Я жил под одной крышей с матерью и бабкой до 15 лет. В доме царил полный тоталитарный режим бабули. Настоящее чистилище в нескольких десятках квадратных метров, скажу я прямо. Мама, для коллег Тамара Федоровна, ходила перед домашним деспотом по струнке, вечно виноватая и неблагодарная по всем пунктам бесконечного, тайного списка седого агрессора. Я же сидел за компьютером в звуконепроницаемых наушниках, но чаще болтался в гараже с гаечными ключами, перебирая кости старого, как динозавр, мотоцикла деда. Оживить его могло лишь чудо и новые детали, но все же я поставил железного коня на колеса.

Потом бабушки не стало и в доме хозяином стал я. Почему я? Мне было куда уходить от жестокой тирании в свое время, а мама привыкла жить в трусливом подчинении и теперь везде вела себя, как ее приучили с пелёнок, будто жалкая груша для битья. И на работе и дома, да везде. От нее сквозило за километр неуверенностью и страхом сделать что-то не так. Думаю, из-за этого ей порядком доставалось по жизни и у меня не было папаши. Упущенные возможности и старая дева, кажется так называют подобный расклад в книжках разные умники.

Как-то раз к нам в гости приехала тетя Ира, младшая сестра матери, со своим маленьким сыном. Пучеглазый племяш весело возился с ними двумя в гостиной, когда я туда зашёл за забытым телефоном. И очень вовремя. Сорванец со смехом оседлал мою маму, она его катала на спине, будто пони с буферами. При этом тетя хлопала в ладоши глядя на ползающую на четвереньках сестру со своим ребенком на ее горбушке. Тетины тёмные, вьющиеся как у мамы, волосы подпрыгивали в такт худым плечам от рукоплесканий, а голубые глаза сияли. Я задержался на ее красивом лице и похоже слишком долго пялился в район темнеющей ложбинки в разрезе блузки. Тетя Ира лукаво посмотрела на меня и улыбнулась. Я отвел глаза от ее выпирающего третьего размера.

Взяв в руки привычный вес телефона, на том месте, где его оставил, я включил быстрым движением пальца камеру и начал снимать на телефон ролик. Для них такое барахтанье казалось чем-то милым, как говорят люди, их дело. Меня возбудил вид маминого широкого, перекатывающегося зада. До неприличия обтянутого халатом, чей подол поднялся гармошкой вверх от движений белых бедер и сейчас едва прикрывал край трусиков и складки ягодиц. Это была игра на грани фола. Объектив камеры телефона ловил все сочные моменты. Я опустил руку пониже, что бы снять, что скрывали края цветастого халата. Моя матушка, с глупой улыбкой коровы, елозила по полу круглыми коленками с орущим наездником сверху, и даже поворачиваясь, случайно засветила в отвисшем воротнике свои нежные дыни в старомодном белом лифчике. Я часто потом душил одноглазого головастика на эту сцену и именно после нее, я захотел узнать свою обычно зажатую мать поближе. Под подолом, низко расположенная к полу, камера сняла то, что я не мог увидеть с высоты своего роста. Мамины хлопчатые трусы. Ткань съехала и врезалась в половую щель, оголив одну щёку и какое-то темное пятно.

Над ним я фантазировал больше всего, что это: лобковые волосы, оголившаяся срамная губа, просто тень... За макияжем, забитая бабушкой, мать, особо не следила, ходила ненакрашенная и посвящала себя работе на государственном предприятии и хозяйским делам по дому. Впрочем, на вид ей было не больше тридцати пяти, продолговатое лицо с усталой улыбкой. Я часто думал, как она выглядит с косметикой. Фигура у нее казалась мне ещё ничего, женственная, с развитыми ляжками стройных ног и высокой, волнующей грудью.

Помимо учебы в ПТУ я ещё успевал работать в одной автомастерской, латал боевую классику пацанам. И немного деревянных держал про запас.

Наступил март, вместе с ним международный женский день. Я прикупил тюльпанов и вручил мамке вечером вместе с мягким свертком. Она вся расплылась, мягко улыбнулась и суетливо пошла ставить пару подзамерших цветков в вазу со словами под нос: Какие тюльпаны!

Потом неуверенно развернула бумажную упаковку и вытащила наружу прозрачный, черный халат.

Лицо у нее удивлённо замерло, пальцы теребили тонкий материал, глаза захлопали. Посмотрела на меня, будто ожидая удара или крика и тихо сказала, слова с трудом соскользнули с кончика ее языка:

— Что это, Сергей?

