Барин только что проснулся, а верный камердинер его отца Трифон уже застыл вопросительным знаком у изголовья.

— Тебе чего? – спросил барин и потянулся. Болело все тело.

— Как доехали, ваше... э-э-э-э?

— Зови меня Василий Львович.

— Как доехали, Василий Львович?

— Так себе. Весна, а снегу навалило... Пришлось карету, в коей выехал из Петербурга, бросить, купить в деревне розвальни об одну лошадь, а в санях соломы мало, всю спину отбил и яйца растрёс.

— Прикажете одеваться, или завтрак в постелю подать?

— Одеваться, умываться и завтракать в столовой! Подай халат, белье свежее и штаны какие-нибудь.

— А на завтрак что подать прикажете?

— А что мой батюшка покойный употреблял, то и подавай! Да шевелись, любезный!

Пока Трифон бегал за одеждой, барин скинул ночную рубаху и, сидя на краю постели, задумчиво перебирал свое внушительное мужское достоинство – волосатые яйца, каждое с увесистый мужской кулак, и член длиною до середины бедра. Интересно, подумал Васенька, говорят, что мужчины растут до двадцати пяти, и эта штука тоже? Впрочем, и так хорошо. Васенька с удовольствием вспомнил свою последнюю знакомицу, холеную сорокадвухлетнюю княгиню Юшину, истосковавшуюся по мужчинам в браке с престарелым мужем, и член дернулся, наливаясь кровью. И мамочка была хороша, и дочка ее, Как они смотрели на его стоявший член, с каким обожанием!

Когда Трифон вошел в спальню, освещенную ярким весенним солнцем, барин бурно кончал, изгибаясь и заливая потоками жирной спермы крашеные половицы. А он, как Лев Кириллович покойный, любвеобилен, подумал камердинер.

— Ты... где... ходишь? – отдуваясь, с трудом сказал Васенька.

Член опадал, выдавливая на пол последние капли.

— Так это... Одёжу подбирали с ключницей, все новое хотели, неношеное...

— Давай! И полотенце! А, впрочем, таз прикажи и воды. Хуй помою!

— Нюшка! Воды барину, умываться! – крикнул Трифон.

В спальню быстрыми шагами вошла красивая последней женской красотой тридцатипятилетняя ключница Анна в красном сарафане. При каждом шаге ее телеса колыхались, как бурные воды, а огромные груди грозились побегом из-под выреза белой льняной кофточки. Она несла фарфоровый кувшин с теплой водой, а на сгибе руки – чистые полотенца. Вслед за ней спешила молодая девушка с пустым тазом, нарядно одетая и лицом похожая на Анну. Увидев голого барина, она замерла и густо покраснела. Васенька встал и демонстративно оттянул с вялого члена крайнюю плоть, обнажив фиолетовую головку размером с очень крупную сливу.

Лей! – приказал он Анне.

Она лила воду из кувшина, нимало не смущаясь, а барин нарочито медленно полоскался в струе, то оттягивая крайнюю плоть, то надвигая ее обратно. Наконец он помыл член и велел девушке взять полотенце и насухо протереть своего «коня». Та робко, дрожащими руками обсушила барский член и покраснела еще больше.

— Как звать?

— Лукерья... Луша.

— Хороша Луша!

— Дочка моя, – промолвила Анна.

— А я так и понял. Похожа! Обе и ты, Трифон, после завтрака покажете мне дом. А снег сойдет, посмотрим все поместье.

После завтрака барин решил осмотреть дом, который был одноэтажным, но большим, с множеством комнат. Подавляющее большинство из них были нежилыми и не топились. Но одна комната привлекла внимание Васеньки. Она была заперта, но на двери красовалась большая картина, изображавшая коня с восставшим членом.

— Это что?

Камердинер крякнул.

— Это конюшня – комната для наказаний. Там стоят две «кобылы», к ним привязывают провинившихся и порют.

— А две-то «кобылы» зачем? Впрочем, войдем!

Дородная Анна загремела ключами, подбирая нужный ключ. Наконец она нашла его, распахнула дверь и первой вошла в полутемный тамбур, вдоль стен которого стояли длинные лавки. Трифон пояснил:

— Здесь наказуемых раздевали, и раздевались сами конюхи.

— А это-то зачем?

— Чтобы было удобнее. Давайте разденемся, потому что старый барин запрещал входить в конюшню в одежде кому бы то ни было.

Они прошли в тамбур и принялись снимать одежду и складывать ее на лавки. Только Луша осталась стоять у входа, стыдливо закрыв лицо руками. Но в тамбур вошли два дюжих молодца и мигом исправили ситуацию, быстро сорвав с нее одежду.

— А вот и конюхи! – сказал Трифон. – Это Иван и Петр.

Конюхи поклонились барину и тоже молча, разделись:

— Как прикажете наказать Лукерью за неповиновение?

— За такое? Две-три палки, – ответил за барина Трифон.

И словно извиняясь за торопливость, добавил:

— Так старый барин бы сделал...

Анна упала перед Васенькой на колени, колыхнувшись всем телом, и оказалась лицом на одном уровне с его оживающим членом.

— Помилосердствуйте, – прошептала Анна. – Она же девушка. Она не выдержит три палки, кровью изойдет. Лучше меня!

Васенька кивнул, мол, давай. Он только сейчас понял, что значат «три палки» в данном случае и был не против. Молчаливые конюхи с подъятыми членами стали деловито готовить «кобылу» к работе, привязывать веревки и укладывать ключницу на широкую доску. Сначала они уложили ее ничком, но барин недовольно покачал головой, он хотел видеть ее целиком – со всеми волосами, сиськами и письками. Конюхи подняли Анну и положили ее навзничь, привязали руки к ножкам «кобылы», а ноги задрали высоко, к плечам и тоже привязали.

