Вот, вроде бы показал себя настоящим мужиком. Прикончил кучу народу. Спас семью от посягательства. Гордится надо. Грудь колесом, челюсть вперёд, руки в боки...

Но нет гордости. И нет удовлетворения. Только горечь и мерзость на душе.

Янка живёт тихо, как мышка. Слова лишнего не скажет. И всё взглядывает испуганно и растеряно на мужа. И это понятно. Над ней висит гильотина развода, который Гусаков не собирался отменять.

Мария, чувствуя напряжённость родительских отношений, тоже старается сильно не отсвечивать. С матерью не общается, только с папкой.

В конце-концов Янкина психика не выдержала нагрузки, крыша съехала. У неё началась жуткая бессонница. Она все ночи напролёт ворочалась, вздыхала. Сама не спала и мужу не давала. А если засыпала, то тут же вскакивала от кошмаров. Что-то снилось ей страшное.

К середине марта она исхудала, под глазами не проходила чернота. Потом начала заговариваться. Женя её спросит о чём-нибудь, а она отвечает невпопад. Даже страшно.

Гусаков попёр жену к врачам. Невропатолог... Психиатр...

Ему посоветовали положить жену в психиатрическую клинику на Куйбышева.

Ну, что делать... Повёз.

Яну обследовали. Два дня измерений и тестов. Наконец выдали диагноз: - деперсонализация на фоне глубокой депрессии. Надо госпитализировать.

Женька испугался. Он же понимал, что эта лечебница – банальный дурдом, и примерно представлял, как там лечат пациентов.

Пошел к главврачу.

Поговорил об особых условиях лечения. Отдельная палата, уход, питание.

Палат на одного человека в клинике на существовало, но двухместные палаты были. Обговорили лечение сроком на месяц. В общей сложности, стоимость госпитализации вылилась в сто сорок четыре тысячи. Да и чёрт с ними. Жену бы спасти.

Собрал всё необходимое и увёз Яну в ОКПБ.

А на следующий день его вызвали в областную прокуратуру.

Молодой амбициозный следователь вёл себя дерзко. Он сразу, с первых слов начал давить на Гусакова:

— Ну, всё гражданин Гусаков, ты доигрался.

Женька, он же... Да, господи! Не сравнишь же этого сыщика-сопляка и Евгения, старого, битого волка. Он был абсолютно спокоен и вежлив.

— А почему вы обращаетесь ко мне на «ты»? – первым делом поинтересовался он.

— Потому, что я тебя расколю. Понял? Я знаю – в чём ты виноват, и я всё докажу.

Евгений посмотрел на следователя, как на тяжело больного, и только вздохнул огорчённо.

— А ты не вздыхай, не вздыхай. У тебя теперь два выхода. Первый - я посажу тебя в подвальчик, и ты там будешь сидеть, пока не надумаешь раскаяться. Второй – ты подписываешь вот эту бумагу, и я тебя отпускаю домой.

А Гусаков смотрел на этого клоуна и думал: - Деточка, ты же с огнём играешь. Я же и тебя завалю, ничего тебе не поможет. Ни твои корочки, ни твой пистолет, ни твоя крыша.

Вслух сказал:

— Я могу посмотреть этот документ?

— Конечно! Это же твоё чистосердечное признание!

Женя взял бумагу, почитал.

Ну, что сказать? Парень всё пишет правильно. Он даже нашёл, где Гусаков покупал коньяк для Серёжи. Все события изложены последовательно и логично. Но... Но, бездоказательно. То есть, мысли-то верные, только подтвердить их невозможно. А без улик, свидетелей и экспертизы, всё написанное представляет собой выдумки следователя. Как-то всё это... Непрофессионально.

— Олег Леонидович, - спросил он у чиновника, - вы что заканчивали, какой ВУЗ?

— Достоевского. А что?

— Да так. Просто интересуюсь... Я могу поговорить со Спиридоновым, с вашим непосредственным начальником.

— Ну, только этого не хватало. Областной прокурор не будет с тобой говорить. Он недоступен.

