Из дневника Стивена Бриндли-Маршалла

Наш Морис — отличный парень. Я думаю, что наш небольшой «клуб» не смог бы существовать без его достохвальных усилий по поиску и открытию подходящих юных леди для «исправления и обработки». Я веду своеобразную книгу наших заседаний, где описываю все случаи подобного рода, но поскольку она является собственностью всех членов нашего сообщества, то зачастую возвращается в мои руки спустя солидное время и весьма обтрепанной.

Мне говорят, — несомненно в виде комплимента, чтобы поощрить меня на описание в своих мемуарах каждого достопамятного и приятственного соб¬рания со всеми необходимыми подробностями, — что я пишу исключительно хорошо. В этом я весьма сомневаюсь, хотя и готов с радостью услужить любому, кто пожелал бы оживить в своей памяти какой-нибудь из случаев. Сейчас, из соображений безопасности, на тот случай, если книга будет утеряна, или если, — что еще хуже, — она будет выкрадена и уничтожена чьей-либо раздраженной и жестокосердной женой, я делаю с нее копию, и таким образом, могу оставить дополнительные свидетельства об инициации некоей девицы по имени Эми Мэнсфилд.

Каким, черт возьми, способом он ее добыл (во всех смыслах этого слова), я не знаю, но она явно девушка из хорошей семьи. В силу присущей ему осторожности, которая так его облагораживает, он никогда ничего об этом не скажет, настаивая на том, что в главном эта особа должна сохранить анонимность.

Как обычно, мы собрались в комнате, которую мы имеем честь называть «залом заседаний», на втором этаже паба «Кабанья голова». Его владелец, чья рука изрядно умаслена, всегда преисполнен такта и уделяет особое личное внимание Морису и доставляемым им протеже.

Таким образом, Эми по ее прибытии ожидал королевский прием, ее угостили бокалом пунша и легкой закуской, после чего Морис представил ее нашему собранию. В этот раз нас было четверо, включая Мориса. Как обычно, мы расположились по одну сторону стола, поскольку наша комната представляет собой лишь небольшую гостиную, в ней нет кровати, а стоит одна просторная кушетка, которая ранее приютила на себе уже не одну извивающуюся чаровницу.

Итак, Эми обнаружила перед собой ряд важных лиц. Когда Морис подвел ее к столу, она предстала в смущении, характерной для всех леди в таких случаях, удивляясь лишь тому, что она тут делает и как она здесь оказалась.

Будучи выборным заседателем нашего кружка, я сдержанно обратился к ней с небольшой речью, в которой обозначил, что присутствующие джентльмены взяли на себя обязан¬ность по ее дальнейшему воспитанию теми способами, которые юные дамы благородного происхождения безусловно должны знать, и которые являются непременным условием для их дальнейшего жизненного пути. В ответ на это она обернулась и бросила полный тревоги взгляд на Мориса, который стоял рядом с ней, всем своим видом олицетворяя одновременно и почти что родительскую опеку, и утешение, поддерживая ее одной рукой за талию.

— С... сэр? — спросила она, когда я закончил свою небольшую речь.

— Да? — вежливо откликнулся я.

— М... мама ничего мне не говорила об этом, — запинаясь, сказала она.

— Ну разумеется, нет, моя дорогая. Семейные правила гласят, что она не обязана этого делать, а поскольку у вас нет батюшки, то это не дает возможности изучить столь необходимые для вас правила поведения. Должным образом и, возможно, с помощью вашего... э-э... сопровождающего, господина Мориса, вы изучите то, что юные леди вашего возраста уже прошли во время подобных испытаний на послушание. Может быть, Морис, ты введешь ее в курс дела с тем, чтобы она успокоилась и уверилась, что в ее случае не будет сделано никаких исключений? Сделаешь это? Спасибо, дорогой друг. А теперь, моя дорогая, вам пора раздеться, — сказал я.

Как же открылся от удивления ее хорошенький ротик! Она хотела было отступить назад, но ее удержала рука Мориса, который взялся разъяснять ей, что она может оставить на себе чулки и нижнюю юбку, но ничего более, ибо непременным требованием к испытанию является ее физическое освидетельствование.

Ее черты окрасил сильный румянец. Ее пальцы нервно сплелись, и она обратила на меня просящий взгляд.

— Я хочу... я хочу к маме, — невразумительно произнесла она.