— Вот так лучше! – пробормотал барин, подходя ближе.

Левой рукой он будоражил восставший член, а правой – жадно трогал ее огромные груди, свисавшие с двух сторон «кобылы», длинные, с полмизинца, соски, гладил круглый живот и выпуклый волосатый лобок, поросший темными кудрями. Маленький столбик клитора вылез из-под капюшона и призывно покраснел, наливаясь. Анна застонала, но барин вдруг отступил в сторону, и схватил за волосы Лушу.

— Иди, соси мать! Она за тебя на муку сладкую пошла!

Лушка замотала головой, прикрывая руками грудки и срам.

— Она не хочет! – заорал барин на Лушу. – Тогда еще две палки!

Трифон нагнулся к уху барина и прошептал:

— Мы можем обоим дать похотного зелья. Нюшка станет более податливой, а девка загорится вся!

Барин повернулся к Трифону:

— Дай обоим!

Трифон неведомо откуда достал флакон зеленого стекла, влил несколько капель в рот Анне, а барин запрокинул Луше голову и зажал нос. Девушка, задыхаясь, приоткрыла алые губы, и Трифон ловко влил пару капель в рот и ей.

Барин оставил на время Лушу и снова занялся Анной. Он продолжал поглаживать ее тело, распростертое на «кобыле», а своим подъятым членом начал водить по ее гениталиям, прикасаясь то к набухшему похотнику, то к малым губам, то к входу во влагалище. Наконец зелье подействовало, и Анна, покраснев всем телом, закричала, закатив глаза:

— Не мучьте меня! Дайте, дайте кончить!

Барин удовлетворенно улыбнулся и, схватив Лушу, толкнул ее к матери.

— Привяжите девку так, чтобы ее рот соприкасался с Нюркиным похотником!

Что и было немедленно исполнено ловкими конюхами.

— А ты, Лушка, будешь лизать!

Зелье подействовало и на Лушу. Она вытаращила глаза и начала исступленно лизать промежность своей матери, заменяя умелость одержимостью. Наконец из красного и мокрого влагалища Анны вырвалась упругая струйка слизи, и она пронзительно закричала, пытаясь изогнуться, но веревки не дали ей этого сделать, врезаясь в тело.

— Так! – удовлетворенно заметил барин. – Палка первая! Продолжим?

К вечеру все «палки» кончились. Анна с влагалищем, залитым спермой обоих конюхов, Трифона и барина, блаженно ворочалась на дерюжке, снятая с «кобылы», и потерянно улыбалась, а ее дочь, истерзав свои нежные соски и губки, прильнула к теплому материнскому боку. Барин, идя по коридору в распахнутом халате, думал: «Интересно девки пляшут по четыре палки в ряд. Или подряд»...

...После вечернего чая барин заскучал. Сначала хотел просто подрочить, но потом передумал (ибо потянуло на свеженькое) и позвонил в колокольчик. Появился верный Трифон.

— Что изволите?

— Позови-ка Лукерью.

— Сей момент!

Неслышно ступая босыми ногами, появилась Луша с подсвечником в чуке в руке. Свеча трещала, а огонек качался от движения воздуха.

Васенька отодвинулся от края постели.

— Присядь-ка. Не спишь?

Луша села.

— Я читала.

— Вот как? Ты читать умеешь?

— Да. Старый барин научил.

— А что читала?

— «Ледяной дом» Лажечникова.

— Нравится?

— Очень. Жалко их...

Две свечи: у изголовья барина и в руках у Луши – бросали на стены комнаты странные двойные тени.

— Кого?

— Мариорицу и Волынского.

— А...

Лушина свеча освещала ее лицо в выгодном ракурсе, делая его еще привлекательнее.

— А тебе меня не жаль?

— Жаль. Мне Вас жаль.

— Вот как... А почему?

— Вы такой молодой, а ни жены, ни деток нету...

— А ты пошла бы за такого, как я?

— Пошла бы, да только что пустое говорить, Вы – барин, а я – не вольна в своем выборе.

— А давай помечтаем.

— Давайте.

— Допустим, у нас была свадьба, с венчанием, гостями, застольем. Настал вечер, такой как сейчас, гости разъехались, а мы остались одни. Ты, наверное, знаешь, что делают молодые в первую ночь?

— Муж лишает девушку невинности.

— А что такое невинность?

— Это туда... это там... Ой, я... мне... неловко об этом говорить...

— Вот как? А ты до сих пор еще девушка?

— Да...

— Тогда залезай под одеяло, мы сейчас это исправим.

— Ой, нет, барин!

Луша резко вскочила, выронила подсвечник, свеча покатилась и погасла.

— Давай сама. Я ведь могу позвать Трифона, он тебя уложит и даст зелья.

Но я хочу, чтобы ты была в своем разуме. Понимаешь?

— Нет...

Барин разозлился.

— Трифон!

Бесшумной тенью явился камердинер.

— Сними с нее все и поставь у постели раком. Справишься?

— А как же, барин! На том стоим!

Трифон толкнул девушку, поставив ей ногу. Она качнулась и упала грудью на кровать, а Трифон сел ей на спину. - Так?

— Почти.

Барин медленно встал, достал из трюмо ножницы и не спеша разрезал Лушину рубашку снизу доверху. Открылись стройные ноги и округлая задница.

— Красота! – промолвил Васенька, снимая халат. Его мощный член уже давно напряженно стоял, а на его конце повисла сверкающая капля.