— Понятно. А его заместитель Хамошин? Я так понимаю, - он тоже недоступен?

— Да, Гусаков. Для тебя он недоступен.

— В соответствии с законодательством, я могу сделать один звонок, перед тем, как вы отправите меня в камеру. Вы позволите?

Следователь подумал немного, потом махнул рукой:

— Ладно, звони.

Гусаков набрал Тёщу:

— Мама. Есть вероятность, что меня сегодня посадят в камеру предварительного заключения. Пожалуйста, побудьте с Машей. Она дома одна.

— Всё? - спросил сыщик.

— Да. Это всё.

— Подписывать будешь?

— Не спешите, Олег Леонидович. У меня вопрос. Вы предъявляете мне официальное обвинение в совершении всех этих, - он потряс бумагой, - преступлений?

— Да, дорогой. Да.

— Ладно, оставим без внимания тот момент, что это совершенный бред. А доказательств у вас, значит, нет?

— Доказательства будут. Не волнуйся.

— Давайте так: - Когда только появятся доказательства, тогда и будем разговаривать конструктивно. А, поскольку я всего этого, - он снова потряс бумагой, - не совершал, то доказательств у вас не будет никогда.

— То есть – ты отказываешься помогать следствию?

— Напротив! Я готов оказать вам любую, посильную для меня, помощь.

— Тогда подпиши протокол, и мы останемся друзьями.

— Извините, не могу. Потому, что это дача ложных показаний, и за них наступает ответственность по статье триста семь Уголовного Кодекса Российской Федерации. А я законопослушный гражданин. Так что – нет. Даже не просите.

Следователь видимо понял, что сломать Евгения не удастся. Он сел, покривил губы, спросил:

— Гражданин Гусаков, где вы были ночью с девятого на десятое марта этого года?

— Дома, - сразу ответил Евгений.

— Почему вы так уверенно утверждаете?

— Потому, что у меня в октябре был инфаркт, и еще меня недавно избили. Так что я, по состоянию здоровья, уже больше месяца вообще из дома не выхожу. Только в магазин.

— Вспомните, в какие магазины вы ходили первого марта.

Гусаков посидел задумчиво, потом ответил:

— Нет. Не могу вспомнить. Мне кажется, я вообще в тот день никуда не выходил... Нет, не помню.

— Ваш пропуск, - Олег протянул ему карточку, - можете идти.

— Спасибо, - спокойно поблагодарил Женька, и вышел из кабинета.

Из прочитанного в протоколе он вывел одно: - Всё, что он натворил, сделано чисто. Улик никаких. Хмыкнул удовлетворённо, завёл двигатель и поехал домой.

Больше его не беспокоили.

Весь месяц Гусаков ездил на Куйбышева к жене. Стабильно, три раза в неделю. Возил фрукты, молочное, кондитерку.

Тёща жила у него, постоянно навещала больную дочку и присматривала за ребёнком.

Да и сам Женька вплотную занялся Машкой. А то он, со всеми этими приключениями, как-то забросил её воспитание, и ребёнок из отличницы скатился до троечницы.

За месяц подтянул дочку по всем предметам.

Машка была довольна. Она вообще любила отца больше чем мать. Она как-то сказала ему:

— Я замуж не буду выходить. Я с тобой буду жить. Я же никого из парней не знаю толком. А с тобой я знакома целую вечность...

Женя нашёл группу гимнастики, сводил туда Машеньку, но той не понравилось. Почему? Вот не понравилось и всё.

А в танцевальный класс рокн-рольщиков пошла с удовольствием.

Так он её и возил по занятиям и репетиторам.

Танцы, бассейн, волейбол, английский язык.

К концу месяца Мария неожиданно запросилась на борьбу Акидо. Да ради бога! Папка разве против. Записались и на Айкидо. А что? Девочка должна уметь хоть немного себя защищать.

Позвонила Лена.

— Чего не звонишь? Я соскучилась. Сильно.

— Леночка, я сильно занят. Прости, солнышко. Я разгребу дела и тут же - к тебе. Договорились?

— Странные у тебя дела. Ладно, я жду.

