Ступень вторая.

Парная встретила меня жаром и запахами трав. Тетя развешивала их пучками, от пара они размягчались, источая ароматы леса. Полог был трехступенчатый, и забраться на его вершину я не решился — выбрал золотую середину. Тетка исхлестала меня веником, намылила спину, окатила водой. Спереди я намылился сам.

Все было как обычно, пар стоял клубами, рубаха на тете взмокла... Вообще-то, я все думал о своем. О том, что же это было со мной? Но, неожиданно, мне на глаза попался её сосок. Как я уже написал: у тети грудь была маленькой, зато соски крупные продолговатые и при мокром состоянии рубахи они выперли из ткани на меня. Один из них я и увидел.

Глаза словно прилипли. Тетя была влажная, румяная, но видел я только его, будто ничего больше не было. Она что-то говорила, шутила, а я смотрел и смотрел. Со стороны, наверное, было забавно, поскольку, головой вертеть я и не думал, а тетя на месте не стояла. Мои зрачки ходили по орбите век, вызывая косоглазие. Но это было полбеды, вторая половина начала меня беспокоить ниже.

Здесь, пожалуй, надо сделать небольшое отступление. На самом деле, что такое эрекция, я тоже еще не знал. Нежданно-негаданно, мое отличие от девочки иногда начинало твердеть и зудиться, требуя к себе внимания. Вызывало желание потрогать. Но призывы созревающего организма возникали спонтанно, в разное время и в различных местах, — в общем, с девочками, женщинами связи никакой, — то я полагал: что-то вроде чесотки от укуса комара — расчешешь волдырь, он увеличится, и еще больше будет чесаться, пока в кровь не раздерешь.

Так как чувство самосохранения, пока еще сдерживало во мне позывы природы, потеревшись о тесные плавки мое отличие от девочки пускало мутную слезу или две и сникало, затаившись в ожидании своего часа. Но этим утром, от ухабов проселочных дорог, оно восстало и излилось уже не одинокой слезой, а терпким и пряным потоком, орошая крайнюю плоть.

Обычно, баня снимала это приятный и зовущий зуд. Становилось легче. Обычно, но не в тот день. Сосок, выпирающий из-за мокрой рубахи тетки, вызвал в моем юном организме новый мощный прилив. Мое отличие от девочек совсем взбунтовалось. Оно выросло. Требовало, чтобы я сломал его стойкость. Зажал в ладони и переломил. «Ты только зажми!», — посылая приказы в голову, зудилось оно.

— Хорошо промой, — проговорила тетя, смотря на место, которое нужно промыть, намыливая мне вихотку до такой пены, чтоб мое «отличие» потонуло в ней словно Эверест в облаках.

С величайшей вершиной мира, конечно, я погорячился, но тогда мне действительно казалась, что мое отличие от девочек выперло Джомолунгмой и никак не ниже. Но, нет, оно вполне поместилось в мочалке.

— Три, три, — не стесняйся, — улыбнулась тетя, приподнимая подол рубахи и отжимая край. — Ладно, сам домоешься. Пойду, а то ты меня сегодня запарил. За два года-то вырос...

При движениях она немного ко мне наклонилась. Я умудрился одновременно увидеть ее ноги выше колена и заглянуть в разрез рубахи, где об материю терлись две маленьких грудки.

Как это у меня вышло, ведь она стояла почти вплотную к пологу, я не знаю. Сделала ли она это специально? Тоже не известно. Но, я почувствовал, как мое отличие от девочки под вихоткой забилось в сладкой агонии. И чем больше я его сжимал, тем сильней были толчки. Спасительную, словно фиговый лист, мочалку, я невольно схватил обеими руками. Тетя поспешила выйти.

Уже из предбанника, я услышал:

— Не торопись, понежься, отдохни с дороги. Дед лесному хозяйству обход делает. Так что ужинать не скоро...

Итак: свершилось! А что свершилось? Лежал на пологе и думал: не заболел ли я? Правда, симптомы неведомого мне недуга были очень даже приятны. Но, после того как я «лишился девственности», мое отличие от девочки действительно заболело.

Оно слегка поламывало и наводило на меня какие-то ужасные мысли. Я уже не помню какие, но ужасные, очень схожие с преддверием кастрации. Успокаивало одно, находился я в глуши, до ближайшей больницы километров двести, и если суждено мне сравнятся с девочкой, то еще не скоро.

Прошло с полчаса, может меньше. Мое отличие от девочки перестало болеть и снова заявило о себе. Расставаться оно со мной явно не собиралось. Просило подержать. Не распускать нюни и взять его в руки. Честно, я боролся с этим. Минут пять. Потом решил: должен же я проверить — оно при мне или рядом, на пологе, вроде, размягченных паром, пучков трав по стенам бани.

