Старая учительница имела очень неприятную внешность. Ее большая бородавка повсюду размахивала своими тоненькими серыми волосками. Ее огромные жирные формы не вмещались между учениками, застолбившими весь коридор школы во время перемены. А глупый голос, словно она так и не вышла с пубертатного периода, разносился по классу на уроке, словно неправильная нота ненастроенной скрипки. Спустя долгое иго ее неуклюжей внешности Марк придумал шутку насчет ее многогранной внешности в плане уродливости. По всей школе, словно вирус, разошлись шутки, видимо, потому что она сглаживала то отвращение, которое все испытывали и не могли выдержать.

Шутки долгое время держались в тени от учителей, но однажды на математике у Марка был серьёзный разговор насчет этих шуток и строго наказания, которое его ждет. Он яростно сопротивлялся, что это не он распространил шутку, что в школе может найтись десяток учеников, но были приведены неопровержимые доказательства, что вирус — это его рук дело, и тогда он яростно сопротивлялся, что в этих шутках нет ничего неправильного; ведь она так не по-преподавательски относилась к ученикам, что рано или поздно должно было вылезти что-то подобное, хорошо, что ничего хуже. День закончился большими криками, и в мыслях и поведении математички укоренилось вредное отношение к Марку и проявлялось так сильно, что они снова начинали кричать друг на друга, переходить на «ты» и кидаться омерзительными словами, словно враги целой вечности. Но через два года она уволилась, и не потому, что неуважительность, достигнув предела, перешла через предел и пошла в темнейшую глубину агрессии и ненависти, а потому что она давно не могла двигаться и думать без тормозов, преподавать. Так что последующие дни без старческой женской тирании учительницы, преподающей самую тираническую дисциплину, стали сплошным праздником для Марка, да и для всей школы.

Но несмотря на праздник, ему было немного не по себе от мысли, что следующая может оказаться еще хуже. Тогда все крики, все сплошные ссоры, все ругательства пропали зря и снова придется проходить через адские уроки оставшийся год. Тем более, что ему хотелось нагнать математику, казавшаяся ему чем-то по настоящему искусным, стройно, точно огромная мозаика, выстроенным; ведь все три года он тратил только на настойчивое оскорбление старой училки. В выпускном классе, который он проведет без той математики под гнетом старой училки, должна была прийти новая учительница, но она оказалась настолько несовпадающей с его страхами и похотливыми желаниями, что прежние мысли о женщине и виде учительницы по математике совершенно выставили его для себя самого в неуклюжем положении. Элизабет Тейлор, Мэрилин Монро — если бы она стала известной актрисой и снялась в «Клеопатре» или «Зуд седьмого года», то рядом с одним из этих имен или вместе этих двух имен стояло бы ее имя и при одном взгляде вызывало бы то сексуальное чувство, которое обычно бывает, когда приближается секс или представляешь секс.

Когда он впервые увидел ее среди учителей, которых видел уже одиннадцать лет в одном и том же одеянии, когда она в рубашке без рукавов сверкала мраморными плечами под ярким безоблачным небом, когда обогатила знания молодых парней о женской красоте, чтобы сохранился в памяти как идеал женщины, с которым они могли бы сравнивать понравившихся девушек, то место, на котором сидела когда-то старая ведьма, вдруг стало троном, на котором Марк хотел бы видеть свою королеву, владеющую его телом, его мыслями и приказывающая его телу и мыслям делать то, что может быть угодно ее телу и ее мыслям. Светлане Игоревне дали слово как «вступившей на службу», и даже старые динамики, перетерпевшие десятки голоса школьных музыкальных конкурсов и излишне громкие речи отличников, разнесли звук по всему спортивному залу без акустических свойств той музыкальностью и мелодичностью ее голоса, которые все и ожидали, наслаждаясь даже издалека ее прекрасной внешностью. И когда день прошел, он осознал, что следующий год с математикой пройдет лучше, чем он мог ожидать.

