. Вовка нажал кнопку ответа:

— Да! Кто? Бородина? Сейчас...

— Ленка, что ли?

— Да.

Посреди комнаты был прием не очень, и Сима встала и, обнаженная, подошла к окну, залитому утренним светом.

Кто сказал, что женщина под шестьдесят не может достойно выглядеть? Что ее груди должны мотаться где-то на уровне пупка, и быть плоскими, как уши спаниеля? Что живот должен опускаться на поросший редкими седыми волосами лобок, а сам холмик Венеры стремиться к коленям? Что ноги должны напоминать столбы или, наоборот, быть, как куриная голень? Что зад, украшение любой женщины, должен быть похож на спущенный мяч для пушбола? Нет! И Сима была тому живым доказательством!

Она бы еще долго говорила по телефону с дочерью, если бы Макаров не нашарил на полу тапок и не пустил бы его в сторону Симы. Она поняла по-своему и нажала кнопку отбоя. «Лена едет сюда», – сказала Сима. – «Мы успеем еще разок?».

Они успели еще разок, правда, пришлось торопливо одеваться, и Серафима Николаевна забыла про свои замечательные колготки с люрексом.

Когда они сели завтракать втроем, в Вовкину голову пришла идея.

— А что, если, милые дамы, нам поехать на дачу?

Поскольку с ними была Лена, они с Симой снова были на «вы». Серафима Николаевна была в курсе последних событий близких родственников с Натальей Пантюшковой, а Лена – нет. Поэтому Сима спросила:

— Так там же пассия Вашего дядюшки? Будет скандал!

— Ничего не будет, – успокоил ее Вовка. – Мы цивилизованные люди, и я, и мой дядюшка, и Наташа.

— А как же моя диссертация? – робко спросила Лена. – Мы же должны что-то там мерить...

— А, еще успеем! – легкомысленно ответил Макаров. – Еще впереди целый год.

— И притом, – поддержала Вовку Сима. – Разве ты не хочешь посмотреть на дачу Владимира Анатольевича?

Лена пожала плечами.

— Наверное, хочу...

— Вот и хорошо! – обрадовалась Серафима Николаевна. – На чем поедем? На электричке?

— Вот еще! На такси поедем. «Межгород» называется.

— Дорого, наверное? – подозрительно сощурилась Сима.

— Пустяки! Тысяч десять всего!

— Тогда мы оденемся по-дачному, – сказала Серафима Николаевна и отправилась к чемоданам. Следом за ней отправилась Лена, а Макаров вымыл посуду и взялся за телефон.

Договориться с «Межгородом» удалось договориться быстро, и не за десять тысяч, а за восемь. Пока такси ехало по вызову, дамы успели накраситься и одеться по-дачному, то есть максимально раздеться и одновременно соблюсти минимальные приличия.

В чемоданах Серафиме Николаевны, кроме продуктов, была летняя одежда для дочери. Кроме трусов и бюстгальтеров, которые были впору только Лене, там еще нашлись майки на бретельках, шорты и короткая плиссированная юбка, словно для тенниса. Шорты выбрала для себя Лена, а юбочку – Сима. Майка подошла Бородиной-младшей, а старшая с некоторым сомнением на румяном лице примерила какой-то полукупальник с завязками на шее и голой спиной. «Ну, как?», – спросила она Вовку.

— Отлично! – бодро ответил Макаров. – Только шевелиться нельзя, потому что груди вывалятся.

— Я буду осторожна! – заверила его Сима.

— Ну, тогда можно оставить.

Кроме Симиных чемоданов и сумок Лены и Вовки, Макаров решил взять еще старую алюминиевую раскладушку с темно-зеленым брезентом, которая помнила еще хибару в деревне Чуриково под славным городом Малоярославцем. Скоро под окнами загудел клаксоном корейский мультивэн, или, попросту, микроавтобус. Все пассажиры и вещи свободно разместились в салоне, а раскладушку удалось даже разложить, так что одному человеку можно было ехать лежа. Сима так и ехала, глядя в потолок, а Макаров и Лена сидели рядом и разговаривали. «Как Вам моя мама?», – задумчиво спросила Бородина-младшая.

— В высшей степени приятная женщина! – честно ответил Вовка.

