Часть первая. Дочь Большой Медведицы.

Глава пятая.

Первое, на что обратила внимание Света, галантно целуя дядю в щёку — это кисти рук брата. Но, увы, они, по-прежнему, страдали легкой искривленностью пальцев и держали шашку неуверенно. В её сумбурном сне, далеко не всё наладилось так, как бы хотелось.

— Вы же знаток разных древностей, дядя! — с легкой укоризной в голосе, спросила она Петра Игнатьевича. — Когда же все-таки расскажите, нам с Вольдемаром, что на самом деле я вы... — она осеклась и поправилась, — вывезла из обители в подарок брату?

— Что ж, Оленька, думаю, сейчас и расскажу. Время до обеда довольно, — ответил учитель, взяв у юноши шашку. — Оружие из разряда холодного, колюще-рубящее. Исходя из оформления, явно не новодел. Судя по сделанной из бивня мамонта рукояти и характерной обработке кости — очень древнее.

— И всё? — фыркнула Света.

— Будьте так любезны, Владимир, сходите в мой кабинет. Дверь закрыта, но ключ в замке. В библиотеке, на самой верхней полке, стоит книга — трактат месье Жан-Франсуа Жербильона о Китае и Азии на французском языке. Пожалуйста, принесите её в беседку. Мы с Ольгой, будем вас ожидать там.

— Хорошо, дядюшка, я быстро!

Вовка буквально сорвался с места.

— Не спешите, — придержал его словами Пётр Игнатьевич. — Князю это не престало. И возьмите стремянку, полка высоко. Глаша покажет где.

— Одели мальчика как франта, а пальцы? — напустилась на импровизированного дядю Света, как только Владимир оказался на приличном от них расстоянии. — Вы же знаете, как брат страдает по данному поводу. Коль уж даете юноше новую жизнь, то обязательно надо тащить в неё старую боль?

— Я говорил, Света, что можно изменить время, возраст. При особом желании, из мужчины стать женщиной или наоборот! Но нельзя изменить себя. Если честно, то Владимир перешел в это время таким не по моей воле. Его боль — не боль физическая, преодолеть её он может только сам. Понимаете? И он обязательно с этим справится. Скоро вы увидите его другим. Завтра он уезжает учиться в Оренбург, Неплюевский казачий кадетский корпус.

— Вы сплавили его в армию?

— Не забывайте, Ольга Павловна, Владимир — князь из древнего служивого рода. Ему семнадцать, и, как русского дворянина, его место в строю Российской армии. И не перечьте своему опекуну!

— Я перечу! Вы меня закинули черте-куда! Вырядили в одеяние весом лат средневекового рыцаря, и я вам перечу?

— На вас костюм Амазонки, для конных прогулок в дамском седле и не только — можно выходить к завтраку. В этом сезоне, он весьма популярен среди девиц и женщин Европы, как нельзя, он подходит и к вашему характеру. Светка-амазонка, если не ошибаюсь, так вас называли мальчишки в детдоме?

— Я уже и не знаю, как меня называли, называют, и, судя по хитрому выражению вашего лица, ещё будут называть! У меня нет трусов! Оказывается, их ещё не придумали! И как прикажите мне обходиться с «гостями», которые вот-вот нагрянут? Не спрашивать же мне, в моем возрасте, об этом Глашу! Не могли бы вы выписать мне, парочку, из моего детства? Где всё было на положенных им местах, трусы, девочки, мальчики, учителя!.. Зачем вы отослали брата?! Только не говорите: для того чтобы объяснить происходящее второй день сумасшествие, вам понадобилась книга какого-то месье Жербильона, да ещё на французском языке!

— У вас истерика, Света. Успокойтесь. Брат не должен вас такой видеть.

— За один день, я постарела лет на десять! Как вы, Пётр Игнатьевич, полагаете — это повод для истерики или это женская блажь? Если дальше пойдет в том же темпе, через недельку, я стану называть вас просто Петя.

— Тогда лучше Пьер. Должен признать, вы действительно повзрослели, Света.

— В моем возрасте уже не взрослеют, а стареют!

— Вам девятнадцать! Причем, только будет...

— Я не уверена! Раньше у меня ничего не было, но хотя бы была я сама! Светка Переверзева — детдомовская оторва, что, как романическая героиня, за три месяца до наступления ожидала свой девятнадцатый день рождения в наивном предвкушении. А теперь у меня нет, ни возраста, ни имени, ни...