— Что тут у нас? – молвил барин, поднося свечу к лушиной промежности, покрытой рыжими кудрявыми волосами. Девушка засучила ногами, пытаясь вырваться, но Трифон, крикнув «стоять, Зорька!», похлопал Лушу по голой заднице и уселся плотнее. Девушка замерла, почуяв неизбежное.

— Как думаешь, мне взять ее сразу или вводить член медленно?

— Я бы сделал не спеша, больно девка хороша!

— Да ты поэт, Трифон!

Тот засмеялся.

— Есть немного!

Барин встал поудобнее и, приблизив член, подвигал головкой по волосам промежности.

— Ах! – глухо сказала Луша из-под Трифона.

— Так. Теперь внутрь!

Было трудно бороться с желанием овладеть этой девушкой, просто и грубо задвинув ей член, но барин овладел собой, медленно погружая кол в девственную щелку. Войдя на полголовки, член уперся в преграду в виде плевы, и Луша, дернувшись, закричала. Васенька тут же вынул член и внимательно осмотрел его в неверном свете свечи. Крови не было. Тогда барин вставил девушке палец, который еле вошел в теснину. Девушка замолкла и затаила дыхание. Луша обладала плевой с крохотной дырочкой. Надо растягивать, решил барин.

— Трифон, слезай с девки и пойди, собери дворню, мужиков десять. Да пусть разденутся в прихожей. И тонкую веревку прихвати.

Трифон ловко соскочил с кровати и отправился за мужиками, а барин перевернул на спину замеревшую деву.

— Что, больно тебе было?

Она отрицательно покачала головой.

— Немного. Что вы хотите со мной сделать?

— Хочу помочь. Представь себе, что ты вышла замуж, и твой муж воткнет тебе громадный член. Боль будет адская, нестерпимая. Ты этого хочешь?

— Нет.

— И я не хочу. Сейчас придут мужики, я их обмеряю и поставлю в очередь по размеру членов, и они растянут тебя помаленьку.

— Все сразу?!!!

Глаза девушки в ужасе округлились.

— Нет! – засмеялся барин. – По одному в ночь.

Пришел Трифон, ведя за собой вереницу голых мужиков с подъятыми членами.

— Трифон, ты что, им зелья дал?

— Нет, конечно! – нагло усмехнулся Трифон. – Я рассказал, что они будут иметь девственницу.

— Построй их по длине и толщине членов справа налево. Понял?

Трифон кивнул:

— Невелика задача. Я могу участвовать?

— Конечно. Начинай.

Трифон долго расставлял мужиков по размерам их дубинок, а когда он закончил, Васенька подивился разнообразию половых органов. Тут были и толстые, с три пальца, и потоньше, с два, и прямые, как копье, и гнутые, и кривые, но больше всего барину понравился юноша, почти мальчик, которого Трифон поставил номером первым.

— Как зовут, сынок? – спросил барин, ухватив юношу за длинный и тонкий, с палец, член и вытащив его из строя.

— Иван, – просто ответил юноша, кудрявый и светлый, как Аполлон, с ясными голубыми глазами.

— Так, Иван, скажи, как понимаешь свою задачу?

— Распечатать девушку.

— Не совсем так. Ты должен войти в нее аккуратно, без боли, подвигать там, но не кончить в нее. Понял?

— Невозможно, барин, – ответил Иван, подергивая членом. – Кажется, я готов кончить прямо сей секунд.

— Ну, это поправимо! – засмеялся барин. – Трифон, возьми шпагат и перевяжи ему яйца и член, да покрепче.

Трифон повиновался, и вскоре половые органы парня были накрепко связаны тонкой веревкой. Тонкий член налился венозной кровью, восстал еще более, и барин велел юноше ввести его во влагалище Луши. Во избежание резких движений Васенька придерживал постанывавшего Ваню за плечи.

— Ну, как? Входит?

— Очень плотно!

— Так, вынимай! А ты, Трифон, возьми «деревянного» масла.

Барин протянул руку.

— Лей на ладонь!

Медленными движениями Васенька смазал перевязанный член юноши, поглядывая на его лицо с закатившимися от удовольствия глазами.

— Теперь вводи! Скажи, когда кончишь, понял?

Ваня кивнул. Он очень медленно вдвинул член в разверстое влагалище Луши и, крякнув, протолкнул его внутрь.

— Все, вошел, – доложил он. – Можно подвигать?

— Медленно.

Юноша начал движения внутри Луши, но вскоре закричал:

— Ах, ох, кончаю!

Барин схватил его за плечи и оторвал от девушки. Член юноши ритмично дергался, но спермы не было. Расчет барина оправдался. Ваня кончил внутрь себя. Поток молофьи раздвинул сфинктеры и устремился в мочевой пузырь.

— Так, Трифон! Уведи всех отсюда, и выдай мужикам по рюмке водки.

