Восемнадцатый день рождения Марины выпал на середину недели. Потому было решено начать его отмечать в пятницу, сразу после окончания институтских пар. Вопрос о выборе места даже не стоял — все были приглашены к ней на дачу. Точнее — на дачу её деда, где она частенько проводила каникулы.

Если уж говорить ещё точнее, то он не был её родным дедом, а приходился ему сводным братом. Так вышло, что прадед не вернулся с войны, прабабка потом снова вышла замуж и родила второго позднего ребёнка. Родной дед Марины ещё в девяностых уехал из страны, и его она даже толком не знала. Зато его брата — своего двоюродного деда — считала очень даже родным. Тот рано овдовел, и собственных детей у него не было, возможно, поэтому он души не чаял в Марине.

Занятия в пятницу закончились около трёх часов дня. Несколько человек, включая именинницу, прыгнули в машину к Лёхе, а те, кто не поместился, рванули на электричку. Всем хотелось поскорее удалиться от шумного города и предаться веселью и совместному поеданию шашлыков в дружной компании.

Дед жил на даче с ранней весны и до поздней осени. Вся жизнь его была здесь — и друзья-соседи, и картёжники-собутыльники, вообще весь его круг общения — это были такие же завсегдатаи дачного посёлка. Сегодня уже с утра он ждал приезда Марины с гостями. В беседке был накрыт клеёнкой огромный стол, у входа приготовлен мангал и большая стопка дров...

Шумная компания погуляла на славу. Жарили шашлыки, общались, танцевали... Время пролетело незаметно, и уже затемно все разъехались. Хотя Марина с дедом и предлагали остаться на ночёвку, у всех нашлись причины либо вернуться в город, либо ухать ещё дальше — у многих родители жили в соседних областях и ждали своих чад на выходные.

* * *

Утро выдалось дождливым, Марине долго не хотелось сначала вообще просыпаться, а потом ещё с полчаса вставать с кровати. Лишь ближе к полудню она нехотя выползла из постели и поплелась принимать душ. Немного взбодрившись, вчерашняя именинница облачилась в футболку и джинсы, в которых была накануне. Одежда сильно пропахла дымом от мангала, но выбора не было.

Спустившись на кухню, девушка приготовила себе стакан крепкого растворимого кофе и отправилась в обнимку с ним по дому искать деда. Обойдя весь первый этаж и выглянув во двор, она нигде его не нашла. На улице лил нудный затяжной дождь, так что едва ли он мог сейчас быть где-то вне дома. Тогда она поднялась на второй, но и там никого не было — она заглянула на всякий случай даже в ту комнату, где ночевала.

Оставался последний вариант, который стоило проверить. Марина поднялась по крутой и неудобной лестнице, ведущей на мансарду, и толкнула дверь рукой. Она тут же распахнулась, и предположение подтвердилось: дед стоял спиной к единственному окну, перед ним был мольберт, а в руках — огрызок простого карандаша, которым он любил делать свои зарисовки.

— О! Привет! А я тебя потеряла... — Марина плюхнулась на диван, стоявший вдоль стены напротив окна.

— Доброе утро, Мариш! Как спалось?..

— Уфф... Хорошо, но мало!..

— А чего вскочила тогда? — недоумевал дед.

— Так полдень близится!..

— «А Германа всё нет!... « — процитировали они зачем-то хором Шекспира, и оба расхохотались.

— Ты, наверное, голодная? Пойдём, по яишенке, а?..

— Ммм... нет, я пока вот — только кофейку для разминки... Ты, если хочешь, — поешь, конечно!

— Да я-то уже позавтракал, я же рано встаю, ты меня знаешь...

— Тогда кофейку давай!..

— Хорошее дело! Ты знаешь, вот перед тем, как ты вошла, я тоже мечтал о кофе!

— Принести тебе?

— Не-не, я пойду сам себе сделаю! Ты что-то ещё не проснулась совсем, свалишься ещё с лестницы! — Посетовал дед, видя, как она, сонная, буквально растеклась по дивану, поставив стакан с кофе себе на живот.

С этими словами дед положил карандаш в лоток под мольбертом, скрипнул дверью и затопал по крутой лестнице вниз. Марина осталась одна слушать, как барабанит по крыше мелкий дождь и шелестит за окном листва в саду.

Помещение мансарды не было в полной мере жилым. Стены, пол и потолок были из начерно обработанных досок. С потолка на проводе свисала единственная лампочка, но нужды сейчас в ней не было, поскольку на мольберт падал почти весь дневной свет, проникавший сюда от пасмурного неба сквозь небольшое окошко. Помимо дивана, из мебели здесь был ещё высокий двустворчатый шкаф с покосившимися дверцами, в нём дед обычно хранил мольберт и все прочие принадлежности для своей незамысловатой живописи.

Он редко показывал Марине свои работы, да она и не настаивала. Некоторые из них — в основном пейзажи да натюрморты — даже висели внизу в деревянных рамочках. На одном был изображён графин и яблоки, на другом — просёлочная дорога и деревья вдоль неё. Других картин деда она не припоминала, и от этого ею вдруг овладел интерес — а что же он рисует сейчас, уединившись здесь в этот пасмурный день?

