Из дневника Эвелин

Слушая рассказ Дейдр, на ум приходит лишь одна мысль, — что наступил конец света. Впрочем, с этим делом она гораздо больше суетится, чем сама, как я полагаю, о нем переживает. Необходимость снять с себя эту ношу оказалась больше, чем получить «прощение», которого я, как ей и сказала, давать не собиралась.

Она спросила меня, разве не думала я, что это невероятно порочно. При этом совершенно очевидно, что она не хотела получить от меня утвердительный ответ. Я объяснила ей, — если, конечно, объяснения ей когда-нибудь в дальнейшем и понадобятся — что она должна относиться к этому как к либертарианскому приключению совершенно импульсивного свойства. Признаюсь, я была весьма довольна этой фразой, ибо уверена, что она ожидала чего-то более открытого и подобающего леди.

Не хочет ли она, чтобы я занялась молодым господином Ричардом? При этих словах ее глаза зажглись. Или же в них одновременно промелькнула искорка тревоги? Я сказала, что ей необязательно при этом присутст¬вовать, а то, что я для него задумала, скорее послужит ему наглядным уроком. Что ж, в конце концов, она согласилась. Но я не должна говорить об этом Морису, напомнила она, однако — «Пойдем! Пойдем же!» — ободрила я ее, ибо если мы здесь не либер¬тарианцы, тогда кто же мы? Она даже немного всплакнула, но думаю, скорее от любви, а не от угрызений совести... Я уже почти было решилась признаться ей во всем касательно Клодии, но увидев явно смешанные чувства Дейдр, передумала.

Под конец, мне, не говоря уже о Морисе, приходит в голову чрезвычайно похотливая мысль, что Эми все еще невинная девочка, и ее неплохо бы «распечатать». С ней мы еще не встречались, но судя по описанию, данному ее матерью, она представляется очаровательно подходящей для того обращения в нашу веру, которому мы так любим способствовать!

Возможно, мне стоит рассказать Клодии побольше о Дейдр, и кажется, все это превратится в очаровательную любовную смесь. Я все рассказала Морису, и он согласился со мной в том, что здесь тоже существуют явно видимые возможности.

Из дневника Ричарда

Я все еще в немилости и должен признаться сам себе, что вполне это заслужил. Уверен, что произошло самое худшее — как я слышал, мама отправилась домой к Джереми... Мне же было поручено доставить какую-то посылку даме, с которой мама встречалась ранее. Это были единственные слова, которые она мне сказала. Я просто ответил, что все отвезу и очень жалобно посмотрел на нее, но глаза ее оставались, как всегда, холодны. Эми спросила у меня, что случилось, а я сказал ей заткнуться, — она становится очень нахальной и, кажется, неугомонной. В ответ она заявила, что надеется, что я «не сделал маме ничего плохого», на что я спросил, что она имеет в виду. Боюсь, она что-то слышала. Какой же Джереми идиот! Эми ответила мне, что она все знает о том, что произошло, но я так не думаю. Не думаю даже, чтобы кто-нибудь пробовал задирать ей юбку, хотя ее попка, кажется, сделалась еще больше и округлилась. Я ей так и сказал, на что она покраснела, выбежала из комнаты и хлопнула дверью. Бьюсь об заклад, что после этого она задрала свои юбки и смотрела, что там.

Я слышал, как мама ей говорила: «Эми, тебя придется выпороть, если ты будешь говорить такие вещи о своем брате»... Может быть, она вовсе не думает обо мне так плохо, как пытается представить. Хотелось бы мне об этом знать. Чтобы отвезти посылку, она не разрешила мне взять коляску, и мне придется отправиться со всеми вместе обычным дилижансом.

Из дневника Эми

Ричард отправился доставлять посылку какой-то даме, маминой подруге, и не вернулся! Я спросила маму, не волнуется ли она, но она ответила, что он в хороших руках и о нем позаботятся. Я и не знала, что он все еще не вернулся, пока не проснулась сегодня утром.

Пополудни нас посетил джентльмен по имени Морис, показавшийся мне очень милым. Он сказал, что Ричард ведет себя хорошо. Ну, это все меняет! Я знаю, что он целовал маму, но свои другие мысли я выказывать не собираюсь, потому что скажут, что я порочная...