Спальня опустела. Барин улегся в постель и накрылся одеялом. Полежал несколько минут, но сон не шел, и Васенька принялся думать о приятном. Первым детским впечатлением для барчука были две низенькие собаки-дворняжки, намертво сцепившиеся в «замке» и стоявшие в позе «тяни-толкай». Окружившие их ребятишки тянули собак за уши, кидали в них камнями и палками, но собаки отчаянно визжали и не «расцеплялись», пока кто-то из взрослых не окатил их холодной водой. Кобель поскакал прочь, волоча по земле еще не совсем опавший член. Потом Васенька вспомнил развлечения своего отца, когда тот брал его, в свои походы по окрестностям. Особенно Васеньке запомнилась ночь накануне Ивана Купалы, когда парни и девки жгли костры, искали цветы папоротника и купались нагишом. Баре, конечно, в этих обрядах не участвовали, но наблюдали с удовольствием. Именно тогда Васенькин петушок впервые встал, и он дрочил его как большой, в кулаке, и даже обмочил ладонь. Зрелище было впечатляющим. Толпа молодых крестьян прыгала голыми через костер, их члены и яйца прыгали, а тяжелые налитые груди тряслись и прыгали тоже, я потом парни и девки яростно совокуплялись на примятой траве и шли купаться. Луна светила вовсю, и Васенька ясно видел этот разгул плоти. Особенно запомнился молодой паренек, который опрокинул девушку на спину, задрал ее ноги повыше и пронзал ее членом сверху вниз, приседая. «Стоит? – тогда спросил отец, - Тогда делай как я». Тятенька приспустил панталоны и обнажил могучий член.

— Надо забрать его в кулак и обнажить головку, потом закрыть головку и тогда – хлоп-хлоп!

И, яростно ощеряясь, старый барин задвигал кулаком. Но это продолжалось недолго, так как одна из девиц прибежала в кусты, где скрывались наблюдатели, и присела помочиться. Радостно зажурчала струйка, она привстала, и тут тятенька напал на нее, обхватив сзади. Девушка не сопротивлялась, наоборот, она приподняла пышный зад, чтобы Льву Кирилловичу было удобней войти в нее. Барин с хлюпаньем воткнул член и задвигался, похрюкивая и повизгивая, как кабан при случке. Тут-то Васенька и кончил первый раз в жизни, испытав все прелести оргазма.

Промелькнули два года, и к Васеньке пришли регулярные поллюции. Причем такие обильные, что на ночь ему готовили две постели: в одну под утро он извергал семя, а в другой – досыпал. Тут-то и пригодился ему опыт, полученный в летнем лесу. Васенька уединялся в каком-нибудь чулане, доставал страждущего дружка и предавался удовольствию, поливая мешки с мукой спермой. И быть бы ему заядлым онанистом, если бы не дворовая девушка Аксинья, или Ксюша, как ласково называл ее отец. Он-то и «приставил» девушку к Васеньке, появившись в барчуковой спальне потным и тяжело дышащим в плотной связке паровоз-вагон. То есть впереди семенила Ксюша, а сзади к ней пристроился Кирилл Львович, представлявший вместе с ней чудесного кентавра.

— Вот, – сказал барин, со вздохом вынимая член из девушки. – Тебе подарок. Владей!

Тут Васенька обмишурился. Увидев обнаженную девушку пышных форм, да еще в такой пикантной позе, он бурно кончил прямо на нее и барина. Тот утерся и подмигнул наследнику, а девушка немедленно приступила к своим обязанностям, то есть захватила барчуков обмякший член в руку и заставила Васеньку кончить еще раз, продолжительно и бурно. «Ну, я пошел, - сказал отец и, крякнув, забрызгал Ксюшину спину своей кончей. С тех пор и вплоть до отъезда в Корпус Васенька «сбавлял напор» в своем юношеском организме, мужественно борясь с утренним стояком с помощью Аксиньи.

Кадетский корпус встретил Васеньку настороженно. Он присматривался к барчуку, будущий офицер присматривался к кадетам. Василий Львович отметил для себя две крайности. На одной стоял грузинский князь Георгий, который отзывался на прозвище Гога, А на другой – тихий, устремленный внутрь себя Леонид, а, попросту, Лёня, или Лена. Почему Лена? Васенька узнал об этом в бане, куда ходили все кадеты. Гога был высоким стройным гибким юношей с богатой порослью черных кудрявых волос по всему телу, а особенно, возле длинного и тонкого члена в пять вершков длины, а Лена – рыжим, полным мальчиком без волос на теле и с коротким, в пол пальца членом, утопающим, к тому же в жирном лобке. Гога постоянно подтрунивал над Леной, говоря, например такое:

— Сегодня в бане не женский день!

Или:

— Не нагибайся низко, Лена!

В конце концов Леня взял металлическую шайку и, молча, ударил князя Гогу по голове. Тот выпучил глаза и уселся на пол, обильно залитого мыльной пеной. Гогу отливали холодной водой, а когда тот пришел в себя, то спросил:

— Что это было?

— Гроза. Правда, сначала гром, а потом – молния, пояснил Васенька, намекая на грохот железной шайки по черепу.

— Ленька, это ты меня ударил? – завопил Гога.

— Я, – спокойно ответил Леня. – Потому что ты – дурак. А дураков надо лечить. Хотя бы так.

— Обиделся? Зря! – завопил Гога. – Я же любя!

— Шут ты гороховый, – ответил Леня. – Иди, поцелую!

Странная парочка, подумал Васенька, намыливая голову. Поистине, от любви до ненависти – один шаг.

И все тянулось одинаково день за днем, пока в роте не появился новый старший офицер Гнобышев Валерий Леонидович. Он построил роту в полутемном коридоре, представился и предложил выбрать себе помощников из числа кадетов.

— Поскольку я не знаю из вас никого, я предлагаю вам снять панталоны и обнажить свои члены. У кого будут самый длинный и самый толстый, тех и назначу.

Строй кадетов замер в недоумении. Но делать нечего. Все кадеты в строю спустили светлые панталоны, и, оказалось, что самый длинный член был у князя Гоги, а самый толстый – у Васеньки. Но для того, чтобы это выяснить, рота добросовестно дрочила минут пять, и звук движений слился в один ритмический шум. Потом Гнобышев ухватил их за члены, как коней под узцы, вывел из строя и поставил рядом с собой.

