Осенним днём, учась уже в одиннадцатом классе, я спешил домой, стремясь успеть пообедать в "окно" между концом шестого урока и началом дополнительных занятий. В рамках очередной реформы образования они должны были проходить на медицинском факультете одного из местных ВУЗов. Почему- то именно в тот день мне очень ярко, во всех подробностях вспоминались мои летние встречи с маминой подругой. Хотел ли я повторения этого унизительного и одновременно приятного действа? Как не пытался, ответить на этот вопрос я не мог. А что, если бы мне предложили поучаствовать в чём- то подобном? Думаю, я не смог бы ответить ни «да», ни «нет». Единственное, что в таком случае мне оставалось, - безропотно повиноваться строгой женщине в белом халате.

И вот, стоило мне открыть дверь, как находясь ещё на пороге собственной квартиры, мне суждено было понять, что мои предчувствия (может, стоило написать «грёзы»? ) начинают сбываться. Уже в коридоре я почувствовал знакомый с детства запах ментоловых сигарет и увидел пару стоящих в прихожей туфель на высоком каблуке. Без сомнения, из всех наших родственников и знакомых эти две приметы могли свидетельствовать только об одной женщине. Как и ожидалось, на кухне, помимо матери, находилась та, с кем были связаны самые приятные и одновременно самые мучительные мои воспоминания этого лета.

— Привет, — улыбнулась она, — ты мне опять нужен... помнишь... как летом, в общем.

— Ясно, — выдавил я почти в такт подскочившему члену, — только я сейчас...

— Знаю, знаю, — улыбнулась женщина, — ты сейчас покушаешь и пойдёшь на занятия, так?

— Да.

— И они у вас в корпусе медицинского факультета, верно?

— Верно.

— Знаешь там лабораторию детской неврологии?

— Знаю.

— Очень хорошо. Вот после занятий... они ведь у тебя в полпятого кончаются?

— Полпятого, — я сам удивился тому, насколько странно звучит мой голос, — потом, как я понимаю, мне туда идти?

— Правильно понимаешь. Спросишь там Елену Николаевну и скажешь ей... А, — говорившая неопределённо махнула рукой, — там поймут.

— А... сколько это будет длиться, — от смеси чувств страха, смущения и возбуждения я мало что соображал, механически выдавая вопросы.

— Это как получится, — серьёзно заметила гостья. — Если вдруг что, не волнуйся, справки мы вам организуем.

— Нам?

— Да, там ещё подопытный будет... В общем, придёшь?

— Приду.

— Хорошо.

Надо ли говорить, что первый ученик в классе по предмету, который мы для краткости называли просто "медициной", теперь, будто, вовсе отсутствовал на занятии. Досидев-таки до конца я, отмахнувшись от нескольких предложений совместного похода домой, отправился в лабораторию ─ помещение в полуподвальном коридоре, насквозь пропахшем карболкой. Облупившиеся стены здесь украшали фотографии детей с различными врождёнными аномалиями и физическими недостатками.

У двери, бывшей почти в самом его конце стояла девушка. Выражение она имела ещё детское, дополнявшееся непропорционально длинной шеей и острыми плечами. Но при этом её белую полупрозрачную блузку оттопыривала приличных размеров грудь, украшенная белым, кружевным лифчиком, хорошо смотревшимся на смуглой коже. Ноги её нельзя было назвать длинными, но при этом они обладали приятной полнотой, подчёркивавшейся обтягивающими голубыми джинсами, которые оттопыривала также весьма недурная попка.

— К Елене Николаевне? — Каким-то совершенно будничным тоном произнесла она.

— Да, а ты тоже?

— Угу, велела подождать. Как тебя зовут, не спрашиваю... Нам, вообще, лучше не разговаривать.

— Почему?

— Скоро увидишь, почему, — загадочно, но вместе с тем как-то смущённо улыбнулась моя собеседница. — Тут такое сделать могут... со стыда сгоришь. Ну, а вдруг ты знаешь кого-то из моих знакомых, я из твоих, вдруг, мы даже в одной школе учимся... Оно тебе надо так себя и других ославить?