Поразмыслив немного, Марина отпила глоток кофе, вздохнула и, изобразив страдальческую гримасу, поднялась с дивана. Обойдя мольберт, она встала на место художника и принялась без спроса рассматривать незаконченную работу.

На этот раз это был не пейзаж, не натюрморт, и даже не вполне портрет. К своему стыду, девушка не знала, к какому жанру следовало бы отнести такое творение. На рисунке был изображён находящийся напротив диван, тот самый, на котором она только что сидела. Вернее, часть дивана, потому что он был тут не главным. На диване расположилась девушка, стоящая на четвереньках, совершенно голая, без стыда выпячивающая попу к художнику.

Детали ещё не были прорисованы, но было очевидно, что и сама девушка здесь не главный объект. Главным, судя по всему, являлась как раз её попа, так как она занимала едва ли ни половину композиции. Внешние контуры были прорисованы довольно чётко и реалистично, но вот внутренние — не очень.

Ложбинка между ягодиц, куда почему-то сразу стрелял глаз любого зрителя, не была нарисована вовсе. Хорошо уже видна была линия уходящей вверх за пределы рисунка спины, а также очертания бёдер, переходящих после изгиба коленей в икры, которые уходили за нижнюю его границу. Вверху слева на бумаге было какое-то непонятное облако, которое при ближайшем рассмотрении, оказалось всего лишь следом от многократных стираний карандаша ластиком.

Марина перевела взгляд на это место над настоящим диваном, но там ничего не было — только доски. Она отпила кофе и продолжила любоваться шедевром, который каким-то странным образом и озадачил, и увлёк её. Она не слышала, как дед поднялся по лестнице, и лишь скрип двери известил о его возвращении. Метнуться обратно на диван, чтобы занять своё место и сделать вид, что она ничего не видела, уже никак не получалось. В комнату со стаканом кофе в руке вошёл художник и встал между диваном и мольбертом.

— Та-а-а-ак!... А кто разрешал подсматривать?! — ехидно спалил внучку дед.

— Да... я... я случайно! — не нашлась, что ответить, Марина.

— Да ладно тебе... Нравится?

— Ммм... Да, по-моему, идея классная...

— Классная, но жаль, что не моя.

— То есть как — не твоя? А чья?

— Одного моего заказчика, который пожелал бы остаться неизвестным.

— Ого! Да ты картины на заказ пишешь?

— Громко сказано. Это не картины, а зарисовки, и я их не пишу, а всего лишь рисую.

— Да ладно тебе к словам придираться!... Погоди, а ты не шутишь, тебе реально такое заказали?

— Ну, да, правда. Обещали даже заплатить немного! — С некоторым оттенком гордости ответил дед.

— Не ожидала, честно! Я-то думала, ты всё для себя там что-то малюешь, а ты вот как — на заказ!... Гм!..

— Да брось ты... всё равно ничего не выходит... Да, подзабыл я уже, как там всё выглядит, старею...

— Погоди, а ты что, вот это всё сам, по памяти, так сказать, рисуешь?. Так тебе же натурщица нужна... — сделала вывод Марина с некоторой интригой в голосе.

— Ну, да... поди

найди их!... Так они ж ещё и денег попросят! — констатировал дед, дуя на свой ещё горячий кофе.

—... а давай я тебе попозирую?... — после длинной паузы почти шёпотом предложила Марина.

— ТЫ?!! С ума, что ль, сошла?! Ты же моя внучка! — дед чуть не поперхнулся принесённым из кухни напитком.

— А почему бы и нет? Чего это сразу с ума?... Во-первых, я уже взрослая, ты забыл? А во-вторых — я тебе даже и не сосем внучка...

— Опять ты мне об этом напоминаешь... что я тебе не родной дед... — обиделся было художник.

— Да ты не обижайся... Просто я хотела сказать, что мы свои люди, но в то же время почти и не родственники, и что будет такого в том, что я немного на добровольных началах поработаю для тебя натурщицей? Нет... не нравится мне это слово... А! Моделью — вот!

— Об этом не может быть и речи! Прекрати!!!

— Ну, как знаешь... Я же как лучше хотела... Вот сам тогда вспоминай и рисуй, что вспомнится!

Демонстративно насупившись, девушка обиженно направилась к выходу.

— Ты... не дуйся на меня, Мариш... Просто ни к чему мне тебя голую видеть... Ну, сама же понимаешь...

— А кто сказал, что я собиралась голой тебе позировать? Я ведь могу просто встать, как ты скажешь, не снимая джинсов. Ты будешь на меня смотреть, видеть очертания и пропорции, а там глядишь — и вспомнишь что-нибудь... из былого...

— Гм... Погоди, а ведь это мысль! Ты будешь мне, скорее, даже не натурщицей и не моделью, а просто музой!

— Ну, хорошо, давай я буду твоей музой!..

Оба стояли посреди мансарды около минуты, молча делали глоток за глотком бодрящего утреннего напитка и обдумывали пришедшую им в голову идею.