То, что она делала с Марком, с его мыслями, даже когда он не видел ее и был далеко от нее, не имело никакого объяснения, а объяснение это было нужно, потому что попытки наверстать математику отодвигались каждый раз на неопределенный срок из-за неопределенного срока восхищения магией ее женственности. Нужно было разобраться, в чем эта магия по-настоящему? Нужно было разрушить эту стену загадки, за которой были все секреты. По этому Марк отчаянно окунулся в раздумья и анализ ее натуры. Он смотрел в ее глаза и видел какое-то холодное равнодушие, но и пылкую добродетель; в походке, в том, как она размахивала рукам, как она, словно фабричная машина по изготовлению будоражащего стука, стучала тоненькими каблуками по кафельному полу столовой, где обычно все следили за ней, как обезьяны за оградой следят за людьми с разной одеждой и внешностью — он видел ту офисную страсть, которую вы мечтаете испытать, когда станете чаще находится со зрелыми женщинами со зрелыми формами; и Марк совершенно не понимал, как в голосе одного человека в любой эмоциональный момент может быть сразу снисходительность, упрек, доброжелательность, гнев, ирония и сентиментальность.

Лишь раз ему приходилось испытать что-то похожее с его бывшей, мажорной дочкой местного бизнесмена, которая без устали не выходила из роли английской аристократки или русской княгини, но ее имитация женственности не сходилась в один ряд с женственностью Светланы ни по голосу, ни по подаче своего тела, ни по своей загадочности. Марк не мог выдержать такую непроходимость в поисках зернышка поведения Светланы Игоревны, мечтал, буквально, разгадать всю ее загадку, но без всех ответов он не мог не согласиться, что даже достаточно того, что твоя голова сходит с ума, когда ты, находясь рядом с ней, можешь вдохнуть запах ее духов или ее естественный с рождения запах ее очаровательного женского тела. «Я хочу ее, дико как хочу!» — сказал Марк самому себе и с того дня стал делать все, но только бы заполучить ключик на замочек Светланы Игоревны. Ему нужно было заполучить все, что она любит, что смотрит, что слушает, с кем общается и кого ненавидит, а затем хамелеоном приспособиться к ее интересам и стать иллюзией на ее вторую половинку. Через месяц другой он узнал следующие вещи: она любит сериал «Аббатство Даунтон», и она не очень любит «Игру Престолов»; она слушает Imаginе Grаgоn, и ненавидит классику; она не фанатична к математике, и она не фанатична к науке вообще, но она любит свою работу.

Он ходил с этими знаниями в школу, словно с домашней работой, прорабатывал в любой удобный момент и думал, что только он один может быть так озадачен, как бы стать ближе к Светлане; но и другие также были заинтересованы заполучить больше о ее личности. Мало того, у многих даже была информация, которой он не обладал и до которой он бы не смог додуматься, поговори он с ней об этом. Но и это не предел. Многие не просто хотели ее больше узнать и найти общие темы для разговора и способы заставить ее засмеяться и выдать ответную ироничную шутку от нее им, но многие были отчаянно влюблены в нее, словно в последнюю во всем мире обладательницу груди и вагины, и женской загадочности. Марка это не устраивало, наверное, потому что он, будучи очень привлекательным в школе, привык, чтобы ему доставалась красивая, хоть он и не признавался в этом себе. Даже несмотря на то, что он был не самым большим ее фанатом, но лишь он один подумывал не просто о легких шутках и привлечениях внимания только во время урока у нее, но о серьезных шагах, которые бы совершал зрелый мужчина тридцати или сорока лет, чтобы в дальнейшем иметь столь же серьезные отношения на очень серьезные сроки жизни.

На день святого Валентина он оставил валентинку ей на стол перед уроком и подписался, чтобы «она почувствовала присутствие рядом с ней чувств, медленно переходящие черту», подарил в шутку мини-спиннер-брелок на первое апреля, послал цветы ей в больницу, куда она легла с отравлением; но ни разу он не заметил в ее поведении и общении какой-то особенности или специфики. Ее голос также совмещал снисходительность, упрек, доброжелательность, гнев, иронию и сентиментальность. Но Марк на этом не остановился, он чувствовал, что что-то упускает, и чтобы найти упущение, нужно была сделать еще один шаг дальше. Однажды, после уроков, поздним зимним вечером, когда стемнело, горели фонари и падал пухом снег, на другой стороне улицы он дождался появления фигуры, которую так хорошо знал и которой так боялся. Он решил поздороваться, перебежав дорогу тут же. Когда он начал окликать ее, она начала оглядываться вокруг, словно не понимала, откуда этот звук, но когда увидела его, то снова ее лицо приняло прежний облик.

