Часть первая. Дочь Большой Медведицы.

Глава семнадцатая.

Самая большая в городе двухэтажная гостиница грека Паподдаки — единственная, не считая парочки доходных домов с тем же хозяином, находилась в центе города, возле главного трехглавого собора Михаила Архангела, на углу «Мещанской» и «Крестоподвиженской». Данные улицы провинциального города на начало двадцатого столетия состояли из утрамбованной земляной насыпи с деревянным настилом, что был неудобен, когда было сухо, и скользко неудобен, когда сыро и слякотно. Но состоятельные гости, постояльцы местного «Грант Палас», не ходили пешком, предпочитали извозчика — пара-тройка пролеток, всегда были припаркованы у парадного входа.

Вчера, часто скучающие на козлах ямщики, со знанием военного дела обсуждали Брусиловский прорыв в Галиции, подсчитывали, какой урон был нанесен в Буковине императорскими войсками Австро-Венгрии и Германии. А сегодня, где-то с полудня, у них появился новый объект для пересудов и обсуждений. Тарахтя двигателем внутреннего сгорания в двадцать четыре лошадиные силы к гостинице подъехала авто Руссо-Балт — собрат победителя автогонок в Монте-Карло и покорителя Везувия.

Сверкая белым кожаным кузовом, большими «глазами» круглых выпуклых фар, спицами на колесах и клаксоном, чудо века технического прогресса автомобиль остановился у парадного крыльца гостиницы, навивая на извозчиков предчувствие грустного будущего.

Причем, пыхтя самосадом в козьих ножках, грустили бородатые мужики не столько по отходившей в прошлое профессии и скоро грядущем малом доходе. Из автомобиля вышла молодая женщина! Женщина, создание из ребра Адама, где, как утверждала современная наука, даже нет мозга, и которой, грохочущее, пыхтящее смрадом керосина чудовище дорог подчинялось беспрекословно.

На весьма продвинутой даме — подчеркивая ее активную позицию в нелегкой судьбе отечества, был надет зеленый жакет с лекала офицерского кителя, в талию, с желтыми: воротничком, кармашками и крупными полосами по бортам. Ноги обволакивала двойная зеленая юбка, — прямая, верхний слой был короче, сужен чуть ниже колена и очерчен желтой же окантовкой. Волосы прикрывала красная бархатная шляпка с пришпиленным брошью перышком. Белая блузка плотно облегала шею. В левой руке дама держала сумочку из бархата под цвет шляпки — что-то вроде кисета с затянутой на кисти шнуровкой, и местную газету, свернутую трубочкой.

Увидев госпожу из автомобиля, стоявший у дверей швейцар расшаркался в поклонах, открывая барышне. За что, в награду от красивой и богатой постоялицы, получил очаровательную улыбку и серебряный целковый.

Пообщавшись в фойе с хозяином гостиницы господином Паподдаки — в турецкой феске с кисточкой, пофлиртовав с ним глазками, она поднялась на второй этаж и вошла в комнату номер «двенадцать».

— Что это, Змей!!! — не успев закрыть за собой двери, набросилась Света на культурно-отдыхавшего мужчину, гневно швыряя на стол газету.

Полоз вальяжно сидел на диване, с книжкой-брошюрой в руках. На нем были синие бархатные штаны, черный жилет. Широкая атласная лента под воротничок белой манишки, была завязана в виде галстука.

— А что? — недоуменно и невинно вкинул одну бровь Змей. — Утренняя почта? Ерунда! Вот, послушай, как все же прекрасно Максимилиан Волошин пишет:

«Напрасно обоюдоострый меч,

Смиряя плоть, мы клали меж собою:

Вкусив от мук, пылали мы борьбою

И гасли мы, как пламя пчёльных свеч...», —

«Пчёльных свеч...». Каково! Гигант! При встрече, надо бы, обязательно, ему рассказать о нашем купании в речке. О Голубоватом валуне с ямочками! Или вот, послушай, из последнего:

«Топот глухих копыт

Чуткий мой ловит слух...

Всадник летит, как дух,

Взмыленный конь храпит...».

Света села на стул, локотком на спинку, и, улыбаясь, произнесла:

— Из последнего, Змеюшка, лучше прочти-ка ты мне «Провинциальный вестник»!

— Ну, если ты настаиваешь?

— Очень!..

Полоз отложил сборник стихов Волошина и, не вставая с дивана, дотянулся до газеты.

На первой странице, во всю полосу печатным оттиском, была изображена «Обнаженная в шляпе» и подписано — художник Пётр Полозов.