А Морис... Я подумала, что его зовут мистер Морис, а потом из¬винилась, что назвала его так, но он ответил, чтобы я не брала это в голову, а потом, когда мама вышла из комнаты, сказал, что я очень привлекательная девушка! Думаю, что Джереми я тоже понравилась, но мама о нем даже слышать не хочет — не понимаю, почему. Она сказала, что он был с ней невежлив. Все это было сказано в присутствии Мориса, а когда мама поднялась наверх, он сказал мне, что обниматься и целоваться тоже иногда бывает невежливо, и спросил, что я об этом думаю.

Я сказала, что я так не считаю, и покраснела! Он сказал, что ему очень приятно, что я такая чувственная девочка, и в этом смысле очень похожа на маму. Потом он совершенно неожиданно поцеловал меня и произнес: «О, какая у тебя чудная попочка, но только не говори маме, что я так сказал», — и положил на нее руку! Я застеснялась отодвинуться от него и не знала, что ответить.

Потом он сказал, что почувствовал на мне чудные панталончики, и ему стало интересно, часто ли я их ношу. Я совершенно не знала, что говорить, а он продолжал рассказывать, что мне не следует носить их постоянно, потому что они стесняют юных леди. Я чувствовала себя очень глупо из-за своей неспособности что-то ответить, и лишь подумала, что с его стороны очень невоспитанно все время меня трогать, но в то же время полагала, что с моей стороны было бы очень невежливо сказать ему об этом.

Тут как раз вернулась мама и начала спускаться по лестнице. Он успел снова сесть, а моя попа все еще ощущала прикосновение его руки, как будто она все еще была там. Мама извинилась и сказала, что у нее сильно болит голова, после чего Морис предложил ей, чтобы он повез меня покататься. Мне показалось, что мама сомневалась, что в этом есть необходимость. Думаю, что она немного ревнует. Потом она сказала, что я могу поехать, но всего на час, не более. Не знаю, хотелось мне этого или нет, но, в любом случае, мне нравится бывать вне дома.

Морис сам вел двуколку с пони, и мы ехали по полю таким быстрым шагом, что у меня захватило дух, а моя шляпка почти слетела. Потом мы остановились у какой-то рощицы, среди очень живописных деревьев, где было очень приятно. Он стреножил пони, и мы пошли немного прогуляться. Во время прогулки он очень хвалил меня за мои слова и мое поведение. Мы расположились под дубом, и он сказал, что у меня очень красивые губы и глаза! Потом он пошутил и сказал, что снова хочет оказаться «невежливым», и желает поцеловать меня и потрогать мою попу! Но в этот раз я хотела сказать «нет, не здесь и не сейчас», но он не позволил мне этого и задушил меня поцелуями, повторяя, что я вос¬хитительна!

Мама умерла бы, если бы узнала, что он искал у меня под юбкой! Я решила не позволять ему делать такие вольности и начала вертеться, сопротивляясь его натиску, но он вдруг стал строгим и сказал мне, чтобы я вела себя тихо. Он сказал, что хочет потрогать мою попу через панталоны, что он потом и проделал, огладив и ощупав ее всюду вокруг. А когда его палец попал в середину между двумя половинками и нежно там потерся, я внезапно почувствовала себя очень странно и необычно. Он сказал, что если я перестану крутиться, мне сразу же станет приятно, и что все мамы очень хотят, чтобы их дочери этому научились, но всегда предпочитают, чтобы обучением занимались джентльмены.

Я едва могла говорить, потому что он все время меня целовал и повсюду трогал, даже между ног! «Ох, нет!» — только и смогла я пропищать. «Ох, да, дорогая моя, потому что тебе надо учиться этому», — ответил он. Я вспомнила о маме, о том, что она может подумать об этом, и сказала ему, что не нужно этого делать, а не то я все ей расскажу.

— Ах, не стоит, потому что тогда ты будешь выглядеть неимоверно бесстыжей, и все об этом узнают, я имею в виду о твоем бесстыдстве. И тебя будут презирать за это, — сказал он.

Я наполовину поверила ему, а наполовину — нет. Ой, в какой же переплет я угодила! Увидев мои сомнения и то, как моя рука слабо пытается его оттолкнуть, он вдруг сел, прислонился к дереву и сказал, что я веду себя нехорошо по отношению к нему, и это смутило меня еще больше.

Я тоже села и начала оправлять платье. В мгновение ока он обхватил меня за плечи и вмиг положил к себе на колени лицом вниз. Ой, Боже, потом он задрал мне платье и начал шлепать по моей обтянутой панталончиками попе до тех пор, пока я не заплакала, и не взмолилась, чтобы он перестал, почувствовав, как она полыхает. У меня по щекам текли самые настоящие слезы, моя попа горела!