— Ваша дражайшая матушка полностью осведомлена об этом деле. Если все пойдет естественным образом, все это займет не более получаса вашего времени, моя дорогая. Если же вы будете упорствовать в своем неподчинении, то я боюсь, что ваше пребывание здесь может затянуться. Все эти джентльмены — весьма занятые люди, разве они не причинили себе неудобства, оторвавшись от своих дел, чтобы позаботиться о вас? Давайте же, снимайте свое платье и панталоны.

— Но, но, но... — начала заикаться Эми, чьи щеки залились густым румянцем.

Здесь я поднялся и посмотрел на нее сверху вниз своим, как любит выражаться Морис, «магистерским взглядом».

— Если вы не сделаете этого, моя дорогая, мы сочтем необходимым раздеть вас самостоятельно. Вы желаете этого?

— О нет! — торопливо ответила она. Морис тут же освободил свою руку, которой он обхватывал ее за талию, и велел ей повернуться к нам спиной и подойти к кушетке, где она должна была представить себя нам. Ах, какие она делала нерешительные, семенящие шаги! Она вся была залита густым румянцем, вплоть до шеи. Развернувшись к нам своим тылом, она дрожащими пальцами начала расстегивать на себе пуговицы. В комнате воцарилась тишина. Видеть такое впервые само по себе является изысканным зрелищем. Осторожно, дюйм за дюймом, показывались ее ноги в белых чулках — сначала ее стройные, утонченной формы, икры, затем сладкие углубления под коленками, а затем, — о, небеса! — девичьи округлости ее бедер цвета слоновой кости, которые нетронутой чистоты колоннами возвышались над чулками и подвязками.

Медленно, — ох, как же медленно, — ее платье подалось с плеч и упало смятой кучей на пол. Нижней юбки, наличие которой предполагал Морис, не оказалось, вместо нее она носила красивый корсаж, как я успел углядеть, со шнуровкой спереди, сорочку, и белые панталончики с расклешенными оборками на ногах, оставлявшими манящий зазор между собой и подвязками.

Как во всех предыдущих случаях сексапильного дамского разоблачения, испытанных нами, с ее стороны послышался тихий и дрожащий шепот, означавший, что она «не может». Морис, придав своему голосу немного строгости, немедленно заявил, что она должна это сделать.

— Сними свои панталончики и сорочку. Покажи джентльменам свою попку, девочка! — продолжал он.

Эми еще раз что-то нечленораздельно промычала, но потом без лишних слов Морис шагнул к ней и крепко шлепнул ее по ягодицам, вызвав у нее глупый вскрик.

— Разоблачайся, Эми! — прикрикнул он.

Ах, с какой жадностью наши глаза следовали за каждым ее движением — медленное сползание наиболее интимной части ее туалета вдруг обнаружило упоительно глубокое ущелье ее задка, ставшего для нас действительно «дерзким», чьи половинки были приятной округлости и с симпатичной ямочкой на левой ягодице. Оба полумесяца резко изгибались, образуя крошечные складочки у вершин ее бедер. Я всегда считал эти маленькие «штришки» знаком особого внимания Природы, лишь подтверждающим шедевр ее творения — женское тело, что в случае с Эми явилось абсолютной правдой.

Ее ноги приподнялись одна за другой, чтобы освободиться от туфель и тяжести опавших панталон, позволив нам тем самым разглядеть упоительное гнездышко под ее полушариями.

Ее тихие тревожные всхлипывания от того, что ей пришлось открыть себя нашему взору, были проигнорированы. Морис встал рядом, чтобы снова дать ей ободряющий шлепок, но она, печально сгорбив плечи, приспустила сорочку и дала ей возможность упасть и занять свое место на ее сброшенных панталонах и платье. Теперь на ней остался только корсаж. Повинуясь шепоту Мориса, она дрожащими руками развязала спереди шнуровку и распустила боковины.

— А теперь нагнись вперед, Эми, и обопрись ладонями на подушки кушетки, — скомандовал Морис, сопроводив свое распоряжение шлепком по ее обнаженной попочке — что, хотя и вызвало с ее стороны недовольный всхлип, было немедленно исполнено.

Мы, все трое заседавших за столом, поднялись. На правах пред­седателя, я имел честь первым подойти к ней и извлечь из-под сюртука ремень, который до сих пор верно служил мне в деле обращения молодых леди на должный путь в жизни. Эми, ничего не подозревающая о том, что последует в дальнейшем, оста­валась тихой, насколько ей позволяла скромность, и лишь отставила к нам свою попку.