Под картиной, следуя жесткому указанию Светы — озвучить написанное вслух, он лениво прочитал:

«Сенсация! В Коктебеле существует пляж нудистов! Несмотря на войну с Германией и нам, азиатам, не чужды европейские ценности в их обнаженной новизне! Вчера в наш город, на автомобиле Руссо-Балт с двигателем внутреннего сгорания в двадцать четыре лошадиные силы, проездом из Коктебеля, прибыл художник-натурист Пётр Игнатьевич Полозов. Вместе с натурщицей княгиней Ольгой Костровой, по неподтвержденным данным, близкой подруги самой Веры Холодной! Они остановись в гостинице господина Паподдаки.

В Коктебеле Полозов и Кострова были в гостях на даче художника и поэта Максимилиана Волошина, известного, даже нашему провинциальному обывателю, весьма скандальной репутацией и книгой «Блики. Нагота». А также пропагандой на Коктебеле идей нового века Генриха Пудора, издавшего в Германии две книги по теории нудизма – «Нагие люди. Ликование будущего» и «Культ наготы». Максимилиан Волошин весьма знаменит пропагандой в России теории натуризма и внедрением её на практике, в среде деятелей культуры, творческой интеллигенции».

Полоз закончил читать, возникла пауза. На его молчание, Света просто взъярилась:

— И... Я жду, Змей!!!

— Со словами: «проездом», «азиатам», «подруга Веры Холодной», — местные крючкотворцы, явно пересолили.

— Княгиня! Натурщица, да!

— Что тебя не устраивает? Что ты княгиня, а не княжна, или то, что натурщица?

— И то, и другое!!! Ты хоть живописать умеешь, Змеёныш? Изобразишь кривую сеятельницу с четырьмя пальцами, и нас вышвырнут из гостиницы!

— Постараюсь написать с пятью. Надо же было как-то привлечь управляющего мадам Голесницкой господина Кругликова, как по форме, так и по содержанию. Вот я и тиснул статейку в уездную прессу «Провинциальный вестник». Художник-натурист, приятель Максимилиана Волошина с молодой, без комплексов, натурщицей. Княгиней! Подругой Веры Холодной. Только сегодня, и только за рубли! Неплохая реклама, а?! Что ещё надо, для подписания контракта на роспись борделя...

Света набрала грудью воздух, но выпустить, что у нее накипело, не успела.

Змей приложил палец к губам и опередил:

— Тихо, управляющий идет. Летит по коридору гостиницы на крыльях Эроса. Ступай-ка, милая, в опочивальню! Княгиня обязана быть выше мирских забот и финансовых вопросов. Предоставь их мне...

— Женофоб! — тихо, но всё же выдохнула она. Правда, к чему? Надо же было её хоть что-то сказать!

За фоба, от Полоза, она получила такой же краткий и ядовитый ответ:

— Феминистка!

— Я!!!..

Света вскинула на него огненный взор, но в двери, вежливо, постучали. Забрав у вальяжно сидевшего Змея газету, она вошла в другую комнату, громко, но неплотно прикрыв за собой дверь.

Слушая, как Полоз скрупулезно, по пунктам, рядится с управляющим за цену в росписи стен дома по улице «Мещанской» в стиле натуризма — строя из себя залетную столичную знаменитость и расхваливая прелести княгини Костровой, Света металась по комнате раненой тигрицей.

«Нет, я просто должна отомстить! Змей снова, без особого на то спроса, выставил меня обнаженной! Теперь уже на весь город!».

На одной стороне комнаты, её «княжеской ссылки», находился комод, на нём стояли две свечи в одинарных подсвечниках, а над ними, в маленькой рамочке, висел местный пейзаж — меж пшеничным полем и березой рощей извилисто убегающая вдаль речка. Ничего особенного, таких картин были сотни в каждом уезде. На другой стороне, через дверной проём со шторами, тоже на комоде, стояла керосиновая лампа в тряпичном абажуре.

Милое мещанство провинциальной гостиницы, навело Свету на мысль. Она вспомнила работу кисти некоего художника Станлоуза — «Натурщица в перерыве между сеансами», тысяча девятьсот пятнадцатого года, из альбома «Обнаженная натура в мировой живописи», что они с Верой листали в областной библиотеке города, лет так пять назад. Точнее, почти девяносто вперед.