Через месяц Яну выписали.

Она поправилась. Даже растолстела можно сказать. Ей там кололи гормональные...

Выглядела она как-то... Потухше.

Вечером, за столом, выговаривала:

— Зачем ты меня отдал на опыты этим коновалам?

Женя удивился:

— Почему «коновалам»?

Яна не стала объяснять, но продолжила:

— Знаешь. Я узнала много нового... Я узнала, что такое боль и что такое терпение. Унижение и надежда. Я по-другому смотрю на мир. Я поняла, что я маленький никому не нужный человечек. Я-то всегда думала, что я человек, а я букашка. Никому не нужная букашка. И никто меня не станет ни спасать, ни защищать.

— А как же я? Я всегда тебя спасал и защищал.

— Но не сейчас. Не знаю... Мне было очень больно. Это было мучительное, жестокое и беспощадное лечение. Когда издеваются над телом, это можно как-то перетерпеть, потому что после можно и вылечиться. Но когда калечат душу, её вылечить уже нельзя. И это страшно.

— Ты сейчас спишь нормально? – спросил Гусаков главное.

— Да... Сплю, как убитая.

— Ну, вот и хорошо. Все остальное - ерунда.

— Ты ошибаешься, Женя. Ты сильно ошибаешься. Это не ерунда. Это как в концлагере побывать...

— Яна, может быть, нам надо было через это пройти. Ну, типа, как испытания. У меня - свои, у тебя - свои. Я понимаю, что тебе пришлось нелегко, но и мне довелось пройти через смерть. Так что...

Мария и тёща сидели молча, не вмешивались.

Женя продолжил:

— У нас, Яночка, есть работа - быть родителями. И нам её надо выполнять. Несмотря ни на что. Я считаю, что я хороший отец. И если моя жена плохая мать, то я её постараюсь исправить. Вылечить. А если лечение не поможет, то избавлюсь от неё. И буду воспитывать ребёнка так, как надо. Один.

Янка была как-то странно спокойна. Видимо ещё находилась под действием ударных доз транквилизаторов.

— Ты же обещал всё исправить.

— Когда?

— Когда мы пришли от Юрьева. Когда он застрелился.

— Я говорил, что «Мы» можем всё исправить. «Мы». Понимаешь? Но никаких «мы» нет. Я один пердячусь, получаю шишки, синяки и переломы. Для того чтобы исправить ситуацию нужна мудрость, мужество и желание. Ничего из этого у тебя нет... Вместо того, чтобы думать - что делать, как исправить ситуацию, ты ищешь себе какие-то оправдания. Забудь. Всё это в прошлом. Думай - что делать дальше... Один я ничего не могу сделать. Семья лепится из двух человек.

— Тогда надо искать выход, - подсказала Тёща.

И Яна подтвердила:

— Да.

— Предлагай... – пожал плечами Гусаков.

— Я не знаю, что предлагать.

— Ну, тогда развод, неплохой выход. И момент подходящий. Мария тебя ненавидит и не особо огорчится от твоего выхода из семьи...

Дочка серьёзно посмотрела на мать и снова уткнулась в тарелку.

— Женя, это несправедливо, - горько упрекала жена.

— Почему?

— Потому, что я... Я...

— Ну-ну?

— Потому, что нельзя так.

— Господи... Как "так"?

— Вот так - выбросить меня на улицу, как кошку шелудивую.

— А почему нет? Яна. Почему? Пользы от тебя никакой, а вред очевиден. Кроме того, я боюсь, что ты не успокоишься. Тебя хоть на цепь сади. Рядом с тобой быть - опасно. А у нас ребёнок. Ты понимаешь, что можешь подставить дочку. Поэтому мы расходимся.

— Зачем? Что это тебе даст? Что изменит?

— Я вынужден жёстко взять тебя под контроль. Я больше не буду тебе просить и вразумлять. Я буду приказывать. Неповиновение карается изгнанием. Ты видела в коридоре большой чемодан на колёсиках?

— Ну... Да...