Я приблизился к ней и взмахнул своим кожаным приспособлением, проверив его готовность. Бросив на меня быстрый взгляд из-под руки и заметив ремень, Эми издала отчаянный писк — и могла бы распрямиться, если бы рука Мориса, все время остававшегося по левую сторону от девушки, не легла ей на шею, вернув ее в исходное положение.

— А сейчас, Эми, веди себя тихо. Ты получишь свой первый урок послушания юных женщин мужчинам, — произнес он, в то время, как я, примерившись для первого удара, с треском опустил ремень на ее пухлые ягодицы, вызвав удивленное «ах!», доказывавшее то, что до сих пор она не имела случая подвергнуться подобному испытанию.

Условия таковы, что каждый член нашего клуба рукополагает молодую кандидатку в наш кружок по меньшей мере тремя ударами, впрочем, иногда кто-то из наших товарищей может забыться. Если девушка ока­зывается трудной, она получает гораздо больше ударов. Один из нас может сделать шесть ударов, а другой — еще больше, но как правило, дюжины ударов хватает для того, чтобы в достаточной степени разогреть задок девушки для иных «ударов», которые вскоре должны последовать.

Эми, к моему великому сожалению, оказалась весьма трудной барышней. Ее бедра задергались от третьего или четвертого ударов, создавших пурпурный ореол на бархатных и упругих ягодицах. Ее мольбы о пощаде зазвучали весьма преждевременно, однако ее рыдания оказались самыми призывными, поскольку если дисциплина и необходима, то посвящаемая леди должна обязательно получить жгучий урок.

Не сомневаюсь, что Эми его вполне получила. В общем, от нас всех ей досталось порядка восемнадцати трескучих ударов тяжелым ремнем, которые подготовили ее розовый задок к последующему посвящению. В ответ на все ее крики, плач, просьбы и визг никто из нас не проронил звука. Таков наш мужской, и на мой взгляд, правильный обычай, — во время него нет никакого обмена грубостями, ибо это было бы, в любом случае, совершенно не по-джентльменски. Было вполне достаточно того, что каждый из нас к концу подготовительной процедуры оказался хорошо поднятым и окрепнувшим в той части своей персоны, которая должна была завершить второй этап образования Эми.

Короче говоря, я первым нацелился своим членом между чудных и жарко пылающих ягодиц девушки, сразу же после того, как Морис ловко смазал мазью, которую он взял из малень­кого горшочка, ее сморщенное отверстие, продолжая своей свободной рукой плотно прижимать ее за шею.

Ах, какой крик сорвался с ее красивых губ, когда мой орган осуществил свой повелительный вход!

— Нет, нет, нет!!! — раздался ее умоляющий крик. Она попыталась, как и в начале порки, втянуть под себя бедра, но я крепко обхватил ее за талию и медленно, но твердо вошел в нее всем своим членом. Клянусь Юпитером, она оказалась достаточно тугой и громко кричала все время, пока я не присунул ей весь свой инструмент так, что ее ягодицы полностью не уперлись в мой живот.

— Вы… вы… вытащите его! — стонала она, хотя смазка, нанесенная вокруг ее заднего прохода, значительно облегчила первоначальное вторжение моего члена в ее прекрасную молодую попку.

— Ооохоооох!.. — всхлипывала она, но никто из нас не дал себя обмануть этими девичьими завываниями, которые, разумеется, в скором времени сменятся более приятными звуками. Здесь мой член принялся за свою работу, хотя, учитывая ее девственность, я приступил к выполнению задания медленными, долгими и глубокими движениями, которые заставили ее клокочущие стоны казаться бесконечным. Ее бедра извивались достаточно энергично, но без всякой пользы, тишину нарушали лишь ее все более приглушенные рыдания, иногда дополнявшиеся моим собственным тяжелым дыханием или нетерпеливыми движениями моих сотоварищей, переминавшимися с ноги на ногу в ожидании того момента, когда они смогут так же по-королевски вознаградить ее, как и я.

Какой электрический разряд, какие божественные ощущения я испытал, когда, наконец, пролил в ее тесный проход свою густую сперму! У меня помутнело в глазах, и я еще крепче сжал и еще больше натянул на себя себе пылающий шар ее попки, высвобождая в него из своих чресел все свои соки.