— Вот! – обрадовано заявил старший офицер. – Ты, чернявый, возглавишь первый взвод, а ты, блондин - второй!

О чем старший офицер благополучно забыл на следующий день. И о разделении роты на взводы – тоже.

— Озабоченный какой, что ли? – спросил сам себя князь Гога.

— Или пьяница горчайший, – ответил сам себе Васенька.

И, как оказалось впоследствии, оба были правы.

Обучение в корпусе длилось и длилось, и Васенька затосковал. А тут Гога как-то вечером предложил:

— Пойдем, потолкаемся?

И показал телом и руками, как он будет толкать.

— То есть, излить семя?

— Да! Тут недавно повариха сменилась, старая забеременела, понимаешь...

Он хихикнул.

— Твоя работа?

— Не знаю... К ней многие ходили, а к новой наш Гнобель наладился.

— Новая повариха фигуристая хоть?

— О, да! Очень фигуристая!

Решили пойти вечером. Гога взял из тумбочки флакон с одеколоном и, сильно намочив чистую тряпку, сунул ее в карман.

— Это еще зачем?

— Понимаешь, эта повариха любит хорошие и сильные запахи. Кадеты говорят, сунешь ей тряпку и делай с ней что хочешь. К тому же это для нее – знак, что мы не чай пить пришли.

В коридорах корпуса было пустынно, но был велик риск наткнуться на дежурного офицера, поэтому Гога предложил:

— Пойдем по черной лестнице.

— Так она заперта!

— А у меня ключ есть!

На черной лестнице было тихо, темно и пахло мышами. Пробираясь почти наощупь, кадеты спустились на два этажа и оказались в подвале.

— Огонек видишь? – сказал Гога шепотом. – Это ее каморка.

— Тогда кричи.

— Анфиса, ты дома?

— А, мальчики! Заходите!

Открылась дверь, и темный абрис обозначил могучую, почти квадратную фигуру поварихи.

— Да уж, фигура убийственная! – подумал Васенька и вошел в каморку вслед за князем Гогой.

... Хотя повариха Анфиса из всех музыкальных инструментов скорее всего напоминала деревянную колоду с отщепом, Вася и Гога сыграли на ней в «два смычка». Да, в анатомическом смысле Анфиса была на высоте. Огромные груди, качаясь в ритме движений, свисали на трясущийся, как желе, круглый живот, который, в свою очередь, наползал на лобок, поросший жестким, как проволока, густым волосом и почти скрывал его. Она, нюхая подаренную тряпку с одеколоном и наклонясь над Васенькой, казалось, забыла, что ее одновременно пронзают два немаленьких члена: один – Васенькин в привычном для барчука невидимом хлюпающем отверстии, а другой – в заднем проходе – принадлежал Гоге.

— Ну, как девушка? – задыхаясь, спросил Гога.

— Соответствует описанию! – ответил Васенька, отворачивая голову от струйки слюны, которой орошала его лицо Анфиса. Он уже выпустил в ее лоно один фонтан спермы и теперь нетерпеливо ожидал второго оргазма. То так и не дождался, потому что в темном углу кто-то завозился, и из угла на свет выбралась девушка и встала, прикрываясь руками, посмотрела и спряталась. Барчук повалил Анфису набок на широкий топчан, покрытый лоскутным одеялом, вытащил из нее член и замер. Вместе с поварихой со стоном повалился на топчан и Гога, едва не сломав член в заднем проходе, но извернувшись, он продолжал долбить Анфису в узкое отверстие...

Было уже поздно, но Васенька никак не мог заснуть. Его занимала не дебелая повариха, а некая девушка из темного угла. Проворочавшись часа два, барчук разбудил князя Гогу. Тот еле продрал глаза.

— Тебе чего, Львович?

— В корпусе, кроме поварихи, еще женщины есть?

— Тебе этой мало, да? – засмеялся сонный Гога.

— Это дубовая колода с дуплом, а не женщина. Так еще есть?

— Насколько мне известно, нет. А что?

— Когда мы были у поварихи, мне показалось, что я видел девушку... молоденькую такую...

— Слушай, не знаю... Надо будет у Гнобеля спросить. Спи давай, утро скоро!

Перед занятиями Гога подошел к ротному, а Васенька наблюдал за ними издали. Вдруг к барчуку подошел Леня. За эти дни Васенька и Леня подружились, а Гога извинился за свое поведение.

— Что-то князь перед ротным скачет?

— Ты женщин любишь или как?

— А как же! Худеньких люблю, стройных...

Леня мечтательно закатил глаза, но в этот момент вернулся Гога.

— О, Лена! Здравствуй, дорогая!

— Что, князь, голова больше не болит? – ответил Леня. – Могу отоварить еще раз!

— Ладно, ладно! Больше не буду так шутить! А по нашему вопросу, Львович, ответ положительный! Таинственная незнакомка – поварихина дочь.

— Значит, не привиделось, – заметил Васенька. – Навестим дочурку?

— Сегодня?

— Конечно! А что откладывать? Только вот вдруг она – девственница?

— Ну и что? Перестанет! Да, Гнобель сказал, она – немая, как Герасим. В общем, Му-му.

Прозвонили на занятия, и любители наслаждений удалились в классы...

... После занятий троица уединилась за дровами.

— Ну, что? Идем сегодня после отбоя? – спросил нетерпеливый по «женской части» Гога.

— Идем! – ответил Васенька.

— А она орать не будет? – спросил осторожный Леня.

— Чудак ты, право! – хохотнул Гога. – Она же – немая!

— Не скажи. Говорить она не может, а орать...

— А у меня вот что есть! – похвастался Гога, показав друзьям пузырек из темного стекла.