— Здравствуй Марк.

— Здравствуйте, Светлана Игоревна. Я заметил вас на другой стороне улицы и... , — вдруг она его перебила.

— Марк, давай лучше я пойду домой и ты тоже, хорошо?

— Да, я собирался, — сказал он и запнулся, проворачивая ее слова несколько раз, — просто, я живу в той же стороне.

— Ну, хорошо, давай пойдем, только будем молчать.

— Хорошо, — сказал он и снова провернул эти слова, но с большим волнением.

Они пошли вместе и замолчали. Но он не мог молчать, ведь он пообещал себе.

— Знаете, я... — сказал он, но она снова его перебила.

— Марк, я же сказала... Ладно, давай договаривай, что ты хотел сказать.

— Просто, — промямлил он, — я хотел сказать, что очень рад, что вы оказались у нас, — она гукнула про себя, — ведь наша предыдущая была совсем... ну понимаете.

— Нет, я не понимаю.

— Ну, она была... В общем, не важно.

— У тебя проблемы с математикой.

— Что?

— У тебя проблемы с математикой.

— А, ну да, я знаю. Я пытаюсь исправиться, но не могу ничего понять.

— И что ты делаешь, чтобы исправиться?

— Упражняюсь. Стараюсь каждый день делать по десять примеров, но ничего толком не выходит.

— Ты, правда, практикуешься?

— Да.

— Да ты обманываешь меня.

— Нет, с чего вы взяли? — сказал он уже радостно, почувствовав, что она стала мягче.

— Да никто в здравом уме не захочет добровольно заниматься математикой.

— Почему?

— Да потому что она скучная.

— А почему вы ее преподаете?

— Это еще ничего не значит. Ну да, может быть, классно иногда понимать числа, но, по сути, ты не понимаешь, куда все идет.

— Не понимаю. То есть, не понимаешь, для чего все это?

— Не совсем. А может быть... Не знаю. Вот в физике ты знаешь, что для чего, откуда. В химии то же самое, но в математике все намного непонятнее. Ее границы становятся больше только из любопытности людей, а не из необходимости решить проблему.

— Вау, никогда о таком не думал. Нет, мне она нравится просто потому, что она стройная. Ну, знаете, изящная, как... как... женщина.

— Да много ты знаешь о женщинах.

— Ну, не много, но достаточно.

— Тебе ведь только 18 лет. Что ты можешь знать?

— У меня было три девушки.

— Знать девушку и знать женщину — это две абсолютно разные вещи.

— А знать парня и мужчину?

— Пфф, разница между парнем и мужчиной еще больше, чем разница между девушкой и женщиной.

— Но, так или иначе, есть что-то общее между ними?

— Что?

— Ну... забудьте, я сам не понял, что сказал.

— Отлично.

Они шли и, когда она вытащила ключи, должны были разойтись.

— Ну, вот я и пришла.

— Ах, вот. Чтож, до свидания.

— Пока, Марк.

Они пошли в разные стороны. Марку понравилась эта беседа, ему показалось, что он смог разрушить ту...

— Марк, — вдруг крикнула она, — если захочешь, я могу помочь тебе с математикой.

— Что? Правда?

— Да.

— Это необязательно.

— Тебе нужны хорошие баллы за ЕГЭ?

— Да.

— Тогда обязательно. Можешь прийти... в субботу, вечером.

— Хорошо, приду.

Она улыбнулась и пошла в подъезд.

— Спасибо вам, — крикнул он, но она уже закрыла дверь.

