Ступень восемнадцатая.

Одно из истинных удовольствий, не требующих больших финансовых затрат, вложений в маркетинг, трат на рекламу и желания получить скидки за опт, это провалятся с любимой женщиной, — даже не так, провалятся с женщиной, которая тебя любит, в постели целый день. Чувствовать рядом тепло ее тела, легкий запах утоленного желания, вкушать носом сладковатость ее подмышек. Поигрывать с ее грудью, сосками, животиком, запустить пальцы туда, куда посторонним вход воспрещен.

Женщина отдает себя вам абсолютно даром, если она любит, нежится в ваших руках и, так же как и вы желает чтобы «праздник непослушания» нормам морали, день «открытых дверей», «возвращения в Эдем» и еще бог весь какой, но прекрасный день, продолжался вечно. Но, именно в эти сладостные минуты безделья, лежки, какого-то полузвериного наслаждения всеми пятью органами чувств, время неимоверно ускоряется и неожиданно ставит тебя перед фактом, что день закончился.

Правда, остается еще целая ночь, пока не зазвонит противный будильник и, по-военному громко, не огласит: «подъем!». Лучше всего, не терять времени, его у нас и так не сильно-то много, с возрастом, это очень даже ощущаешь, а заваливаться с любимой женщиной в кровать прямо с пятницы, минуя, естественно по ее согласию, букетно-конфетный период или сократить его до приделов рабочей недели.

Мои слова относятся к женщинам и мужчинам, но если вы или вас, любит девушка, тогда все наоборот. Тяните ее в поход, палатка, костер, гитара, таскайте по родному городу, читая стихи о любви. Заваливайте цветами, комплементами, искрите шутками — у вас еще будет много прекрасный дней и ночей.

Конечно, если вы юноша, а не старый бумажный червь, возомнивший себя писателем, вроде меня. Что ударился в рассуждения и забыл, зачем он взялся за перо и начертал: «глава...», с раннего утра предаваясь воспоминаниям.

Мы с тетей так и поступили — провалялись до вечера. Точнее, так поступила тетя, а я не сопротивлялся. Мне было тепло, уютно в ее объятьях. Кажется, я даже задремал, уткнувшись ртом в один из ее сосков. Точно не могу сказать, помню, что вернул меня из полудремы голос Наташки.

— Тетя, вы где? — послышалось из большой комнаты вместе с шлепом по полу босых ножек.

Я открыл глаза, и они встретились с тетиными. Она улыбнулась и прошептала:

— Позовем?

Вопрос был в том, соскакивать или нет? Шлепы быстро приближались, а на меня накатила такая лень, что и ответил я не словами. Лишь моргнул.

Вообще-то в моем понимании это означало неопределенность, попросту, я хотел сказать что-то вроде: «даже и не знаю», но тетя расценила мою лень как согласие, да и соскакивать было уже поздно. Кроме того, мы с ней так переплелись, что пока бы разбирались, где, чья нога, рука и даже губы, — тюль бы откинулась и без нашего согласия. Тетя опередила ее сдвиг в сторону, лишь на долю секунды.

— Мы здесь, Наташ, заходи...

Наташка и так уже зашла, проскользнув между неплотно задернутым занавесом, но теперь не было осадка, что мы с тетей, вроде как прячемся от нее. Заспанные карие бесенята, брызнули на нас любопытством, прогоняя от себя остатки сна. Она остановилась в растерянности, но выходить не собиралась — встала как-то боком, в раздумье.

— Айда, ложись с нами, — предложила тетя, телом сдвигая меня на край кровати и освобождая ей место у стены.

Наташка впорхнула и, даже не коснувшись меня, через тетю, оказалась за ее спиной. Тетя повернулась к ней и мое «отличие» огладили ее ягодицы.

— Выспалась? — тихо спросила, тетя.

— Ага... Проснулась, а вас нет...

— Мы решили тебе не мешать. Тоже, немного поспали.

— Вместе? Вдвоем?

— Вдвоем...

Наташка такая въедливая! Просто завалила тетю вопросами: что, да как?! Наверное, я бы почувствовал себя несправедливо покинутым, если бы не прижавшиеся ко мне упругие ягодицы тети. Отвечая Наташке, тетя незаметно просунула меж своих бедер руку, нашла мое безынициативное мужское достоинство, приподняла одну ногу, положила его на другую, зажала. Претензии с моей стороны отпали сами собой, я вообще претворился, что засыпаю от Наташкиной болтовни.

— А что вы делали? — не унималась она.

— Лежали... — ответила тетя.

— Обнявшись?

— Да.

— Он тебя обнимал?!

— И я его тоже...

Наступила пауза. Наташка, вдруг, замолчала.