— Сядь и выучи назубок, что надо слушаться старших! — произнес он. Я все время всхлипывала и не могла усесться на мою бедную побитую попу, но он все же заставил меня это сделать, а потом притянул к себе и начал со мной нежно разговаривать, вытирая мои слезы. Теперь я молодая леди, сказал он, и должна поступать так, как подобает поступать молодым девушкам, а если я расскажу маме о том, как сопротивлялась, то все будут только смеяться и скажут, что я все еще ребенок.

Пока он говорил, он гладил мои груди, и я была вынуждена снова подставить ему для поцелуя свои губы. Но все же я постоянно ерзала на месте, потому что моя попа горела. Наконец, я пообещала, что ничего не скажу маме. Он опять повторил, что все будут меня ругать, если я скажу, и что все это запомнят.

Когда мы вернулись, мама сказала, что у меня немного покраснели глаза, но я ответила ей, что все это потому, что я много смеялась и терла их. Она была очень довольна тем, что я развлеклась. Все-таки я хотела рассказать ей о том, что произошло, но потом подумала, что она тоже может решить, будто я все еще ребенок.

Моя попка уже закруглилась, я в этом просто уверена. Я спросила у мамы, выпирает ли она. Мама рассмеялась и сказала, что да и что это происходит у всех молодых леди.

Из дневника сэра Роджера

Какой странный парень этот Мэнсфилд... Впрочем, мне как-то говорили, что нам все вокруг кажутся странными, кроме нас самих. Однако в его случае это является правдой. Этакий вялый, отсутствующий вид, и к тому же он явно под каблуком у своих сестер.

Когда я сегодня пришел к нему с визитом, то имел с ним небольшой разговор, — обычная, ни к чему не обязывающая беседа. Под тем предлогом, что ему нужно проверить счета своего поместья, он очень скоро исчез за дверями, а я остался одиноким самцом среди женщин, наслаждаясь солнцем и вялотекущей беседой. Мюриэл спросила, смогу ли я отличить в темноте Дейзи и Сильвию. Я прекрасно понял, что она имела ввиду и куда она клонит, но со всем благо¬душием ответил, что смогу отличить их даже по их пальчикам на ногах. Тут вмешалась Джейн со своими расспросами о прочих деталях девичьей анатомии, но я, однако, начал зевать и притворился, что не расслышал вопроса. Я полагаю, что существуют вещи, которые могут быть предметом обсуждения в постели или во время любовных объятий, но вовсе не в гостиной. Я не уверен в этом, но возможно, это несколько старомодно.

Селия должна завтра посетить Мюриэл. Совершенно естественно, что она стесняется заниматься этим в моем присутствии. Она даже не разрешила мне доставить ее на место, но на обратном пути в нашей коляске приедет Сильвия! И впрямь, обладать ею было бы большим удовольствием! У нее самый что ни на есть божественный ротик, предназначенный для поцелуев. Я вспоминаю, как они с Дейзи целовались на лужайке, в измятых юбках — чудная буколическая сцена. Молодые девочки, без сомнения, часто предаются таким удовольствиям, я слышал об этом немало историй. Многие горничные также пользуются друг другом, когда рядом нет мужчин.

Все дело в том, что я хорошо представляю, что завтра будет делать Селия, и я буду постоянно думать об этом. Все это заставляет мужчину чудовищно возбуждаться. Дейзи немного надулась после нашего пос¬леднего разговора. Раскаиваюсь в этом, и думаю, что я вел себя с ней неподобающе, — мне стоило бы ее немного развеселить, вместо того, чтобы напускать на себя серьёзный вид. Я уже перешел все дозволенные границы в своих слишком частых поцелуях и ласках ее грудей, которые на диво подросли и округлились. Клянусь Юпите¬ром, ее соски такие отзывчивые! Подозреваю, что к ним уже приложили свои руки Мюриэл и Джейн. Не могу не думать об этом, и поэтому наедине с ней меня заносит все больше и больше.

Из дневника Мориса

Какое наслаждение целовать и сжимать в объятиях юную девочку, которая даже не знает, нравится ли ей это или нет! Эми будет действительно идеальным предметом всех тех любовных игр, которыми мы любим развлекать себя. Пола¬гаю, что поддерживаю ее в нужном духе, держа в неведении ее маму, которая и сама в достаточной степени увязла в этих играх, чтобы упрекать в них других.