Между тем микроавтобус вырвался из московского узилища и бодро покатил по серому шоссе на юг. Замелькали поля, холмы, деревни, бабки на скамейках и куры, купающиеся в пыли. Макаров взялся рассказывать о своем долгострое, то есть о том, как они вдвоем с дядей Юрой строили на участке сарай и дом с помощью лестницы, палки и веревки. Лена слушала рассеянно и не переспрашивала, хотя Вовка сообщал массу, как ему казалось, смешных подробностей. Посматривая на дремавшую на раскладушке Серафиму Николаевну, он рассказал, например, как переходил безымянный ручей и провалился по самую задницу, когда наступил на привлекательный с виду яркий желтый бугорок, торчавший из воды. Пришлось до самой станции бежать зигзагом от куста к кусту, потому канареечного с вида глина напоминала...

— Никто не хочет освежиться? – весело сказал шофер, глядя на дорогу.

— В смысле?

— В смысле «мальчики налево, девочки направо».

— А-а-а!!! – дружно протянули «мальчики и девочки», и водитель тут же остановился.

Вовка и шофер встали у огромного лопуха, а дамы полезли в куст бузины с еще зелеными ягодами.

— Кто они Вам? – спросил водитель, расстегивая молнию на брюках.

— Почти никто. Та, что помоложе, наша аспирантка, а та, что постарше, ее мать.

— Я, признаться, подумал, что пожилая – Ваша жена, а молодая – Ваша дочь, – сказал таксист, пуская сильную струю. – Не угадал!

Надо гантели поподнимать, что ли, подумал Макаров, за старика считают, или не надо...

После остановки в леске Лена повеселела, а Макаров, наоборот, погрустнел. Вот ведь, черт, жизнь прошла, и не заметил. Остаток дороги он молчал, и только когда машина миновала мост через Оку, оживился.

— Значит, так! – оживился Макаров. – Теперь поезжайте медленно. После магазина – сразу направо!

Он снова начал все объяснять.

— Вот тут, сразу за магазином, кладбище, его сейчас забором закрыли. За ним асфальт заканчивается, и начинается грунтовка. Но это только кажется, потому что под пылью и грязью лежат бетонные плиты. Это мой дядька, к которому мы едем, со товарищи по всей округе собирали бросовые плиты и укладывали на грунт. Так что даже в дождь можно проехать.

Он бы еще долго объяснял, но из-за холма показалась вершина серебристого цилиндра.

— Это наша водонапорная башня! – объявил Вовка. – Туда правьте!

Машина пошла быстрее, и вскоре они въехали на территорию садоводческого товарищества.

— Теперь по дороге в самый низ и направо, а там и дом!

Каждый год, открывая сезон, Макаров беспокоился, а как там дом, не сгорел ли, не развалился ли, не провалилась ли крыша. Вот и в этот раз, едва машина свернула в пожарный тупичок, Вовка увидел вначале крышу, крытую профлистом, затем – сам дом, а возле него – дядюшку Юру с Наташей Пантюшкевич рядом. Дядька улыбался, а Наташа махала рукой.

Шофер помог разгрузить вещи, Макаров расплатился, и мультивэн уехал. Вовка с удовольствием потянул носом, пахло свежескошенной травой, цветущим жасмином и бензиновым выхлопом. Ленка и ее мать стояли рядом с Вовкой, спустив на носы темные очки. Наташка вопросительно подняла брови, и Макаров поспешил объясниться.

— Дядя Юра! – сказал Вовка. – Мы на несколько дней. Приютишь?

— А как же! – радостно сказал дядька. – Живите, сколько хотите, места много!

При этом он внимательно разглядывал Ленку и ее мать, но больше смотрел на Серафиму Николаевну с ее выдающимися формами, которые плохо скрывала ее дачная одежда. «Дамы!» – сказал дядька. – «Позвольте предложить вам руку!». Хотя он всю жизнь работал с электричеством, с женщинами обращаться он тоже умел. Сима и Ленка охотно за него уцепились, и дядя Юра повел их в дом. Вовка и Наташа взялись за вещи.

— Зачем ты их притащил? – спросила Наташа сквозь зубы.

— Захотелось женщинам сделать приятное, – ответил Макаров. – У них никогда не было дачи. Как и у тебя, кстати. А теперь есть.

— Да уж, дача! – заворчала Наташка. – Дача – Это когда ничего не делаешь, кругом Даши и Агаши, и каждый день ванна, а не мытье в туалете.

— Это пролетарская дача, где интеллигентская прослойка проходит перевоспитание физическим трудом.

— Ага, все тело болит и чешется. Тут комары – звери!

— То-то, я смотрю, ты вся драная!

— Так чешется же!

— Возьми одуванчик и помажь укушенное место соком. Помогает.

— Цветком, что ли?

— Соком, соком! Эх!

Вовка поставил на траву последнюю сумку, нашел одуванчик пожирнее и выдрал с корнем.