Притворяясь безразличным к их разговору, почти спящим, конечно же, внутри я негодовал от ее всеузнайства, но она не могла этого, ни увидеть, ни услышать. Мы были на койке-полуторке так тесно друг к другу, что из-за спины, лежавшей на боку тети, ей меня не было видно, как и я, приоткрывая глаза, почти не видел ее. Только слышал.

Молчание показалось мне долгим, лучше б Наташка болтала. Как-то даже заскучав, я прислонился губами к шее тети, призывая ее повернуться ко мне. От неожиданной ласки с моей стороны, она вздрогнула.

Может это, может что-то другое подвигло, но Наташку пробило и она тихо, тихо, то есть совсем тихо, спросила:

— А когда ты его обнимала, он дрочил?

— Нет, — ответила тетя, тоже тихо.

— Как?!

По интонации, и прибавленной громкости, и без предположений стало ясно — такого ответа Наташка не ожидала. Движением бедер, тетя поправила мое крепчавшее в ликовании «отличие» ближе к теплу, влажному жару таинства, и ответила:

— Я ему помогла... Погладила, он и прыснул, но сам не игрался...

— Помогла?

— Тебе же девочка, в интернате помогала.

— Да...

Разговор становился интересным, мое отличие от девочек толкалось межу ног тети, пробивая себе дорогу, приподнимаясь вверх. С каждым его толчком, я словно играл с тетей в «горячо — холодно». «Отличие» выбрало верное направление, а тетины бедра не давали ему вернуться к уже освоенному секунду назад рубежу, словно карабин на веревке из снаряжения альпиниста — не давал упасть. При этом она говорила с Наташкой, только ответы были краткими.

— А женщины играют сами с собой? — продолжался осторожный с паузами спрос.

— Немножко...

— А с девочками?

— Ты хочешь, чтобы я с тобой поиграла?

Снова наступила пауза. Я замер.

— Немножко... — ответила Наташка, по слабому толчку, я понял, она спрятала лицо на тетиной груди. — Можно?

— Можно... — ответила тетя.

Ее рука огладила мой зад и подтолкнула ладошкой. Совсем окрепшее «отличие», скользнув, вошло во влажную вульву, она обхватила головку, буквально всасывая ее. Мне даже шевелиться не надо было, да и тетя не шевелилась. Мышцами вагины, она, то втягивала «отличие», то выталкивала, но не до конца, зажимая головку, как только та собиралась выпасть.

Одновременно, тетя закинула Наташкину ногу себе на бедра, чем еще больше зажала мое, «отличие», нежными пальцами нашла ее маленький бугорок. Вторую руку она, ладонью, прижала к своему клитору — теперь я знал, как он называется, оглаживая и мои яички, потираясь ягодицами об мой пах.

Не поверите, но я чувствовал себя в раю, все было великолепно, незабываемо, а когда еще и Наташка застонала!

Впрочем, меня невероятно возбудил не ее стон, его я уже слышал, а ее ножка. Закинутая на бедро тети, ножка стала подрагивать и маленькие с розовыми ноготками пальчики стали сжиматься. Так, словно Наташка хотела ими за что-нибудь зацепиться. Но ей так и не удалось. Наташка вскрикнула, и ее ножка напряженно выпрямилась, словно у балерины, дернулась один раз, второй. Сначала обмякли пальчики, после слегка подогнулась коленка и только потом обмякла и вся ножка, обхватывая тетины бедра, пяткой упираясь и в мой зад.

Одновременно с Наташкой тетя всосала мое «отличие» вульвой, накрывая горячими, влажными от возбуждения половыми губами яички. Всосала, пульсируя, я чувствовал, как ее ладонь массирует быстро, быстро клитор. Я прыснул. Такое впечатление, что откуда-то с самого живота, через яички потянулся экстаз, орошая лоно тети, словно огнем. Ее плечи задрожали, она застонала, Наташка закричала, ее нога снова выпрямилась стрелой...

Дальше ничего не помню. Кажешься, я тоже кричал или хрипел...

Вечер медленно опускался в ночь. Наташки уже совсем не было видно, только спину тети. Впрочем, если, допустим все происходило утром, все равно я бы ее не увидел, настолько она прижалась к тете.

Я немного откинулся, насколько это позволяла утрамбованная нами кровать-полуторка, и размышлял. Если мне больше нравилась тетя, она была ко мне нежнее, без всех этих девчачьих ехидцев, непонятных прищуров, смешков и прочего, то Наташке тоже явно было приятнее прижиматься к тете. Сначала, я думал, что она боится меня или вернее опасается, но...

Вообще-то мальчишка я был хулиганистый, любил на уроках дергать девчонок за косички, пулять в них жеваной бумагой, через сооруженную из авторучки трубочку, но сейчас мы были не за партами, да и многое во мне изменилось за эти несколько дней.

