Глава десятая.

Пока я принимал душ, размышляя от чего это мой «красавчик» вдруг проявил юношеское нетерпение, столь недостойное мужа моих лет, Тина нашла в шкафу новые трусы, поскольку чистых у меня не бывает и, приоткрыв дверь в ванную, просунула с ними руку. Потянулась к вешалке, но не дотянулась.

— Зайди, да повесь, — проговорил я, как раз, занимаясь гигиеной члена, обхаживая его мылом, словно матрос песком рынду.

— Я с этой стороны, на ручке, оставлю, — ответила она.

Рука Тины с мужскими семейными трусами исчезла, дверь закрылась.

— Ну, как хочешь... — проговорил я с опозданием. — А долго он будет длиться?

— Кто? — спросила она, стоя за дверью.

— Ну, этот, — ознакомительный, с ограничениями!

— Мне завтрак надо готовить... — ушла она от ответа и на кухню.

Вехоткой, я поднял своего «красавчика» к животу, скинул с головки крайнюю плоть и произнес:

— Стало быть, в неопределенном будущем. Так что давай, держи себя, не расслабляйся. В свою очередь обещаю, не тревожить тебя сексуальными фантазиями, хотя последнее вряд ли у меня получится с молоденькой девушкой в одной квартире...

Неожиданно, ко мне, вопросом, пришла мысль: попка ли Тины, что ёрзала на мне, когда я читал тетрадь, строками сверху вниз, привела к мокрому пятну на трусах? Или рука Алисы?! В голове снова чередой прошли события того страшного утра в госпитале. Мы еще живы, я это точно знал.

— Ты чего бормочешь? — спросила Тина за дверью.

— Подслушивала?

— Нет! Я просто шла мимо. Услышала, не расслышала, спросила. Ты еще долго?

— Почти выхожу...

— Оденься на кухне... я буду в комнате. Ладно?

— Ладно...

Я вышел из ванной мокрый, оба банных полотенца приватизировала Тина. Снял с дверной ручки трусы, одел, прошлепал босяком по чистому полу на кухню.

Там, маленьким банкетом, был накрыт стол. Продовольствие из пакета Вилки было превращено в блюда быстрого приготовления и поедания, в виде нарезок и канопе. Красиво разложено по тарелкам — четырем, больше у меня просто не было.

Кажется, моя берлога стала эволюционировать, и если дальше будет происходить все такими же темпами, то скоро она превратится в уютное гнездышко двух влюбленных, для высиживания потомства. Мне стало интересно, что Тина сотворила с единственной комнатой? Эдем?

Заглянул. Тина стояла возле зеркала. Приложила к груди свои ладони с растопыренными пальцами, немного отодвинула...

— Третий... — совсем тихо, почти одними губами, произнесла она.

— Что — третий? — спросил я.

В комнате было идеально прибрано, как не было с момента покупки этой квартиры, но Тина для меня была куда более увлекательным объектом, созерцания чистоты, невинности, лучиком света в берлоге бабника, циника и эгоиста. Вот и Вилке даже не позвонил, не попросил прошения, ни сказал спасибо за продукты...

Тина обернулось, резко убрала руки с груди.

— Я не оделась, можно?

— Можно. Так, что или кто третий? Учти, я геометрию со школы ненавижу, треугольники разные, углы равнобедренные...

— Размер третий! У женщин это — вот! — Тина снова приложила к груди ладони и оттопырила чуть сильнее первого раза. — А у мужчин? Что значит третий?

— Скорее не что, а сколько...

— И сколько?

— Пошли чай пить...

— Пошли. Я уже всё приготовила. Тарелок у тебя мало, нужно купить, и чашки — еле отмыла...

Тина забыла про «размер», она щебетала и щебетала, о том, что надо переделать, переставить, прикупить — срочно...

— А где тетрадь? — перебил я, ее далеко идущие планы.