В большом и тяжёлом альбоме были картины: Маковский — «Обнаженная в черных чулках», Рети — «Цыганская девушка», де Блаас — «В воде», Шухаев — «Обнаженная с тазом», Анжольрас — «Обнаженная у камина», и ещё много других обнаженных. Прекрасные девушки и женщины, остановленные во времени молодыми силой искусства.

С Веркой они долго листали альбом, хихикая, пока их не выгнали из читального зала две очень строгие дамы — надсмотрщицы тишины в храме книги с пристальным взором через очки, и, увиденные репродукции картин в детстве, она запомнила до мельчайших подробностей...

У Светы созрел план мести. И стульчик подходящий нашелся, с красной матерчатой обшивкой, словно из гарнитура генеральши Поповой — не отсюда ли Змей его реквизировал в кафе «Эскориал? Ей под попку!

Созданная созидать, Дверь в Добро и не думала обрушить гостиницу, чтобы прищемить длинный хвост коварного земноводного. Света улыбнулась, прищурилась и приступила к осуществлению задуманного.

Тем временем, жаркие торги в соседней комнате были закончены, но, перед заключением контракта, управляющий госпожи Голесницкой настоял на том, чтобы непременно сейчас увидеть натурщицу — княгиню Ольгу Павловну Кострову, подругу знаменитой актрисы русского синематографа Веры Холодной. Неохотно, но Полоз открыл дверь в её уютное уединение и оторопел.

Княгиня сидела на стуле обнаженной, немного боком к незваным гостям. Её левая ножка, пальчиками, упиралась об половицу деревянного пола, отчего напряжение обращенной к двери ягодицы эффектно вырисовывало прелестную девичью попку. Правая ножка, пальчиками, ласкала левую, подпирая икроножную мышцу. Животик был отпущен на волю и женственно округлился. Прислонясь лопатками к спинке стула, Ольга Павловна прогнулась и чуть развернулась к ним всей грудью. Словно лебединые крылья, ее поднятые руки подобрали пышные каштановые волосы, оголив высокий и волнительный изгиб ухоженной шеи.

— О, княгиня! Умаляю вас, простите мою несносную настойчивость! — первым, от удивления, оправился управляющий. — Уезжая, мадам Голесницкая дала мне строгие указания, но, я нисколько не сомневался в вашей божественной красоте. Просто, мне так хотелась вас увидеть! Я же не знал, что вы уже работаете над образом! И Пётр Игнатьевич ничего по этому поводу не пояснил...

— Мы не работаем, господин Кругликов, — наконец-то, выдавил из себя Полоз. — Мы отдыхаем между сеансами! Несколько экстравагантно, но в духе времени...

Светка торжествовала. Змей позеленел и, несомненно, от ревности, так ей думалось. Правда, к кому! К воздушному шарику на ножках! Кстати, очень схожему с одноклассником Веры — Кругляшком Колькой.

Она медленно опустила руки, рассыпая по плечам пряди своих пышных каштановых волос и, оттолкнувшись от пола пальчиками правой ножки, полностью провернулась к гостям. Но этого счастья обнаженной красоты улыбчивый смайлик не увидел. Взяв управляющего под руку, Змей спешно закрыл дверь в ее комнату.

От столь нескромного нанимателя искусства в массы послышался ряд извинений и его горячее уверение, что заказ на роспись стен дома мадам Голесницкой по улице «Мещанской», у господина Полозова уже в кармане. И даже с предоплатой. Конечно, в том случае если он сам от него не откажется.

Ответ был в змеином духе, пунктиром:

— Да, конечно... Естественно!.. Завтра и приступлю...

Дверь в номер закрылась, наступила тишина. Света сидела в образе отдыхающей натурщицы ещё минут пять. Стены старого здания были толстыми и, несмотря на жару на улице, её стало пробирать прохладой, а в ее комнату так никто и не входил.

— Змеюшка!

— Чего?

— Ты сам виноват...

— Согласен...

— А чего дуешься?

— Я не дуюсь...

— Дуешься, я знаю...

— Не дуюсь...

Света соскочила со стула и распахнула двойные двери.

Змей де Мазило стоял у мольберта, заправски, держа в левой руке палитру, а меж пальцев правой сразу три кисти.

— Думаю, в какой позе тебя изобразить? Для начала...

Она подошла и толкнула его кулачком в кудрявый волос.

— В печальной, Змеюшка... В печальной!

— Думаешь?

— Уверена... Ладно, натурист самоучка, пойду, оденусь. А то от твоего змеиного хладнокровия замерзнуть можно.

— А как же рисовать?

— На память...