— Я специально купил. Вот как только мне что-нибудь не понравится, так ты собираешь этот чемодан, кладёшь его в багажник и едешь к маме. Например, не понравится мне как ты на меня посмотрела, сразу: чемодан – багажник – здравствуй мама. А поскольку мы с тобой будем разведены, то вопрос будет решаться мгновенно.

Татьяна Алексеевна смотрела на их разговор с тревогой. Мария делала вид, что ей безразлично.

Яна подумала секундочку.

— Женя, мне кажется это жестоко. Я что, постоянно должна думать - как поступить, чтобы тебе понравиться?

Тут тёща не выдержала:

— Яна! А как ещё должна жить женщина? Ты - замужем. Ты что, ещё этого не поняла? Он всё правильно говорит. То, что я видела в этом ноутбуке... Это ни в какие рамки... Это такой позор...

И к Женьке:

— Женя, ты же её, как я понимаю, не гонишь? А развод, это чисто воспитательная мера?

— Да, мама, вы абсолютно правильно поняли.

— Дочь, - Татьяна повернулась к Янке, - он правильно говорит, он правильно решил. Тебе надо думать о муже и о ребёнке. Тебе надо научиться это делать – думать о семье. Поняла?

А Женя добавил:

— И учиться готовить.

Ни к чему этот разговор не привёл.

Они развелись. Яна ни на что не претендовала. Со всем молча соглашалась. Судья-мужчина несколько раз переспрашивал её по каждому пункту, видимо полагал, что женщина не понимает, что происходит.

— У вас нет имущественных претензий к вашему мужу?

— Нет.

— Точно нет?

— Точно нет.

Их развели.

После развода Янка ударилась в религию. Начала ежедневно ездить в церковь. В храм Иоанна Крестителя. Пропадала там по полдня. Вроде бы договорились, что она начнёт заниматься дочерью, но нет. Снова какой-то заскок.

Господи, он так от неё устал. Жена сосредоточилась на своих надуманных проблемах. Она ему сказала:

— Я хочу искупить свою вину. Я хочу искупить её перед Богом.

Он пытался вразумить:

— Да не перед Богом надо искупать вину! Яна! Перед своим ребёнком нужно!... Маше нужна мать, наставник, воспитатель, а ты к Богу...

— Я не знаю, как это сделать.

— Если не знаешь, так хотя бы не делай новых глупостей. Ты же...

Он безнадёжно махнул рукой:

— Ты безнадёжна...

Через некоторое время жена объявила:

— Женя, я приняла решение. Я ухожу в монастырь.

— В какой монастырь? – охренел Гусаков.

— В Ачаирский. Я поговорила со своим духовником, он даст мне рекомендацию.

Женя был шокирован.

— Ты сбегаешь от проблем?

Тут Янка произнесла расхожую женскую фразу, за которую хочется придушить. Медленно.

— Так будет лучше для всех...

— Господи! Для кого лучше?! Для меня?! Для Машки?! Для матери?! Это лучше только для тебя! Да и то... Это эгоизм. Это очередная твоя глупость и подлость!

Яна промолчала. Ничего не сказала. Ничего. Всё как в стенку.

В среду Гусаков отвёз жену в Ачаир.

Поговорил с настоятельницей. Передал пакет с деньгами, как благотворительный взнос - двести тысяч. Попросил создать для Яны хоть не идеальные, но приемлемые условия. Обещал привезти ещё денег.

Тёща, Татьяна Алексеевна была шокирована не менее Женьки. Когда он вернулся домой, тёща сидела на кухне зарёванная. Растерянная Мария забилась в свою комнату. Янкина выходка вышибла из колеи всех.

Что ещё хочется сказать... Тёща у Гусакова – золотая. Своих-то родителей у него нет. Умерли в четвертом году. А Татьяна беспокоилась о нём как о сыне. Повезло ему с тёщей. А вот с женой... Как-то, не очень.

Татьяна Алексеевна совсем перебралась к зятю. Пока тот работал и возил дочку по кружкам и занятиям, Татьяна тащила на себе все работы по дому. Учитывая её возраст, это была огромная помощь.