— Это что?

— Капли Иноземцева. Обезболивающее. Чтобы немая не орала!

... Пока кадеты спускались по черной лестнице, князь Гога радостно потирал руки.

— Эх, станцуем! – то и дело говорил он.

— Лезгинку? – уточнял Васенька.

— И лезгинку, и кабардинку! – хохотал тот. – И овечку, и козочку! Я вообще универсальный мужчина!

Гога нес небольшой мешочек с бутылкой вина, рюмками и нехитрой закуской в виде куска сыра и нескольких кусков хлеба, а пузырек с каплями держал в кармане.

— Сколько думаешь ей капель дать? – спросил Васенька князя.

— Для легкого обезболивания – две.

— Дай пять, – сказал Леня. – Матушка такие принимала от месячных болей.

— Тогда десять, – решил князь. – Все-таки нас трое... Уговаривать девушку буду я.

— А она красивая? – вдруг спросил Леня.

— Это не важно, – пояснил барич. – Там темно.

— А у девственниц кровь долго идет? – не унимался Леня.

— Обычно недолго и не обильно, – ответил Гога. – Слушай, если боишься, иди спать. Правда, мы хотели тебя первым пустить... все, пришли! Анфиса, ты дома? Тук-тук!

Анфисы дома не было. Гога постучал, и дверь открыла девушка. В руке она держала свечу.

— Мама дома?

Девушка помотала головой, что означало – мамы нет. Тогда Гога достал из сумки кусок сыра, и девушка, широко улыбнувшись, отошла от двери и показала рукой, заходите, мол. Сластолюбцы зашли. Девушка поставила свечу на стол и одернула старенькое платье, вероятно, из чьих-то обносков. Затем князь вынул бутылку вина и четыре стаканчика: три – поменьше, и один побольше – для «дамы» и быстро налил вино в стаканы. Тот, который побольше, Гога подал девушке. Она опять помотала головой, мол, не буду. Тогда князь отпил от своего стакана и сказал:

— Пей, оно сладкое!

Девушка с сомнением покачала головой, но вино попробовала, а затем, улыбнувшись, выпила все до дна. Через несколько минут она уже спала на столе...

Князь Гога, не торопясь, обогнул стол, пошел к девушке и, схватив ее за волосы, откинул ее на стул. Затем расстегнул на ней ворот платья и запустил руку внутрь.

— Докладываю, господа! Кроме платья, на ней ничего нет. Сиськи есть, маленькие, но крепкие, как зимние яблоки. Соски твердые, как виноградины! Приступим?

— Ага, – хрипло ответил барич. – На постель потянем или на столе разложим?

— На столе. – ответил за Гогу Леня. – Чего тянуть.

Он уже скинул брюки, и его маленький пенис превратился в крепкий фаллос. Он померил его и показал Гоге расставленные большой и указательный пальцы:

— О, одна пядь. Мало?

— Во-первых, в самый раз, если ты не собираешься осеменять корову, а в девушке достанешь до матки и даже, если повезет, проникнешь внутрь нее. А во-вторых, господа, давайте разденемся. Без одежды будет намного приятнее, уверяю вас!

Гога быстро разделся и, пожирая девушку глазами, гладил левой рукой кудри на груди, а правой – оглаживал увесистые яйца.

— Ты – первый, Леонид. Приступай!

Леня медленно подошел к девушке, бесстыдно раскинувшейся на столе, и погладил ее дрожащей рукой. Он начал с грудок, спустился на живот, зарылся пальцами в кудрявый волос на лобке, но вдруг, присев, недоуменно спросил:

— А куда тут, господа? В щель?

— Экий ты нескладный, Леонид. Первый раз, небось?

— Ну, да...

— Ладно, покажу. Львович, свети, дорогой!

Князь присел рядом с Леней протянул руку к промежности девушки, а барчук взял свечу и принялся светить.

— Вот смотри.

Гога раздвинул мясистые губки, поросшие темными волосами.

— Вот основная дырка, влагалище, видишь? Вот туда. А вот эта маленькая дырочка -- это писка. А вот это клитор...

— Или похотник, – подсказал барич.

— Точно! Клитор – аналог нашего члена. Эх, надо бы тебе попробовать себя на овце, что ли. У нас все мальчишки начинают с этого. Ну-ка...

Он осторожно вставил мизинец в маленькое отверстие влагалища.

— Так и знал, господа. Она – девственница! Палец с трудом проходит. Придется чем-то мазать...

Он оглядел скромную обитель поварихи и ее дочери и, увидев иконостас в углу и горящую лампаду, обрадовался:

— Там, где лампадка, там и масло!

— Деревянное, – опять подсказал Васенька.

— Правильно!

Гога бесцеремонно пошарил за иконами и выхватил спрятанный пузырек с лампадным маслом.

— Вот оно! Мажь скорей!

— Что мазать?

— Член! Наливай масло в руку и мажь! И вводи скорее, а то и мне неверпеж!

Леонид открыл флакон с маслом, налил в ладонь несколько капель, понюхал масло и с сомнением посмотрел на товарищей по усладе.

— Больше лей! – посоветовал Гога. – Мы ей потом ведро масла купим. И на промежность полей, на пизду, то есть. Ну же!

Леонид послушался, быстрыми движениями натер свой жирно заблестевший, колообразно торчавший член, и раздвинув левой рукой волосатые губки, полил маслом и розовую дырочку. Его член хищно дернулся, раз, другой и закапал сверкающими в свете свечи каплями предэякулята.

— Горячий парень! – шепнул Гога Васеньке, державшему свечу. – Спорим, он сейчас кончит?

