Глава восьмая.

Вилку я довез до редакции. Она кинула мне пока-пока, и дернулась выйти из автомобиля.

— А где ласковое: мой милый дрочер? — придержав её, спросил я.

— Обиделась...

— На меня?

— То поехали, то отъехали! Антон, между прочим, из-за тебя я всю ночь не спала и никакой благодарности! А теперь, еще нотации Гелены выслушивать, тебя отмазывать!

— А мне понравилось...

— Издеваться надо мною?

— Как ты меня ласкала, Русалка-Вила...

Вилка покрутила пальцем у виска и покинула автомобиль, бросив:

— Уезжай, дурень, пока Гелены нет... Еще один день тебе на подурковать. Завтра я тебя прикрывать не стану. Хоть потоп, а на работу выходи...

Не прошло... То ли действительно ничего не было, то ли Вилка крепкий орешек и раскалываться не собирается. Может, я вообще лежу на больничной койке и от многочисленных уколов ловлю глюки с военно-сексуальным уклоном?

Посмотрел на заднее сидение — не валяется ли МГ-34. Но, там лежал пакет с продуктами, заботливо прихваченный из больницы и оставленный мне Вилкой.

— Русалка-Вила! А еще — нет-нет! Я — не я, и шаловливая ручка не моя! А по сути — заботится обо, мне как о младшем братишке.

Так захотелось есть.

Если мне подарили день дурака, почему бы не провести его в хмельном угаре. Заехал в супермаркет, купил литровую бутылку водки и домой.

Поднимаясь по лестничному маршу, на подоконнике окна подъезда своей старой хрущевки, в пролете чуть выше своей квартиры, я увидел Тину. Она сидела, обняв картину в раме из красного дерева. Держала изображением к себе, но я почему-то сразу догадался, что это «Бегущая впереди солнца», Сполоха.

— Сейчас вы скажете, что являетесь моей дальней родственницей из-под Брянска — сам не ожидая от себя, как-то зло, произнес я. — От тетки Матрёны, или еще какой бабы...

— Нет... — тихо произнесла она.

— Тогда — вы уличная художница...

— Я дар потеряла... — так же тихо, снова сказала Тина и с грустью посмотрела на меня.

Глаза у нее были зеленые, но в них не шумели дубравы, не гнул травы ветер... Просто зеленые, печальные.

Я открыл входную дверь своей берлоги.

— Заходите...

Стройная Тина, в светло-бежевом длиннополом плаще, проскользнула в прихожую вместе с объемной картиной, не задев ни меня — ни стоявшего у моих ног пакета с продуктами, ни бутылки, что я держал в свободной от ключей руке. Скинула с ног туфли, без проса, прошла в комнату и вернулась уже без картины. Выдохнула, улыбнулась.

Я заглянул в комнату. Прямо над сексодромом висела «Бегущая впереди солнца». Прочно висела.

— Похоже, вы меня обманули, насчет потери... Чтобы так «привинтить» к стене полотно в тяжеленной рамочке немереная сила нужна, да и половину дня возиться надо.

— Это желание Деда. Не мое... Его сила. Я с ней всю ночь просидела в обнимку, пока вас ждала.

— Поставили бы.

— Не могла. Дед не велел...

— А где дед?

— Он ушел...

— Понятно...

Куда ушел дед, я спрашивать не стал. Не разуваясь, отправился на кухню. Не разбирая, сунул пакет с продуктами в холодильник, водку — в морозилку. Тина смотрела за моими действиями с интересом птички попавшей в необустроенное гнездышко. Я вернулся в прихожую, снял куртку, повесил, скинул туфли.

— Так и будете стоять?

— А что можно остаться?

— Да. Если мы будем на «ты».

Тина улыбнулась и вынула из кармана плаща согнутую вдвое общую тетрадь, подала.

— Это вам... то есть, тебе... Дед завещал, перед уходом.

Вожделенная тетрадь снова шла мне в руки и снова, я к ней охладел. Взял у Тины, бросил на сексодром, следом уронил свое уставшее тело, проваливаясь в сон...

****

Стягивая пулемет с широкого подоконника в хлам разбитого окна, я присел и прислонился вспотевшей спиной к прохладной стене старинной кирпичной кладки.