— Где у тебя свежий укус?

Наташа тоже поставила на землю сумку и охотно задрала цветастую юбку.

— Там, – сказала она, показывая на трусы. – Так зудит, аж чешется! Я загорала nagi, а они как налетели!

— Тут «одуванчик» другой нужен, – задумчиво сказал Макаров. – Например, как у меня. Неужели дядькин цветок совсем засох?

— Ну, почему же! Еще цветет, только сок дает раза в два быстрее, тем твой, и я не успеваю его полить.

— Проблема! – сказал Вовка.

— Да...

— Это возраст...

— Ага...

Скрипнула дверь, и в проеме показался дядя Юра.

— Эй, цветоводы-любители! – сказал дядька. – После договорите, чайник закипел!

После чая дядя Юра взялся показывать гостям сад и огород, а сзади тащились Наташа и Вовка. Мадам Пантюшкевич сутулилась больше обычного, и выглядела лет на пять старше. Сима с удивлением спрашивала: «А там тоже ваша земля?», и получив утвердительный ответ, восклицала: «Ах, ах!». А Лена все оглядывалась на тихо разговаривавших Макарова и Наташу. В конце концов, дядя Юра снял кусок сетки рабицы с изгороди и повел Серафиму Николаевну в лес, а Бородина-младшая подошла к «цветоводам».

— Скучно тебе, девонька, со старьем? – спросила Наташа, с любопытством разглядывая Лену.

— У меня просто другие интересы, – пожала плечами Бородина. – На природе мне как-то неуютно. Я в дом пойду, ладно?

— И я пойду! – быстро сказал Макаров. – Там попрохладней.

— И я! – сказала Наташа. – Что же я пугалом буду тут торчать.

«Под крышей дома своего» Вовка занялся размещением гостей на ночь. Внизу была одна большая комната, и обстановка позволяла разместить еще одну, третью кровать, раскладную. Еще две раскладушки он решил разместить на втором, нежилом этаже, или, попросту, на чердаке с балконом. Гостьи, по его разумению, должны были спать снизу, а он и Наташа Пантюшкевич – наверху. Она для вида поупиралась, мол, там опять же комары, но Вовка ее умаслил всего лишь двумя словами: «А поговорить?». И добавил:

— Мы ведь целый год не разговаривали по душам.

Что-что, а поговорить она любила! А Бородиных Макаров собрался уложить на первом этаже, Симу – на своей, деревянной, а Лену – на раскладной, алюминиевой.

Этот вопрос они совместными усилиями решили, застелили кровати постельным бельем и стали ждать, когда дядя Юра и Сима вернутся из экскурсии по окрестностям. А они все не шли.

Лена начала беспокоиться, говорить, что они заблудятся, Макаров пытался ее успокоить, а Наташа смеялась, говоря: «Да этот лес насквозь светится! Сквозь него железную дорогу видно!». Вовке это надоело, он вышел на крыльцо, сложил ладони рупором и прокричал:

— Дядя Юра! Пора вечерять!

Через пять минут на дорожке, ведшей от дыры в заборе к дому, появился дядька, ведший за руку Серафиму Николаевну, с виду очень довольную маленьким путешествием.

— Она восхитительна! – прошептал дядя Юра на ухо Вовке, когда экскурсанты вошли в комнату. – Такого обилия женской плоти я еще не видел!

— Ах, тут такой воздух! – восхищенно говорила Сима. – Я прямо помолодела на двадцать лет!

Наташка мерзко хихикала, а Лена краснела.

После ужина все стали устаиваться на ночь. Оставив Бородиных внизу, Вовка и Наташка забрались на чердак. Света на втором этаже по-прежнему не было, и Макаров вооружился фонариком. «Кажется, я тут немного похудела. Платье местами висит, – заметила Наташа. – Как ты находишь?

— Не знаю. Платье слишком свободное, – ответил Вовка. – Может, оно просто растянулось?

— Вовик, это подло! Молодая дама в годах мечтает немного похудеть, а ты говоришь, что тряпка растянулось!

— Тебе не надо худеть! – взмолился Макаров. – Тебе некуда худеть. Вон Серафима, она не собирается худеть, и все довольны!

— Ну, честно говоря, мне до ее размеров как пешком до луны. Хотя.... Ну-ка, Вовка расстегни молнию, заедает.

Молния, как ни странно, не заедала, и Наташа вышла из платья, как Афродита из пены морской. Точно также она вышла из короткой рубашки, из лифчика и из трусиков. Вовка потянулся к ней руками, как жаждущий к прохладной воде в пустыне, и Наташа не посмела ему отказать...