— Халат! — уверенно ответил я и вложил невесомую вещь покрепче в ее теплые пальцы-Теперь хоть от старья избавишься, все в дырках уже!

— Но через него... через него... все видно... будет — закончила мама и по ее лицу разлились красные пятна.

— И что? Ты, ты же дома в нем, а подарок дорогой, тут все свои, так что таскай! — я ехидно стрельнул глазами на подаренную, китайскую тряпку. Внутри же меня спряталось сильное волнение, упование на женскую слабость и приученную к робости, натуру мамки.

Она неуверенно произнесла:

— Спасибо...

Но она не спешила менять гардероб и продолжала носить растянутые, выцветшие халаты из прошлого века в пол. Меня это постепенно выводило из себя, вызывая растущее раздражение и гнев.

Однажды она пришла с работы, закрылась в комнате переодеться. Хлопнула дверца шкафа, потом другая. И после тщетных поисков негромко спросила из-за двери своей комнаты:

— Сережа! А где моя домашняя одежда?

— Выкинул я твои обноски! Новое напяливай! — выкрикнул я не отрываясь от убийства монстров на мониторе компьютера. У самого сердце стучало в груди так, что аж в ушах пульс считать можно было. Меня терзал вопрос, пойдет мать на уступки или оденет парадную одежду, что на выход. Спустя пять минут раздались торопливые, тихие шаги на кухню. Надо проверить. Захожу туда, будто холодильник оглядеть на наличие новой еды. Нагло, медленно прохожу походкой сытого кота, и глазами на нее сам смотрю, а моя застенчивая мамаша в подаренном месяц назад, черном пеньюаре стоит и держит стакан с соком. Несколько шумных глотков и суетливо, будто чистящаяся мышка, помыла его под проточной водой. Округлые бедра теперь почти не скрывались из виду, а трусики и лиф сверкали через ткань, будто «халата» нет вообще на теле. Мамины зелёные глаза спрятали застенчивый взгляд, а руки погладили медленно шею, затем с отчаянной решимостью запахнули безнадежно пошлый вырез в тщетной попытке спрятать непривычную наготу грудей. Стало видно, как мягкие шары двигаются под черной пеленой в тесном бюстгальтере. Она потянула полы вниз, но короткий подол лишь сильнее раскрылся, забелели трусики.

— Тебе очень идёт! — мне с трудом удалось не пялиться на ее одетый и одновременно раздетый вид. Женственное тело заставило меня поменять мнение о мамочке. У серой и неприметной тихони оказались отличные сиськи, стройные ножки и красивая шея. Я даже прицокнул языком и налил тоже сока из холодильника.

Она поежилась и нервно начала звенеть посудой для приготовления ужина.

Через неделю скромная мамка Тамара Федоровна привыкла к прозрачному халату, почти не замечая того, что ходит почти в одном нижнем белье. Помогла аномальная жара и обогреватель, что я на полную включал перед ее возвращением в будни. Я не хотел ее спугнуть и делал самый обыкновенный, скучающий вид, когда зрелая женщина проходила мимо меня покачивала сжатой лифом грудью, готовой разорвать свой плен и вывалиться наружу под звон отлетающих крючков и кнопок. Мое возбуждение выросло до боли в головке члена. Он раздулся и натянул палатку из моих трусов. Готовый и капающий смазкой в трусах в шаге от мамки. Я едва сдержал стон, ее полный бюст остановился в десяти сантиметрах от моего лица и глубокая щель между кожаными дынями звала воткнуться в нее носом или чем потверже.

— Ты не знаешь, где пульт? — озадаченно произнесла мама и почесала ногтем лоб.

— Нет. Хотя вот он! — я махнул рукой за ее спину. Она повернулась в пол-оборота телом, посмотрела в том направлении. Мои собственные глаза ощупали выпирающий в трусиках женский лобок. Пора приступать двигаться дальше, пришла очередь выполнения второго пункта плана «Распусти старый бутон». Мой рот искривился в похотливой улыбке. Незаметно я

сделал пару фотографий, нагнувшейся за пультом от телевизора, мамой. Я намеренно бросил пластиковый корпус с кнопками на полу перед ее сериалом. Отличный ракурс вышел, честное слово. Пирог, откуда я 18 лет назад вылез, призывно торчал под белеющим задом, обтянутым прозрачной накидкой и простыми трусами. Она медленно распрямилась и не поправляя задравшийся подол села на диван. Глупая корова. Той ночью я потратил все силы на рассматривание сделанных фотографий маминых доек и попы. Энергично отшлифованный член брызнул липкой спермой в пустую банку из под крема. Свет от экрана телефона погас и я затих. Прислушался, похоже мамка тоже ворочалась за стенкой. Интересно она меня слышала? Мои глаза закрылись, а спущенные трусы так и остались висеть на коленях.