— Значит, смотри... Если ты встанешь вот здесь, так, чтобы колени были на сидении дивана, а стопы немного свисали... локти поставь вот тут...

— А голову мне куда?

— Голову немного пригни, тогда правым плечом упрёшься в подушку...

— Не, не поняла... Сейчас... давай уже пробовать...

Они отставили стаканы с недопитым кофе на пол у двери. Марина подошла к дивану и встала на него коленями, развернулась вдоль сиденья и опустилась на локти.

— Угу, почти хорошо, но сейчас твоя попа смотрит вбок, а надо, чтоб на меня.

— Как?... Так?... — девушка, как могла, встала немного по диагонали и выпятила попу в сторону.

— Ну... уже лучше, но я не так себе это представлял, конечно...

— А ты знаешь, я так долго и не простою — неудобно мне очень.

— А как ты предлагаешь?

— Мне бы лучше вдоль сидушки стоять, а не поперёк... а то я так не помещаюсь, а так — соскальзываю!

— Но тогда свет от окна будет падать неправильно!

— А что тебе это окно? Всё равно солнца нет, лампочку вон лучше включи...

Дед передвинул мольберт от окна в центр комнаты, оказавшись теперь строго позади натурщицы, и включил свет. Он сверлил взглядом её обтянутый синей джинсой зад и воображал, как бы он сейчас выглядел без неё.

Марина устроилась поудобнее, понимая, что в выбранной позе ей придётся простоять длительное время. Насколько было возможно, расставила пошире колени, выгнула спину и выпятила попу вверх и назад.

— Так пойдёт? — спросила она, обернувшись головой к деду, и стараясь не шевелить больше ни чем.

— Почти идеально!... Почти идеально...

Художник подошёл к ней, немного подвинул сначала одну согнутую в колене ногу, потом вторую. Снова отошёл, опять приблизился и вновь отошёл...

— Вот так вот и постой! Хорошо? — Попросил дед и легонько шлёпнул Марину по тугой джинсе, натянутой на попе, как барабан.

— Уууу... За что?... — Спросила она и игриво вильнула попкой.

Дед ничего не ответил. Он взялся за карандаш и принялся шуршать им по бумаге, изо всех сил пытаясь представить, как выглядят сейчас её молоденькие чуть раздвинутые булочки и нежная дырочка между них, которой озорница наверняка поигрывает, зная, что он не может видеть этого через джинсы.

Следующие минут семь на фоне стучащего по крыше дождя раздавался то шорох карандашного грифеля по бумаге, то шелест ластика, удаляющего с неё неудачные штрихи. Вскоре форма девичьей попы на рисунке стала обретать весьма реалистичные очертания, передаваемые умело подобранными оттенками серого.

— Как там, получается? — спросила натурщица, немного кряхтя.

— Что, уже устала? Так быстро?..

— Нет, нормально... только на живот очень давит.

— Так ты пуговицу на джинсах расстегни, чего как маленькая?

— А можно? Ты меня не выгонишь, подумав, что я перед тобой раздеваюсь?

— Не выгоню. Давай, расстёгивай и стой опять ровно!

Марина расстегнула пряжку ремня на джинсах и верхнюю пуговицу. После этого послушно замерла в той же позе. Не прошло и нескольких секунд, как мерный стук дождя нарушил звук расползающейся латунной молнии у девушки на ширинке: «Ззззз... ззз... «. Марина хихикнула, а дед сделал вид, что ничего не услышал.

— Фух... Нет, не могу я так!... — нервно заключил дед, с шумом бросив карандаш в лоток мольберта.

— Что теперь я не так делаю?... — виноватым голосом спросила девчонка.

— Всё ты так делаешь... Но это — не бёдра! Это — чёрт знает что! Вот — полюбуйся, а заодно и чуть разомнёшься!..

Марина, придерживая, расстёгнутые штаны, слезла с дивана и подошла к мольберту. Бёдра действительно выглядели как-то топорно. Их истинную форму искажала плотная ткань, а все попытки художника компенсировать это делали только хуже.

— А знаешь, что, снимай их! — дед указал на джинсы.

— Снима-а-ать?... — неуверенно переспросила Марина.

— Да! — уверенно сказал живописец, — у тебя же там есть трусики, я надеюсь?

— Е-е-есть...

— Вот и отлично! В них постоишь! Это ненадолго, не переживай! Давай-давай... а то сейчас запал пропадёт — и всё, неделю потом в кулак собираться буду, я себя знаю!

Марина спустила уже расстёгнутые джинсы до колен, вынула ногу сначала из одной штанины, затем, попрыгав на одной ноге, — из второй.

— Бросай их прямо здесь — и марш на позицию! — скомандовал автор будущего шедевра.

— Ну, ладно... — девушка снова встала в прежнюю позу на диване.

Узкие хлопковые трусики в зелёную и малиновую полоску могли скрывать лишь верхнюю часть попы, растянувшись пологом между булочек, и всё еще никому не показывая, что меж них скрыто. Чуть ниже этот полог превращался в эластичный чехольчик, который заботливо окутывал пухлые губки девичьей писи. Если присмотреться, можно было различить, где заканчивается одна её губка, и начинается другая.