«Ну вот, наконец-то, да!!» — кричал он у себя в голове и невольно вообразил, что ее приглашение прийти к ней домой одному, вечером, в субботу, позаниматься математикой, хотя он был не единственный, у кого были проблемы с математикой, — означало приготовиться к свиданию. Весь вечер он был возбужден этой идеей, но старался ее отвергать, чтобы это не вылилось во что-нибудь непристойное. Вдруг он вспомнил одну историю, которая произошла в его школе, когда он был еще в начальных классах. Тогда тоже училась одна привлекательная учительница, как он слышал, но никто так особо не проявлял к ней интереса, пока один ученик случайно не услышал, как заместитель директора ругает ту учительницу за то, что она нарушила этику и всякую человеческую норму, вступив в сексуальную связь с несовершеннолетним учеником.

История старалась проводиться в секрете, но уши на макушке, и каждый шаг той учительницы регистрировался гибкими глазками молодых учеников и сообщался ученикам выше, старшеклассникам, чтобы они могли себя почувствовать такими же взрослыми. Но позднее, когда дело уже дошло до родителей, то история разрушила все свои оковы и словно зверь завизжала в пустых коридорах школы. История была в СМИ, в интернете, во всем районе, во все голоса голосили: «Учительница нарушила границу! Математика без границ!» Ее уволили, родители ученика ее оклеветали и захотели ее посадить, но они сжалились над бедной и отпустили, точнее, мирно вышвырнули из нормального мира в мир, куда боятся попасть многие ученики в школах. С тех пор, никогда не поднималась эта история и тема, поэтому, наверное, никто, кроме Марка, не хотел нарушать границу дозволенного и все держали свои хвостики при себе, чтобы на него случайно не наступили люди, с интересными ушками и фантазиями.

Марк попытался сравнить свою ситуацию с ситуацией того парня, который был на три года младше него и, скорее всего, был менее опытен в делах с девушками, поэтому Марку казалось, что у него не случится подобная история, ведь он, учась на чужих ошибках, сможет сохранить свой пушистых хвостик белым. Он решил, что если он немного заступит границу, то не сделает ничего, что может стать очередной сенсацией в газетах и на устах любопытных людей, изголодавшихся по очередным возможностям осудить людей. Так что, он решил пойти в ее квартиру и позаниматься с ней математикой.

В субботу утром Марк был сам не свой. Если раньше идея оказаться с ней рядом наедине, при этом, по ее собственному желанию, казалось гранью его желаний, то теперь это казалось добровольным нарушением закона и последующим подписанием согласия на собственную казнь через лишение достоинства и чувства личности. Он хотел подойти к ней после урока и отказаться от такого щедрого, тем более, бесплатного оказания услуг, похожих на математическую проституцию, но когда он смотрел в ее глаза и услышал ее голос, совмещающий одновременно снисходительность, упрек, доброжелательность, гнев, иронию и сентиментальность, то оказывался в ее власти и совершенно отказывался от прежних мыслей и решений. Тогда ему казалось, что собственная личность, достоинство, честь, собственные ценности — ничто по сравнению с служением деспотичной, властной королеве замершего королевства, где люди только и делали, что совокуплялись, чтобы согреться в холодном домишко. И он шел, загипнотизированный мечтаниями о сексе вместе с ней в ее квартире, где никто не может помешать ему, отдаться ее власти и унизиться перед своим рассудком.

Какими бы не были зарплаты учителей в России, но ни одна не сможет объяснить, почему ее квартира была завалена мебелью из самой лучшей и дорогой коллекции ИКЕИ и самыми мелкими вещичками, которые вы хотели купить, идя по длинной дороге, но не могли, потому что нет денег. Но еще более было странно, что когда он вошел, услышав ее голос, кричащий: «Открыто», — то она вышла в длинный коридор в темно-бардовом платье, облегающем ее изгибающееся волнами тело в местах бедер, талии и, конечно, груди, и, словно по подиуму, она подошла к нему и приняла от него подарок — коробку конфет.

— О, спасибо тебе, — сказал она и погладила по плечу.

— Пожалуйста.