По длинному коридору, заваленному деревянными потолочными балками, обломками оконных рам, кусками штукатурки и битым стеклом, ко мне пробиралась Алиса, пригибаясь чтобы быть ниже оконных проемов. Она сняла операционный халат, даже в адской суматохе нашла время переодеться и была в гимнастерке защитного цвета с одной шпалой в петлице, туго перепоясанной офицерским ремнем, хлопчатобумажной юбке и ботиночках, — огненно-рыжие волосы, коса, спрятаны под темно-синий берет с красной звездой. В руке Алиса держала ТТ.

Присела рядом.

— Нет больше раненых! Полуторку огнеметом сожгли — нелюди! Это вам, Антон, — подала пистолет и запасную обойму. — Мне как военврачу третьего ранга положен, но я не умею им пользоваться, а вы умеете. Я видела...

— А как же вы, Алиса!

— Отдайте мне свой наган.

— Он без патрон.

— У меня есть... один, — она расстегнула пуговку на правом нагрудном кармане гимнастерки и вынула патрон для нагана. — Только зарядите сами. Прокрутите барабан так, чтобы сразу... Боюсь, на второй раз у меня духу не хватит.

Не задавая глупых вопросов, я сделал всё, как просила Алиса. Мы, молча, обменялись страшными подарками.

— Как вы полагаете, Антон, они скоро повторят попытку?

— Думаю, пока то, да сё, перегруппируются — полчаса тишины у нас будет...

— Полчаса тишины... — выдохнула она и прижалась ко мне.

— У вас есть зеркальце? — спросил я.

Военврач третьего ранга отпрянула, посмотрела в мои глаза, совершенно забыв о войне, и с улыбкой ответила:

— Есть... маленькое...

— Дайте...

Алиса расстегнула второй нагрудный карман — левый, и вынула комсомольский билет, раскрыла. Меж страниц лежало прямоугольное зеркало, вырезанное в точный размер билета. Я взял и, стараясь не высовываться, определил на подоконнике так, чтобы был виден весь двор — нечто вроде зеркала заднего вида.

Вернулся к Алисе.

— Какой вы умный, Антон! Я ни за что бы недодумалась!

— Товарищ капитан медицинской службы, давай на «ты»...

— Давай, товарищ старший лейтенант, — она снова прижалась ко мне, впитывая меня своим телом. — Знаешь, а мне жаль, что такой отважный парень, летчик-истребитель, и не мой. Что, я не твоя рыжая...

— Вполмнила...

— Антон, я, правда, каюсь, что не отправила тебя в полк. Ты мне понравился... Хотелось, хотя денёк, с тобой пообщаться...

— Это признание?

— Да... Чего уж теперь. Полчаса осталось...

— А почему Алиса? Чужая, другая...

— Ты латынь знаешь?!

— Немного...

— У меня мама медик, папа — профессор медицины. Латынь в нашей семье второй, домашний язык. Кроме того, мама, с детства обожает сказку Льюиса Кэрролла про Алису. — Она снова достала комсомольский билет и меж его страниц нашла фотографию. — Вот. Это я с папой перед отправкой после мединститута меня на службу в РККА — июнь прошлого года.

Сколько раз девушки присылали мне по электронной почте свои фото — полуобнаженные, обнаженные, с курортов, сколько раз я и сам им делал портфолио, но ни одна не зацепила меня так, как эта черно-белая фотография. У входа в городской парк стоят и щурятся на солнце отец, — в белых парусиновых штанах, тенниске и соломенной шляпе, и дочь — в новенькой форме военврача третьего ранга РККА.

Отдал. Смахнул повлажневшую пыль с лица.

— Алис...

— Да...

— Ты с патроном не спеши...

— Не буду... — она спрятала фото в комсомольский билет и сунула в карман на девичьей груди, прикрыв им еще не любившее сердце, застегнула пуговку, прижалась ко мне — Ты счастливый, я знаю...

— И я, Алиса, знал... А теперь...

— Поцелуй меня... — тихо произнесла она.

Ответом, в зеркальце мелькнула немецкая каска — вдалеке, у ворот.