Это зрелище явно увлекло и вдохновило художника. Не говоря ни слова, он бесцеремонно переносил на бумагу изящество линий интимных мест тела юной девушки. На рисунке уже и темнела маленькая дырочка ануса, и показались контуры обеих пар половых губ, и, конечно же, во всей красе заиграли стройные девичьи бёдра. На булочках попы стали видны даже тени, придающие им объём, реалистичность и чувственность.

— Ну, вот... совсем другое дело!... — изрёк довольный живописец.

— Можно мне посмотреть-то, что получилось?

— Угу... иди сюда...

Марина снова встала с дивана и подошла к мольберту, по которому дед всё ещё то и дело чиркал карандашом то тут, то там. Её особенно завело то, как дед точно смог рассмотреть контуры её писечки прямо сквозь трусы. Когда он касался карандашом рисунка в этом месте, добавляя второстепенные штрихи, внутри у неё что-то сжималось от возбуждения.

— Вот это да!... Да у тебя не глаза, а рентген! — воскликнула она.

— Гм... Спасибо, сочту это за комплимент.

— Нет, правда! У тебя здорово получается! Признайся — ты ведь частенько такое тут рисуешь?

— Да нет... не часто, только когда заказывают... — скромничал дед, — а в основном я рисую предметы и природу, чисто для души.

— Ну, и часто тебе такое вот заказывают? И интересно, кто?!!

— Этого я тебе сказать не могу, я обещал не распространяться. Прости уж...

— Да ладно, ладно... А вот здесь вот что будет?

— Где?

— Вот тут... — Марина указала на левый верхний угол рисунка в том самом месте, где было облачко из многократно затёртых ластиком штрихов.

— А, это я потом, без тебя уже дорисую...

— А что здесь будет?

— Это не важно.

— Ну, скажи, мне же интересно!

— Не скажу, это тебя не касается. Всё, спасибо, моя хорошая, здорово ты мне сегодня помогла! А теперь одевайся, и пойдём завтракать! Вернее уже обедать...

— Не-не-не!... Скажи-скажи-скажи!... — Марина демонстративно заныла и затопала по полу ножками, как капризная девчонка.

— А вот и не скажу!

— Тогда я никуда не пойду! — С этими словами Марина сплела на груди руки, расставила ноги на ширину плеч и отвернула голову куда-то в сторону и вверх.

Воспользовавшись, тем, что она на него сейчас не смотрит, художник лизнул взглядом девушку снизу вверх от коленей до живота. Он заметил, что на её трусиках чуть ниже клитора выступило характерное едва заметное пятнышко влаги. В этот момент дед почему-то передумал и решил удовлетворить любопытство внучки.

— Ну, хорошо... Я скажу... В этом месте я пытался нарисовать ремень.

— Какой ещё ремень?... Ремень?! А зачем здесь ремень?!! — опешила девушка.

— Обычный кожаный ремень, которым штаны затягивают.

— Но... причём здесь ремень, он что на стене над диваном висеть должен? — всё ещё не понимала она, так и продолжая смотреть вверх и куда-то вбок.

— Нет, он должен не висеть на стене, а... как бы это сказать... парить в воздухе...

— Как это — парить в воздухе? — Марина снова посмотрела на деда.

— Ну, как будто только что отскочил от голой попочки. Понимаешь?..

— Не... не знаю... — у Марины от возбуждение аж дыхание сбилось, она повернула голову к мольберту, надеясь, что дед её разыгрывает.

— Ну, что тут непонятного? Картина эта, вообще-то, так и называется — «Порка».

— «Порка»?... Правда, что ли?!.

— Да, правда.

— И... как ты будешь это рисовать?

— Пока не знаю, раз шесть уже пробовал — ерунда какая-то получается... Но это уже не важно — ремень-то я уж как-нибудь нарисую! Вон возьму хотя бы твой, из джинсов выну на время и нарисую. Не переживай...

— Мой ремень будет твоей тоже натурщицей? Вау, круто! — Как-то неискренне рассмеялась Марина.

— А хоть бы и так! Тебе что, жалко? — Улыбнулся в ответ дед.

— Мне не жалко, рисуй сколько хочешь... Но... Ты же сам сказал, что пока что не выходило ничего интересного, вон — только бумагу чуть не до дыр затёр!

— Ты это к чему говоришь?

— Да к тому, что в этом деле без музы тебе точно не обойтись!

Марина так и стояла полураздетая посреди мансарды рядом с дедом и его мольбертом, косясь на свою недавно нарисованную голую попку. Дед не удержался и снова лизнул взглядом девичью промежность и не мог не заметить, как расплылось влажное пятно спереди на её трусиках.

Было очевидно, что они оба колеблются, но оба безумно хотят участия в этой весьма волнующей и пикантной игре под названием «Порка». Марина теряла рассудок, когда представляла себя в роли наказуемой, а деда вдруг страстно обуяло желание отшлёпать по голенькой попочке свою бесстыжую внучку, у которой от таких срамных желаний прямо сейчас течёт писька.