Он заметил, что в ее голосе больше не чувствуется многогранность. Когда она поблагодарила его, то в голосе была лишь благодарность. Его это озадачило.

— Хочешь выпить кофе? — спросила она. «А тут снисходительность.»

— Да, неплохо было бы.

Они прошли на кухню. Стол был стеклянный, а так как дом ее не так сильно отапливался, то еще и прохладный. И он сел на прохладный стул. Через пару минут перед ним оказался горячий кофе, темного цвета с коричневой пенкой. Он попробовал слегка. «Боже, как гадость!» — пронеслось у него в голове, и вдруг, к самому большому удивлению, вспомнил, что он ненавидит кофе. Вообще. Nеscаfе, каппучино, эспрессо, Jаcоbs с тонной сухого молока и сахара и даже обычное Nеsquik-какао вызывало у него рвоту. Но не то, что он забыл о неприязни к кофе, его удивило, а то, что несмотря на то, что он три раза видел и слышал, что вот-вот ему принесут кофе, который ему нужно будет испробовать по собственному желанию, он ни разу не решил даже задуматься над тем, чтобы отказаться от кофе, потому что он НЕНАВИДИТ кофе.

— Ну и как тебе? — спросила она.

— Хорошо, — сказал он. «Хорошо?! Да это было ужасно. Я не выношу размешанных и размягченных кофе, а это кофе чистого грамма. Это как десять раз затянуть сигару!»

— Кстати, с твоими конфетами очень вкусно получается.

«Что с ее голосом? Почему голос стал таким однозначным? Даже кристально однозначным, холодным, как лед!» Его все мучали эти изменения. Но больше, что он так сильно поддается этим изменениям и не может избавиться от влияния этих изменений, будто... «Черт возьми, точно! — прокричал он у себя в голове. — Да она просто играет со мной, да она же...»

— Ну что, начнем?

— С удовольствием, — обрадовался он. А затем позеленел.

— Ах, хочешь, я сначала проведу тебя по комнатам?

— Да, конечно. У вас замечательная кухня.

— Спасибо. Ну, вот тут у нас гостиная, тут мы будем заниматься. Тут моя спальня. Как видишь, у меня большая кровать.

«Ого, какая большая. Удобно, наверное, на ней вдвоем.»

— А хотя, — сказала она, прикусив большой палец, от чего побелевший у зубов и покрасневший дальше, — все. Это все, что хотела тебе показать. Просто, даже неловко вышло. Словно, я захотела похвастаться, а тут хвастаться то и нечем. На зарплату учителя особо ничего и не купишь.

— Ну, ничего, зато квартира есть.

— Ага. Ну, пойдем.

Они около получаса изучали задания по ЕГЭ, решали задачи. Он схватывал все налету и стал даже получать удовольствие от математики. Как она и говорила, ему показалось, что математика — всего лишь плод любопытства человека в операциях с числами.

— Да! — воскликнула она. — Вот именно! Как замечательно, что ты меня понял. А то, кому бы я не говорила, то они меня всегда не слушали.

— Как видите, я вас слушал очень внимательно.

— Спасибо! — сказала она и погладила его колено.

Это прикосновение, словно электрический импульс, пронеслось от колена, бедра, живота, груди и шеи до мозга и там вспыхнул со всеми прирадостями и мечтаниями, из-за которых Марк пришел к эту квартиру, выпил кофе, согласился пройтись по комнатам и сесть так близко к ней, что только двинь ногу вперед и он уткнется ей к бедро. Но она сидела холодно и холодно объясняла ему материал, а он воспринимал все это, и воспринимал столько, сколько она хотела, то есть пока не остановится, а останавливаться она не хотела даже после часа занятия. Его мысли сдвигались с места лишь тогда, когда ее нога, закинутая на другую, менялась с другой местами, когда она забрасывала волосы назад, когда она начинала прикусывать ручку, когда она начинала собирать волосы в кучку и опускать на спину, когда она поправляла платье, если оно забиралось ближе к промежности ног, и особенно, когда она спрашивала: «Все понятно?»

— Вы все прекрасно объясняете, — говорил он и вдруг сам убеждался в том, что он все понял, и тут же понимал все, что она говорила.