Следующим утром, несмотря на ранний час, Руссо-Балт, шумно, с рыком и копотью проследовал по улице «Мещанской». Распространяя смрад от керосинового двигателя, под аплодисменты местной интеллигенции — в основном её мужской половины, расположенной реденькой вереницей вдоль дороги с непринужденно гуляющими по ней гусями и собаками, авто остановилось у дома под номером двенадцать.

По прибытию на место, подавив в себе желание детства — нажать на клаксон, Света с интересом оглядела хорошо ей известное здание. Оно было новеньким и в ряду низеньких деревянных соседей выглядело каменным гигантом, небоскребом в три этажа.

Согласно купчей, в данный момент собственность мадам Голесницкой была огорожена чугунными воротами с двуглавыми птичками, только вместо почти вековых лип за ними стоял скверик из тоненьких деревцев, и парадное крыльцо не сверкало на солнце стеклопакетом. Двери были массивные, дубовые, с медными ручками.

«Бассейна там тоже нет» — мысленно отметила княгиня Кострова, выходя из автомобиля и подавая спешившему навстречу управляющему пальчики для поцелуя.

Вечером, после долгих размышлений у мольберта, натурист Змей, сославшись на срочность заказа, подло ускользнул от неё. Утром Света проснулась в одиночестве, ее настроение было шатким, непредсказуемым...

Воздушный шарик на ножках, Кругляшек Колька, прокатился по вестибюлю за хмурой натурщицей, явно страдающей сегодня мигренью, расплываясь в словесах:

— Все уже готово, Ольга Павловна, только вас ждем-с! Материалы, нужные для росписи, завезли. Пётр Игнатьевич на втором этаже. Работает. Меня к себе не пускает. Велел мне встретить княгиню и сопроводить лишь до лестницы. Так что извиняйте, но я вас покидаю...

Света поднялась наверх. Крутая и непривычная деревянная лестница привела её в большую залу, из которой, соединив с нижним этажом, видимо, Змей и сотворил бассейн. Сейчас, это была пустая комната с окнами на одну сторону, во двор. Вместо бассейна девять на двенадцать, на полу стоял наполненный водой железный таз для умывания, — белый внутри и зеленый снаружи, классическим образом доказывая — истинные ценности неизменны.

Полоз находился на стремянке под потолком. В камуфляже и берете Че Гевары, весь заляпанный красками, словно всю ночь вместо того, чтобы, к примеру, рубить дрова или, допустим, звонить в колокола, он играл в пейнтбол со смертельным для себя исходом.

Проявляя большевистские темпы, Змей дорисовывал Ленина! Ужас! Но, в борделе от мадам Голесницкой, он изобразил Владимира Ильича! Вождь мирового пролетариата в бессмертном исполнении Полоза стоял на трибуне. Что-то вещал в излюбленной художниками советской эпохи позе изображения — большой палец правой руки у лацкана пиджака за неизменной жилеткой. В левой руке вождь мирового пролетариата крепко сжимал кепку. Над лысой головой сгустились враждебные тучи, а его ноги прикрывало развивающееся красное знамя. На заднем плане буйствовал народ, которому нечего терять кроме своих цепей. Буйствовал с плакатом: «Да здравствует первая в мире революция рабочих, солдат и крестьян!»

Довольный собой, Полоз обернулся на гулко раздающиеся в пустом помещении шаги, и устало присел на стремянку.

Света облокотилась на дверной проем, не зная, что и сказать. Её разбирал смех от такой премиленькой мордочки, перемазанной полосами красной краски, на языке крутилось четверостишье:

«Когда был Вова маленький,

С кудрявой головой,

Он тоже бегал пьяненький

За девкою с косой!»...

— Нравится? — спросил он.

— Не-а...

Змей поднялся, пересчитал пальцы одной из рук вождя.

— Пять, как и положено. Почему, не нравится?

— Что это за «Окна РОСТА»?! Отколупывая штукатурку на стенах дома двенадцать по улице «Девятого января», Верка познавала совсем другую революцию, — сексуальную.

— На память, у меня только Владимир Ильич получается. Вон там, он на броневике, а вот — с бревном на субботнике. Я так вижу!

Света огляделась. Ленины в разных позах, в кепках и без, были на всех стенах и даже между окон.

— Понятно. Сейчас я раздеваюсь, и ты, Змеюшка, этот натуризм будущего быстренько перекрашиваешь!

— В эллинском стиле?

— Хотя бы! Всё ж лучше, чем архиважные позы вождя...