— Ты предлагаешь мне тебя отшлёпать ремнём?

— Ну... понарошку, конечно...

— Ох-ох-ох... Вообще-то следовало бы всыпать тебе по попе по-настоящему!

— Это ещё за что?!

— А за то, что без спроса полезла наброски мои смотреть — вот за что!

— Ну, так... и всыпь, в чём же дело? — предложила девушка после паузы.

— А у меня ремня с собой нет! — стал оправдываться дед.

— Гм... А если бы был?... — провоцировала его внучка.

— То выпорол бы, не колеблясь!

— Нууу... А если бы я сама дала тебе ремень для этого, ты же не так сильно стал бы меня им пороть, правда?..

— Ну, если сама, то пожалел бы, конечно, немножко твою непослушную попку... Но всё равно взгрел бы, как следует — уж будь уверена!

— И как бы ты стал это делать?

— А вот ты давай ремень — я сейчас тебе и покажу!

— А вот и дам!

— А вот и давай!

— А вот и дам!..

Марина будто ждала этой команды. Она тут же наклонилась к своим валяющимся на полу джинсам, нарочно повернувшись задиком к деду. Долго возилась в таком положении, звенела пряжкой и норовила, неловко пятясь назад, ещё больше к нему приблизиться.

Наконец, она извлекла из джинсовых шлицев узкий — сантиметра три с половиной в ширину — чёрный ремень из тонкой хорошо выделанной кожи. Внутренняя его часть была похожа на замшу, а внешняя выглядела совершенно гладкой, на ней был выдавлен отчётливый узор в виде крупных цветов и длинных листьев. Ремень был совсем не грубым и явно женским.

Девушка выпрямилась, держа в руках длинный чёрного цвета хорошо знакомый ей предмет своего гардероба, на который сейчас впервые смотрела как-то по-новому. Дед стоял рядом и смотрел на внучку немного надменно. Он протянул руку, она посмотрела в ответ на него виноватым взглядом и послушно отдала свой ремень.

— Ну... и чего замерла? Иди уже, становись! — скомандовал строго взрослый мужчина.

Марина подчинилась. Она подошла к дивану и снова встала на нём в привычную позу. Ей было и страшно, и волнительно, и интересно испытать, что чувствует девочка, которую порют ремнём по голой попке. Трусики она, конечно же, не спустила, хотя ей этого почему-то очень хотелось.

Дед неторопливо подошел к ней сбоку и встал на уровне выпяченной для наказания нежной попки. В руках у него был уже приготовленный — сложенный вдвое — ремень. В правой он зажимал пряжку и свободный конец ремня, в левой оказалась кожаная петля, которой и полагалось бить по попе. Дед вытянул ремень горизонтально над девичьими ягодицами и разжал левую руку, позволив петле под собственным весом упасть на них.

Холодное прикосновение кожаной петли, скользнувшей вниз по булочкам, едва отозвалось лёгким щекотанием сквозь ткань трусиков. Потом Марина ощутила, как прохлада гладкой кожи ремня оказалась между раздвинутых бёдер и стала подниматься вверх по их внутренним сторонам. Ведомая сильной мужской рукой, в которой был ремень, кожаная петля скользнула по промокшей под трусиками писе и прошлась по правой булочке. Пока ремень скользил по такни, внятных ощущений не возникало, но когда его кожа касалась оголённых частей тела, у Марины захватывало дух ни то от щекотки, ни то от стыда, смешанного со страхом боли от наказания.

Мужчина ещё пару раз повторил скольжение кожаной петлёй ремня от бёдер до копчика, щекоча то правую, то левую половину попки. Затем он, держа ремень вертикально, стал раскачивать им вперёд-назад, всякий раз позволяя петле ударяться о попу в трусиках. Это ещё не были шлепки — всего лишь прикосновения, он будто давал возможность ремню и попе познакомиться друг с другом.

После этого мужская рука бесцеремонно подцепила пальцами край трусиков, прикрывающий правую половинку, и затянула его внутрь попы, оголив её белую плоть. Через секунду и левый край трусиков оказался заправлен Марине в попку. Она не возражала, лишь прислушиваясь и выжидая. Теперь трусики напоминали, скорее, стринги и никак не могли защитить обнажённые булочки от порки.

Заталкивая внутрь попы края трусиков, дед не мог не почувствовать жар, который исходил от бесстыжей пульсирующей дырочки и истекающей щелки, которая была совсем близко. Удовлетворившись такой подготовкой, он взял в правую руку конец ремня, тот, что без пряжки, оставив свободным «язык» длиной сантиметров двадцать, и принялся легонько пошлёпывать им тёплые булочки. Едва заметное жжение на нежной коже тут же разливалось теплом. Шлепки кожаного языка сыпались хаотично, то на левую, то на правую половинки. Они прилетали то сверху, то с боков, то снизу, равномерно

согревая девичьи булочки.

Марина молча принимала попой заслуженное наказание и чувствовала, как она у неё начинает гореть, будто посыпанная перцем. Шлепки ремня незаметно становились всё более ощутимыми и равномерно подрумянивали попку со всех сторон. Ощущение было странным: очень стыдно, горячо и уже почти больно, но останавливать это не хотелось. Напротив, было ощущение, что чего-то не хватает.