Иногда в нем проскальзывала мысль, что ему нужно уйти, но если она и проскальзывала, то столько же незаметно ускользала, поэтому у Марка в голове оставались лишь одни мысли: поласкать ее между ног языком, пососать ее соски и войти в нее тогда, когда она позволит в нее войти, пососать ее соски и поласкать ее между ног. Его ладонь лежала на колене, находящемся близко к ее ласковому белому колену, и он пальцем потянулся к коже ее колена, побужденный вопросом: «Какая на ощупь ее кожа? И что я почувствую, когда трону ее?»

— Марк! Куда ты смотришь? Ты меня слушаешь?

— Да, Светлана Игоревна.

— Тогда повтори, что я сказала.

— Если синус угла иск равен единице, то угол равен сумме половине пи и двум пи, умноженным на число н, принадлежащее целым числам.

— Иск?

— То есть, икс.

— Ну ладно. Но все равно, не отвлекай свой взгляд на другие вещи.

Он повернул ее голову к себе и поцеловал ее. Видимо, Света не могла понять, что происходит, раз уж не сразу стала бить и толкать Марка, но когда осознала, то стала бить и толкать Марка. Но и сам Марк, видимо, не мог понять, что происходит, даже, что он целует ее, но когда он почувствовал, что его бьют и толкают, то он оттолкнулся и тут же выдал:

— Это вы! Вы виноваты, что я сделал это! Вы виноваты!

— Я?! Ты чо, охренел?!

— Да, вы виноваты! Со своим этим платьем, со своей этой мебелью, со своей кроватью, со своим кофе! Да я ненавижу кофе! И я не ел хрен! Я ухожу!

И он побежал одеваться и вышел на улицу.

«Что? Что я наделал?! Что это было, Марк?! Ты совсем с дуба рухнул? Как ты мог такое ей сказать, ведь она ничего плохого и не сделала! Ой дебил, ой дебил. « — «Да пошел ты, это ты виноват, нафига пошел ты туда! А же тебе говорил, не ходи туда!» — «Да чо ты околесицу несешь? Какое ты говорил?! если бы ты говорил, то я бы не пошел!» — «Да говорил я тебе, говорил. Говорил, что ни к чему хорошему это не приведет!» — «Ты это говорил другому, ты это сказал тому пацану, который трахался с той!» — «Что за поеботину ты несешь? Да ты даже не понимаешь, что ты говоришь! Слушай, Марк, послушай меня. Она ведьма, она чистой воды ведьма. Просто жесть. Ну, вспомни. Ты буквально поддался ее натуре. Ты понимаешь? Она просто увела тебя в транс. Ты не виноват, я виноват, что не предостерег тебя, но говорю сейчас, она ведьма. Иди нахрен оттуда. Иди! Беги!»

И он побежал.

Следующее воскресенье он все думал, что все это было сном, что ничего не произошло. Но порой ему приходила мысль, что он неправильно поступил и он должен пойти и извиниться перед ней, но разум снова восставал и говорил, что того дома вообще не существует, и правда, тот дом Марк уже не мог вспоминать, говорил, что она ведьма, и правда, было невероятно, что он так боялся потянуться к ней пальцами. Но иногда он даже отказывался от рассудка и пытался точно определить, что с ним произошло. Он хотел ее, хотел ее три месяца и, попав к ней, домой, увидев на ней то облегающее платье, осознал, что она ляжет с ним, но когда он ступал все дальше и дальше в ее квартиру, то становился все более зависимым от ее слов и движений, поэтому когда он пытался дотянуться до ее колена, то он испытал ту неописуемую радость, что вот-вот он коснется той теплой поверхности ее прекрасного тела. Но что произошло дальше? Он поцеловал ее! Он коснулся своими губами ее губ по совершенно трансцендентальным причинам, метафизическим причинам, призрачным причинам. Но откуда взялись эти причины? Может быть и правда, она ведьма? Может быть, все это существует: вампиры, оборотни, феи, ведьмы — и он нашел одну из таких необычных существ? Ему становилось страшно. Он не хотел завтра идти в школу, не хотел еще увидеть ее, появиться перед ней.