— Хорошо, я вам разрешу их носить, Глаше объясните, что выписали нововведение прямо из-за границы. Салон «Модницы Парижа».

— Десяток...

— Ну, если вас это успокоит...

— Хоть что-то будет моё, а не ваше... Так, зачем вы отослали брата?

— Чтобы не останавливать время. Но, всё равно, мне пришлось это сделать. Вы, слишком уж, разгневались:

«Что же твой, Светлана, сон,

Прорицатель муки?

Друг с тобой, всё тот же он

В опыте разлуки...».

Учитель улыбнулся и поглядел на пышно цветущую яблоню. Над маленьким белым цветком, поджав брюшко, завис лохматый шмель, можно был детально разглядеть его крылышки.

Света вкинула пальчик и, тихонечко, его погладила.

— Бедный, хороший, и ты страдаешь из-за меня. И не надо мне читать балладу Жуковского «Светлана»! Вовсе, я не собиралась истерить, это был маленький экспромт, коль мы остались одни.

— Не знаю, планировали ли вы мне высказать то, что сказали. Но то, что я хотел вам поведать Светлана, Владимир пока не должен, ни увидеть, ни услышать.

Взмахнув шашкой, Пётр Игнатьевич, с размаху, ударил ею по одному из валунов, что было много уложено вдоль посыпанных песком тропинок сада. Клинок разлетелся ошметками, не только сталью, но и обычным железом, назвать их было трудно. Осталась лишь рукоять из бивня мамонта.

— Бац!.. Как, в таких случаях, обычно, добавляет моя подруга. Ой! Простите — старшая сестра. Я же говорила вам — примитивный муляж рублей за сто, по курсу конца двадцатого столетия, а не нынешнего девятнадцатого! Даже если считать в ассигнациях.

— Возьмите ее в руку, — ответил учитель, подавая Свете рукоять.

— Зачем?

— Возьмите.

Света кокетливо фыркнула, пожала плечами, но ладонь открыла. Как и первый раз, в беседе с Голесницким рукоять легла в неё, словно влитая.

— Согрейте своим теплом.

— Может мне её в корсет меж груди сунуть?

— Просто сожмите. Крепко сожмите.

Света сжала и почувствовала, как, комком шаровой молнии, от сердца к правой руке пробежал жар, влился в плечо, локоть, кисть и, огнем, стал выходить из рукояти. Словно раскаленный металл на кузне под ловким молотом мастера-оружейника, он сформировался в заготовку, потом в клинок и, постепенно, стал остывать. Последним погасло клеймо, голова Волка и цифры — три тройки.

— Теперь ударьте об валун, вы, — проговорил Пётр Игнатьевич.

Лицо учителя было серьезным, сосредоточенным, на сей раз Света подчинилась безропотно. Размахнулась и, что есть силы, ударила. Гладкий, немного синеватый камень распался надвое. Она подняла руку и сделала легкий горизонтальный взмах. От валуна отлетел тонкий слой, словно пласт от окорока.

— Ого! Даже искр нет!

— Вы поняли, зачем Генрих Карлович Голесницкий дал вам клинок, Света?

— Не-а...

— Он знает свойства шашки, но обладал лишь обломанной рукоятью. Возродить её мог только исконный хозяин, поэтому он и искал вас. Спонсировал художественный фильм «Год четырех Углов» и, под предлогом премьерного показа, разыграл лотерею, именно для девятнадцатилетних девушек.

— Пётр, вы хотите сказать, что исконный хозяин шашки — я! Но ведь она очень древняя! Вы сами говорили — ручка из бивня мамонта... Господи, сколько же мне лет?!

— Все относительно, Света.

— И всё же! Я старше вас или все же младше? — после безуспешной попытки увидеть свое отражение в сверкающей на солнце стали клинка, она умоляюще посмотрела на учителя. — Наверное, я снова состарилась лет на десять! Назвала вас Пётром...

— Вы можете думать хоть о чем-нибудь ещё, Светлана! Не только о возрасте?! Понимаете, что Голесницкий не успокоится, пока снова не найдет вас! Лишь вынутое из вашей груди сердце, даст ему право обладать неограниченной властью над клинком, что вы сейчас держите!

— Не могу не думать!!! Я чувствую себя сорокалетней! Я старуха, которая не любила, не рожала детей, никогда не ездила загорать на юга... У меня нет...

— Трусов...