Запустил в разведку левую руку. Глаза поднял к потолку, сам себе не решаясь сказать: боюсь. Мой «пучок» из двух основных отличий от девочки не оказался вялым и висячим, он снова зудился и требовал к себе особого внимания.

Это я сейчас понимаю, насколько различны мужчина и женщина, как в физиологическом плане, так и в психологическом, а тогда я искренне обрадовался, что пубертатный период не сотворил из меня девочку.

Кстати, с возрастом, изучая психологию и сексологию, я понял: первый раз важен не только у девочек, но и у мальчиков. Я не говорю о первом половом акте, — само по себе это уже следствие, но не сам факт сексуального влечения. Совсем не из каких-то предубеждений, — по банальному незнанию, я довел свой растущий организм до бунта, стихийного и, в прямом смысле, спонтанного.

Хорошо рядом в этот момент оказалась тетя, а ведь мог бы быть и мужчина! Или, я реально мог подумать – это у меня от плохих дорог! Да мало ли, взбредет в голову мальчишке, который «лишился девственности», даже не думая ни о чем таком.

Но, слава богу, первым направленным объектом моего отличия от девочки оказалась тетя, а не допустим хряк Борька из богатой домашней живности во дворе. Даже в глуши выбор ориентации огромен. На самом деле, вопрос направленности выхода сексуальной энергии очень важен. Важен, когда она уже есть, а на кого ее направлять, ты или не знаешь или тебе просто все равно — лишь бы выплеснуть. То самое, что зовется половой идентичностью.

Немного полежав, я сделал почти фантастический вывод: для того, чтобы эффективно теребить «отличие», нужна баня, вихотка и, желательно, тетя. Это, как нельзя, доказывает, какой сумбур может образоваться в голове подростка от случайности и во что он выльется впоследствии! Придется долго разбираться в ориентации.

И второе, насчет — выплеснуть. Так, как мое отличие от девочки, пульсировало в сладкой агонии зажатое мочалкой, хорошо намыленной тетей, то, был выплеск или его не было — я не видел.

Характерного запаха, после занятия подростком мастурбацией, на котором он и ловится, обычно матерями, и обычно в местах общего пользования, или при стирке нижнего белья — тоже не было. Баня пахла лесом, но этот запах больше подходил к акнедотическому восприятию неопытной женщины туповатым мужчиной, чем к мальчишке. Хотя мое отличие от девочки снова выглядело бревном...

Опять я себе польстил, но колышком, оно точно выглядело! Торчало и требовало вбить себя в ладонь, незамедлительно.

Как не хотелось мне повторить эксперимент, нового для себя удовольствия, путем трения, я все же не решился. Окотил себя водой и, не вытираясь, запрыгнул в трусы, — стараясь не дотрагиваться до источника этого самого удовольствия, аккуратно расправил резинку на животе.

По достоинству оценив преимущества хлопчатобумажной ткани перед нейлоном, я выбежал во двор и сразу к спасительному волкодаву, спрятаться от тети.

В легком летнем сарафане, тетя вывешивала на просушку свою рубаху, открытую шею обвивала веревка с пластмассовыми прищепками — словно колье из разноцветных драгоценных камней. Она немного потянулась руками вверх, подол приподнялся, оголив колени с внутренней стороны.

Никогда я раньше не думал, что это такое завораживающее зрелище. Тонкая ткань медленно ползет, открывая ножки!..

Все — опустилось...

Тетя повесила рубаху. Подол сарафана сполз ниже, но не мое отличие от девочки не опало. Там мы с волкодавом и прошли к дверям дома.

— Я там тебе книгу положила, — крикнула тетя вдогонку. — Почитай, пока не вечер. А я схожу к реке. Скоро катер проплывать будет. Передам в лесхоз, чтобы прислали для тебя городских продуктов. Сладостей — грильяж. Ты же любишь?

— Люблю, — буркнул я, проскальзывая за дверь. Волкодав дошел до крыльца, а дальше нет. Там для него была запретная зона.

Читать, как уже написано, я не любил. Если и брал книгу, то выбор падал не на автора или название, а на её тонкость и обилие картинок. Но та книга, из библиотеки деда, что на столе оставила мне тетка, была хоть и не толстой, но совсем без картинок.

Проверив в руке ее на вес, — в детстве, тоже один из критериев моего знакомства с литературой, я прочитал: «Иван Бунин. Темные аллеи».

«Ну, вот еще! — мысленно фыркнул я. — Ладно бы «Майн Рид Всадник без головы», а тут какой-то Бунин Иван! Аллеи! Про природу, наверное. Тетка любит про природу...».