Она словно споткнулась от моего вопроса. Обдала меня жаром своих зеленых глаз, но ответила:

— В комнату унесла...

— Ладно, давай поедим... — решил я не испытывать судьбу дальше прерыванием ее монолога, лишь напомнил, что голоден.

Тина налила мне горячего янтарного взвара. Пододвинула ближе тарелку с канапе.

— Это тот, что ты мне в кисете дала?

— Другой... Он тебя немного успокоит, а то новых трусов у тебя тоже больше нет.

Она улыбнулась и села напротив.

— Кушай...

— Кажется, твой кисет, я потерял... — ответил я, приступая к трапезе. Забыл, где-то...

— И ничего, и не забыл! Уронил. Пол мыла, нашла.

Напиток янтарного цвета разбудил во мне волчий аппетит, я съел почти всё, остальное Тина. Выгнала меня из кухни, скидывая пустые тарелки в раковину. Сытый и вальяжный, я завалился на сексодром с тетрадью. Дошел до места, где ветеран описывал, как они с Алисой стояли, прижавшись к стене...

«Я чувствовал крепкое девичье тело своим, — писал он, — и от этого все больше и больше говорил о Родине, что партия и комсомол поднимут на борьбу с фашистским захватчиком весь советский народ. «Победа будет за нами!»...

Что за хрень! Не мог он, так говорить в первые дни войны! Будь даже сдвинутым на лозунгах партработником, а не летчиком — молодым здоровым парнем, всем организмом чувствуя девичью плоть и понимая, что до смерти им только несколько оставшихся в ТТ патрон.

— Помыла! Ты чего опять бурчишь?

Тина перелезла через меня, легла на сексодроме поперек, — головой мне на трусы, и согнула одну ножку в колене.

— Да вот, читаю июльские тезисы старшего лейтенанта ВВС РККА пред комсомолкой Алисой Сполоховой... Бред!

— Ты чего хотел? — Тина посмотрела на меня, смешливым взглядом, пальчиком, лаская мне живот. — Чтобы Дед написал, как он Алисе под юбку полез?!

— А ты откуда знаешь?

— Знала... Когда дар имела. Теперь потеряла. Но и сейчас, иногда, ко мне приходят не мои воспоминания.

— Получается — тетрадь снова бесполезна!

— Почему? Про госпиталь написано же! Между прочем, мой прадед был настоящим мужчиной! Может, он и не позволил себе того, что позволил ты?

— И зря! Алиса именно этого хотела от твоего настоящего деда-прадеда, а не комсомольского собрания!

— Ты что говоришь-то?! Дед мой герой, а ты бабник. — Тина высунула кончик языка и сморщилась. — Вечером, перед налетом, в госпитале овсяной кашей кормили?

— Да, на ужин!

— Верно, Мать Земля говорит: Человек соврет, Огнь — никогда!

— Опять Огнь!

— Сперма... В овсяную кашу с изюмом пол чайной ложки молотого мускатного ореха добавляют, — Тина приподняла голову. — Твое семя, та, что утром к моей попе пристало — мускатом пахла. Ты, а не Дед в госпитале был с Алисой! Тут обмана быть не может.

Тина села на сексодроме спиной ко мне, скинула с головы полотенца. Высохшие волосы русым водопадом упали меж нами.

— Мне нужно уснуть! Я хочу знать — живы ли мы?! Завари мне что-нибудь сонное, ты же травница.

Тина повернулась ко мне. Ее зеленые глаза смотрели на меня, одновременно, и с ревностью, и печалью.

— А если — да? Погибли! То, ты больше ко мне никогда не вернешься! Тебя найдут мертвым в своей квартире — завтра, послезавтра... А я уйду навсегда... Как Дед.

— Мать Земля сказала, что сроку мне до вешнего Юрьева дня. Если меня уже нет, сгорю постепенно. Вешний Юрьев день — это когда?

— Шестого мая... — задумчиво ответила Тина. Выгнулась кошкой, нырнула рукой под вторую подушку, что лежала рядом с моей головой. Достала кисет. Посмотрела на веревку Рода.