Женя согласился с Еленой Юрьевой и начал работать штатным юристом в её стройколонне. Сразу же обнаружил слабые места в системе оптимизации налогов. Исправил.

Потом подключился и к административной работе. Взял на себя большую часть рутинных переговоров и заключения договоров.

Предложил продать два старых экскаватора, и привезти один новый из Иваново. Так и сделали. И производительность резко увеличилась. Старые-то два, больше простаивали в ремонте, чем работали.

Всё же мужик, особенно умный мужик, лучше разбирается в вопросах производства, строительства и всего, связанного с техникой.. .

Лена сияла и порхала. Вторая молодость!

Они с Гусаковым частенько уезжали к ней в квартиру и там... Ну, думаю – понятно...

Лето завертелось в бешеном ритме.

Однажды, в самом начале июня, Настя, Янкина подружка, приехала в гости. Рассказала новости, поинтересовалась жизнью Янки. Засиделась допоздна, да и осталась ночевать. А ночью пришла в Женькину спальню и часа два гарцевала на нём, как амазонка. Пухленькая, такая, симпатичная амазонка.

Утром Гусаков увёз её в администрацию, всю расстроенную. Ну как же! Подругу предала!

В конце июня Гусаков взял отпуск. И, с Машей, поехал в Европу, - Италия, Франция, Германия... Отдохнули.

В Париже к ним присоединилась Лена, и, некоторое время они провели с ней. Потом Гусаковы поехали в Берлин, а Юрьева в Англию, к дочке.

Мария интересовалась:

— Пап, ты на Елене жениться собрался?

— Ну... Не жениться, а просто – сойтись. Жить вместе. Но, дочь - Гусаков заторопился, - всё будет так, как ты скажешь. Главное, чтобы ты чувствовала себя комфортно. Понимаешь? Я тебя свожу к Лене домой. Ты посмотришь, как она живёт, как относится ко мне, как отнесётся к тебе... А потом примешь решение. Потому, что без тебя я никуда не уйду. Для меня – ты главная женщина в моей жизни.

— Знаешь, па... Я по маме скучаю. Правда. Пусть она и... Она у нас легкомысленная какая-то. Но я её всё равно люблю. Я недавно поняла, что я её люблю. И мне её не хватает. Правда.

Женька обнял своё дитятко.

— Хорошо, солнышко. Приедем домой – будем мамку возвращать в семью. А то она у нас что-то совсем того...

Мария подсказала:

— От рук отбилась.

— Это у неё кризис среднего возраста, - Евгений попытался оправдать Янку.

Дочь озабочено спросила:

— А как ты с Леной?

— А с Леной я разберусь.

Так и жил всё лето. Иногда ездил в женский монастырь, отвозил Яне витамины, апельсины-яблоки. А тёща, кстати, ездила каждую неделю. Ну что тут скажешь – мать.

Один раз возил Машу, но ей не понравилось, как живут монахини. Одного раза хватило. Больше не просилась.

С Леной отношения закручивались серьёзные. Один раз поехал к ней в гости с Машкой. Потом спросил у дочери:

— Ну, как тебе.

Мария поморщилась:

— Так-то ничё... Но старая она какая-то.

Что есть, то есть. Хоть Елена и следит за собой не жалея денег, но всё равно. Она же на десять лет старше Гусакова. Да и не сравнишь Янины тридцать с Лениными сорока двумя...

В общем, дочери не приглянулась Женькина пассия. А может ребёнок просто приревновал... Но о совместной жизни с Леной придётся забыть. А жалко. Хорошая она баба.

В конце июля, как-то в воскресенье позвонила Настя, попросила встретиться.

Встретились в кафешке, посидели, поговорили. Анастасия всё извинялась за «ту ночь». Просила Яне ничего не говорить.

Закончилось всё в её квартире, в постели, снова ковбойскими скачками.

Потом Настя по-новой распереживалась:

— Теперь ты меня будешь презирать!...