— Даааа!!!! И от этого умирать мне, нисколечко, не страшно! Страшно жить со скоростью десятилетие в секунду! Если клинок мой, то я должна знать, что означают эти дурацкие три тройки и голова волка! А я не знаю!

— На самом деле, на клейме четыре тройки! По отдельности они означают Углы Неба, вместе — Дверь. В кириллице буква «Глагол», «Г» имеет числительное три, в финикийском письме, три — Угол. «Д» в кириллице «Добро», — числительное четыре. На финикийском — Дверь.

— Если «Аз» — один, то А, Б, В...— Света загнула пальчики на свободной руке. — Веди — три, а не «Глагол»!

— «Буки» не имеет числительного.

— Вам виднее, вы же учитель истории... Ага, я снова молодею! Буду называть вас гуру. И что означает мордашка волка, мой учитель?

— Один из Углов. Хранитель которого — Волк.

— А подробнее.

— Небосвод над Евразией составляют четыре Угла Неба, ромбом. Каждый Угол имеет тотем животного, свой цвет и Хранителя. Рукоять шашки белая — бивень мамонта, на клинке голова волка. Стало быть, она принадлежала Волку, Хранителю Белого Угла Неба.

— Но, вы сказали — мне. Значит, Волчице. Или я мужчина! Пётр Игнатьевич, не сводите меня с ума окончательно! Этого я не перенесу.

— Я сказал, что клинок принадлежит вам исконно.

— Ну да. И что?

— До клейма.

— Вы меня запутали, учитель!!! Шмель скоро издохнет, так не пожулькав лапками цветка, а я так, ничегошеньки, и не поняла!

— Всего таких клинков четыре. На каждом три тройки — закрытые Углы и один открыт. Шашка с рукоятью из большого рубина и головой Медведя на клейме, — Хранителя Красного Угла. Золотая рукоять с головой Змея — Угла Желтого. Изумрудная с головой Кита — Синего Угла. Четыре Угла — четыре Хранителя.

— А я? Я то, кто?!

— Дверь...

— Здрасти, приехали! Отворилась любви дверца, некуда Цветочку деться. Ой! Как бы раньше времени, нам не истереться!

— Аз есмь Свет, Добро, Дверь. Неужели не понятно? Ты возродила клинок Белого Волка, ни один Хранитель не обладает данной тебе силой Созидания.

— Ага, Свет женского рода, то бишь Свет...а.

— Звезда. Дочь Большой Медведицы. Напитанная энергией Отца Космоса, ты создала четыре клинка и раздала Хранителям. Один клинок — Белого Волка был обломан и утерян в жестоком противостоянии с Хаосом, и три тысячи лет за тобой по следам идет его слуга в образе, то эскулапа Алкоя, то аптекаря Грегори, то врача Голесницкого — могущественное сотворение Хаоса! Он искал тебя во всех временах и теперь, несомненно, нашел. Восстановив клинок, ты обозначила себя. Если Свет из Космоса, Дверь в Добро попадет в руки Голесницкого, Углы Неба рухнут и мир погрузится в Хаос.

— А зачем ты мне его тогда дал?! Чтобы я себя выдала?!!

— Я не был уверен, что воплощение четырех Углов Неба, Дверь в Добро — это ты, Светлана. Когда один из клинков обломился, а рукоять в пылу боя была затеряна в Тартаре, Хранители потеряли с тобой прямую связь. Они перестали видеть тебя, и могли только догадываться, где ты и кто ты. К тому же, их осталось только трое. Четвертый Хранитель не смог простить себе оплошности и ушел в Великое Нечто. Остальные пытались тебя найти, но их виденье раздвоилось, они могли лишь предполагать. Несмотря на огромный риск, я должен был убедиться, что Дверь это ты.

— Убедился? Мы перешли на «ты», Пьер! Ну ладно: «пустяки» — цитируя учителя, делая из двух пальчиков монокль и поднося к глазу, Света постаралась детально точно соблюсти интонацию. — После того, что меж нами произошло в моей спальне! Как же я была глупа, гола и бесстыжа. Ах! И... дальше-то, что?!

— А что, дальше?

— Есть ли у вас план, мистер Фикс? Есть ли у меня план, мистер Фикс? Конечно, есть, мистер Фикс!

— Надо объединить троих и искать четвертого Хранителя — несмотря на иронию в словах Светки, серьезно ответил Пётр Игнатьевич.