Он ненавидел ее! Он ненавидел математику!

Утро. Шесть часов утра. До звонка будильника еще час. А до школы один километр и четыреста метров. До третьего этажа, где находится кабинет математики, шестьдесят ступенек. До смерти — одна женщина.

Но бам! Она нормальная учительница. Ему даже не было страшно. Ему было нормально. Ему было никак. Он внимательно слушал ее речи о математике, о ЕГЭ, но не чувствовал ничего к ее внешности, к ее голосу, объединяющему снисходительность, упрек, доброжелательность, гнев, иронию и сентиментальность. Но когда Марк заметил, что он не боится, то он забоялся еще больше. Почему все так нормально? Почему она не смотрит на него по-особенному после субботнего вечера? Почему не случилось ничего, что могло бы означать его скорое приближение к смерти? Марк еще больше испугался и решил выйти.

— Конечно, Марк.

Он выбежал. В туалет. Открыл окно и сел на подоконник. Тут он мог ни о чем не задумываться. Тут был свободен. Зимний ветерок обнимал его за спину и остужал его страх, замораживал кровь. На зеркалах стали появляться мутности от конденсации. Вдруг вошла она.

— Эмм, мне тут немного плохо стало.

Но она подошла и поцеловала его. И он ушел в транс. Ее губы казались теплыми, как угольки теплого камина, а руки, обхватавшие его шею, легкими, как ветерок. Когда они перестали целоваться, она начала расстегивать ему рубашку.

— Что ты делаешь?

Но она не услышала и продолжила снимать. Он завел ее в кабинку туалета и запер дверь, тогда дал ей продолжить расстёгивать рубашку. Но она принялась уже не за рубашку, а за штаны, в которых жилы колбасочной плоти наполнялась горячей кровью, готовой к движению двигателю еще тогда, когда он впервые увидел ее на площади первого сентября. Он волновался, как она отнесется к его члену, но даже к его удивлению член оказался довольно толстым и длинным. Она расстегнула свою блузку и показала свою грудь второго размера, спрятанную под черным лифчиком с белыми узорами, но не стала снимать лифчик, а лишь через него вытащила свою сиську с небольшим розовым соском, чтобы он мог пососать его, а затем, когда она вполне приготовила его, стала медленно садиться на корточки, царапая его грудь и стройный живот красными коготками, пока не оказалась лицом перед надувшимся членом. Прижав весь ствол к его волосатому лобку, она краешками коготков коснулась свисающей кожицы мошонки, от чего Марк слегка застонал; чтобы усилить его беспомощность перед женской властью максимально ублажить мужчину, она коснулась влажным, скользким острым кончиком языка до той же части мошонки и, услышав его еще большие стоны, уже всей шириной ее широкого языка прошлась по одному бугорку мошонки, по второму и начала самое приятное и щекотливое.

Его яйца оказались тоже большими, но Свете, словно, даже нравилось, что ее маленький ротик может заполнить обычное яйцо, чтобы, засунув себе в рот, точнее, всосав себе в рот, она потянула мошонку так, что на коже показались белые следы складок, и расслабила ротик, чтобы мошонка качелькой вернулась обратно и слегка ударилась о его ноги. Но ограничились услады мошонки не только всасыванием, но и лизанием, а точнее, Света, помогая своими нежными пальчиками и острыми коготками, начала ласкать мошонку, облизывая ее и снизу быстрыми движениями касаясь кончиками коготков. Щекотливость, но вместе с тем, удовольствие словно выгоняло всю кровь в головку, а мышцы ствола заставляло напрягаться до предела, что дыхание и сердцебиение становились чаще, даже до невыносимой частоты. Света сжалилась над его напряжённым телом и приступила к первому блюду. Для начала, нужно было слегка охладить бульон, поласкав языком обратную сторону члена от мошонки до обратной стороны головки, затем перемешать, слегка подрочив затвердевший до боли ствол, и испробовать на вкус, поместив в ротик лишь головку.