Я подошел к окну, выглянул, поднял руку с книгой. Через стекло она бы не услышала и я мимикой спросил:

— Эту?!..

Тетя утвердительно кивнула. В цветастом сарафане на лямочках, она была какая-то игривая, веселая. Я снова сделал открытие — у тети имелась фигурка. Мое отличие от девочки шевельнулось в трусах — я наблюдал, как тетя выходила со двора.

Катер обычно проходил по реке мимо дома деда в три часа дня, — плюс-минус минут десять, а сейчас было только два, и у меня был целый час на чтение.

Лениво открыв книгу — разломив ее на середине, я прочитал строку, две, три...

В моей голове возникли такие картинки природы! Что самое время было снова бежать в баню на поиски мочалки...

«Она стояла спиной к нему, вся голая, белая, крепкая, наклонившись над умывальником, моя шею и груди. «Нельзя сюда!» — сказала она и, накинув купальный халат, не закрыв налитые груди, белый сильный живот и белые тугие бедра, подошла и как жена обняла его. И как жену обнял и он ее, все ее прохладное тело, целуя еще влажную грудь, пахнущую туалетным мылом, глаза и губы, с которых она уже вытерла краску...» — читал я как зачарованный.

Сначала, я отыскивал в книге короткие рассказы, но потом, забыл о лени и погрузился в мир Ивана Бунина полностью. Даже те рассказы, что уже прочитаны — снова читал, больше не бегая по страницам.

Полтора часа пролетели как одна минута, я так и сидел за столом, в трусах, когда зашла тетя. За это время, мое отличие от девочки настолько переполнилось эмоциями, что зуд прошел и без моего участия.

Вообще, странное было ощущение, — все полтора часа во мне боролись два чувства. Первое: отложить книгу и потрогать зуд в трусах, — что такое «снять напряжение», я не знал, и второе: книга не отпускала, заставляя читать дальше и дальше. Зашла тетя, и я искренне пожалел о своем первом желании, — книгу можно было читать и при ней.

Чувство раздвоенности при прочтении хорошего произведения с эротической направленностью, последующие годы моего взросления, неоднократно меня посещали. Я все время жалел, что вовремя не отложил книгу, но это повторялось и повторялось. Тяга к познанию во мне пересиливала физиологическую потребность. Но только по какой-то причине книга отложена, тут уж физиология давала о себе знать, — требовать, точить.

На рассказе «В Париже» мне и пришлось закрыть Ивана Бунина, но открытие писателя со мной осталось навсегда. Несколько поспешно, я перекинул страницы на титульный лист, хотя это было излишне — с какой страницы «Темные аллеи» ни читай, все равно. Сам факт держания этой книги в руках говорил о многом.

— С пользой провел время? Или как? — спросила тетя, выкладывая из авоськи на стол, — не убирая книги, бумажные пакеты с пряниками, конфетами «Школьник» и сушками.

— Он что — белым был? — спросил я, пытаясь изобразить на лице Даньку из Неуловимых.

— Кто?

— Иван...

Я снова взял со стола книгу, и, словно не запомнил автора, прочитал: «БунИн», делая ударения на последней гласной. Хотя я его запомнил, и как оказалось на всю жизнь.

— Бунин! На первую ударяй. Иван Алексеевич Бунин. Русский писатель.

— Советский!

— Нет, русский!

— Это как?

— Долго объяснять. Как-нибудь вечерком. Договорились? Вот уж не думала, что «Темные аллеи» уведут тебя совсем в другую строну. А я вот, тоже — с пользой. Покупки на катере сделала. Давай, помогай выкладывать.

Я встал из-за стола и на обозрение тети попали мои трусы с мокрым пятном. Она лишь мельком взглянула. Опустила взор в авоську и начала ворошить покупки.

— Вот, купила тебе, — проговорила она, вынимая очередной сверток и разворачивая. — У нас не городские магазины. На катере все есть! Примерь.

Это была пара новеньких семейных трусов, — темно-синих, однотонных, маленького размера. Растягивая, проверяя резинку и, в то же время, сооружая из них ширму меж нами, тетя говорила быстро, не давая мне сказать: «нет», «не надо», или что-то в этом роде.

— Я отвернусь, — бросила она, как последний аргумент.

Должен сказать, что стеснения у меня не было. Как-то это обыденно все происходило. Тетя отвернулась, продолжая рассказывать, с какой пользой провела последние полтора часа, — открывая комод, беря ножницы, а я переодел трусы. Только когда снимал, увидел что они мокрые.

Так или иначе, но смена произошла. Тетя повернулась, подошла. Ловко оттянув край, надрезала, подтянула резинку, обмотав о палец и завязав узлом.

Вот здесь я немного стушевался, ее рука скользнула по низу живота, а в оттопыренные трусы показалось верхняя часть моего отличия от девчонок.