Змей спустился со стремянки, подозвал Свету к этюднику с кучей набросков. Ольга Павловна Кострова закрыла наглухо двери, чтобы стенопись Полоза случайно не увидел управляющий, подошла и заглянула через его плечо.

Медленно листая «нетленки», художник-натурист показывал наброски, а она краснела все больше и больше.

Верка была права: Камасутра отдыхала. На самом деле, это были фрески из погибшей в пепле Везувия Помпеи, но Света этого не знала. Она разглядывала настенное искусство античности, искренне считая его бесстыдством воображения Змея. Дамы с хорошими формами ласкали мужчин, садились круглыми попами на своих возлюбленных, то лицом к лицу, то спиной, блаженствуя и направляя мужчину рукой. Занимали позу на коленях, предлагали мужчине войти сзади, или ласкали его девственным поцелуем Гебы.

Заканчивалась галерея разврата тремя обнаженными Грациями. Только здесь, Света опомнилась и поняла, что Змей снова над ней подшутил.

— Плагиат, Змеюшка! — поморщив носик, проговорила она. — Может, вообще не будем бордель размалёвывать?

— В твоем детстве, он был разрисован?

— Был. И кажется, именно так.

— Значит, нужно расписывать!

— Почему? Какой в том толк? Разве этим мы найдем Глашу?

— Не знаю, Света. Но, то, что существует от прошлого в будущем, должно быть и в прошлом. Это Закон Времени, которому неукоснительно нужно следовать.

— Понятно. Где раздеваться?

— Здесь...

— Здесь, я не могу! Ленин смотрит!

Змей махнул кисточкой, в углу пустой залы появилась ширма... Кидая жакет на стенку из почти прозрачного шелка, Света поинтересовалась:

— А кто будет за мужчину? Кого мне направлять?

— Можно управляющего пригласить...

— Кого?!

— Управляющего мадам Голесницкой, Исидора Аполинаревича Кругликова. Представляешь, Света, он ведь прапрадед администратора кафе, Кругляшка Кольки! Я тут по родословным прогулялся, так самого Исидора расстреляют, этак в году двадцать первом, а вот его внук бросил женщину с ребенком, а та дитя своего греха, не печалясь, сдала в детдом. Так что прохвост Колька — наследственный прохвост. И в доме по «Мещанской», через полтора года будет уездный комитет партии большевиков, Ленина можно и не смывать, пригодится новой власти...

— Бессовестный ты, Змей! Под кого угодно готов подложить Дверь, дочь Большой Медведицы!!! — ответила Света, выходя из-за ширмы в костюме Евы.

— Истинное искусство требует жертв...

— И всё время от меня! Ну и, где тот алтарь, на который ты готов возложить мою невинность?

Змей сдвинул берет Че Гевары на лоб, почесал обратной стороной кисточки в затылке и подошел к сиротливо стоявшему тазу с водой.

— Вот он!

— Это алтарь?!

— Ну да!.. Алтарь! Чем плох-то? Подходишь, берешь тряпку и присаживаешься, как на картине Василия Шухаева «Обнаженная с тазом». Ты же, её видела в альбоме?

— Змей, есть ли, вообще, хоть что-то обо мне тебе еще неизвестное?!

— Мы общаемся, и я узнаю подробности. Это нормально.

— Интимные подробности! Словно мы женаты уже лет сто! И ничего нового у нас уже и быть не может!

— Мы рисовать будем?

— Хорошо, я приму позу наездницы, но где остальное? На ком сидеть?!

— А остальное, я потом дорисую. По памяти...

Света подошла к тазу и, опершись на пальчики ног, присела спиной к Полозу.

— Так?

Змей сунул рукоять кисти в рот. Обошел полукругом, оглядывая её попку с умным видом знатока. Постоял. Вернулся назад.

— Не-а... Габариты не те!

— Ах ты, Змеёныш!..

Света схватила таз и запустила в пригнувшегося Полоза с такой силой, что тот метательным диском просвистел над его головой и ударился в стену, отбив добрый кусок бревна над Лениным на субботнике.

Штукатурка осыпалась. За дранкой, в образовавшейся дыре, виднелся свернутый сплющенной трубочкой лист бумаги.

Полоз аккуратно вынул его, развернул и прочитал: «Если в тебя, Змей, уже полетел пущенный княгиней таз, то сейчас ты держишь в руках мое послание...

— Глаша? — радостно подпрыгнула Света...

Полоз пробежал глазами весь лист.

— Кит...

— Жаль. А если в тебя, чем ещё запустить?