— Нет. Кончит, когда введет. Леонид, разбей!

Но Леонид не слышал сластолюбцев. Он подвел подергивавшийся член к умасленному влагалищу и медленно утопил приап в девственную плоть. Девушка застонала во сне.

— Что чувствуешь, Леонид? – спросил Гога. -- Как ТАМ?

— Странно. Мягко и плотно одновременно. И очень узко! Но хорошо!

— Ты подвигайся туда-сюда медленно и плавно. Еще лучше будет, слово дворянина!

Леонид зашевелился и задвигал тазом, ощущая, как по члену перемещается тугое девственное кольцо. Он задвигался быстрее, потом еще быстрее, чувствуя, как нарастает сладостное ощущение скорого апофеоза. И вот он уже втыкал член в сладкую дырочку с бешеной скоростью, нимало не заботясь о сохранности чьей-то девственности. И вот оно, пришло! Чувство блаженства освобождения, и его член впрыснул первые струи молодого молочка, и Леонид, навалясь на девушку и охватив руками ее податливое тело, кажется, чувствовал, как трепещет член внутри нее, отдавая последние капли.

Леонид вытащил обмякающий, но еще подергивающийся, член, и влагалище ответило ему глухим чмоканьем. Все!

— Все, господа! Я кончил. Кто следующий?

Гога не был привередлив. Попадись ему привлекательная дырка в заборе, поросшая мягким мхом, он бы и туда засунул длинный жилистый член, увитый сетью вен. Но наибольшее удовольствие ему доставляли безропотные козочки и овечки. Ну, и пастУшки тоже, разумеется. Одно время его интересовал вопрос, откуда в греческой мифологии появились сатиры, и он вовсю принялся экспериментировать, насилуя девственных козочек. Но поначалу у Гоги ничего не получалось. Он бегал за козами по лугу без штанов, но с торчащим членом, напоминая озабоченного сатира, а козы разбегались и издевательски блеяли из густых кустов. Старый пастух Васо, видя такие мучения юного князя, посоветовал сначала приманивать козу куском хлеба, затем привязывать выбранную «нимфу», накинув ей на рога веревочную петлю, и лишь потом приступать к осеменению, обильно смазав член каким-нибудь маслом. Васо с удовольствием наблюдал за Гогой, ощупывая свой вялый член, когда тот провел в жизнь свою идею первый раз. Коза отчаянно заблеяла, выронив недоеденный кусок хлеба, когда Гога воткнул ей под хвост свой длинный «нефритовый стержень».

— До половины только входит! – пожаловался тогда пастуху Гога.

А один раз к нему привязался маленький серый козленок, перепутавший мамину сиську с княжеским членом, когда Гога отдыхал после очередного осеменения, и стоял, прислонившись спиной к дереву в ожидании очередной эрекции. В результате сосунок был накормлен княжеской спермой, а Гога получил неслыханное удовольствие.

Гога излил свое семя с достоинством и выдумкой, половину -- во влагалище, половину -- на кудрявый лобок, чмокнул, крякнул и уселся отдыхать. Подошла очередь Васеньки. Му-му все еще лежала в наркотическом сне, и он не спешил войти в девушку, обойдя ее кругом и любуясь ее юными прелестями. Хорошая девушка, подумал барич, сладкая девушка. Он погладил ее гладкую кожу, проведя одной рукой по грудкам с торчавшими сосками, а другой - по животу и кудрявому лобку. Его член давно налился темной кровью и томной силой и хищно подергивался, готовясь к вторжению. Барич присел, и его глаза оказались напротив ее влагалища, развороченного двумя немаленькими членами и сочащегося спермой, как смазкой. Васенька томно вздохнул, встал и приставил член к входу во влагалище, но тут Гога, наблюдавший за дверью, яростно зашептал ему на ухо:

Сюда кто-то идет! Уходим, господа!

Подхватив одежду, сластолюбцы устремились к выходу из каморки, толкая друг друга:

— Господа! - заявил князь Гога после того, как любители невинных девушек вернулись в спальню. - Я, хотя князь и грузин, предлагаю вернуться, что называется, "к истокам".

— А именно? - поинтересовался Васенька, укладываясь спать. - К Му-му?

— Нет. К Му-му, думаю, через неделю. Я о лексиконе. Например, вместо того, чтобы говорить "ввести член внутрь", предлагаю говорить "выебать" :

— Вместо слова "влагалище" говорить "пизда", - взбивая подушку, добавил Леонид.

— А вместо "член" говорить "хуй"? - предложил барич.

— Вот тут возможны вариации! - засмеялся Гога. - Лично у меня - член, и довольно красивый.

Он извлек из панталон уставший за вечер член, обнажил головку и помахал им в воздухе.

— Кто там ржет? - заорал ротный дядька Гнобышев, просунув в спальню лохматую голову. - Быстро спать, а то выебу!

— Ну, вот, еще один голос за "простую" речь! - хихикнул Гога, укрываясь солдатским одеялом. - Спокойной ночи, господа!

Засыпая, барич, вспомнил, как они мчались с одеждой под мышкой вверх по лестнице, размахивая членами, как лошади - хвостами, и то, как он тяжко "кончал" на бегу, разбрызгивая семя по грязным ступенькам. "Вспомнил" об этом и его член, дернувшись под казенным одеялом...