— Погоди... скатай их вниз!... — Попросила девушка.

— Чего? — Не понял мужчина и прекратил её шлёпать.

Марина молчала, и он просунул кончик ремня под заправленную внутрь попочки ткань трусов, поймал его с противоположной стороны и стал водить ремнём вверх-вниз от копчика почти до самых половых губ, окатывая прохладой гладкой кожи ремня отшлёпанные места.

— Нет, не так... Возьмись за резинку и скатай их вниз... хочу, чтобы попа голой была, а то через трусы как-то не то ощущение, давят и мешают сосредоточиться...

— Так я ж их отодвинул, по голенькой тебя сейчас шлёпал!..

— Нет, приспусти их немного или лучше скатай! Так, чтобы попа была голой, но девочка моя оставалась прикрытой, понимаешь меня?

— Но так я же тогда твою попу голую увижу... Ничего? — причитал дед, скатывая резинку трусиков в трубочку всё ниже.

— Попу можно, я тебе разрешаю... Смотри, сколько влезет, хоть внутрь заглядывай, только девочку свою я тебе не покажу, не обижайся!

Теперь почти вся Маринина попка была оголена. Скрученная вокруг резинки ткань круглой перекладиной располагалась поперёк самой кромки половых губ. Промокший чехольчик всё еще послушно обтягивал письку, скрывая её красоту от мужского взгляда. Чуть выше этой перекладины, меж полураздвинутых булочек красовался тёмно-розовый девичий анус. Дед принялся поглаживать круговыми движениями кончиков пальцев уже слегка наказанную попку.

— Эх... Какая же ты красотка, Маришка! — Сказал он со вздохом и будто случайно скользнул средним пальцем в ложбинку попочки и прошёлся прямо по её плотно сжатой нежной дырочке.

— Нет!... — Марина содрогнулась и подалась чуть вперёд, — дай еще мне ремня, отшлёпай мне попу как следует, ты же обещал, я же непослушная!..

— Это да... Ты бессовестная и непослушная, тебя надо обязательно выпороть! И непременно по голой попочке!

С этими словами мужчина прекратил щекотать ей попку. Он сложил ремень опять вдвое, но длину петли уменьшил на половину, намотав концы ремня себе на руку. После этого замахнулся и хлёстко шлёпнул внучку по оголённому задику.

Попу будто ошпарили, перцовое жжение проникло глубоко под кожу и не отпускало несколько секунд. Марина тоненько взвизгнула и подалась вперёд. Но дед тут же вернул её в исходное положение.

— А ну-ка стой!... Не уйдёшь от меня! Давай сюда свою попу, мелкая засранка!..

И сразу два таких же удара обожгли девичий задик.

— Ой-ой-ой!... — Марина почти легла на живот, спасая попочку от порки.

Но мужчина снова поставил её на четвереньки, сильно ухватив за бока обеими, потянул вверх и назад.

— Ку-у-уда?! А ну стой, кому говорят? Стой смирно и поставляй мне попу!

Следующие четыре удара ремнём по заднице Марина вытерпела, не отстраняясь. То ли вошла во вкус, то ли дед сжалился над нежной попой юной красотки, и стал пороть чуть слабее. После ударов он снова щекотал ей заметно порозовевшие булочки кончиками пальцев, выписывая на них замысловатые зигзаги.

— Хм... Смотри-ка, у тебя на попе даже узор с ремешка пропечатался!

— Как это? Какой узор?

— Ну, вон... цветочки... а тут — листочек... — он нажимал кончиком пальца в те места, где виднелся отпечаток объёмного рисунка с поверхности ремня, которым он порол внучке попу.

— Ах... Да фиг с ним... Давай ещё!..

— Ещё? — удивился дед, — тебе понравилось?

— Ну... сначала больно было, а вот как в последний раз ты сделал — самое оно! Ещё так сможешь?

Мужчина, прекратив гладить девчонке попу, снова намотал на руку ремень и в четверть силы продолжил воспитательный процесс. Холодная кожаная петля охаживала мягкие булочки, чередуя места своих горячих поцелуев. Марина уже и не думала прятать свою попку, наоборот — она подставляла её под эти в меру хлёсткие шлепки.

Дождь за окном усилился и барабанил по крыше так, что заглушал сопение бесстыжей девчонки, которой пороли голую попочку. Она закусила палец и закрыла глаза, представляя, как художник изобразит потом на холсте то, что делает сейчас с ней. Как будет выглядеть на рисунке тугая петля извивающегося в воздухе ремня, только что больно ужалившая поставленную под наказание нежную попку. Как будут повторяться эти удары, пока непослушная девчонка не осознает весь стыд своего проступка.

Попочка звенела под умелой поркой. Ремень жалил больно и горячо, но уже терпимо. Хлёсткие звуки шлепков отдавались гулким эхом по всей мансарде. Петля обжигала маленький девичий задик со всех сторон. Марина даже уже научилась угадывать с какой стороны и в каком направлении прилетит ей ремнём по бесстыжей попке в следующую секунду. Было ужасно стыдно, а попе — горячо, но она ловила себя на том, что уже наслаждается этими ощущениями.