— Предлагаете круиз вокруг Галактики за восемьдесят лет? Нет, за восемьдесят один год и тридцать два дня, как раз к моему столетнему юбилею.

— Без него мы не сможем справиться со Слугой Хаоса. Эскулап Бездны обладает силой равной нам всем. И, только вместе, мы сможем одолеть его и не отдать тебя Хаосу.

— Мы?.. Вместе?!

Пётр Игнатьевич сжал кулак, из него, резко, взметнулась сталь клинка. На клейме у самой рукояти из золота, загорелись три тройки и голова Змея.

— Да мы. Я — Хранитель Желтого Угла Неба Золотой Полоз, и остальные.

— Как вы это сделали? Я про шашку.

Света с любопытством осмотрела клинок, что держала.

— Нажмите на клеймо Волка большим пальцем.

Она нажала, шашка исчезла.

— А теперь сожмите пустой кулачок и нажмите снова, но мысленно.

Вдавливая коготки в ладонь, Света зажмурилась. Кулачок нагрелся, и клинок снова оказался в ладони.

— Здорово! Я уж думала, что теперь придется его таскать на худеньком девичьем бедре. Не бросишь. Всё-таки, от него Угол Неба зависит.

— Он будет у вас, пока вы не отдадите его Волку — Хранителю Белого Угла Неба.

— А как же братишка? Останется ни с чем?

Пётр поглядел на яблоню, на цвет которой пытался сесть висевший над ней шмель. Одна из тонких веток дерева упала ему в руку, превратилась в шашку.

— Ну, это точно муляж.

— Вы снова ошибаетесь, Светлана. Сабля, что не наесть, настоящая, булатной стали, лучших бухарских мастеров. Только обыкновенная.

— Да отпустите вы шмеля! Совсем вам его не жалко. И вообще! Если я Дверь, а вы мои Углы — бред какой-то! То вы должны мне подчиняться, а не я вам! К тому же, где остальные подданные? Волк, Кит, Медведь!

— Вы их обязательно увидите.

— Скоро?

— Очень скоро...

— А они симпатичные?.. Кстати, так для общего сведенья, что бы более не двоилось! Ни один Угол Дверь не открывал. И она не любит когда по Космосу даже слегка поддувает. Помните свое обещание?

— Помню...

Света хотела ещё что-то сказать, но шмель, которому, минуту назад, она искренне сострадала, ожил и, вместо того, чтобы лапать цвет яблони, закружился вокруг неё.

От усадьбы, вприпрыжку, бежал брат, неся в беседку толстенный фолиант.

— Ладно, Пётр Игнатьевич. Дядя! Я, точно, тронулась! Вы сами найдете, что сказать Вольдемару, а у меня от аромата цветения и созерцания сакуры разболелась голова. Мигрень. Пойду, прилягу.

Хоть Света и выразилась несколько экстравагантно, но после фокуса с острым предметом у неё действительно чувствовался упадок сил, ужасно хотелось спать. В девичьей светелке, она внимательно рассмотрела себя в зеркало и с огромным вздохом облегчения пришла к утешительному выводу — она, по-прежнему, молода и игрива.

С помощью Глаши, княжна сняла сбрую из наряда девятнадцатого столетия и, зевая, пожаловалась:

— Платье для верховой езды настолько тяжело, что не понятно, кто лошадь! Всё спать... Меня не беспокоить, если даже Небо рухнет и наступит Хаос...

Лишь к вечеру, княжна Кострова лениво дернула за серебреный колокольчик. Глаша ворвалась в комнату сразу, словно тайфун.

— Ой, барышня! Каких вам маленьких штанишек дядюшка из Парижа выписал! Целую дюжину! А пахнут то, пахнут! Прямо из салона «Модницы Парижа»

— Каких штанишек?

— На попу... Примерите?

— А... Завтра...

— Ой, барышня! И как у вас духу терпеть-то хватит? Я бы их прямо сейчас все и навздевала! По очереди. Они и цвету разного, прямо радуга. Беленькие, красненькие, синенькие и желтенькие!.. Простите, забыла спросить-то.

— О чём?

— Ну как же это, о чём, барышня! Хорошо ли почивали? Не привиделось ли чего худого? Как проснулись, обязательно надо спрошать...

Насколько смогла, Света раскидала в разные стороны ноги и руки по мягкой перине, и, рассматривая на потолке порхающих ангелочков, воскликнула:

— Хорошо, Глаша, хорошо! Спала как звезда!..