— Всё... кончилась тишина...

Я вытянул ствол пулемета на подоконник, плотно прижал приклад к плечу, дал очередь...

****

Проснулся, приподнялся на сексодроме на обеих руках, словно решил отжаться, перекинулся на спину, приподнял голову. Прямо передо мною находилась девичья попка в коротеньких обтягивающих шортиках. Чуть виднелись дольки ягодиц.

— Ты что делаешь? — спросил я.

— Ой! — Тина выпрямилась с веником в руках, повернулась, покраснела. — Я думала вы... ты спишь. Решила немного прибрать.

— А веник где взяла?

— У соседки попросила... Еще, в ванной, трусы женские на полу были — красные, так я их выбросила! Надеюсь, они не дороги тебе как память?

— Долго я спал?

— Минут тридцать...

— И ты за полчаса успела обследовать и продезинфицировать мою берлогу?!

Тина хмыкнула.

— Руки у меня же никто не отобрал...

— Ноги и все остальное, тоже...

— Я думала, ты спал! — краснея и отворачиваясь, обидчиво произнесла она

— Где тетрадь?

— Я тебе ее отдала...

— А я — куда ее дел?

Тина подошла к сексодрому осмотрела все вокруг меня...

— Она под тобой... Иди на кухню, а я пока здесь приберу.

Я вытащил из-под поясницы тетрадь, сполз ногами с сексадрома и отправился на кухню, ловя себя на мысли, что слушаюсь эту зеленоглазую девчонку. Чтобы утвердится в обратном, бросил уже стоя у холодильника.

— Чем в таких шортиках, лучше совсем без них! Голая попа меньше внимания привлекает — четвертый закон самца.

— Сам придумал? — послышалось из комнаты.

— Только что...

— Держи взгляд самца голодным — проговорила Тина, выглянув из комнаты с веником, — второй закон самки...

— А какой первый?

— Первый закон самки гласит: держи самца!

— Мудро...

Я стянул с себя свитер, повесил на спинку стула и сел к кухонному столу. Первый раз за много лет на него можно было положить тетрадь, не опасаясь вляпаться во что-то жирное или сладкое. Все было чисто, лишь цветов не хватало для полной идиллии. Но думаю, завтра и они появятся.

Я раскрыл тетрадь и стал жадно просматривать текст. Прибытие в авиаполк, крепкая мужская дружба с ведомым Сашкой, знакомство на комсомольском собрании с какой-то Лидой. Начало войны. Первый боевой вылет...

— Тина! В тетради нет ничего о госпитале!

Она вышла из ванной с ведром воды, поставила на пол, бросила туда тряпку.

— Каком еще госпитале?

— Ну, госпитале! Первые дни войны, военврач третьего ранга Алиса Сполохова, авионалет, немцы. Она попросила у меня наган — застрелится. Показывала фото, где они с отцом в городском саду, за год до войны...

Тина села рядом со мной, взяла меня за руку и проговорила:

— Антон, не обижайся, но водку, я вылила в раковину...

— Матрона сказала, что больше ветерана нет. Теперь только я в настоящем и я в прошлом. Стало быть, мы с тобой сидим, говорим на кухне и в тоже время — я и Алиса, там в госпитале! Тина, я схожу с ума! Чародейка говорила, тетрадь поможет — где она поможет?! Где! — я со злостью перетряхнул рукопись ветерана.

Тина обняла меня, стала ласкать губами, покрывая лицо мелкими поцелуями. Нашла мои уста и остановила крик.

Мы целовались, сначала жадно, после спокойно, а потом смотрели друг другу в глаза, соприкоснувшись любами.

— Ты не хочешь меня... — тихо спросила Тина.

— Хочу... хочу понять, что значат мои сны...

— Закончу с полом и заварю чай...

Тина встала, взяла ведро и ушла в комнату, оставив меня с чувством, что сегодня я рассорился со всеми своими девчонками. Кроме одной, которой, возможно, жить осталось до последнего патрона в подаренном ею мне пистолете.

Со злостью на себя, на мир, я открыл тетрадь, найти в ней хоть что-нибудь и зацепиться, как утопающий за соломинку...