Прежде чем мы вернулись домой, я заметил Эми со всем благо¬душием, что она уже испытала свои первые шлепки — и может по¬лучить еще больше. Какое смущение появилось в ее глазах! Она слишком застенчива, чтобы полностью отвергать чьи-либо авансы. Эвелин знает, как с ней обращаться, и вместе мы достигнем прогресса — со столь молодым и лакомым созданием можно предвидеть самое изысканное будущее. Нужно лишь оставаться с ней достаточно строгим в минуты возможного протеста с ее стороны, и она научится подчиняться.

Из дневника Эвелин

Должна сказать, что юный Ричард — красивый юноша, который, как и следовало ожидать, оказался очаровательно неловким в моем присутствии. Он полагал, что просто выполняет поручение, но быстро в этом разуверился. Сказав ему, что я хотела бы ему кое-что показать, — что должно было привести его в еще большое замешательство, — я повела его в спальню, отведенную для определенного рода развлечений, в которую даже Морис не отваживается войти, потому что я сделала ее своим владением.

Там нас ожидала Клодия, в таком одеянии, или же, точнее, при его отсут¬ствии, которое заставило Ричарда поперхнуться и залиться густой краской. На Клодии была черная баска (баска (bаsquе) — блузка или лиф в талию — прим. переводчика), обшитая чудной тесьмой, которая вверху оттеняла ее восхитительно выступающие соски, а внизу обнажала ее шелковистое лоно — точнее обнажала бы, если бы на Клодии не было черных шелковых панталон, в тон чулкам. Черные сапожки, застегнутые на все пуговички вплоть до самых колен, дополняли эту завораживающую и требовательную картину той страстной женственностью, которую только можно желать.

Пока Ричард пялился, а Клодия вставала с кровати, на которой она возлежала, я заперла дверь. Этот звук заставил его резко обернуться, и я сразу же напустила на себя тот самый «холодный вид», который всегда отмечает Морис.

— Это он, не так ли? Он хорошо оснащен? — спросила Клодия, проинструктированная мной во всех тонкостях происходящего.

— Да, это и есть тот самый злодей, — ответила я. В ответ из горла Ричарда послышался некий приглушенный всхрип, а его ноги начали заметно дрожать. — Что же касается его готовности предстать перед самыми требовательными дамами, — продолжала я, — то в этом нам еще предстоит убедиться.

После этого Клодия, покачивая бедрами, вплотную приблизилась к нему, пока ее живот не коснулся его собственного. Я же в этот момент подошла к нему сзади и схватила его за талию, тонкую как у девушки. Если бы в нем сохранились хотя бы какие-то остатки воображения, он бы понял, что оказался в том же самом положении, в котором когда-то оказалась ничего не подозревавшая Дейдр.

— Ты будешь молчать и не станешь протестовать, а не то твоя мама узнает об этом, — сказала я.

— О, мадам, о чем вы? — выдохнул он, потому что Клодия тут же принялась умело расстегивать на нем все пуговицы. В итоге его штаны упали до колен, рубашка была задрана, и его пенис и тестикулы предстали нашему вниманию. Во время этой быстрой процедуры я одной рукой удерживала его вокруг его талии, а другой быстро схватила за волосы, что, естественно,

заставило его пискнуть от удивления — а потом уже вовсю заголосить о пощаде.

— Спокойно, юный мужлан, ты на учебе, — зашипела на него Клодия, заставив его оцепенеть, и тут же с таким знанием дела схватила его стержень, что он тут же увеличился втрое до чудных пропорций. По правде говоря, глядя на него, у меня промелькнула мысль о том, что милой Дирдре было, в общем-то, не на что жаловаться.

— Я его держу, бери сосуд, — сказала я Клодии. Произносить это особой нужды не было, поскольку она была хорошо посвящена в наш сговор, а вот молодому господину Ричарду нужно было слышать над ухом два решительных женских голоса.

— Нет! — послышался его визг, потому что она повернулась и из туалетного столика у кровати извлекла стеклянную бутылку. Горлышко этого флакона расширялось, и было удобно выгнуто наружу. Его уже часто употреб¬ляли для подобного рода нужд. Под вопли Ричарда, которого я все время крепко держала за волосы, горлышко сосуда было надето на вздувшийся наконечник его восставшего копья, который смело нырнул туда всей своей плотью так, чтобы осталось как раз немного свободного места для крепкой хватки Клодии.

Колени мистера Ричарда дрогнули, когда она начала его мастурбировать. Колба, если ее «прижимать» к своему центру, создавала частичный вакуум, который всасывает стоящий член и выталкивает из него сперму.