Проглотив ком в горле, я кивнул. Кажется, я хотел, вопреки рекомендациям, спросить её ещё о чём- то, как из распахнутой двери выскочила высокая и худая молодая брюнетка с короткой стрижкой и почти мужской фигурой.

— Так, ты... — в явной спешке она назвала мою фамилию.

— Да.

Ещё до того, как я произнёс это, Елена Николаевна схватила нас за руки и поволокла, но не за ту дверь, из- за которой выбежала, а в другую, маленькую и без подписи. За ней оказалась маленькая комнатка без окон, пол, стены и потолок которой были выложены ещё советским, пожелтевшим кафелем.

— Быстро- быстро, — затараторила Елена Николаевна, — пакетики вот сюда, - она кивнула на маленькую кушетку, - и до трусов, до трусов, не хочу я, чтобы и из-за вас мне попало!

С этими словами она стянула с меня свитер, вызвав тем самым вздувание ширинки, затем я почувствовал её руку у себя в брюках... Нет... она уже оттягивала резинку моих трусов. Наверно, продолжайся это хоть чуть дольше, я бы кончил, а я этого не хотел, пока не хотел... Но слава Богу, в следующую секунду со словами «сам- сам- сам», она грубо сдёрнула блузку со второй подопытной и, будто хотела задать её хорошую порку, с сердцем рванула с неё штаны. Быстро расстегнув кипенно-белый лифчик, девочка осталась в одних трусиках, тоже белых и стерильно-чистых, но совсем простых, явно, не из того же комплекта. Это странное приветствие грозило вновь быть применённым ко мне, но, повернувшись, Елена Николаевна увидела, что также стою в одних трусах.

— Яна, — всё ещё в спешке, но значительно более спокойно обратилась она к той, с которой я не спускал глаз вот уже несколько мгновений, а может, и несколько часов, — объясни молодому человеку, куда девать одежду... Да, а документы то!

Мы протянули ей папки.

— Хорошо, теперь одежду в мешки, только быстро, подписывать не забываем, и ждём меня.

Стоило двери захлопнуться за ней, как Яна медленно повернувшись своей чудесной смуглой спинкой со следом от лифчика, подчёркнутой ровной сверкающе-белой линией плавочек, приблизилась к небольшой кушетке и, не особо заботясь о сохранности вещей, запихала их в мешок из жёлтой ткани. Затем,  наклонившись, так, что натянувшиеся трусики уже почти ничего не скрывали, девушка закрыла его на несколько кнопок, а на приклеенной посередине бумажке что- то написала, при этом, куда больше думая о секретности своих данных, чем собственных прелестей. Я решил последовать её примеру.

— Так,  к моей спине прикоснулась девичье-каменная грудь, а на плечо легла смуглая ручка с ухоженными, но короткими ноготками, — пиши здесь имя, фамилию, номер школы адрес и домашний телефон, если есть, только быстрее, тебе же сказали. Я не смотрю.

Закончив, я хотел, было сесть, но был остановлен:

— Куда?! Вставай на середину, лицом к двери.

Я сделал, как мне говорили, касаясь собственными бёдрами Яниных, чувствуя дыхание девушки и тепло её тела.

— Мне, конечно, всё равно, — очень тихим и красивым голосом произнесла она, надо было бы при этом взглянуть в её почти чёрные глаза,  но я почти физически не мог отвести взгляда от коричневых сосочков, украшавших два крепких бугорка,  — но ты что здесь, правда, в первый раз?

— Угу.

— Сочувствую! Тогда запомни только одно, — почти вплотную прижавшись к моему уху и, тем самым, вызвав мощнейшую за последние несколько недель эрекцию, едва слышным шёпотом произнесла девочка, — на них надо либо сразу наезжать, либо так: «делайте, мол, со мной, что хотите», выберешь нечто среднее, и тогда...