— Уууууууоооооооох! — раздался ее ожидаемый крик, когда она, наконец, ощутила, что ее наполняют мужским семенем. Приняв мой поток, она весьма многообещающе потерлась об меня своими ягодицами — но неясно, было ли это сделано в знак протеста или в знак желания. Это редко когда можно понять при инициации девушки. Конечно, я достаточно хорошо ее подготовил для Хокинса, который незамедлительно занял мое место, и точно так же вошел в нее сзади, но уже с бóльшей легкостью, хотя и не без тревожных криков с ее стороны, поскольку она полагала, что «поругание» уже закончилось.

Хокинс тоже хорошо накачал ее, и это заняло у него столько же времени, сколько и у меня, после чего очередь освободиться от своих сперматических сокровищ пришла к Мэдисону-Брауну, который, по слухам, по-прежнему выдает подобные «прощальные салюты» двум своим замужним дочерям, когда они его навещают. Фраза: «Хорошо наполненные попки никогда не отворачиваются от мужского члена» — всегда была его девизом.

После того, как его опустошенное мужское достоинство вышло из юной леди, ее первый опыт в схватке Венеры на время подошел к концу, что вполне согласовывалось с ее всхлипывающими пожеланиями. Морис дал ей опуститься на кушетку, на которую она легла животом, отбросив скромность, и не шевелилась, если не считать страстного подрагивания дерзких половинок ее хорошо наполненной попки.

После этого мы втроем, выполнив свой долг перед ней, тихо удалились. По какой-то своей причине, известной лишь ему, Морис не стал лезть своей «кочергой» в ее «очаг», чтобы разжечь в нем огонь. Он искусен в подобных вещах, и я уверен, что он хотел, чтобы в тот момент его считали не как злодея пьесы, а скорее как помощника, наблюдателя, как учителя во всех отношениях и того, кто принесет ей бóльшую пользу в дальнейшем. В ее глазах он был не сообщником, не громилой, а арбитром. Так пусть же все мы извлечем из этого урок!

Из дневника Мориса

— Что они со мной сотворили?! — это был первый стон Эми по отбытии моих ученых сотоварищей.

Я проникновенно вздохнул и, пока она дрожала, нежно погладил шелковистую поверхность ее попки. Я ответил, что начался процесс ее обучения как юной леди. В ответ она проскулила, что все скажет маме.

Я снова повторил, что с ее стороны это было бы исключительной несдержанностью, и что ее мама была бы крайне возмущена всеми теми бесстыдными деталями, которые сопровождали ее посвящение в первый обряд Венеры. В таких случаях от юных леди ожидают скромного молчания, и ей точно ни к чему привлекать к себе излишнее внимание. Твоя мама, — продолжил я, — знает о том, что происходит, и приняла это как должное… Ну и так далее, и тому подобное…

Как я и ожидал, поток моей утешительной речи был прерван бесчисленными всхлипываниями, но никаких возражений не последовало, после чего я начал нахваливать ее в совершенно неожиданной для нее манере, сказав, что она держалась замечательно, и это было по достоинству оценено всеми джентльменами, озабоченными ее «воспитанием». Потом я приподнял ее и усадил рядом с собой, продолжая все в том же духе и лаская ее груди, сосочки которых еще были твердыми, обнаруживая то удовольствие, в котором она не призналась бы ни за что на свете. Я взвесил в своих ладонях эти небесные плоды и заявил, что чудеснее их я ничего на свете не видел.

— Меня заставили предаться пороку, — воскликнула она, на что я ответил, что ничего подобного, и вскоре она встретит многих других девушек, прошедших подобные испытания, а теперь стремящихся повторить их со всей готовностью.

— Не знаю, — пробормотала она, однако тон ее уже был более умиротворенным. Потом тихо добавила: — Моя попа болит.

На это я заметил, — отбросив иной, потаенный, смысл ее слов, — что впоследствии, если она проявит должное послушание, вовсе не обязательно будет прикладывать к ее попке ремень. Услышав мой резковатый тон, она не нашлась, что ответить, и сказала, что хочет домой.

— Ты хочешь пойти назад много миль и, может быть, стать жертвой бродяг, или я могу взять тебя с собой? — задал я вопрос, который поверг ее в некоторое смятение.

— О, отвезите меня! — воскликнула она, вскочив и полуобернувшись ко мне спиной.