Ему, должно быть, было очень неудобно, потому что я тут же надавила своим коленом прямо ему в спину, чтобы удержать его в равновесии и лишить его сил сопротивляться методичным усилиям Клодии. Думаю, что не прошло и три четверти минуты, когда он наконец излил свое мужество и выпустил в бутылку прекрасную струю спермы, образовавшую на дне сероватую лужицу. Разумеется, в этот момент Ричард полностью ослабел, и мне ничего не стоило спокойно сцепить его руки за спину.

Во время этого быстрого процесса Клодия держала его за волосы, удерживая сосуд полностью надетым на его члене, хотя сейчас уже он изливался последними толчками.

И в тот момент, когда мы уложили его на кровать, где его ноги безвольно свесились вниз и сосуд был наклонен под углом к его медленно увядающему органу, донеслись его жалобные крики.

— Мама! — дико проблеял он к нашему общему восхищению.

— Твоя милая мамочка никогда бы не захотела видеть тебя в столь жалком состоянии, — сказала я. — И не дай Боже такому слу¬читься. — Потом, обернувшись к Клодии, я добавила так, чтобы он все услышал. — Его член явно требует постоянных упражнений. Он должен действовать лучше, чем сейчас. Что это за жалкое представление! Пожалуйста, дорогая, не могла бы ты заглядывать к нему через каждый час?

— К моему величайшему удовольствию. У жеребчика в яйцах должно быть гораздо больше того, что он сейчас дал, иначе он не представляет для нас никакой пользы. Надо же, мой дирхаунд (английская оленья гончая — прим. переводчика) дает больше! — раз-влекалась Клодия, пока Ричард то белел, то краснел, и выглядел как девушка, которая впервые в жизни приспустила панталончики, и не знала, что дальше делать.

— Итак, через каждый час. Оставляю его в твоих руках. Ему можно давать хлеб и молоко, но ничего больше. Смотри, чтобы в следующий раз было лучше! — сказала я строго Ричарду. — Проследи также за его естественными надобностями, — добавила я столь же суровым тоном Клодии, смотревшей на меня столь же немигающим взглядом, как и я.

— Для этого я надену на него ошейник, буду его выводить и заставлять ползти до туалета за моей спиной, — сказала она и слегка ударила его по лодыжкам, как бы подчеркивая суть сказанного, что вызвало у Ричарда квакающую мольбу «отпустить его домой».

— Тебе будет позволено только то, что мы захотим, — был мой ответ, и после этого, многозначительно посмотрев на маленькие часы на шкафу, мы оставили его в таком переплетении мыслей, в которых он, должно быть, сам потерялся: пленник в доме странных, сладострастных женщин!

Четырежды за сегодняшний день его высвобождали от запасов спермы. Видимо, ничего лучшего от него ждать уже не приходилось, и мы оставили его спать, — все еще связанного и совершенно измотанного. Однако для молодого господина Ричарда это было всего лишь началом. Я всегда придерживалась мнения, что молодой самец может стать такой же игрушкой для старших самок, какой девушка иногда бывает для своих старших самцов. Морис тихо прошел мимо дверей, за которыми заперт Ричард, и не хочет его видеть. Это мое собственное маленькое дело, считает он, и в этом он абсолютно прав. Сегодня я разрешила ему поразвлекаться ночью в постели с Клодией, — она всегда так чувственно извивается между нами.

Что касается Эми, то Морис мне все рассказал. Он считает, что я должна взять ее в свои руки и подготовить к жертвоприношению, но я думаю, что нет, — сейчас я должна уделить внимание Ричарду, ничего не говоря Дейдр, и мои руки полны самых приятных способов. А для Эми было бы хорошо, если бы она была предоставлена торжественному собранию исключительно джентльменов — удовольствие, которое иным образом она никогда не получит. Должна сказать, что Морис был очень доволен, узнав, что я «разрешила» это! Помимо всего прочего, это означает, что нам не нужно, чтобы Эми была здесь, по крайней мере, пока, — это позволит избежать осложнений с Дейдр.

Я могу ей лишь намекнуть, что Эми не следует полностью пренебрегать, и что ей было бы неплохо «отвлечься» от непослушного поведения Ричарда. Если поставить ее в известность об этом, то думаю, что она позволит убедить себя и, возможно, втайне согласится отпустить из своих рук это, в ином случае трудное, дело. Ну что ж, посмотрим!