Я вспомнил свой класс, Ленку из соседнего ряда. На контрольных по математике у нас всегда был один вариант задания, и она у меня сдувала, отплачивая «должок» тем же — на уроках русского. Незаметно, я подсовывал ей свою тетрадь на сочинениях, Ленка старательно разбирала мои каракули и расставляла запятые. Ну, там, «казнить нельзя, помиловать».

Ленку я тоже дергал за обе косички в первом и во втором классе, а когда она заплела волосы хвостиком, — это было в шестом, обстреливал бумагой. Она мне напоминала запятую из «страны невыученных уроков». Да, и она называла меня Перестукиным. «Не поставит! Он еще ни разу в жизни не поставил меня на свое место!», — притом Ленка была рыженькая, и напоминал не просто запятую, а запятую учителя, красными чернилами.

Правда, на прошедшее двадцать третье февраля, она мне в парту положила «Трех мушкетеров» А. Дюма. Настолько это был подарок из подарков, что я даже не знал, чем таким этаким ответить ей на восьмое марта. Мама посоветовала подарить ей духи, дорогие. Не помню, как назывались, на белой выдвижной коробочке золотистый женский силуэт. При поддержке матери, выпросил у отца пятнадцать рублей, столько они стояли.

Ленка-то хитрая, она жила с мамой и бабушкой, — денег у них было мало, так она на макулатуру книгу купила. В общем, это был мой первый опыт не только отношений с девчонкой вне парты, класса, школы, но и равноправного обмена, но на рыночных условиях. На своеобразном бартере, я даже выиграл десять рублей, поскольку книга была «рамочкой приключений» и стоила у книжников четвертной.

Продавать, конечно, я ее не стал. А. Дюма открыл мою личную домашнюю библиотеку, в которой, сегодня столько книг, что ни поставить, ни сложить, некуда... Прибираясь в моем кабинете, жена, кстати, тоже Лена, но другая, ворчит — пылесборник!

Ленок, примерно моих ровесниц, в школе было больше половины девчонок, но в меня, буквально с первого класса, вцепилась, рыженькая запятая. «Перестукин, Перестукин!..» И так, по ускорению, до десяти, а то и больше раз. Подрались на последнем уроке, перед уходом на каникулы, обиделась...

Я лежал и почему-то думал о ней. Невзрачной, маленькой, но искрометной запятушке Ленке, когда рядом, через тетю, была обнаженная Наташка. Представлял, как первого сентября приду в школу и, в знак примирения, предложу Ленке сесть за одну парту, и как она мне ответит: «Да, а контрольные?! Нетушки, Перестукин, сиди, где сидел...».

— Чего улыбаешься? Смешно, да?! — услышал я.

Наташка выглянула из-за тети, и как это она разглядела мое лицо в полумраке.

— И ничего я не улыбаюсь...

— Улыбаешься, улыбаешься, я видела!

— Наташ, он просто улыбается, — заступилась за меня тетя. — Я тоже улыбаюсь.

— Да, ты ласково улыбаешься, а он надо мной смеется. Ему значит можно дрочить, еще и тетя помогает, а мне нет!

— Вот, еще! — буркнул я и попытался отвернуться, но в условиях троих на кровати, оказалось не так-то просто лечь к тете спиной, да и по какому такому поводу, я должен был отворачиваться от тети!

— Наташ, перестань! — проговорила тетя. — Если вы будите ругаться, разгоню спать по комнатам. Поздно уже.

— Ну и ладно, — бросила Наташка, — зато он видеть не будет.

— Я сказала: по комнатам... Сама уйду на диван!

Наташка, как-то сразу присмирела. И даже попросила у тети прощение. Это меня удивило больше всего. Расставаться с тетей, она явно не хотела. Тепленько пристроилась и мурлыкала с ней, больше меня не замечая.

Я встал.

— Ты куда? — спросила тетя.

Места стало больше и, поворачиваясь ко мне, тетя легла на спину. Я заметил, что ее ладонь по-прежнему щекотала золотистый пушок Наташки, а Наташкины музыкальные пальчики изучали тетину вульву. Когда тетя повернула ко мне лицо, Наташка быстренько одернула руку, тетя же свою ладонь оставила, еще глубже просунув меж ее бедер.

— В туалет... — обидчиво бросил я.

— Возвращайся быстрее. Там в печи вода теплая, принеси.

— Зачем?

— Хочу, чтобы ты меня поцеловал... Как Наташку...

Тетя произнесла это так нежно с таким желанием, что я сразу простил ей временное отлучение от себя. Наташка вскинула на меня карих бесенят и вернула свои пальчики в вульву тети.

— Тут мокренько — оправдала он свое деяние. — Как у меня, когда ты губами ткнул. Тетя тоже хочет, она женщина и ей самой как тебе нельзя. Правильно, тетя?

— Правильно. Беги, мы тебя ждем...