— Тогда тебе нужно попросить так, как приличествует хорошо воспитанной юной леди. Встань лицом ко мне, — приказал я.

Ее следующее движение оказалось таким, как я и ожидал. Повинуясь моим словам и смаргивая слезы из глаз, какие только она могла превознести, она застенчиво сложила руки впереди, прикрыв свой холмик Венеры. Потянувшись вперед, я шлепнул ее по запястьям, вызвав у нее выражение сильного смятения, заставив ее руки опасть по сторонам.

Шерстка на ее любовном холмике оказалась густой для ее возраста и выглядела как аккуратный треугольник, который был сверху настолько очерченным, что если бы она не была так наивна, можно было бы подумать, что его подстригли. Ее груди заметно выдавались вперед, и больше, чем можно было бы заподозрить по тем тесным платьям, которые она носит.

— Так-то лучше, Эми. Теперь ты можешь высказать свою просьбу.

Ее глаза следовали за моими, бегавшими вверх-вниз по ее изумительным формам.

— Пож... Пожалуйста... Вы не от... отвезете меня домой? — спросила она. Я широко расставил колени и притянул ее к себе. Растопырив пальцы, я начал проводить ими по ее любовным завиткам, на что она закусила нижнюю губу и уставилась поверх моей головы.

— Что ты спросила? — поинтересовался я. Она подалась чуть назад, и от этого ее бедра чуть разошлись. Я еще больше развел их, поглаживая их теплые, шелковистые внутренности тем молчаливым жестом, который удерживал их по отдельности. Очень медленно я завел ладонь под ее гнездышко и, согнув указательный палец, провел им между влажных и дерзких губок, отыскивая ее дрожащий бутон. Ее животик немедленно напрягся, но потом ослабел, тогда как я продолжал свои дразнящие круговые движения. Она прикрыла глаза и начала слегка покачиваться.

— Я хо... хочу... что... чтобы вы... отве... отвезли... ме... меня до... домой, — выдавила она, наконец, из себя дрожащим голосом. Воздух с легким свистом вышел из ее ноздрей, пока я все это время продолжал дразнить ее сладкую точку.

— Сию секунду, Эми... да, сию же секунду.

— Чтооо... чтоооооо... оооохххх... — послышался ее невразумительный стон. Ее коленки подогнулись, она не знала, куда деть руки. Ее бедра против воли заработали вперед-назад.

— Ну давай же, давай, Эми... Прямо сейчас..., — нежно просил я. Я обнял ее свободной рукой, поглаживая ее тугие ягодицы и проникая в ее липкую заднюю дырочку. Ее рот широко раскрылся, ресницы трепетали, а глаза закатились, демонстрируя только жемчужные белки.

— Мер... мер... мер... мер... ! — начала она подвывать, и вслед за этим оросила мельчайшими, но обильными брызгами мою манящую руку. Крошечные капельки дождем посыпались мне на ладонь, ее колени подогнулись, и я притянул ее еще ближе к себе и усадил на свое левое бедро, заставив верхнюю часть ее податливого тела откинуться назад. Левой рукой я удерживал ее за плечи. Ее губы раскрылись навстречу моим, но последовало еще одно блуждание кончика моего пальца по ее сладкому бутончику, и она кончила снова.

— Дай мне свой язык, Эми — выдохнул я ей в рот, хорошо понимая, насколько она заблудилась в животном жаре своего вожделения. В том, что последовало далее, ее женское начало полностью одержало в ней вверх. Наши поцелуи, поединок наших языков, были дичайшими, а потом она упала, будто в обморок, пока я покрывал поцелуями ее сосочки и ласкал своей ладонью мягкие набухшие губки ее пещерки и подрагивающий животик.

Однако я, все же, не счел должным проявлять свою неж¬ность далее, ведь она все еще обучается. Как только мы забрались в коляску и тронулись в обратный путь, я снова напомнил ей об этом, очень спокойно переспросив, понимает ли она это. И прежде, чем она успела мне ответить, я известил ее, что, по крайней мере, еще несколько недель она будет находиться под надлежащим присмотром, после чего ей будет разрешено самой выбирать себе любовников. Последняя фраза ей, кажется, пон¬равилась, — маленькая, миленькая улыбка промелькнула на ее губах, хотя в целом она выражала само смирение. После этого я уже не возвращался к подобным вопросам, ибо был уверен в ее поведении так же, как и в ее будущем послушании.