— Нет... Цепочка жизней от Праматери цела.

— И что это означает?

— Ты жив. И здесь, и там...

— Тогда мне нужно отправляется туда, Тин.

— Нет!.. Прямо туда нельзя. Смерть!

Она легла рядом, обняла. Уткнулась лицом мне в подмышку.

— Есть другой путь! Я потеряла дар, но я знаю женщину, которая его имеет и поможет...

— Еще одна чародейка?

— Да, вроде. Ты ее знаешь... Она снимала тебя с дерева, там, в брянском лесу. Я не хотела тебе говорить... Ты с ней переспишь...

— Откуда знаешь?

— Ну, я же родилась! Она моя прабабка, у нее от Деда дочь, которая и была моей бабушкой.

— Получается, если в лесу буду я, — не дед, то ты моя правнучка!

— Да... — выдохнула Тина и снова спрятала лицо мне в подмышку.

— Этого ты испугалась, а вовсе не размера моего хозяйства?

— И размера тоже... Я тебя не обманываю! У меня никого еще не было! И пока, я правнучка Деда, а не твоя!

— Так может, мне не спать с прототобой? И все дела.

— Нет! Тогда исчезну я. Тебе придется. Если ты заменишь Деда.

— Других вариантов нет? — спросил я, беря тетрадь.

— Нет... — Тина вздохнула и села на секодроме. — Сполоха закрутила, завертела Правь с Явью и срока, нам распутать, от Красной горки до Красной горки — вешнего Юрьева дня. Обидел чем-то Дед военврача Сполохову. А чем? Не знаю! Так что и Алиса умереть не должна и перевоплотится в Сполоху. Смерть её на заре, это помни...

— Ты словно со мной прощаешься, Тин.

— Как почувствую, что ты мне прадед — уйду не прощаясь.

— Вот же, задача — незадача! И переспать нельзя, и не переспать тоже невозможно! Но, ты пока не уходи, Тин. Перестраивай мою берлогу, как хочешь, только не уходи!

Тина улыбнулась.

— Пока мы не родичи, можно, я гляну?

— На что?

Тина резко стянула с меня трусы и восхищенно ойкнула.

— Там, на сене, ты без них... Я сейчас...

— На каком еще сене?

Она не ответила, соскочила с сексодрома. Её русые, не заплетенные в косу волосы засияли в отсветах лучей апрельского солнца льющихся из окна на кровать. Убежала и вернулась. На голове золотой обруч с височными кольцами, сама обнажена и возбуждена до сосков торчком.

Я залюбовался ее телом, красивым, юным. Только сейчас я заметил, что на левой груди у нее маленькая золотистая родинка.

— Не смущай меня своим взглядом, — проговорила Тина. — И так мокренькая, там... Полдень. Тебе пора.

Она перекинула ногу через мой торс, села голой попой на живот, чуть подмяв самый кончик моего «красавчика». Янтарный взвар не дал ему проявить полную силу, на какую был способен, он лишь толкнул Тину, за что и был придавлен девичьими ягодицами.

Нежно огладив мое лицо ладонями, Тина зашептала какие-то загадочные слова, нас словно подняло, закружило над реками, полями, лесами, выше, выше... вынесло в космос и вернуло...

На меня смотрели зеленые глаза Тины, в них бушевали дубравы и от ветра в полях гнулся ковыль...

****

— Проснулся! — наклонилась ко мне Алевтина. — Так долго спал, что я уж думала, не помер ли?! Подходила, дыхание слушала, да снова уходила. Сон сила, сон полезен. Приподнимись-ка, я тебя покормлю, а то руки-то в тряпицах. Болят?

— Нет...

Огляделся. Деревянный бревенчатый сруб, печь-каменка и я, раненый летчик старший лейтенант ВВС РККА, совершенно голый на топчане, по пояс закидан сеном...