Иногда ремень ударял попу сверху вниз, наказывая то левую, то правую её половинки. Это привело к тому, что перекладина скатанных на попе трусиков сползла ниже на несколько сантиметров. Марина, должно быть, этого не заметила, но поровший ей попу мужчина уже давно рассматривал её почти наполовину оголённую девочку.

Он решил ей не говорить и тайком сам от себя любовался её нежными пухлыми губками, которые блестели от смазки, струившейся из входа в розовое влагалище. Когда дед в очередной раз прерывал порку и щекотал попочку пальцами, чем вводил девчонку в состояние, близкое к оцепенению, он уже, не стесняясь, нырял кончиком среднего пальца между булочками и ласкал тёплый анус своей бесстыжей внучки. Рука так и тянулась, чтобы хоть на секунду коснуться нежной плоти её мокрой писи, но он сдерживался, чтобы она не догадалась и не поправила трусики, скрыв оголившуюся часть своей красивой щелочки.

Всыпав внучке очередную порцию горячих по голой попе, дед изрёк, наконец:

— Эй, Мариш, я думаю, твоей попке уже хватит! Я ж обещал тебя пожалеть, а сам выпорол, считай, по полной программе!..

— О да... попа вся уже прям огнём горит! Но ты погоди... а пошлёпай ещё немножечко просто самым кончиком ремешка, как ты делал в самом начале... легонько, чтоб ветерок чувствовался...

— Ишь-ты... — ветерка она захотела... Ну, давай сюда свою попу!... Сейчас я на неё подую!..

Мужчина вновь взял ремень почти за самый конец, оставив свободным короткий кожаный язычок и стал даже не шлёпать, а просто щекотать им Марине попку. Иногда его закруглённый конец ребром проходился по самому дну ложбинки и холодил анус. А потом в умелых мужских руках вдруг отвешивал лёгкие «пощёчины» по попе слева и справа.

Жалил он сейчас еле-еле, но подрумяненная поркой нежная попа хорошо различала прикосновения его гладкой и замшевой сторон. Всё это сопровождалось прохладным ветерком, обдувавшим такую чувствительную сейчас попочку. И исходил он не столько от самого ремня, сколько от дуновения из вытянутых вперёд и обращённых в её сторону мужских губ.

— Ну, что? Может ещё погорячее хочешь? — спросил строгий дед, сменив шлепки на щекотание попы.

Ему явно доставляло удовольствие ощущать подушками пальцев горячую нежную плоть выпоротой девичьей попочки.

— Нет, ладно... Наверное, и правда, хватит...

— То-то... Вот и хорошо... ты не одевайся пока, я мигом — схожу крем свой после бритья принесу, булочки твои смажем. Он хороший, красноту уберёт, и в нём этот... ментол, кажется, — жжение снимет.

Вернувшись через пару минут с кремом, дед застал Марину на диване всё в том же положении — на четвереньках. Вот только трусиков на ней уже не было совсем. Они валялись рядом на полу.

— Знаешь, я не могу так вот просто остановиться... Мне надо ещё...

— Как ещё? Куда ж?... — спросил дед, как завороженный пялясь на голую щелочку внучки.

— Вот помнишь, ты сейчас уже меня не порол, а как-то кончиком ремня шлёпал?..

— Ну, да...

— А вот теперь также, только ещё слабее, отшлёпай мне мою девочку! Кстати, как она тебе?

— Да где ж это видано, чтоб девчонок по писе ремнём шлепать?!

— Я так хочу... Иначе с ума сойду!... Ну, пожалуйста!..

Марина приподняла и повернула к нему голову, но он не сразу это заметил, поскольку всё время сверлил взглядом её нежные пухленькие губки.

— Ну, разве что легонько... Ладно... Ты только сразу скажи, если я слишком... Ну, надо же — ремнём по письке... — Причитал мужчина.

Марина снова уткнулась головой в диван, шире расставила колени и выпятила попу вверх, подставляя под наказание теперь свою щелку. Дед зажал в руке конец ремня, оставив всего сантиметров двенадцать и стал примерять, как ему взмахивать им так, чтобы шлепки кожаным языком приходились точно по половым губкам ненасытной до порки девчонки.

Первый лёгкий шлепок прилетел снизу. Ремень лёг сразу на обе губки, а его конец хлестнул по лобку. Второй и последующие были такими же, но порке подвергалась только сама писька, а не лобок. Марина выгнула голову под собой, чтобы видеть, как дед порет ремнём её голую девочку-щелочку. Жжение на коже внешних половых губок было едва заметным и быстро проходило, но оно отдавалось на куда более чувствительном клиторе и внутренних губках вполне терпимой тупой болью.

Стыд от такого наказания был ещё сильнее. Она понимала, что дед сейчас почти в упор рассматривает её половую щель, которую она скрывала от него, как, впрочем, и почти от всех, столько лет. Но сейчас она не просто показывает ему свою безволосую прелесть, и не просто безропотно подставляет ему её под порку, но она сама попросила её именно там выпороть.