— Покраснел-то как? — засмеялась тетя. — Словно в бане не я тебя мыла.

— И ничего не покраснел! — ответил я, не зная, куда деть снятые трусы.

— Ну, нет, так — нет. Давай, чего прячешь, горе ты мое! — забирая и втягивая пальцами в ладонь, сказала она. — Сейчас переоденусь и постираю, а ты пока читай. Вечером, если по книги или автору появятся вопросы — отвечу.

Тетя вышла.

Дом деда был рубленый, — крестом. Четыре комнаты и две печи. Русская печь занимала почти половину той, что была при входе, — над ней были полати, а три других соединяла печь в стене, что-то типа голландки, только без изразцов, покрытая белой глиной. А вот дверь была всего одна — входная. Морозы в Сибири сильные и протапливать каждую комнату в отдельности не имело никакого смысла, так что разделялись они только проемами. По моему приезду, на свою комнату тетя навешала шторы, но никогда их толком не задвигала.

Я сел за стол. Без особого труда снова нашел в книге рассказ «В Париже» и дочитал. Фраза героини Бунина: «Нельзя сюда», — пульсировала по всему моему телу, отдаваясь в «отличии» кроткими сигналами: лзя, лзя!

Стараясь не шуметь, я встал, подкрался к шторам на проеме в комнату тети и сунул один глаз в щель между ними.

Ничего особенного я не увидел. На кровати лежал снятый сарафан. Тетя открыла шифоньер и мне была видна лишь согнутая в локте обнаженная рука — видимо, носовым платком, она стирала с губ помаду.

«...он невольно поддержал ее за талию, почувствовал запах пудры от ее щеки, увидал ее крупные колени под вечерним черным платьем, блеск черного глаза и полные в красной помаде губы: совсем другая женщина сидела теперь возле него», — всплыло в моей голове.

Пудра у женщин в обиходе, моя мать ей пользовалась, и ее запах был мне знаком. Вот он и всплыл, хотя тетя пахла чистым телом и кроме помады, — иногда тушь для глаз и карандаш для бровей, ничего не применяла. Дед не переносил духов и прочего.

Аромат женщины, описанной Бунином, завитал вокруг меня. Я увидел «ее крупные колени», услышал шорох вечернего платья...

Тетя бросила на кровать... Нет, не бросила, — сунула под подушки, предмет своего интимного туалета и закрыла дверцу шифоньера. Она стояла в стареньком халате, в котором обычно стиралась. Я быстренько добежал до стула и сел.

— Знаешь, что я подумала? — откидывая штору и выходя из своей комнаты, проговорила она.

— Нет, — буркнул я, копошась глазами в книге. Теперь это был куда меньший грех, и я уже не стеснялся пред ней листать «Темные аллеи».

— Завтра надо сходить на дальний участок, обход сделать. Пойдешь со мной?

— Пойду, — снова буркнул я.

— Это далеко, долго, к вечеру не вернемся. В Тайге заночевать придется.

— Ну и что!

— Предупредила. Так, идем?

— Я же сказал! — проговорил я, мимикой показывая: отстань, книга интересная.

— Ладно, читай. Не буду тебе мешать.

Она собрала еще какие-то постирушки и вышла во двор, направилась в баню. Как только закрылась входная дверь, мое отличие от девчонки зашевелилось, зазудилось неимоверной силой. Из-за боязни испачкать и эти трусы, мне в голову пришла шальная мысль — снять и читать голым!

Я поставил стул к окну, словно уже в комнате было мало света. На самом деле, я так видел тетю и если что у меня было время их надеть.

Сидеть обнаженным задом на деревянном жестком стуле мне не очень понравилось, да и обзора меньше. Я встал и открыл Бунина — рассказ «Галя Ганская». Его окончание меня немного опечалило, отвлекло от мыслей потрогать свое отличие от девочек. Но, без защиты из хлопчатобумажной ткани, природа все равно меня победила или скорее убедила в необходимости следующего шага.

Я огладил «отличие» ладонью, — словно ток прошел по всему телу. Немного оголил крайнюю плоть — еще раз, еще...

Теперь остановить меня не могла даже смерть, которая наступила почти мгновенно — так мне показалось.

Ноги подкосились, хорошо, что стул стоял рядом и, свободной рукой, я оперся о его спинку. Нечто белое прыснуло на пол. Пытаясь сдержать капли, я зажал ладонью крайнюю плоть, они засочились меж пальцев...

Не знаю, сколько прошло времени, но когда я, со страхом, вспомнил о тете, — она во дворе или ее уже там нет! Но тетя там была. Обтирала мокрые руки об подол и как мне показалось — старалась не смотреть в мою сторону.

Показалось...