Но что, по её мнению, должно было случиться, я так и не услышал, ибо говорившую прервал скрип ключа в дверном замке. Почти вбежавшая в комнату Елена Николаевна схватила меня за руку и потащила в полуоткрытую дверь лаборатории. Последняя оказалась просторным помещением, подобно, физиотерапевтическому кабинету, разгороженным занавесками. Первой моей остановкой на этом пути была кабина с приколотой к тканевой «двери» надписью «Спец. психолог». Этим специалистом была высокая и стройная крашеная блондинка средних лет с короткой причёской в строгом костюме с кулоном-крошечными часиками на шее. Зайдя в её кабинет, я уже хотел, было, сесть на стул, стоящий рядом со столом, на что последовало: «Разве я сказала садиться? Стань на середину комнаты». Я сделал то, что мне говорили, после чего на несколько минут воцарилась тишина, нарушаемая только шелестом бывших на столе бумаг, тиканьем её маленьких часиков, да (как я этому ни пытался помешать) моим собственным пульсом, отдававшимся в области растущего члена. Это ожидание, эти пара минут, были одновременно и очень мучительными и дьявольски приятными. Единственным, что портило впечатление от этого предвкушения, был мой стыд от собственной, прекрасно заметной эрекции. Однако, успокоив себя тем, что это её работа, я продолжал стоять в томительном и одновременно прекрасном ожидании.

— Так, хорошо, ─ сказала психолог, закончив с бумажной работой, — Что смотришь? Давай, приседай.

— Что? — не понял я.

— Что слышал, приседай, пока не остановлю.

Я начал делать приседания: пять, десять, двадцать... где- то на четвёртом десятке, когда ноги начали довольно ощутимо ныть, я почувствовал, как меня больно потянули за волосы вверх, потом, так же резко надавили на голову, заставляя приседать быстрее и ниже.

— Давай, давай, — услышал я над самым ухом, — или что, не завтракал?

И я «давал», пока она за волосы резко не дёрнула мою голову назад, таким образом заставляя остановиться.

— Та- ак... — протянула женщина, обходя вокруг меня, и остановившись возле стола, — теперь прыгай на левой ноге.

Пришлось выполнять и это упражнение, в процессе которого я невольно сдвинулся где- то на полметра, на что последовало строгое:

— На месте! Теперь придётся сначала...

Пришлось мне сделать ещё раза в полтора больше прыжков, пока не последовала команда:

— На правой.

Я делал то же самое на другой ноге, правда, с каждым разом это становилось всё труднее, и не только по причине усталости. Конечно, психолог прекрасно всё видела, о чём говорила временами проскакивавшая на её лице ироничная улыбка. Но при этом она старалась напустить на себя максимально серьёзный вид.

— Ладно, хватит, возьми стул, поставь на середину комнаты... И давай, живее!

Я сделал то, что мне говорили. На это последовало, опять же, грубое:

— Спинкой к окну, я же тебя видеть должна. Теперь сядь... Ногу на ногу.

Изо всех сил стараясь зажать давно уже стоявший торчком член между бёдер, я повиновался.

— Браво! Я думала до тебя никогда не дойдёт... теперь боком стул поставь.

Я сделал то, что мне говорили, далее прозвучало:

— Стань на него коленями лицом ко мне... Задницей пяток не касайся... теперь побудь так...

Ещё несколько минут пришлось мне провести в томительном ожидании, стоя коленями (уже начавшими болеть) на жёстком сидении, пока она вновь записывала себе результаты обследований.

— Хорошо, теперь руки перед собой, соедини в замок... Так, теперь скрести на груди.

Я сделал то, что мне говорили, оставшись стоять в такой неудобной позе, пока опять шла запись моего состояния. Было очень неприятно, даже больно, ещё и стыдно, но странное дело! Чем дольше я находился в таком положении, тем больше мне хотелось, чтобы она вот также продолжала мной командовать, заставляла делать разные штуки...