Через месяц я купил в хозмаге стиральный порошок «СуперСтир». Мать им не пользовалась по причине аллергии на что-то в его составе. У нее сразу начинало чесаться тело при контакте с постиранной вещью и лезть крапивница. Когда причина стала ясна, «СуперСтир» исчез из нашего дома, до того дня, как я вновь его принес в квартиру.

После борща и чая, я деловито открыл пачку, белые кристаллы упали в мою ладонь. Я прошел в спальню, скрипнул маминым шкафом. Ящик с нижним бельем открылся неохотно и тяжело. В нем лежало нижнее белье, далёкое от кружевных и элегантных вещей. Мои пальцы перерыли кошмар дизайнера и вытащили все бюстгальтеры матери. С крупными чашками и толстыми лямками, черные и белые. Закрытые, как шлем рыцаря. Грудь в них наверное нехило потела, подумал я. bеstwеаpоn.ru Затем достал купленный порошок и начал методично втирать в волокна ткани белые кристаллы, во все внутренние поверхности чашек, особенно в область, где по моему мнению находились мамины соски. Трусики я оставил нетронутыми, было слишком жестоко натирать и их. Убранные обратно лифчики лежали ловушкой для бюста моей мамочки.

Через день первый результат дал о себе знать.

Мы смотрели сериал, когда она время от времени залазила под лиф и украдкой чесала там. Чуть позже она вышла и закрылась в ванной. Когда она вышла, то совершенно случайно столкнулась со мной. На секунду я почувствовал ее упругие шары своей грудной клеткой. Надо действовать, решил я и громко удивился:

— Что у тебя тут вылезло!? И ткнул пальцем в зону декольте.

— Не знаю, но чешется ужасно, уже весь день горит огнем все — виноватым голосом, как школьница с двойкой в дневнике ответила моя темноволосая тихоня.

— Я знаю, что делать! — мне пришлось для вида сбегать за угол в другую комнату. Вернулся я с банкой крема и начал натирать ладонью красное место под шеей матери.

— Какой он липкий и пахнет странно — состроила она брезгливую мордашку.

— Зато зуд уйдет и краснота! — мои пальцы втирали жирный крем с добавлением спермы все ниже, уже заходя под халат и лиф. Не давая опомнится мамке, я толкнул руку в глубины чашек и как на подносе, ладонью выудил по очереди ее сочные, тугие сиськи. Ошеломленная, она только хлопала глазами, пока я натирал ее блестящие шары с крупными пятнами темных сосков на вершинах.

Наконец она выдавила:

— Я сама. Все, спасибо сын.

Но меня было не остановить, мои руки втирали жир и сперму в эти торчащие дыни. Пыхтя я стянул бюстгальтер и строго сказал не знающей, как реагировать, матери:

— Пусть впитается. Думаю у тебя аллергия на лифчик. Кожа то нежная.

Мама запахнулась и почти бегом ушла в свою комнату. Выходила она редко, уже в другом лифе из шкафа, и пряталась до самого сна.

Утром я встал пораньше и увидел свою маму у большого зеркала в коридоре. Она разглядывала себя, распахнув халат, как эксгибиционист пальто. Я покашлял в кулак и она тихо охнула, закутавшись в прозрачную ткань.

Вот дура, подумал я и улыбнулся.

— Ты прав-вздохнула она — похоже мне и правда нельзя носить пока бюстгальтер. По всей груди сыпь и кожа портится.

— Иди сегодня на работу без него — просто ответил я. Ее ресницы распахнулись, в глазах мелькнул ужас.

— Что делать, грудь у тебя стоит, как у тянки, никто и не заметит — пожал я плечами.

Тамара Федоровна вышла ко мне в плотном платье и все же соски четко прорисовывались через ткань, когда она поднимала руки и она натягивалась на полной груди.

— Отлично! Ничего не видно! — подмигнул я ей и откусил бутерброд.

—