Худшего места, чем нежилой чердак, для занятий любовью не найти. Металлическая крыша гудела при каждом неловком движении, а потолочные доски грозили провалом, если поставить ногу не на балку. Но Купидон, вероятно, был где-то рядом, и, если не пронзал любовников стрелами, то наблюдал за их телодвижениями с явным сочувствием...

— Пора тебе, Вовик, остепениться! – шептала Наташа в порыве страсти. – как тебе зрелые женщины.

— Пора, пора мне остепениться, – шептал в ответ Макаров. – И зрелые женщины мне нравятся, особенно Леночка Бородина.

Наташка даже перестала прыгать, мстительно не давая Вовке кончить. Она сползла с него и легла на свою раскладушку, накрывшись с головой тонким одеялом. Вовка криво усмехнулся и взял управление оргазмом в свои руки.

На завтрак Макаров наварил «быстроходной» овсяной каши, и Наташа сидела, и вяло ковыряла ложкой в тарелке. Лена Бородина тоже вяло ковыряла ложкой в своей тарелке, думая о Вовке разные грязные вещи и мысленно обвиняя в геронтофилии. Мадам Пантюшкевич была немолода, ее мать еще как была немолода, а Вовка, дядя Юра и Сима завтракали с аппетитом, собираясь ближе к полудню пойти купаться на озеро, что за железной дорогой. Лена даже хотела уехать в Москву, но дядя Юра ее удержал, пообещав показать бобровые хатки. Куда-то нужно было деть обидчивую Наташу Пантюшкевич, Вовка дал ей десять тысяч и послал ее в дальний магазин, на что дядюшка согласно покивал. Наташка разобиделась вконец, думая, что ей дали отставку, бросила ложку на стол и, схватив сумку, ушла, громко хлопнув дверью. Макаров даже привстал, хотел ее догнать, но дядька прихлопнул ладонью столешницу, словно муху убил: «Прогуляется, остынет. А мы ее подождем».

Но Наташа не вернулась, Вовка не пошел на озеро купаться, он схватил мобильник и побежал на горку звонить. Хорошо, что в памяти его аппарата сохранился Наташкин мобильный номер. Пантюшкевич ответила не сразу. Говорила короткими рублеными фразами:

— Да. Не волнуйся. Дома. В Москве.

И дала отбой. Хорошо, что хоть так...

Макаров поклялся ее разыскать, но потом. Как-нибудь потом...

Вовка вернулся, на столе нашел записку, написанную дядькиным красивым почерком:

— Ушли на озеро. Догоняй.

Вовке не хотелось идти по жаре. Хотелось выйти на балкон, закурить сигару и задать хрипловатым баритоном риторический вопрос:

— Что же так неуклюже все?

Но сигары у Макарова не было, как и баритона, да и не курил он...

Но зато он сварил первое на всех из безымянной консервной банки добавил все той же овсянки, получилось сытно и вкусно. А главное, быстро! Ну, ушла, и ушла, оставались еще две. Уж их-то они с дядькой как-нибудь поделят!

Купальщики вернулись под вечер, когда солнце собралось нырнуть за лес. Дядька распахнул входную дверь и с порога сказал:

— Ты зря не пошел. Водичка – прелесть! А что Наташка?

— Дома. В Москве. Я супчика сварил, мойте руки, и за стол!

Супчик всем понравился, а о Наташе никто и не вспомнил.

Потом Вовка с дядькой играл в шахматы, дядька играл хорошо, и все время выигрывал. Лена болела за Макарова, а Сима – за дядю Юру. Под конец матча из десяти партий у дядьки зашел ум за разум, он зевнул фигуру, и Вовка, наконец, выиграл!

— Ага! – закричала Ленка Бородина. – Мы тоже кое-что можем!

Спать они, Бородина и Макаров, отправились спать на чердак. Лена лежала на спине, ровно дышала и спала, или умело делала вид, что спит. Под ее ровное дыхание Вовка тоже быстро заснул.

А утром случилась неожиданность. Едва он и Лена продрали глаза и по крутой лестнице спустились вниз, к ним, размахивая какой-то иконой, кинулась Серафима Николаевна.

— Слава богу! – с чувством сказала Сима. – Наконец моя Леночка обрела свое счастье! Дети! Встаньте на колени, я благословляю вас на брак!

Дядька недоуменно поджал губы и развел руками, я, мол, не причем.

После неловкого благословения Сима поцеловала дочь и Вовку в лоб и прошептала Макарову на ухо:

— Я согласна быть вашей тещей!