— Так, — оторвавшись, она подошла ко мне, левой рукой взяв за плечо, — смотри на кончик пальца, — и, подняв указательный правой руки, стала то подвигать его к самой моей переносице, то отодвигать. В конце концов, она остановилась сантиметрах в двух от кончика моего носа, и несколько минут держала так, пока перед моими, сошедшимися возле собственной переносицы глазами, не появилась мутная пелена. Усмехнувшись, она опять вернулась за стол, и вновь взялась за ручку, правда, на этот раз не на долго.

— Так, встать, — сказала она таким тоном, будто я по своей воле оказался в таком положении, — подойди ко мне.

Я подошёл ближе к столу.

— Сюда, — развернувшись, она ткнула пальцем на участок сделанного под паркет линолеума перед собой. — Боком повернись, другим, спиной, руки вврех, опять боком, другим... Лицом.

Стоило мне выполнить последнюю команду, как она грубо сдёрнула с меня трусы, и, взяв одной рукой за член, стала грубо водить им из стороны в сторону (очевидно, осматривая вены), другой рукой она ухватилась за мои яйца, тоже больно (но боже, как приятно!) сжимая их, оттягивая вниз, теребя в собственной ладони. Я был готов вот- вот кончить... но в тот момент, когда я почувствовал, что больше не могу сдерживаться, она отпустила мои прелести, и, схватив за локоть, ещё более бесцеремонно развернула спиной и раздвинула ягодицы.

— Хорошо, — сказала она, отпустив, — на стул, на колени.

Я хотел, было, одеть последнюю деталь своего туалета, но был остановлен:

— Разве я тебе сказала одеваться?

Пришлось вновь возвратиться на этот злосчастный стул, но только в ещё более унизительном положении. Вскоре, закончив писать, женщина произнесла:

— Теперь можешь одеть плавки. Елена Николаевна, ваш готов.

Стоило мне не живому-не мёртвому выйти из кабины в сопровождении неустанной Елены Николаевны, как мы столкнулись с другой сотрудницей лаборатории, куда- то тащившей Янку за локоть. Как выяснилось, следующее обследование — у нейрохирурга, нам предстояло пройти совместно.

Эта, судя по всему, совсем недавно окончившая медакадемию довольно высокая, но при этом плотная крашеная блондинка, забрав наши документы, ещё дольше, чем психолог, заставила нас ожидать заполнения бумаг. Последовавший за этим осмотр она начала, будто невзначай бросив фразу: «Подходим ко мне по одному, трусы снимаем, вешаем сюда, на стул». Первым оказался я. Сначала она измерила мои рост и вес, причём, хотя эти приборы и находились в разных концах кабинета, всякий раз Янка в её бельишке оказывалась там, где ей было удобнее всего пялиться на мой, понятное дело, давно уже стоявший торчком, во многом, из- за неё же, член. Дальше нейрохирург села за стол, велела мне подойти и развернуться спиной, затем небрежно бросила:

— Терпи.

Ещё до того, как я успел осознать эту фразу, между моих позвонков вонзилось что- то стальное, потом ещё и ещё. На этот раз вторая подопытная решила смотреть на меня со стороны противоположной и, видимо, окончательно перестав меня стесняться, медленно двигала рукой в собственных трусиках. Далее настала очередь моих локтей и колен. Затем, когда я почти без чувств оказался на кушетке, прозвучал насмешливый юный голосок:

— Должок есть возможность вернуть, а то что добру то пропадать...

Далее я помню лишь то, кто- то очень тёплый и гладкий оказался сверху меня. Затем мне было очень приятно, а после я даже смог волочиться за Еленой Николаевной. Далее мне задавали какие- то вопросы, чем- то больно жалили, сжимали что- то из моих частей тела...

Кажется очнулся я лишь тогда, когда вместе с Яной (тоже бывшей не в лучшем состоянии) в сопровождении давней подруги матери очутился возле собственного подъезда.

—Ну что, дочки-сыночки, — было первым, что я осознанно услышал, - прощайтесь, свою квартиру то найдёшь?

— Да, конечно, — я посмотрел на спутниц и улыбнулся.

Конец.