Гусаков постарался показать женщине, что не о каком презрении речи быть не может. После таких-то ласк, Настёна мгновенно успокоилась. Покормила Женьку украинским борщом, поцеловала на прощание, просила не забывать забегать иногда.

Как-то он... По рукам пошёл. Нет, конечно, всё не так вульгарно, как кажется на первый взгляд. Но лёгкую вину он за собой чувствовал.

В конце сентября Татьяна Алексеева вернулась домой в панике. Яна заболела. Лечиться отказывается.

— Она очень плохая, - жаловалась она Жене, - очень. Я боюсь. Я боюсь, что она может умереть.

Поехали всей семьёй в Ачаир.

Яна жила в гостинице при обители. Пострига она ещё не прошла и числилась простой «трудницей». Работала на огороде и помогала на кухне.

Посудомойка с высшим образованием. Нормально?

В комнате Янки Гусаков ни разу не был, но тёща уверенно повела его по знакомому ей маршруту.

Янка лежала в комнате одна. Худая, кости да кожа. Волосы, пегими от седины клоками, разметались по подушке. Старуха! Скулы заострились, глаза ввалились, шея тонкая.

Таня присела рядом на табуреточку.

— Яночка, Женя с Машей приехали.

Яна с трудом разлепила губы.

— Это хорошо... Перед смертью дочку увижу...

Гусаков стоял в шоке. Да и Маша тоже имела ошарашенный вид.

— Врача вызывали? – первое, что спросил Женя.

— Она врача не подпускает. Лечиться отказывается.

Тёща заплакала.

— Я не знаю, что делать... Она умрёт...

Мария неуверенно подошла к матери:

— Мам. Поехали домой. А?

Янка с трудом нашла глазами ребёнка.

— Машенька... Прости...

И всё. Закрыла глаза, больше ничего не сказала.

— А ну-ка.

Женька отодвинул тёщу, сгрёб «бывшую» в охапку, вместе с одеялом, и пошёл с ней на выход. Казалось, Янка ничего не весила, до того исхудала.

— Мама, вещи её соберите, что там у неё. Машенка, пошли, поможешь устроить мать в машине.

И упёр Янку домой. А то ещё, действительно, помрёт.

Дома, позвонил в скорую, прицыкнув на Яну, которая всё шептала:

— Не надо, Женя. Не надо. Не беспокойся.

Какой там к чёрту «не надо»! Приехала бригада, в стационар не забрали. Просто - выписали кучу лекарств, надавали кучу рекомендаций. Только удивились – это надо же было простое ОРЗ довести до такой степени...

Первым делом Гусаков смотался в аптеку.

Потом помыл Янку. Та стеснялась своей худобы, пыталась выгнать его из ванной, но он снова рыкнул на неё, и та смирилась.

После покормил таблетками, напоил микстурами, поставил горчичники и подложил грелку под ступни.

Татьяна Алексеевна только крутилась вокруг и пыталась давать советы. Мария тоже суетилась, подавала, поддерживала и подсказывала.

Когда Яна была уложена в постель и прошла все процедуры, тёща накормила её куриным супчиком, напоила малиновым чаем и сидела рядом пока дочь не уснула. Спящая Яна выглядела старше своей матери – седая и худая.

Женька сидел на кухне и думал:

— Вот нахрена ему всё это? Зачем ему этот кавардак в жизни? Он, вроде бы, всё делал правильно. Старался быть хорошим мужем, отцом... Человеком. И всё это кончилось ничем... Как оно дальше будет – непонятно. Как они будут жить – черт его знает. За что не возьмись, все рушится, расползается и превращается в абсурд и мерзость. И жизнь его, словно театр абсурда, - "ни Богу свечка, ни чёрту кочерга".

За окном темнело. Где-то играла музыка. Матери звали ребятишек домой. В открытое окно тихо просачивалось последнее тепло уходящего лета.

Пришла Машенька, села рядом, прижалась. Отец чмокнул её в макушку.

— Как ты, дочь?

Маша вздохнула и совершенно по-взрослому ответила:

— Да, нормально...

Так они и сидели, молча, как две сироты, обнявшись и думая каждый о своём...