Наутро Корпус гудел, как потревоженный улей. Гнобель, разыскивавший мать Му-му, обнаружил распятую на столе девушку и понял тревогу, но не удержался и сам изнасиловал ее в растянутое влагалище. Сделал он это крайне неаккуратно, порвав ее гимен в клочья, испугался крови и решил свалить все на неведомых "похитителей девственности" - то ли сектантов, то ли цыган, стоявших табором в поле неподалеку от Корпуса. Было назначено административное расследование, которое кончилось почти ничем. Поскольку Му-му и ее мать были из дворни одного из офицеров Корпуса графа Ухтомского, то по странному выводу следственной комиссии, виновным назначили именно его, повариху и ее дочь изгнали за разврат, а графа перевели на службу в другой, отдаленный Корпус. Все это Васенька узнал на съемной квартире у княгини Юшиной, где он проживал, не платя ни копейки, но усердно потчуя дородную княгиню и ее дочь сексуальными фантазиями. В Корпусе в то время разбушевалась какая-то кишечная хворь, и и кадетов временно распустили "по домам". Но, получив письмо о смерти тятеньки, Львович написал командиру Корпуса письмо с прошением об отчислении его из кадетов и уехал домой под благовидным предлогом:

...Неделя, отведенная Лушиному влагалищу на растяжение, прошла, и барин назначил смотрины на вечер в конюшне. Когда молчаливые конюхи ушли, Васенька остался один на один с Лушей, привязанной к "кобыле" враскорячку, то есть с выставленной на показ промежностью. Под задницу конюхи ей подложили подушку, и ее плоский лобок вздулся кудрявым холмом. Так, не совсем хорошо, подумал барин, и потребовал бритвенные принадлежности. Он нанес мыльную пену на заросли и на губках и теперь прикладывал к ним бритву так и эдак, чтобы не порезать нежную кожу. Наконец он приноровился и быстро справился с этим сложным заданием, убрав с тела Луши волосы, которые портили весь вид. Ополоснув ее гениталии водой, барин оценил свою работу, погладив девушку по холму Венеры и большим губам. Во время бритья Васенька сильно возбудился и с раздражением сорвал одежду, выпустив член на свободу, который запрыгал, как жеребенок, выпущенный их конюшни.

Всю бритвенную процедуру Луша перенесла стойко, лишь покусывая губы, и только тогда, когда барин гладил ее по лобку, застонала тонким голосом, как раненый зайчик. О, кажется, ебательная неделя не прошла для девушки даром, подумал барин, пора и мне внести свою лепту. Он сунул большие пальцы рук и максимально раздвинул ими большие губы, открывая матово блестевшие розовым малые губки, а между ними - вожделенный вход в "пещеру любви". Туда и направил свой, набухший от ожидания член. Полголовки вошло без проблем, но затем член уткнулся в гимен, изрядно растянувшийся, но представлявший серьезную преграду для большого члена Васеньки.

Он, крякнув от досады, потребовал маленький кусок сливочного масла и вдвинул его в сухое влагалище, подталкивая средним пальцем. Вот теперь хорошо, скользко, отметил Васенька, снова нацеливаясь членом в сладкую дырочку, потом нажал, и член проскочил в Лушино влагалище, как санки по льду на замерзшей реке. Девушка охнула и дернулась, но путы не дали ей двинуться, и барин овладел ею, как князь Гога козочкой-нимфой, То есть вдвинул член лишь наполовину, уперев головку в матку. "Ах, ах!" - вскрикнула Луша, и барин чуть вытащил член назад. И плотно, и скользко, и хорошо, подумал барин, начиная движения тазом. Сначала скупые, затем более частые и размашистые. Лушино влагалище изнутри напоминало толстую трубку с поперечными кольцами, и главным кольцом была девственная плева, растянутая дворней, но не порванная.

Член барина заполнял эту трубку, но не помещался целиком, и иногда его головка упиралась в матку, и тогда Луша вскрикивала, как от близкого удара молнии. Барин, чувствуя приближение восторга, прекращал движения, а иногда совсем вытаскивал член и осматривал его на следы крови, но ее не было, и Васенька возобновлял движения с удвоенной энергией. Нажав сильнее, барин надавил головкой на матку, и член, густо покрытый маслом и смазкой, проскочил в глубину. Почувствовав это, Васенька замер, и Луша истошно закричала, а ее матка задергалась в оргазме. Барин тоже закричал и выплеснул сперму прямо в матку...

Когда взаимные восторги кончились, расслабленный барин велел дюжим конюхам отвязать девушку и отнести в свою спальню, поскольку идти сама она не могла. Васенька твердо решил продолжить ее сладкие мучения, когда немного придет в себя:

...Луша, раскинувшись, лежала на барской постели, медленно приходя в себя после очередного Васенькиного вторжения в свое лоно, и бродила рассеянным взором по крашеному потолку и стенам. Над своей постелью барин велел повесить картину, изображавшую, как сатир насилует пойманную нимфу, подразумевая под сатиром себя, под беззащитной нимфой - Лушу. Она долго рассматривала изображение, а потом спросила:

— А почему у него ноги волосатые?

— Он сверху мужчина, а внизу - козел. Такие существа жили в древнегреческом лесу. Сказки, конечно...

— А эта штука у него большая?

— Конечно! Он же ёбарь. А еще у них были кентавры - кони, у которых вместо лошадиной головы было тело мужчины, а все остальное - как у жеребца.

— Ох! - воскликнула Луша, представив себе такое существо. - У жеребца очень большой...

— Член, - подсказал Васенька.

— Да. А кентаврихи тоже были?

— История об этом умалчивает. Вроде бы кентавры сожительствовали с обычными женщинами.

— Ох! Как бы я хотела испытать такого кентавра!

— Да хоть сейчас! Иго-го! - закричал барин, размахивая в воздухе членом. - А ну, вставай быстрее раком! Кентавр пришел! Кентавр - это я!

(Продолжение следует)