— Ммм, ты такой вкусный! И горячий! — говорила она.

Но Марку было не до этого. Света снова подрочила пару раз, облизнула весь ствол и, закрыв глаза и раскрыв рот во всю моготу, засунула головку и и небольшую часть головки, потому что дальше она даже чувствовала, как кожа на краях губ начинает болеть и словно разрываться. Но постепенно, как она осваивала и свой язык, прячущийся под член во время вхождения, боль утихала, и член заходил чуть глубже. Со звуками хлюпающей слюны она заглатывала половину члена уверенно, а остальную часть старалась потирать ладонью, и когда воздух, который она вобрала, заканчивался, то она высовывала член и, что Марк обожал даже в порнухе, начинала бить его гибкой дубинкой себе по щекам, губам и по вытянутому языку. Один такой раз он чуть не кончил, но сдержался, выровняв дыхание и остановив ее шаловливый рот.

— Хочешь, чтобы я его весь заглотнула?

— Давай.

— Возьми меня за голову. Нет, не так! Сначала собери волосы, затем возьми затылок. Да, вот так.

Она раскрыла рот, и он потянул ее голову к себе. Чуть больше половины члена вошло в ее рот, но он уверенно двигался и дальше; Света начала задыхаться и производить блевотные звуки, но Марк увлекся, не обратил внимания на ее страдания, даже услышав их, и надавил в ее горло сильнее, что член изогнулся и, пойдя вниз, спокойно во всю длину оказался в Свете. Она вынула член и начала жадно вдыхать воздух, но во время восстановления дыхания не стала тянуть с делом и продолжила ублажать его член, сося головку и целуя ствол по бокам. На этот раз Марк сжалился над ней, держась за ее подбородок, потянул к себе и нежно поцеловал.

— Как мне отблагодарить тебя? — спросил он.

— Не торопись.

И она подняла свою юбку к поясу, чтобы она могла поднять одну ногу и Марк — взяться за нее, чтобы было удобнее входить. Он взял ее ногу, пропустив руку под коленом и, держась за член, попытался приставить влажную от ее слюны головку к влажным от смазки губкам. Головка раскрыла две губки и оказалась в теплой мягкой прессующей внутренности. Он стал двигаться, но Света, положив руку ему на бедра, сказала:

— Я же попросила, не торопись. Нежнее. Да, вот так. Двигайся.

И он двигался. Для начала, как в минете, член заходил только наполовину. Так было очень долго. Марку это изрядно наскучивало, но его так удовлетворяли стоны и лицо Светы, что ему казалось, что нужно быть медленнее, только чтобы наслаждаться женским лицом во время секса, когда женщины беспомощны перед половым органом самца. Через несколько минут такого темпа, Света сказала:

— Быстрее. Глубже.

И он начал быстрее и глубже. Света схватилась за его голову и вдруг притихла стоны. Другая рука словно пыталась сжать стенку, к которой она была прижата, но стена все никак не поддавалась ей, не сжималась в ее руке, и когда оргазм настиг ее, то, не имея ничего, на чем выместить нахлынувшее удовольствие, она взялась за яйца Марка, от чего он закричал. Вдруг в туалет кто-то вошел. Света притихла, но ее дыхание было слышно очень хорошо, как казалось Марку. В последний момент, до того, как вошли, он вошел в нее по самые гланды и чувствовал, как вагина Светы начала сокращаться и сам он кончал ей глубоко внутрь. Даже когда в туалет вошли, вагина продолжала сокращаться, то есть Света до сих пор кончала, а Марк до сих пор выпускал сперму ей внутрь. Тот, кто вошел, поссал, и, когда он вышел, Света схватилась за Марка еще сильнее и начала стонать, что есть мочи, и хватать Марка то шею, то за спину, то за плечи, то стала отталкивать, но когда оргазм отступил, а от клитора продолжали идти импульсы, то она поцеловала Марка.

— О, ты мой дорогой! — сказала она и обняла его.

Марк тоже целовал ее, ласкал ее волосы, ласкал ее грудь и не осознавал, что он только что сделал и кем он стал.