Дед, прервав на время порку, должен был сейчас погладить внучку по выпоротому месту, но начать гладить её по письке почему-то не решался. Вместо этого он снова стал гладить ей попу и тереть анус костяшкой согнутого указательного пальца. Марина испытывала разочарование, но просить деда трогать ей писю тоже постеснялась.

— А знаешь, я где-то читал, что в старину отцы так наказывали своих дочерей, пойманных на рукоблудстве, — Поведал он внезапно вспомнившийся факт.

— Как? Письку, что ли, пороли?

— Ну, да... только делали это при всей семье.

— А зачем же при всех-то?

— Не знаю... чтобы стыда больше вызвать, наверное...

— Странно... Но... Раз уж ты мне всё равно её уже выпорол... Можно я... Ну...

— Чего это «Ну?... « — Не понял пожилой мужчина.

— Ну... Давай ты продолжишь шлёпать мне попку легонечко кончиком ремешка, а я в это время... Ну... Понимаешь, я очень-очень хочу сейчас кончить!

— А мне обязательно при этом шлёпать тебя? Сама ты не сможешь?..

— Смогу, конечно, но... я же у тебя бесстыжая девочка... Вы выпорол мне попочку, выпорол писечку... Причём сам же говоришь, что писю ты мне выпорол ни за что!

— И что же?..

— А то, что ты должен мне теперь оргазм!

— Ээээ... нет, трогать я тебя не стану! Даже и не проси!

— А я и не прошу! Я прошу по попке кончиком ремешка... легонечко... просто для того, чтобы я не забывала, какая я бесстыжая сучка, когда буду кончать у тебя на глазах!

— Вот ты завернула!... Тебе хочется, чтобы я посмотрел?

— Да! Честно говоря, ужасно этого хочется! Вот ещё час назад я и помыслить о таком не могла! Но твоя умелая порка моей попки, а потом ещё и писи что-то со мной сделали.

При этих словах правая рука Марины уже вторглась пальчиками между влажных губок и принялась онанировать нежную розовую плоть. Деду ничего не оставалось, как смотреть, как внучка будет доводить себя до оргазма, стоя голой перед ним не четвереньках. В ответ он лишь принялся изредка жалить едва заметными поцелуями кожаного языка её уже измученную сегодня поркой попочку.

Средний пальчик девичьей руки искусно то орудовал вокруг клитора, то размазывал скользкую смазку по внутренним губкам, то почти полностью скрывался в текущей киске. Очко дрочащей писю девчонки периодически сжималось и разжималось. Низ живота двигался в такт частому дыханию. Изо рта стали доноситься протяжные стоны.

Было видно, что малышка давно умеет дрочить себе писю и, вероятно, делает это регулярно. Перевозбуждённое девичье тельце стало тут же отзываться на ласки внутри щелочки, которые созерцал сейчас её дед, сочетаемые с получаемыми от него чуть обжигающими прикосновениями холодного кожаного ремня к голой выпяченной попке. Всё это, наряду с полным отсутствием трусиков, доставляло молодой девчонке невыносимый стыд, который многократно умножал сладострастие от мастурбации.

Когда мужчина между сериями шлепков по попе ремнём, гладя попочку пальцами, как бы невзначай, скользнул пальцем мимо ануса прямо внутрь её разгорячённой девочки и встретился там с её тонким проворным пальчиком, пойманная с поличным похотливая бесстыдница не выдержала и взорвалась испепеляющим оргазмом. Он чувствовала, как её юная вагина с силой обхватила толстый и тёплый мужской палец внутри и стала засасывать его волнообразными сокращениями срамной мускулатуры бурно кончающей мокрощелки.

Кончая, девушка завалилась вперёд и оказалась лежащей на животе. Однако, дед так и не дал своему пальцу выскользнуть из молоденькой писюльки, он оставался с ней до конца. Всё ещё тяжело дыша, и не до конца придя в себя, но не выпуская из щелки мужского пальца, Марина вдруг спросила:

— Ну, что... теперь ты точно сможешь это всё дорисовать?

— Ха! Ты даже не сомневайся!

— И то, как ремень отскакивает от попки во время порки, я надеюсь, ты хорошо рассмотрел?

— В мельчайших деталях!

— Кла-а-а-асс!... Покажешь потом, что получилось?

— Покажу, если захочешь...

Марина, чуть прикрыв глаза, приходила в себя от оргазма и думала о том, на какие ещё шедевры способен её дед, какие ещё замысловатые заказы он готов выполнить? Через минуту он, будто прочитав её мысли, вдруг сказал:

— А знаешь... там, в шкафу, — дед указал на двустворчатый шкаф, стоявший неподалёку, — у меня есть ещё одна работа, которую я уже давно никак не могу закончить. Может, взглянем вместе на неё вечерком?... Ты же не против?..

— Ооо!... Конечно же, взглянем, Ещё как взглянем!... Мне так понравилось тебя вдохновлять!

— Ты моя самая лучшая муза!..